вался, ощущая, как она слушалась его и легко наддавала
темп. Удила запенились, впереди, за пологим холмом, пока
залась Буяновка —улица кривая, ни дать ни взять коромыс
ло; известная кулачными боями и пьянством; дома насупле
ны, ровно с похмелья. Капитан, однако, ничего не зрел, кроме
летевшей навстречу земли, обжигающе хлеставшего по лицу
гривья и ушей Снежины, будто вырезанных из белого фетра.
За Буяновкой перед глазами открылась широкая, похожая
на огненное ущелье Купеческая. Всадник ринулся туда.
«Господи, сколько же их?» —сдерживая храпевшую от ог
ня лошадь, подумал Андрей, глядя на пылавшие дома. Наро
ду на Купеческой было еще более: мужики, бабы, ребятишки,
узлы с барахлом; все бежали куда-то, не видя, не слыша друг
друга, протискиваясь между телегами, повозками, запряжен
ными лошадьми и быками. Скотина ревела разноголосо и
жутко. Мужичье щелкало бичами —грудило ее в одно пятни
стое стадо и гнало вниз по улице.
Глухой гул волнами перекатывался над толпой, словно на
берегу в час прибоя.
Давая шенкеля1, Преображенский стал продираться к до
му. С искаженным волнением лицом он соскочил с лошади и
бросился к Палычу. Упал пред стоящим на коленях стариком
и горячо обнял.
— Пальгч! Милый, живой, брат! Господи, Боже ты мой, го
лубчик, что это с тобой приключилось? Вот беда... Больно?
Терпи, родной. Ходить-то можешь? —кричал в лицо денщи
ку молодой барин. Голос его дрожал, губы дергались. Сказав
это, он вдруг ощутил, словно от этих слов лопнул некий боль
шой чирей, что мучил душу.
Палыч глядел на барина преданными влажными глазами;
опаленное, усталое лицо его морщилось и сотрясалось в без
звучном рыдании; руки, иссеченные царапинами и ссадина
ми, гладили спину Андрея Сергеевича.
— Не горюй! Главное —ты жив! Слышишь? —Преобра
женский поцеловал его в мокрый лоб.
— Уж лучше... бы помер, вашескородие, —заикаясь проле
петал Палыч. —Не доглядел я, барин, сраму-то сколько! Ста
рый стал —никудышный...
1 В верховой езде подшпоривание лошади.
165
