Японцы поставили нас всех рядом к стене, а сами стали рас
суждать о нашем размещении.
С полчаса мы стояли в ужаснейшем унынии, воображая,
что, может быть, нам суждено вечно не выходить из этого
страшного жилища. Наконец, японцы спросили меня и Мура,
которого из матросов мы хотим иметь с собою. Мы очень об
радовались, полагая, что они не хотят заключить нас каждого
порознь, и просили, нельзя ли еще присоединить к нам Хлеб
никова. Но японцы на это не согласились. Причина отказа их
была весьма основательна: они сказали, что с матросами дол
жен быть один из офицеров для того, чтоб он мог своим при
мером и советами ободрять и утешать их в несчастий, без чего
они совсем потеряют дух и предадутся отчаянию. Сделав нам
такой ответ, японцы повели меня, а за мною Мура и матроса
Шкаева вдоль строения в одну сторону, а прочих в другую.
Мы со слезами простились со своими товарищами, считая,
что, может быть, уже никогда не увидимся. Меня ввели в ко
ридор, сняли сапоги и вовсе развязали веревки; потом веле
ли войти в маленькую каморку, отделенную от коридора де
ревянной решеткой. Я оглянулся, думая найти за собою Му
ра и Шкаева; но в какое изумление пришел, увидев, что их
тут не было, и не слыша их голоса. Японцы же, не сказав мне
ни слова, заперли дверь замком, а вышед из коридора, и его
замкнули также. Тогда я остался один; вообразив, что мы за
ключены все порознь и, вероятно, никогда уже друг с другом
не увидимся, я бросился на пол в глубоком отчаянии.
Долго я лежал, можно сказать, почти в беспамятстве,
пока не обратил на себя моего внимания стоявший у окна
человек, который делал мне знаки, чтоб я подошел к нему.
Когда я исполнил его желание, он подал мне сквозь решетку
два небольших сладких пирожка и показывал знаками, чтоб
я съел их поскорее, объясняя, что если другие это увидят, то
ему будет дурно. Мне тогда всякая пища была противна, но
чтоб не огорчить его, я с некоторым усилием проглотил пи
рожки. Тогда он меня оставил с веселым видом, обещая, что
и вперед будет приносить. Я благодарил его, как мог, удивля[
261
]
