взяли на берегу дрова и несколько пшена без согласия хозяев.
Мы отвечали, что, лишась всякой надежды переговорить с
японцами, мы взяли в оставленном ими селении небольшое
количество дров и пшена, оставив за них плату разными ев
ропейскими вещами, а сверх того, и в кадку еще положили ве
щи и серебряные деньги. Когда же японцы с нами снеслись,
то мы и в крепость поехали расплатиться с ними и спрашива
ли, чтоб они сами назначили центу.
На сей ответ градоначальник спросил нас, есть ли в Евро
пе закон, по которому в подобных случаях можно было бы
брать чужое.
—Именно закона письменного, —сказали мы, —на это нет,
но если человек, умирающий с голоду, найдет оставленное
хозяевами жилище и возьмет нужную пищу, положив притом
на месте плату, далеко превосходящую ценою взятое, то ника
кой европейский закон не обвинит его.
—Но у нас другое, —возразили японцы. —По нашим зако
нам должно умереть с голоду, не смея тронуть одного зерна
пшена без согласия хозяина...
5 сентября мы были у градоначальника в последний раз.
До полудня японцы расспрашивали весьма обстоятельно о
семи человеках, спасшихся с их судна, разбитого на Кам
чатском берегу. Мы им сказали о месте и времени, где и ког
да судно разбилось, сколько людей и как спасено, и что они
находились при нашем отбытии в Нижне-Камчатске. Мур их
там видел, но он не хотел об этом сказать японцам, опасаясь,
что они замучат его вопросами.
После полудня мы долго сидели на дворе, пили чай и ку
рили табак. В это время переводчик Кумаджеро беспрес
танно к нам выбегал и спрашивал разные русские слова, ко
торые записав, опять уходил.
Наконец, ввели нас в залу. Один из чиновников, старик лет
семидесяти, бывший еще при Лаксмане употреблен к состав
лению русского лексикона, развернул перед нами преболь
шой лист бумаги, весь исписанный японскими письменами, и
начал читать, по своему обычаю, нараспев. Из первых десяти
[
2 8 7
]
