волосатым кулаком щеку, прикрикнул на лошадей и продол
жил: —Мог бы, но не сделаю. Семья, хозяйство, сам понима
ешь. Одной птицы —целая армия, и со всеми надо воевать...
То-то!
Мигель, казалось, не слушал бульканье толстяка, а если
и
слушал, то вполуха, не более. Омертвелый от усталости
и
зноя, он глядел из-под нахмуренных бровей на дальние ше
ренги солдат, жерла пушек и лошадей, что были там, впереди,
где дорога делала поворот, и они казались ему бесплотными,
словно плывущими в беззвучном мареве.
— Тысяча чертей! Слушай меня, Мигель, и клейми па
мять. По всему видно, что ты еще молод и глуп, —не унимал
ся Початок. —Уж кто-кто, а я всегда держу ухо к земле, нос
по ветру.
Голос его, как сквозь горячую вату, доносился до юноши.
— Если хочешь стать настоящим солдатом... не дай тебе
Бог позволить какой-нибудь юбке надеть на тебя хомут. От
них все несчастья на земле... от этих дур!
Возница на миг подобрал огромное брюхо и приложился к
фляжке. Хлебал он с толком, не торопясь, не отрывая губ от
скачущего на ухабах горлышка. Спокойный Мигель для него
сейчас был словно оазис в пустыне молчания. Звякнула
крышка, Муньос облизнулся.
— В мои лета, сынок, глоток вина —большая утеха. Когда-
то и я был красив, как Бог, строен, как кипарис, и бегал за баба
ми; но теперь они для меня, что коню —второй хвост. —Он
указал на свой расплющенный нос-баклажан: — Это кулак
Сильвиллы поработал! Она поймала меня с одной пташкой!
И так шибанула, что с копыт долой! У меня до сих пор звенит
в ушах. Дьявол, она едва не пробила мной стену! Но, клянусь
головой, я еще легко отделался. —Он вдруг мечтательно зака
тил глаза. —А задница у той пташки была что надо... как два
гренадерских ранца, чтоб я сдох!
Папаша Муньос хмельно улыбнулся, наматывая на кулак
длинные вожжи.
— Правильно говорил падре Наварро, что женщина
и
Библия —злейшие враги! Я пораскинул как-то мозгами,
и
что же? Так оно есть, все в точку! Писание блуду —меч ост
рый... А баба, хоть ты лопни, не может без греха! Вот оттого
она и редко палец муслявит, чтоб страницу Святого Писания
339
