124 / 196
ЛЕВ КОТЮКОВ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Вечны одинокие ночные листопады Тверского бульва
ра. Вечны вместе с державным градом, волей Провидения
возросшимся над крестовьем планетарных разломов. И не
отступно ощущение, что из опадающей листвы тебя с гру
стью зрит вещая душа Сергея Есенина.
Серебряный ветер давным-давно навек остудил мои
виски, я останавливаюсь у памятника поэту, — и чудится,
что рядом со мной иная страдальческая душа, — то душа
моего товарища Николая Рубцова.
Гудит холодный ветер в деревах, но не глохнет ветро
вой дых в реве и скрежете мчащегося слева и справа ко
лесного железа.
И все уносит ветер: листья, облака — и само время вме
сте с нами, с облаками и листьями. Проносится сквозняк
вечных последних времен сквозь души живущих. Знобко,
тревожно душам.
Но души ушедших не ведают ледяных сквозняков Зем
ли — и силятся заслонить нас от хлада, тьмы и морока.
И заслоняют, и спасают, дабы мы укрепились в само
спасении.
И все кажется мне, что спешу я по Тверскому бульвару
в родимый институт, чтобы каяться и оправдываться за
прогулы по “уважительным” причинам.
А причин у меня было — ого-го!!!
Отец-инвалид, обиженный властями, мать-старушка,
нуждающаяся в лечении, горемычный брат-солдат, при
ехавший в отпуск, глухонемая сестра-школьница, тетка-
блокадница...
Все эти мифические родичи с тупым упорством приез
жали и приезжали в Москву, и я должен был, обязан был,
беречь и опекать их в страшном, стольном граде.
—
. Ну, сами понимаете, как мне оставить одну мать-
старушку, она ж не то что метро, — паровоза ни разу не