мышляют теперь зверя у калифорнийских берегов, а
я вот с оказией сюда добрался.
— Так ежели пойдешь ты туда опять, Тимоха, —
с пониманием сказал Батурин, — так и с женкой,
должно быть, повстречаешься?
— Должно, повстречаюсь. Как иначе? — ответил
Тараканов.
— И сюда привезешь ее?
— Может, и сюда привезу, — неопределенно по
жал плечами Тараканов. — Привязался я к ней, Кузь
ма, скучаю.
— Да уж чего там, не те наши годы, чтоб бобы
лем вековать, — отозвался, чокаясь с Таракановым,
Батурин. — Выпьем, Тима, за то, чтоб соединился ты
с ней!
И сразу, не успев закусить, Кузьма с жаром за
говорил:
— А у нас-то, Тима, такой слух по селению по
шел, будто дочка Баранова, Ирина, замуж собралась.
— Ирина, замуж? — с сомнением качнул головой
Тараканов. — Не рано ль ей?
— Почему ж рано? Самая пора.
— И за кого ж?
— За флотского лейтенанта Яновского Семена Ива
новича, с корабля «Суворов». Видел его как-то. Кра
савец!
— И сама Ирина, помню, хороша!
— Когда, Тима, с Александром Андреевичем-то
встретишься?
— До завтра, пожалуй, отложу. С дороги баньку
бы принять не мешало. Что, топят ли баню сегодня,
Кузьма?
— Кажись, Тима, топят. Ты в баньку-то, право
дело, сходи. А пока париться будешь, мы и комнатку
тебе освободим, чтоб отдыхал ты без помехи.
Откинувшись к стене, Тараканов, слегка прищу
рив глаза, смотрел на хлопотавшую по дому Фро-
сью, втайне сравнивая ее с покинутой на Сандви
чевых Ланой. Нет, куда уж сравнивать заморенную
домашней работой алеутку с пылкой каначкой? Эта
невозмутима, как почти все кадьякские алеутки, в
черных глазах — усталость и давняя покорность судь
