Дмитрий Данилович тряхнул солидным брюшком и заче
сал серебреющий висок на римский манер. С его широкого
румяного лица глядели голубые глаза, обширную прогалину
на голове окаймляла невнятная бахрома, а надо лбом красо
вался жиденький кок, который Захаров старательно приче
сывал и холил.
— Ну, так вы о чае заикались?
Гергалов, что нежный валет с карт, озарил товарища снеж
нозубой улыбкой:
— С превеликим удовольствием, чаек-то в Охотске цей
лонский на борт поднят —бархат для души, так сказать. Же
нушка меня уверяет, он индусскими слонами пахнет. Ха-ха!
А по-моему, вздор сие, а?
Они не спеша стали спускаться с капитанского мостика.
Андрей Сергеевич в последний раз подзорной трубой при
близил родимый берег.
На крепостной стене народу поналипло —страсть: служи
вые мужики, бабы, горох ребятишек, зверобои-промысловики
из инородцев; вот мелькнуло масляным блином лицо Карма
нова Семена Тимофеевича, он что-то кричал в избытке чувств,
а рядом, плечо к плечу, лыбились вихрастые братья Краснопе-
ровы —рослые недоросли, что стащили на пожаре его, Преоб
раженского, в телегу; в воздухе бултыхались платки, стальным
гребнем сияли казачьи сабли; резво струились на ветру узкие
вымпелы —Россия прощалась со своими сынами.
Андрея тронула тоска. Горечь разлуки с Отечеством кле
щами хватала горло. Хотелось что-то выкрикнуть, от чего-то
освободиться. Он понимал, что его гнетет, но пытался заста
вить себя думать об ином. Думать, что пробил, наконец, и его
славный миг. «Миг между прошлым и будущим...» И быть
может, это и есть его счастливая карта —ЕГО ЖИЗНЬ!
«Зачем я вообще оказался здесь, на краю света? Бежал из
столицы, будто меня кто гнал? Разве я сам не мечтал об
этом?» —колол он себя бодрящими вопросами. Но проклятый
ком в горле продолжал ершить. Он моргнул раз, другой, про
гоняя слезы. А рядом старые матросы крестились и плакали
открыто, не стесняясь, слизывали языком стекавшую по ще
кам соль.
211
