более, чем до барской мухи, иными словами, он знал свое
место и на глаза не лез. Но вот заноза! В нем чувствова
лось некое притяжение, какой-то магнетизм, нечто такое
своевольно-дикое, что не позволяло мне выбросить его из
головы.
По истечении отрочества я был отдан в пажеский корпус.
Митрофан тогда уже метил в приказчики. Он был скор и ло
вок в делах, цепок умом и оттого люб отцу. Поручения, за ко
торые он брался, приносили барыш, и даже маменька как
будто оттаяла.
Внезапно капитан наклонился через стол и сказал глухо:
— А знаешь, что Митрофан шепнул мне на дорожку, когда
меня отправляли в Петербург? «Я знаю, что тебя, мизгиря,
выводят в свет и тебе плывет в руки возможность проявить
себя... Возможность, которой меня обделила судьба...» Потом
сузил глаза до бритвенного пореза и процедил сквозь зубы:
«Не сомневаюсь, братец, что это будет тебе по плечу. Верю,
что „ваша барчуковская ручка" обладает нужной хваткою и
не опозорит фамилию нашего батюшки!»
Черкасов судорожно опрокинул рюмку и, не морщась, точ
но то была пустая вода, продолжил:
— Я чувствовал, Andre, что от глаз Митрофана не укры
лась и малейшая подробность: как дрогнули мои губы, а в
глазах мелькнул страх... и слезы...
— А ты-то что? —Глаза хозяина не думали о сне.
— Я?.. —Капитан «Северного Орла» зло подцепил вил
кой квашеный капустный лист. —Я в тот момент язык про
глотил, ноги мои подломились, что сырой картон... Но это
не суть... Главное, что в его лице, в его холодных и светлых
глазах я углядел таящуюся усмешку, точь-в-точь как у ба
тюшки, только со звериной дичинкой, и понял, что все эти
лета он носил на себе маску, скрывающую то, что он ревно
стно хранил от чужих глаз... Ну-тка, налей еще, только вод
ки! Ну же!
Черкасов торопливо выпил и, шибая свежим водочным ду
хом, тихо и сыро сказал:
— Брат ненавидел меня всегда люто, как ненавидит солдат
окопную вошь.
Рассказчик нахохлился и замкнулся, а Андрей ощутил ко
жей родовую тайну, угрюмую и темную.
109
