то съестных припасов нет. Стоило же дать твердый
ответ: «Нет, не допущу никакой присяги, нечего по
пусту людей будоражить!» — как тут же заерепени
лись и изменником государевым обозвали. Вот какое
титло оскорбительное заработал за все труды свои
неустанные для пользы компании, за всю ревность к
выгодам Отечества и монаршей славе!
Да как они смели, все с большим ожесточением
думал Баранов, неторопливо меряя комнату шагами,
не допускать промышленных в Божий храм лишь
потому, что кое-кто из них, как и он сам, семейной
жизнью без церковного благословения живет, да еще
и детишек завел. Не положено, мол, по духовному
регламенту на церковную службу таких пущать! Не
смешили бы людей своими каверзными выдумками,
способными лишь окончательно от церкви промыш
ленных отлучить. И тысячу раз прав он был, заявив
твердо и откровенно, что, ежели не уймутся, не
прекратят мятежные проповеди свои и действия, то
будут посажены под замок, а то и высланы, чтоб не
мешались здесь, на Уналашку. Не понравилось, оби
делись, в оскорбленную позу встали, теперь и служ
бы служить не хотят. Боятся, как бы насилие против
них не учинили.
Слишком тепло им здесь, отъелись на казенных
харчах. Пора отправить всех на дальние земли, что
бы сами шли в селения диких со словом Божиим и
на местах младенцев крестили. Поскитаются, как наши
промышленные, глядишь — и поумнеют...
Что там Анна? Уж спит, наверное, не дождалась...
Тихо ступая по половикам, прошел в спальню, где
теплился лишь огонек лампады под образом Богома
тери. Да, Анна спала, разметав по подушке длинные,
цвета воронова крыла, волосы. Всмотрелся в черты ее
лица, со слегка выступающими скулами, с малень
ким, точеным носиком. Американские капитаны, кто
видел его вместе с Анной, поздравляли с красивой
молодой женой. Он и сам знал все ее достоинства
лучше, чем кто-либо, дорожил ею. Во сне лицо Анны
разгладилось, с него сошло обычное в последнее вре
мя выражение затаенной глубоко в сердце печали. И
ведь это они, снова вспыхнул мрачной яростью Бара-
2—2749
33
