светского обращения и манер: и волосы у него длинные, пере
хваченные бантом на дедовский лад, не в пример Черкасову,
который шиковал новомодной прической, и покрой камзо
ла —долгополый, в столицах уже забытый.
Он прищурил глаза и постарался представить себя корот
ко подстриженным, с нафабренным коком над серединой лба
и гладко зачесанными вперед висками. Выходило отврати
тельно.
— Петух петухом, шпор только нет! —фыркнул, негодую
ще передернул плечами и отошел от зеркала.
Его вдруг привлек портрет отца Черкасова, на который при
осмотре каюты он не обратил особого внимания. В роскошной
раме красовался преклонных лет мужчина с благородным ли
цом, затянутый в блестящий полковничий мундир кавалериста.
Андрей отметил тонкий колорит полотна, свойственный
высокому мастеру. Выразительность кисти была потрясаю
щая. Лицо казалось настолько живым, что Преображенский
поймал себя на мысли: вот-вот оно дрогнет и заговорит. Но
одновременно с восхищением он неожиданно испытал гнету
щее чувство необъяснимого беспокойства. Капитан припом
нил, с какой гордостью указал на портрет Черкасов. Но было
нечто такое в этом портрете, чрезмерно блестящее, чрезмерно
парадное, что при более пристальном изучении начинало то
мить чувством смутного сознания какой-то глубокой и горь
кой неправды, роковой ошибки, утерянного счастья. Казалось,
сам полковник отчаянно сопротивлялся действительности и
придавал своему лицу лишь мнимое спокойствие и благоду
шие. И Андрей, посвященный в фамильную тайну, внезапно
всеми порами почувствовал, что и его коснулась она —убитая
правда, скрытая за парадностью золотых эполет.
Раскурив трубку, Преображенский нахмурился. Пытаясь
отвлечься, он глянул в зарешеченное окно каюты: по внешне
му рейду стелился желтоватый туман, почти касаясь пушис
тым брюхом мрачной зелени волн.
Андрей зевнул, потянулся, потом сдвинул на край столика
фужеры и собрался отписать письмо маменьке, когда в затво
ренные двери каюты громко постучали. Он чуть вздрогнул от
неожиданности и крикнул:
155
