|
Соратник В. И. Белова по «деревенскому
направлению» в советской литературе Ф. А. Абрамов, выражая некую общую точку
зрения, писал: «“Привычное дело” приняли все: и “либералы”, и
“консерваторы”, и “лирики”, и “физики”, и даже те, кто терпеть не мог
деревню ни в литературе, ни в жизни» [1, с. 92]. Изучение
литературно-критических материалов, появившихся в первый год после
публикации повести, мемуаров и писем непосредственных участников
литературной жизни 1960-х годов свидетельствует о том, что такой однозначный
и благостный взгляд нуждается в корректировке.
Известно, что в 1965 году Белов предполагал печатать свою новую повесть в
Москве – в журнале «Новый мир» А. Т. Твардовского и в издательстве
«Советский писатель». Такой «завышенный» план свидетельствует не столько об
амбициях начинающего писателя из провинции, сколько о понимании того, какая
сильная и своевременная вещь ему удалась. Расчёт Белова был понятен и
обоснован. «Новый мир» в те годы имел репутацию смелого издания. После такой
авторитетной журнальной публикации «Советский писатель» мог издавать всё что
угодно. Однако этот план не осуществился. Твардовский, по словам Ф. Ф.
Кузнецова, «побоялся печатать» «Привычное дело» [12, с. 3]. Не получилось и
с изданием повести в составе авторского сборника в издательстве «Советский
писатель». Во внутренних рецензиях повесть была признана «непроходимой».
«Если мы напечатаем такое произведение, – заявлял один из рецензентов, – то
завтра же нас всех разгонят, обвинят в клевете на колхозное крестьянство»
[14, с. 151].
В этой ситуации писатель отступил, можно сказать, на заранее подготовленные
позиции. Он ещё в феврале этого года опубликовал в журнале «Север»,
выходившем в Петрозаводске, рассказ «За тремя волоками» и обещал редакции
более крупное произведение. Но после столичных неудач у писателя не было
полной надежды на провинцию, что видно из его письма В. Елесину: «Закончил
вот Ивана Африкановича, буду в “Север” (это в Петрозаводске) посылать.
Только мало надежды, что напечатают, а если и напечатают, то похерят самые
дорогие для меня абзацы» [8, с. 89].
Главный редактор журнала Д. Я. Гусаров, прочитав рукопись, оценил и её
общественное значение, и художественные достоинства. Будучи опытным
писателем и руководителем, он верно определил риски, связанные с
публикацией, и попытался их минимизировать. По договорённости с писателем
редактор внёс в текст «Привычного дела» существенные изменения, что можно
рассматривать как случай самоцензуры, столь распространённой в советской
литературе. В самом конце советской эпохи Гусаров вспоминал об этом,
оправдывая свои действия великой целью: «Чтобы спасти повесть, редакции
журнала “Север” пришлось пойти на изъятие важной аллегорической главы,
передвинуть время действия в 1950-е годы, снабдить удивительно цельную и
завершённую вещь примечанием – “конец первой части”. Обидно и больно
вспоминать это, но так было. <...> Значение “Привычного дела” в подготовке
перестроечных процессов столь же велико для нашего времени, как и роль
тургеневских “Записок охотника” для антикрепостнического сознания России
накануне реформ 1861 года» [6, с. 7]. Критики часто сопоставляли «Привычное
дело» с «Записками охотника», но обычно лишь в плане развития традиций
классической литературы младшим писателем. Гусаров же впервые обозначил
другой, более глубинный смысл этого сопоставления – «антикрепостнический»,
то есть антиколхозный.
В конце 1965 года «Север» анонсировал новое произведение Белова как
«повесть- очерк из истории жизни одной семьи вологодской деревни». Странное
жанровое определение тоже, как представляется, призвано было успокоить
литературное начальство и цензуру. В истории советской «деревенской
литературы» очерковый жанр к тому времени вполне утвердился и особой
насторожённости не вызывал. Широко публиковались очерки о современной
деревне с допустимой долей критики нынешнего положения дел Е. Я. Дороша, К.
