ясь, что человек, по наружности бывший из последнего клас
са в обществе, имел столько добродушия, что решился
чем-нибудь утешить несчастного иностранца, подвергая се
бя опасности быть наказанным.
Вскоре после сего принесли мне обедать, но я не хотел
есть и отослал все назад. Потом и ужинать приносили, но
мне и тогда было не до еды: я то ложился на пол или на
скамейку, то ходил по комнате, размышляя, нельзя ли как-ни
будь уйти.
На сей конец рассматривал я внимательно строение моей
тюрьмы. Она была в длину и в ширину по шесть шагов, выши
ною футов восьми. От коридора отделялась деревянной ре
шеткой из довольно толстых брусьев, в которой и двери бы
ли с замком; в стенах находились два окна с крепкими дере
вянными решетками снаружи и с бумажными ширмами
внутри, которые я мог отодвигать и задвигать по воле, одно
окно было обращено к стене какого-то строения, отстоявшей
от моей стены шагах в двух, а другое к полуденной стороне
ограды нашей темницы. Из этого окна я мог видеть горы, по
ля, часть Сангарского пролива и противоположный нам бе
рег Японии. Подле дверей, в сторону, был небольшой чулан
чик с отверстием на полу в глубокий ящик за замком, для есте
ственных надобностей. Посреди каморки стояла деревянная
скамейка такой величины, что я едва мог лежать на ней, а на
полу в одной стороне постланы были три или четыре
рогожки —вот и вся мебель.
Рассмотрев весь состав места моего заключения, я уви
дел, что с помощью одного обыкновенного ножа легко мож
но было перерезать в окне решетку часа в три и вылезть на
двор, а пользуясь темнотой ночи, мог я также перелезть че
рез деревянную стену и через вал. Но дело состояло в том,
первое, где взять нож, когда нам и иголки в руки не давали, а
второе, если б я и вышел на свободу, —куда идти одному и что
после сделают японцы с несчастными моими товарищами?
К ночи принесли мне бумажное одеяло на вате, совсем но
вое, и большой спальный халат, также на вате, но так изно[
262
]
