де бы на пробу. Тот, вкусив варево, одобрительно
поднял вверх палец и что-то сказал Калахине. Темно
бровая смуглянка улыбнулась, открыв ровные и уди
вительно белые зубы.
Чтобы не смотреть на них и не портить себе ап
петит созерцанием их нежностей, Поточкин, налив
миску, отошел в сторону и уселся на большом кам
не, отвернувшись от костра. Глядя на темнеющее
небо, неторопливо начал хлебать густой рыбный от
вар. Из-за спины доносился разговор Тараканова с
Калахиной.
— Небо, — говорил Тараканов, и Ефим знал, что
он показывает сейчас пальцем вверх.
Калахина неуверенно повторила это слово по-рус
ски, он поправил ее, потом она произнесла, надо
думать, то же слово на своем языке, и теперь Тара
канов повторял вслед за ней. Ну прямо как дети,
угрюмо подумал Ефим Поточкин.
Остров Кадьяк, Павловская гавань,
22 марта 1801 года
Еще один день уходил, со своими заботами и тре
вогами. В затихшем доме отзвучал медный бой часов.
Десять вечера. Баранов засиделся в кабинете за пись
мом правителю компании на Уналашке Емельяну Гри
горьевичу Ларионову, коего почитал старинным и
добрым своим приятелем. Хотелось излить душу, вы
говориться.
«...Провидению угодно сталось наказать печальным
томлением и испытать терпение прискорбными беспо
койствами, ибо духовные с чиновными вышли совсем
из пределов своих должностей, вооружились против
нас всесильными нападениями, до половины зимы
старались всячески, но неявно расстраивать многих
из промышленных, а более настраивать островитян к
мятежу и независимости, но в канун Нового года явно
открыли удивительный театр явления неблагомыслен
ного ко мне и всей компании расположения...»
Хотелось изложить события коротко и понятно.
Встал из-за стола, подкинул в печь еловое полено. Не
закрывая дверцу, с минуту смотрел на мерцание уг
31