И. Буковского, Б. А. Можаева и многих других авторов. В январском номере за
1966 год повесть «Привычное дело» увидела свет и быстро стала бестселлером.
На всю страну прославился и провинциальный журнал, сумевший напечатать такую
вещь.
Первые отклики из властных сфер были неутешительны. Председатель Госкомитета
СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Н. А. Михайлов в
своём выступлении на семинаре в ЦК КПСС, организованном для секретарей по
идеологии и пропаганде, подверг произведение разгромной критике,
инкриминируя автору идейную порочность и антипартийные взгляды на развитие
сельского хозяйства. Вскоре в этом же духе выступил министр культуры
Карельской ССР Л. Н. Колмовский и некоторые из руководителей республики.
Впрочем, первый секретарь Карельского обкома КПСС И. И. Сенькин своей
властью остановил наметившуюся на местном уровне кампанию по дискредитации
повести и журнала [5, с. 139 – 141].
Не было продолжения и в Москве. Аппаратный вес председателя Госкомиздата
Михайлова был невелик, во всяком случае, явно недостаточен для масштабных
мероприятий. Похоже, что власти в данный момент не хотели устраивать ещё
одно литературное побоище и лишний раз ссориться с интеллигенцией, ведь
только совсем недавно, в феврале 1966 года, прошёл печально знаменитый
судебный процесс над писателями А. Д. Синявским и Ю. М. Даниелем,
закончившийся суровым приговором. Некоторые признаки всё же указывают, что
определённая подготовка к «проработочной» кампании велась. В разные
инстанции приходили гневные письма от читателей. Вероятно, что большая часть
этих писем была вполне искренней – их писали люди, зомбированные советской
пропагандой. Но были и письма, инспирированные чиновниками. (Сам Белов
именно так и считал.) Напомним, что письма трудящихся, соответствующим
образом отобранные, являлись непременным атрибутом всех послевоенных
мероприятий по травле писателей. После смерти главреда «Севера» Гусарова в
его бумагах был найден весьма примечательный документ – письмо некоего А.
Лазурина из Сокольского района Вологодской области. (Автор письма
практически земляк писателя и его героя.) Лазурин писал: «Повесть показалась
какой-то чёрной птицей при ясном свете дня. Она зловеще силится вызвать тени
прошлого и, мешая события с настоящим временем 60-х годов, хочет кого-то то
ли напугать, то ли озлобить или хоть насколько удастся испортить людям
настроение. <...> Пагубная сила повести заключается в том, что в ней много
правды, но какой правды – самой низкой, не дающей ничего ни уму, ни сердцу.
Правдой со смаком приправленной завуалированной ложью...» (Сохранена
пунктуация подлинника. – Ю.Р.) [17, с. 183 – 184].
В ряде статей по творчеству Белова утверждается, что в первое время после
публикации «Привычного дела» критика впала в оцепенение, не зная, как
политически правильно реагировать на такое неординарное событие, и лишь
после положительно отклика «Правды» стала на все лады расхваливать повесть.
Это далеко не так. Статья Ф. Ф. Кузнецова в главной газете Советского Союза
появилась лишь в марте 1967 года, спустя год с небольшим после выхода
«Привычного дела». Такое продолжительное время критика, конечно, не могла
замалчивать произведение, вызвавшее огромный читательский интерес.
Первый отклик появился в мае 1966 года, ещё до того, как информация о
разгромном выступлении председателя Госкомиздата Михайлова дошла до
идеологических работников на местах. Журналист из Архангельска Ш. Галимов в
газете «Правда Севера» назвал повесть «одним из самых заметных явлений
современной советской литературы», отметив её правдивость на всех уровнях
текста. Белов «не лакирует жизнь, не скрывает её горьких сторон. Он
зарисовывает обыденное, но эти зарисовки удивительно правдошны...» Критик
особо выделил умение писателя показать поэзию деревенской жизни и почти
мистическую «власть земли», которая всегда была «глубинным свойством
русского крестьянина» [4, с. 2 – 3]. Интересна реакция на повесть земляка в
Вологде. Главная областная газета «Красный Север» хранила молчание, а
молодёжная – «Вологодский комсомолец» – решилась только на информационную
заметку В. В. Коротаева об обсуждении «Привычного дела» в малом зале
областной библиотеки, состоявшемся 15 июня. К этому времени мнение Михайлова
было доведено до мест, поэтому основной докладчик учительница Е. Ф.
