Нынче все как будто становилось возможным, отчего на
душе его было по-весеннему светло и звонко. Данька крепче
ухватился за поручень, расправил плечи, подставляя ветру
лицо, и подумал: «не все аршином стоит мерить. Горох хоть и
мельче, а слаще картошки! Зубом божусь, капитан, вам не ик
нется горько, что взяли меня!»
Боцман Кучменев подмигнул проходившему мимо коку:
— Глянь, Тихон, юнга-то наш... тень отбрасывает штопано
го моряка.
— А то. —Кок, балансируя с подносом, кивнул важе. —
Хватит неслуху сыром в масле кататься на суше. Вот залудит
еще желудок в «болтанку», научится пересвистывать ветрюгу
на вахте —и тады, держись, брат, соленое море!
Переведя цепкий глаз трубы на восточную башню, смотря
щую на океан, Андрей встретился с его превосходительством
нос к носу; казалось, протяни руку —и погладишь седой шелк
грозных усов командира порта. Миницкий улыбнулся, обод
ряюще помахал морщинистой ладошкой, —старик тоже пы
тал интерес в подзорную трубу.
Он для пущей важности, раздув щеки, перевел внимание с
капитанского мостика на горящие медью леера и... чуть не по
перхнулся.
Перед глазами старого служаки трепетала чудная, с бар
хатной мушкой, женская грудь, затянутая в сиреневый атлас
корсета. Она ослепила, лишила дара речи: пальцы адмирала
непроизвольно цапнули воздух, глаза сверкнули молодо, на
губах застыла завистливая улыбка.
— Осторожнее, ваше высокбродь, —прогремел в ухо ему
Щукин. —Не приведи Господь, убьетесь.
— Пшел вон, идиот! —буркнул сконфуженный Михаил
Иванович.
Однако, несмотря на эту композицию, вскинул трубу —на
прасный труд: чуда не повторилось.
— Экая бестия этот Преображенский. Он малый не про
мах. —Командир цокнул языком. —Увел-таки нимфу наез
жую. Эх, и хороша же эта мисс Стоун.
Выходки такого рода не задевали Миницкого. Задевало и зли
ло другое: ушло его времечко, ушло молодецкое Старик припом
20
8
