|
– А ваш главный редактор – он хороший
человек? Добрый? Так вы его привозите сюда. А вдруг? Ведь для того чтобы
решить даже рубль дать, надо все это увидеть. А может быть, прикинет, может,
не сразу, может, понемножку, в течение пяти лет, чего-нибудь... Может, у
него есть знакомые, которые могли бы...
Нет, он не обращался в редакцию за помощью.
Это я его нашел, не он меня. А про деньги – это он так, на всякий случай.
Мы стояли перед старинной деревянной
усадьбой, и он рассказывал мне историю. Даты, имена , цитаты... Удивительная
память. Ну и дед!
– Не записывайте ничего, уберите свой
диктофон. Слушайте и смотрите. Это все есть в местных газетах, ничего нового
я вам не скажу. Главное: вы должны это увидеть.
Он не историк и не краевед. И уж, конечно,
не экскурсовод. Он даже не отсюда родом.
Ему 80 лет. Фронтовик.
В руках у него толстая кожаная папка – «с
документами». Папка старая. На ней надпись: «Минск».
Ровно тридцать лет назад он, полковник
Морошкин Владимир Николаевич, закончил службу в армии. Это было в Минске.
Сослуживцы проводили фронтовика на пенсию и подарили кожаную папку.
И пенсионер Морошкин вместе с женой
переехал жить к теще в вологодский промышленный центр Череповец, во флигель
старинной деревянной усадьбы на окраине города. Место тихое, красивое. И
занятие он себе вроде быстро нашел: стал вести в соседней школе кружок по
шахматам. Что еще нужно на старости лет? Но нет же, придумал он себе Великое
Дело. И занимается им вот уже 25 лет. Откуда в нем это появилось?
«Война войной, а красоту-то невозможно было
не замечать. Не все же здания были разрушены. Я очень много увидел». Но
самое сильное, если можно так выразиться, эстетическое впечатление оставил
не Белград и не Будапешт. Город Череповец. «Война, а я пока лежал в здешнем
госпитале, вдоволь находился по городу, который тогда, в победном 45-м, был
удивительно чистым, ухоженным, с сияющими маковками церквей, – не в пример
нынешнему виду индустриального города – грязному и замызганному. Здесь во
время лечения и со своей будущей женой познакомился. И вот мы приехали сюда,
в Заречье. А тут по соседству старинная церковь, такая красота – и в таком
запустении. В мирное время».
Но дело было не только в войне.
Каждый день его теща сидела у окна. «Я ее
тещей и не называл никогда. Мама. Очень хорошая женщина была, добрая, врач.
И очень грамотная, много литературы прочитала». В общем, каждый день она
сидела у окна и смотрела на церковь. В ней тогда был пункт приема
стеклопосуды. «Она в эту церковь еще девочкой ходила. А тут бутылки
принимают, пьяницы ходят. И она каждый день сидит и смотрит».
И он создал комиссию «Пробуждение».
Середина восьмидесятых. До горбачевского
указа, возвращающего так называемые культовые здания, то есть храмы, –
Церкви, еще несколько лет. До всероссийского «пробуждения» тоже. А тут в
Череповце, в микрорайоне Заречье комиссия, созданная пенсионером-фронтовиком
Морошкиным, распространяет среди населения воззвание: «Посмотрите на
окружающий нас мир... То, что было создано руками наших предков... приходит
в запустение, рушится и гибнет... Это наш Позор! Наш Стыд! Наша Боль!
Каждый, кому дорога судьба нашего города...». В общем, народ попросили
помочь. И народ помог.
Сначала были школьники – с ними у Владимира
Николаевича были связи еще со времен шахматного кружка. Убирали мусор,
отмывали, оттирали. Потом присоединились верующие бабушки. Сразу-то они
побоялись: а вдруг клуб делают или баскетбольный зал, о котором все время
говорил директор школы.
Городской совет узаконил комиссию
«Пробуждение » – то есть утвердил. «А в Вологде узнали и испугались. Церкви
тогда были закрыты. Приехал председатель Череповецкого городского совета. Но
оказался хороший человек, очень хороший. Распорядился лес выписать».
Местный фанеро-мебельный комбинат распилил
и вывез эти бревна из леса. Правда, взял некоторую часть – за работу.
Местный предприниматель Николай Соколов на своей пилораме напилил половой
доски – просто «за спасибо». Да и остальные помогали бескорыстно. «Люди
приходили, пилили, строгали, красили. Все добровольно. Вот бывший главный
инженер фанеро-мебельного комбината тоже пилил, хороший человек».