Воробьёва говорила о «пессимистическом настрое» повести Белова. Учительнице
оппонировала библиотекарь Е. А. Кондратьва, полагавшая, что «главное
достоинство книги – это верность правде, как бы сурова она ни была» [11, с.
3].
Первым откликом на «Привычное дело» в столичной печати стала небольшая
рецензия В. В. Петелина, опубликованная в июле в «Огоньке». Не исключено,
что Петелин чувствовал некую вину перед писателем – ведь именно он, будучи
руководителем издательства «Советский писатель», несколько месяцев тому
назад отказался печатать беловское произведение, опасаясь крупного скандала.
Критик прозрачно намекнул, что в повести показана деревня времён Н. С.
Хрущёва, снятого осенью 1964 года: «В. Белов описывает жизнь деревни в тот
момент, когда низкая оплата трудодня, всевозможные запреты, сковывавшие
самостоятельность и личную инициативу крестьянина, нарушения Устава
сельхозартели и прежде всего принципа материальной заинтересованности мешали
людям жить на родной земле» [ 15, с. 27]. Все эти слова и обороты
механически перенесены в статью из партийных документов 1965 года,
осуждавших сельскохозяйственную политику свергнутого лидера. Надо признать,
что рецензент выбрал довольно эффектный и эффективный способ защиты
писателя, стоявшего на грани опалы. В позднейших мемуарах Петелин подробно
описал эту историю и справедливо занес её в свой список добрых дел: «Белов
прислал мне экземпляр журнала, я срочно написал рецензию, отдал её в
“Огонёк”, и Ник. Сергованцев тут же поставил её в номер, а Софронов
подписал. А поддержка “Огонька” в то время много значила в судьбе писателя»
[14, с. 160].
Заметка в «Огоньке», видимо, оказала своё воздействие, и число рецензий и
просто упоминаний «Привычного дела» в положительном ключе во второй половине
лета и осенью существенно выросло. Подключились и так называемые «толстые
журналы». Статья Л. Емельянова и И. Кудровой в «Звезде» (номер подписан в
печать 29 июля) представляет собой каталог достоинств Ивана Африкановича.
Он, по мнению критиков, обладает и «огромной жизненной устойчивостью», и
«силой сопротивления», и развитым «артельным началом», и «удивительно
цельным мировоззрением».
Герой воплощает «народность в самом глубоком и полном смысле этого слова». В
конце авторы простодушно замечают, что у героя, как и у повести вообще,
недостатки, конечно, есть, но достоинства столь велики, что о недостатках
писать «не хочется» [9, с. 211 – 212].
Один из открывателей деревенской темы в послевоенной советской литературе
Ефим Дорош в журнале «Новый мир» также сосредоточен на образе Ивана
Африкановича, причём аналитика автора знаменитого в своё время «Деревенского
дневника» акцентировала на политическую актуальность образа Ивана
Африкановича. К списку достоинств беловского героя Дорош прибавляет его
народную речь: «Язык Ивана Африкановича, при всём том, что он по-крестьянски
свеж и гибок, изобилует словами, взятыми из современного колхозного обихода,
тогда как эпическому характеру, если верить иным повестям, свойственна
величавая сказочность». Здесь критик впервые затрагивает тему «эпичности»,
«фольклорности», «праведности» образа Ивана Африкановича, предвосхищая
будущие дискуссии [7, с. 258].
Тема политической актуальности становится чуть ли не обязательной для статей
о Белове и его повести, написанных в первый год после её публикации. Л.
Калашникова в «Труде», главной газете советских профсоюзов, называет даже
конкретный документ: «Действие повести протекает в те годы, когда ещё не
наступил перелом в нашем сельском хозяйстве, ознаменованный мартовским
Пленумом 1965 года, когда недостаточно учитывались личные интересы крестьян
и хозяйственная инициатива колхозов» [10, с. 3]. Похоже, что небольшая
тактическая корректировка времени действия повести, произведённая писателем
по рекомендации Д. Гусарова, с успехом исполнила своё назначение.
