иначе, почитай, и бани-то вовсе не было... —Палыч ерзнул на
бугристой орясине, отсидев себе задницу. И вновь с серьез
ным видом оглядел отобранные веники, живехонько предста
вив, с каким наслаждением «его скородие» пройдется распа
ренным душистым веничком по белой коже. Как зарычит и
застонет он от удовольствия на горячей полке, обмякнув ус
талыми членами. И как затем кликнет по обыкновению его,
Палыча, сидящего в «карауле» в предбаннике, и грянет: «Ну-
тка, брат, бей своих, чтоб чужие боялись!»
А уж он-то, Палыч, подсуетится: щедро плеснет медным
ковшом пиво. Эка, взорвется оно, да хлобыстнет тугим ядром
пара по бревнам. Ну, а когда Андрей Сергеевич ухлещется
чуть ли не до смерти, снимет всю что есть ломоту в костях,
тут держи ухо востро! Как токмо заслышишь шлеп босых ног
по сырым досточкам —бери на изготовку бочонок со студе
ной водицей. Сие венцом баньке-то и станет. Окатишь его,
родимого, и подашь на плечи простыню.
Палычу нравилось глядеть, как распаренный, блаженно
отдувающийся Андрюшенька растирался крестьянской льня
ной простыней, плясали солнечные блики на его поигрываю
щих мускулах. «Не тело, а чистый булат!», — восхищался
слуга.
После такого купания, после того как и он сам, Палыч, «на-
ухивался» в бане, барин уже завсегда требовал его в кабинет,
где потчевал кружечкой. Кружечка эта была знатного фасо
на —умирать не надо, —бережливо сохраненная еще с праде
довских, петровских времен. Не чета нынешним мелкодон
ным, кутенка утопить способна была.
— Тьфу, черт! Башка с прорехой! Щи верхом уйдут! —
Будто ужаленный, спохватился денщик, нагнулся, хрустнув
коленями, сбросил на землю пару веников, скатился юнцом с
сеновала и припустил к дому. Проскочив под навесом, где ве
ковали сбившиеся тесно, словно сошлись посудачить, полен
ницы дров, миновал амбары с конюшней и, взлетев по щерба
тым ступеням крыльца, хлопнул полуприкрытой дверью. За
спиной испуганно звякнула щеколда, заперев вход.
— Уф, насилу поспел! —Руки сноровисто подхватили ух
ватом клокочущий чугунок.
138
