добычи, сколько там ожидали; впрочем, он уверен, что они
не сами собою действовали, а по воле правительства, ибо в
Охотске никто не объявлял ему, чтоб поступки сии были са
мовольные и что он будет возвращен в отечество.
К сожалению нашему, и те японцы, которые спаслись при
кораблекрушении на камчатском берегу и там зимовали, от
зывались о русских весьма дурно; они говорили, что пока со
держал их в Нижне-Камчатске протопоп, им жить было хоро
шо, но когда отправили их в камчадальское селение, называе
мое Малкою, то они, кроме вяленой рыбы, никакой другой
пищи не имели* и ходить им было почти не в чем.
В первых числах ноября призывали Мура и меня в замок,
где старшие чиновники показали нам свидетельство, данное
Леонзайму от начальника Охотского порта флота капитана
Миницкого.
В бумаге важнее всего было то, что, между прочим, в ней
поступки Хвостова называются самовольными, и сказано, что
он ими навлек на себя гнев правительства; упоминается так
же, что Леонзаймо и товарищ его два раза уходили из Охот
ска, не дождавшись высочайшего повеления о возвращении
их в свое отечество, которое последовало вскоре после второ
го их побега. 8 ноября возвращенные из России японцы при
ведены были в Мацмай и помещены в том доме, из которого
мы ушли. Здешние начальники сделали им несколько допро
сов, при которых находился и Кумаджеро. В Мацмае они жи
ли около недели, а потом отправили их в столицу.
В декабре Кумаджеро сказал нам как тайну, будто он видел
сон, что нас велено отпустить, но после открылось, что это не
сон был, а настоящая молва; он слышал от приехавшего из
столицы одного из первых здешних чиновников, что дело на
ше идет весьма хорошо и что благородный и честный посту* Мы после узнали, что иркутский гражданский губернатор определил
достаточную сумму на их содержание; но как от японцев нельзя было
опасаться, чтоб они жалобы свои довели до Иркутска, то, вероятно,
тайон, или старшина малкинского селения, находил другое для их де
нег употребление.
[405]