Постепенно в статьях и рецензиях на «Привычное дело» увеличивается внимание
к эстетической стороне произведения. Если в ранних откликах на повесть
вопросы поэтики не занимали большого места, то с конца 1966 года все
меняется. Первой такой работой стала статья И. Борисовой в «Литературной
газете», содержащая ряд точных и ценных наблюдений и заключений,
выполненных, правда, в импрессионистической манере. Приведём несколько
примеров. «Его проза... эпична, если под эпичностью понимать не объём
написанного, а изначальное состояние души пишущего, который готов вобрать в
себя всю ширь жизни прежде, чем его поглотят страсти. <...>У Белова есть
дар, который свойствен лишь немногим истинным художникам. Он умеет в слове
воспроизводить как бы самую материю жизни. Раньше, чем кроить, он умеет
ткать. <...> Образы Белова, очерченные отчётливо, определённо, в то же время
очень не замкнуты. Они как будто насквозь пронизаны ветром, который их
окружает и соединяет». «Переход к авторской речи <от речи персонажей>
плавен, хотя она современно-литературна, и автор не кос- ноязычит в угоду
колориту».
Интересно и убедительно рассуждает И. Борисова и об экзистенциальном плане
«Привычного дела», привлекая для этого концепт «испытаний» главного героя.
«Казалось бы, человек <Иван Африканович> выдержал высшее испытание –
испытание смертью. Но это не единственное испытание. <...> А если он
столкнётся с миром другого рода, допустим, с городским? Если он уйдёт не на
три дня? Что будет с ним самим, с его жизнью, которая кончена, с его
устоями, которым нужно бессмертие? И какое из этих испытаний высшее –
смертью ли, жизнью ли? <...> Собственно, об этом написана повесть...» [2, с.
3]. Из всех ранних рецензий на повесть Белова статья Борисовой
представляется нам наиболее значительной и не утратившей своего значения и
сегодня. Удача критика, как представляется, обусловлена тем, что «Привычное
дело» было впервые рассмотрено вне политического и идеологического
контекста, по самой своей глубинной сути.
Наибольшую активность в популяризации повести проявил ленинградский журнал
«Звезда». Вслед за панегирической рецензией Л. Емельянова и И. Кудровой в
журнале был напечатан критический обзор литературных новинок 1966 года Б.
Бурсова. Автор большое внимание уделил «Привычному делу», прежде всего
вопросу преемственности, учёбе у классиков русской литературы, а также
характеру главного героя повести. Бур- сов совершено верно описывает
ситуацию в критике, связанную с «проблемой Ивана Африкановича»: «Василий
Белов... несколько озадачил нашу критику. Он создал положительного героя в
таком виде, в каком меньше всего ожидали его увидеть». Свой ответ на
обозначенную проблему критик даёт по банальной формуле – «традиция плюс
новаторство». В традиции «Иван Африканович как бы своеобразный синтез Хоря и
Калиныча». А новаторство, разумеется, советское: «Белов увидел в
традиционном облике русского крестьянина не просто советского колхозника, но
вообще замечательного нашего современника. <...> В нём видна Россия. В нём
виден Советский Союз». Порою кажется, что Бурцев несколько перегибает палку
в деле защиты повести. Так, например, он утверждает, что автор «Привычного
дела» «почти ничего не говорит о недостатках нынешнего положения в колхозной
деревне... обходит их» [3, с. 106 – 109]. В такой «защите», как хорошо видно
из контекста критических высказываний второй половины 1966 – начала 1967
года, повесть Белова уже не нуждалась. Это подтверждается и статьёй П.
Троицкого в «Известиях», второй по политическому весу газете в СССР после
«Правды». Критик утверждал, что «Привычному делу» Василия Белова, наряду с
такими произведениями, как «Бабий Яр» А. Кузнецова и «Созвездие Козлотура»
Ф. Искандера, свойственна «высокая коммунистическая идейность», что по тем
временам означало высшую похвалу из всех возможных [18, с. 5].
