яиц. Антонио тут же приосанился, напустив на себя важности,
рука браво откинула за плечо полосатое серапе, где за широ
ким ремнем был заткнут пугающих размеров хлеборез. Брыз
гая слюной, он проорал что-то жене и плюхнулся в толчею на
встречу важному гостю.
Дон едва заметно кивнул головой слуге, и Мигель занялся
поисками свободного стола. Гонсалесы с двух сторон закрыли
своими плечами господина, хмуро оглядывая переполненный
зал: не надо ли кому вложить ума. А наступающую ночь про
должали стеречь веселье и танцы. Они подгоняли ее, заблуд
шую и одинокую, к вратам зари бичами агуардьенте и шпора
ми хохота. И в каждом бое сердец и гитарных струн, в каждом
повороте голов и ударе каблука был свой потаенный мир: ос-
кома страданий и неразделенный груз любовных мук, вкус го
лода на обветренных губах и соль жажды, горечь обид и побеги
надежды, умоляющий крик и бесстыжие стоны любви...
Тереза теперь танцевала румбу, раскачивая бедрами, и грудь
ее колыхалась как волны. Голос звучал свежо и страстно:
Хочу быть вольной чайкой в небесах,
Хочу летать в просторе над волною!
А в клетке чайка гибнет на глазах,
Пусть будет клетка даже золотою!
Грянул дружный выкрик, и сотня каблуков единым грохо
том сотрясла пол.
Тереза, слегка опьяневшая и возбужденная, под треск кас
таньет и маракасов проигрыша прошла туда-сюда, презри
тельно стряхивая оголенными плечами мужские взгляды. Се
ньорита подхватила пышный подол и, сверкнув глазами, в
два счета запрыгнула на стол. Кружки с бутылками полетели
из-под ее туфель, а голос вновь зазвучал среди вина и дыма:
Когда алмазы звезд блестят во тьме,
Когда пришла прохлада,
Когда уснули чайки на волне,
О, как мне верить надо:
Что сердце друга в тишине ночной
В груди, как птица раненая, бьется!
Что не найдет его душа покой,
Пока дорога наша не сольется!
295
