Этот чиновник, один из всех японцев, нередко шутил над
нами; он обещал нам мяса, масла и молока, говоря, что
русские это любят, а через несколько дней в насмешку изви
нялся, что коровы еще ходят в поле. Однажды, дав нам саке,
хотел он, чтобы я велел матросам петь песни и плясать,
рассказывая, что он видел русскую пляску, когда Лаксман
был здесь, и что она ему очень нравится, но когда я ему ска
зал, что в нынешнем состоянии нашем никто в свете и ни
чем не может нас к тому принудить, он, засмеявшись, сказал
мне в ответ: «Правда, правда! И японцы также в подобном
вашему состоянии не стали бы петь и плясать».
Кроме дежурных чиновников, в известные часы нас посе
щавших, переводчик Кумаджеро и лекарь Того были при нас
всякий раз часов по шести и более. Оба они отбирали у нас
русские слова и составляли лексиконы. Надобно сказать, что
каждый занимался этим делом порознь: когда один был на на
шей половине, другой в то же время находился у Хлебникова;
для сего они приносили к нам всякую всячину и спрашивали,
как что называется. Лекарь был человек очень сведущий в
географии, имел у себя весьма чисто гравированный япон
ский глобус, снятый с какого-нибудь европейского, и разные
рукописные карты японских владений, которые он нам иног
да показывал и объяснял все, о чем мы его спрашивали.
Но более всего японцы нас беспокоили просьбами сво
ими написать им что-нибудь на веерах или на особенных
листах бумаги; как чиновники, так и караульные наши солда
ты беспрестанно нас этим занимали, а особенно последние.
Но как они всегда просили нас учтивым образом и после не
упускали благодарить с большими комплиментами, то мы ни
когда не отказывали в их просьбах. Некоторые из них, поль
зуясь нашим снисхождением, были так бессовестны, что
приносили вдруг по десяти и по двадцати вееров, чтобы их
исписать. Эта скучная работа лежала более на Муре и Хлеб
никове, потому что они писали очень чисто и красиво; пер
вый из них для одного из наших караульных исписал более
семидесяти листов бумаги; почему мы имели причину ду[
271
]
