Сели к столу. Мужик выложил крутобокий каравай черно
го, как земля, хлеба, шматок сала и пару раскроенных надвое,
прямо в шкурье, луковиц. Добрым довеском на стол была во
дружена окатистая четверть водки, чистой и прозрачной, что
христова слеза. Стукнулись кружки, пахуче и сочно захрус
тел на зубах лук; дым вирджинского табака в одной упряжке
с дальневосточным самосадом заструился сизой вуалью над
головами.
— Надеюсь, охота была удачной? Где Мамон и осталь
ные? — Гелль медленно оттаивал, блаженно вытянув ноги,
чувствуя, как по утомленному телу разливается тепло.
— Кака там охота! Щукинцы —окаянная сила —все дыры
позатыкали, шкуру нагулять не дают. —Гаркуша зло хрупнул
луковицей. —Жись-то у нас не чета вашей заморской —раз
гулу нет. —И, через отрыжку, наковырявшись в зубах, проце
дил: —А атамана седня не жди —не до тебя Мамону: своих
делов подзахлеб. Корчевать должничков уехал...
Ноздри капитана затрепетали, рубец на щеке потемнел,
но он сумел справиться и, потрепав бородатого по плечу,
сказал:
— Все верно, сынок, ты прав: в каждой бухте свои заботы.
Многие мои дружки уставали скитаться по океану и пытали
счастье на берегу, но там, скажу я тебе, всех этих олухов дави
ла петля нищеты или закона. Верно, Жюль? —старик мазнул
лисьим взглядом своего молодого приятеля.
Тот откликнулся понимающей ухмылкой.
— Но ты-то мне сразу по сердцу пришелся, как только я
имел глупость сойти на ваш чертов берег. И знаешь, поче
му? —Гелль опять тайком подмигнул напарнику.
Гаркуша встрепенулся и заерзал, взгляд его забегал по ли
цам. Однако крутивший нутро бес любопытства взял верх:
— Ну? — Черно-горячие, цыганские глаза смотрели на
Коллинза.
— Да потому, что твоя башка не ослиное копыто, тебя не
легко провести! Клянусь громом, я взял бы тебя на «Горго
ну», если б кто-нибудь из моих протянул ноги. Ты, верно,
мечтаешь о рае, а?
— Рад бы, да грехи не пущают.
— Э-э-э! Брось нос в трюм совать. Можно и в ад, лишь бы
не скучно.
89