Самой знаменитой и общественно значимой рецензией на повесть Белова стала
статья Ф. Ф. Кузнецова «Трудная любовь. Раздумья о деревенской литературе».
И дело здесь не в имени автора. Кузнецов в то время ещё не был крупной
фигурой в советской литературной иерархии. «Трудная любовь» была напечатана
в «Правде» – органе ЦК КПСС, и это определяло многое. Позиция главной
коммунистической газеты была декларативной и официальной, ей не должны были
противоречить ни в центре, ни на местах. Сам Феликс Феодосьевич сорок лет
спустя уже в другой, постсоветской «Правде» (органе КПРФ) так вспоминал об
обстоятельствах появления своей статьи: «...поддержать публично, да ещё на
страницах “Правды”, эту повесть было непросто. <...> Моя статья о повести
“Привычное дело” пролежала без движения в редакции газеты “Известия” более
полугода. Впрочем, “без движения” – не вполне точно. Редакция направила
рецензию «“для консультации” в Отдел культуры ЦК КПСС, и там “не
посоветовали” публиковать рецензию. Тогда я передал статью в “Правду”.
Главный редактор М. В .Зимянин сказал, что не будет публиковать рецензию,
пока сам не прочитает повесть. <. ..> Уезжая в командировку в Финляндию,
Зимянин взял журнал с собой... “Какой язык!” – отозвался он о повести
Белова, после возвращения из командировки. И сразу же поставил статью в
номер» [12, с. 3].
Кузнецов практически прямо указывает на ещё одного высокопоставленного
недоброжелателя Василия Белова – В. Ф. Шауро, который с 1965 по 1986 год
возглавлял Отдел культуры ЦК КПСС. Творческая интеллигенция этого
двадцатилетия считала Шауро верным проводником консервативной, а порою и
репрессивной политики секретаря ЦК по идеологии М. А. Суслова в сфере
культуры, инициатором запретов многих творческих начинаний. О «мертвящей
хватке “Шауро – Суслов”» упоминает и Белов в воспоминаниях о Шукшине. В
советской табели о рангах Шауро стоял существенно ниже Зимянина. В 1967 году
первый был только кандидатом в члены ЦК КПСС, а второй полноправным членом
ЦК и руководителем «Правды», так что номенклатурных причин для отказа
печатать хвалебную статью о «Привычном деле» не существовало, тем более что
и сам текст Ф. Кузнецова обладал рядом несомненных достоинств.
В начале статьи автор, как обычно, указывает на славные традиции изображения
деревни в классической русской литературе, упоминает пресловутую «власть
земли», сетует на то «небрежение» к деревне, которое было в хрущёвские
времена (имя Хрущёва, впрочем, не называется, оно под запретом), говорит о
современном внимании к сельским труженикам, которое затронуло и литературу.
Прозу о деревне Кузнецов делит на два направления. Очерковая проза
занимается «пристальным исследованием колхозной жизни на стыке литературы и
экономики», а собственно художественная занимается «духовными, нравственными
началами жизни деревни». Причём первый процесс несколько опережает второй.
Такая диспозиция уже сама по себе как бы снимает многие идеологические
претензии к «Привычному делу». Получается, что Белов лишь специфическими
художественными средствами выразил то, о чём ранее прямым текстом писали
советские очеркисты, работавшие на «стыке литературы и экономики». Попутно
подчёркивается примат экономики над искусством, столь понятный коммунистам.
Только разобравшись таким образом с политической стороной дела, Кузнецов
даёт свою собственную оценку повести: «Я давно не читал такой прозрачной и
точной по языку, такой народной по духу, такой неторопливо могучей прозы».
Это кульминация статьи.
Но как быть с «планом выражения», с эстетикой беловского письма?
