Андалузец частенько пытался представить себе другого
гонца, и, отчасти, это удавалось, но он ни разу не смог разгля
деть черт русского. Вместо лица ему виделся ровный, безгла
зый овал —без носа и рта, белый, как яичная скорлупа.
Сам же Диего терялся: к беде или славе катили его колеса
империала? «Но я жив, а значит, Бог милостив ко мне! Разве
это уже не есть благословение небес? Сколько еще нужно для
счастья человека?..»
И все-таки, как ни скребли на душе кошки, он благоговел
перед дарованной ему Господом милостью исполнить достой
ную роль посланника Истины. Кто знает, вдруг да вознесет
его судьба на Олимп признания и почестей королевского дво
ра. А может, и выше —над зрительскими рядами грандиозно
го театра судеб, поднимет над богатством и славой, над горем
и над самой вечностью; не вознесет лишь над любовью, ибо
сама любовь парит и над роком, и над смертью, и кто ведает,
может, и над самим Всевышним Творцом?..
Он посмотрел на Терезу. Она, приткнувшись у дорожных
баулов, что громоздились в углу сиденья, тихо спала.
Де Уэльва долго ласкал взглядом загорелые плечи, полу
обнаженную грудь, безмятежно дремавшую в истрепанном
корсете, длинные ноги, скрытые просторной крестьянской
юбкой, и размышлял:
«...Ведь она так много стала для меня значить. Иногда кажет
ся, что я просто не смогу без нее... Но какого черта я морочу ей
голову и рву сердце себе? У нас все равно ничего не выйдет.
Есть во мне то, что всем приносит лишь горечь. А главное... —он
вдруг ощутил колкое дуновение прощания, словно им тотчас
приходилось расставаться навсегда иминута последних слов на
ступила, —у меня нет будущего, которое я мог бы разделить с
нею. Мадрид не поймет мой шаг, а вне двора... моя жизнь —дым.
Я должен буду сказать ей об этом! Нет, не сейчас... я не в силах...
но позже... Позже, непременно, чтоб знала! После нашего путе
шествия мы простимся. И пусть она выкинет меня, старого
грешника, из головы, так же как и я вырву ее из своего сердца.
Мы не должны причинять душе боль! Это слишком жестоко».
Брезгливое чувство к своему расчету бритвой кромсало
Диего. Циничные рассуждения солью сыпались на открытую
рану сердца. «Дьявол! Но почему, почему так устроен чертов
мир?!»
425