Соответствует ли эта эстетика советским канонам? После всего сказанного
критиком формальная сторона не так и важна. Но у Кузнецова и на это есть
свой оригинальный ответ: «Это суровая проза. Она – подтверждение тому, что
социалистический реализм предполагает и самую трезвую, суровую правду, если
она сопряжена внутренне с душевной заботой писателя о благе народа, о его
завтрашнем дне» [13, с. 3]. В этой «эстетической» части рецензии обращает
внимание настойчивое повторение слова «суровый», что является, по нашему
мнению, несомненной отсылкой к живописи «сурового стиля» (термин
искусствоведа А. А. Каменского). Этот стиль получил широкое распространение
в советском изобразительном искусстве как раз в 1960-е годы. Художники,
ориентируясь на образцы советского искусства досталинского периода,
обобщённо и лаконично изображали «героику трудовых будней». В середине
1960-х, и это было важно для позиции Кузнецова, «суровый стиль» получил
полное официальное признание и стал рассматриваться как этап в
диалектическом развитии социали стического реализма. В этом смысле он
противопоставлялся различным западным влияниям на советское искусство.
Известно, что советская идеологическая система оперировала разного рода
сигналами, прямыми и косвенными. В данном случае прямым и однозначным
сигналом идеологическим работникам всех уровней был сам факт публикации
положительного отзыва на «Привычное дело» в «Правде». Скрытый смысл
кузнецовского послания можно изложить так: в повести нет ничего опасного. В
плане содержания она лишь повторяет то, о чём уже писали партийные
публицисты. В плане эстетики она только переносит в литературу принципы
живописного «сурового стиля», также давно одобренного партией. Поэтому нет
никакого резона отвергать это выдающееся произведение. Таким образом,
несмотря на негативное отношение к повести В. И. Белова двух крупных
партийных функционеров Михайлова и Шауро, «Привычное дело» в первый год
после публикации получило заслуженно высокую оценку в литературной критике.
Были высказаны во многом справедливые суждения о повести, которые в ходе
дальнейших дискуссий о судьбах «деревенской прозы» лишь углублялись,
расширялись, получали новую аргументацию.
ЛИТЕРАТУРА
1. АБРАМОВ Ф. Деревеньку зовут Тимониха // Север. - 1982. - № 10.
2. БОРИСОВА И. Привычное дело – жизнь... // Литературная газета. - 1966. - 3
декабря.
3. БУРСОВ Б. Пути к художественной правде // Звезда. - 1967. - № 1.
4. ГАЛИМОВ Ш. Проза определила успех. Первый номер журнала «Север» // Правда
Севера. - 1966. - 14 мая.
5. ГНЕТНЕВ К. Дмитрий Гусаров. Раненый ангел. Главы из новой книги // Север.
- 2012. - №7-8.
6. ГУСАРОВ Д. Раздумья в дни юбилея // Север. - 1990. - № 6.
7. ДОРОШ Е. Иван Африканович // Новый мир. - 1966. - № 8.
8. ЕЛЕСИН В. Русские судьбы (Раздумья над автографами) // Наш современник. -
2001. - № 10.
9. ЕМЕЛЬЯНОВ Л., КУДРОВА И. Труды и дни Ивана Африкановича // Звезда. -
1966. - № 8.
10. КАЛАШНИКОВА Л. Доброта и суровость // Труд. - 1966. - 11 октября.
11. КОРОТАЕВ В. Обсуждается повесть земляка // Вологодский комсомолец. -
1966. - 19 июня.
12. КУЗНЕЦОВ Ф. Боль и совесть нашей деревни // Правда. - 2007. - 23-24
октября.
13. КУЗНЕЦОВ Ф. Трудная любовь. Раздумья о деревенской литературе // Правда.
- 1967. - 3 марта.
14. ПЕТЕЛИН В. Мой XX век. Счастье быть самим собою. - М.: Центрполиграф,
2010.
15. ПЕТЕЛИН В. О светлом и горьком // Огонёк. - 1966. - № 29.
16. ТЕРАКОПЯН Л. Простые заботы // Дружба народов. - 1966. - № 12.
17. ТИМОШКИНА О.С. «Василию Белову передайте...» // Север. - 2000. - № 5-6.
18. ТРОИЦКИЙ П. Многообразие поиска // Известия. - 1967. - 22 января.
|