Потом Морошкин нашел в Москве группу «Лад».
«Это такие любители старины, они ездили в основном на север - Архангельск,
Петрозаводск и там ремонтировали заброшенные старые деревянные церкви». В
общем, председатель комиссии «Пробуждение» их убедил: зачем ездить так
далеко? «Мы им помещение выделили – в сторожке, картошку им варили, а они
работали. Хорошие люди. Семьями приезжали. Одна вот, без мужа, с детьми
ездила, лазила тут по крыше, бревна таскала... А потом к ней родственница из
Америки приехала. Ну, деньгами особо помочь не могла, но вот лобзиковую пилу
подарила, которую я быстро освоил».
Пункт приема стеклопосуды превращался в
церковь. И тут народ захотел молиться. Морошкин поехал в Москву –
«священника заполучить». В то время дело было трудное. Удалось не сразу. Но
когда появился отец Михаил – «очень хороший человек, добрый», комиссия
«Пробуждение» прекратила свое существование. Дело было передано в надежные
руки.
Теща Владимира Николаевича умерла в 90-м
году. Наверное, в последние годы ей нравилось сидеть у окна.
«Я тогда еще членом партии был». – «Хорошее
сочетание». – «Неважно, главное – получилось».
Получилось пока не все. Осенью и весной –
«тазиков не напасешься». Железо, конечно, на крыше хорошее, с уральских
заводов, но ведь ему уже 200 лет. Течет.
Последний раз усадьбу ремонтировали лет 20
назад, когда снимали здесь какой-то фильм. Да и то весьма поверхностно
отремонтировали. Денег у киношников было немного. Потому и снимали кое-как.
Да еще и мебель с картинами у Морошкина выпросили для съемок.
Если честно, большие надежды Владимир
Николаевич возлагал на армян. Это покойная теща его надоумила. И усадьба, и
небольшая фабрика по производству пиломатериалов принадлежали знаменитому
роду армянских купцов Лазаревых. А Иван Лазарев построил не только церковь
Иоанна Предтечи в Череповце, но еще и Крестовоздвиженскую церковь в Москве и
церковь святой Екатерины в Петербурге.
В общем, Морошкин отправился в Москву в
армянское посольство. Надеялся, может, и помогут чем, ну, в крайнем случае,
хотя бы расскажут об усадьбе.
Вышло иначе. Не армяне Морошкину – Морошкин
армянам рассказывал, а потом и показывал. Сам армянский посол приехать тогда
не смог («Время, видимо, было такое, у них еще землетрясение тогда
случилось, не до того»), но прислал письмо. Мол, мы слышали, что есть где-то
на Вологодчине усадьба Лазаревых, но толком не знали, где именно. Спасибо,
Владимир Николаевич, открыли нам ее. Это письмо у Морошкина с собой было – в
папке с «Минском».
После этого из Москвы в Череповец стали
приезжать армяне. Ходили, смотрели, даже несколько книг об усадьбе написали.
«Но денег, к сожалению, у них не оказалось». Потом в усадьбе провели
Лазаревские чтения. «Вот здесь, здесь и здесь – везде сидели одни армяне, –
показывает Морошкин. – Новый посол тоже приехал, с женой и двумя детьми. Он
потом подошел ко мне и сказал: Вы, Владимир Николаевич, больше армянин, чем
все мы».
Приезжали армяне и из Подмосковного Щелкова,
Петербурга, Вологды и Архангельска. Много богатых. Смотрели, ставили в
церкви свечки и уезжали. Один, щелковский, правда, выделил партию обуви для
череповецкого детдома – он директор обувной фабрики. А еще один, директор
небольшого мебельного комбината в Вологде, обещал машину кирпича и сотню
кубометров пиломатериалов.
Пока же Владимир Николаевич мучается с
тазиками и мечтает о том, что когда-нибудь усадьбу отреставрируют и сделают
в ней музей. «Тот наш Лазарев богат был несметно, но он на тот свет ничего
не взял. Сколько он всего построил! И на музеи деньги тоже давал...»
Музеи нужны, чтобы люди знали свою историю.
Вот в школе Владимир Николаевич советовал юным шахматистам завести
тетрадочки и записывать туда все, что известно об их семье: кто дедушка,
бабушка... «Если люди не знают историю, они начинают воровать, пить и ломать
все. Когда мы ремонтировали церковь, у нас кто-то украл топор. А когда в
церкви был пункт приема стеклопосуды, они вообще в одно окно бутылки
сдавали, через другое воровали и опять сдавали. А те дети, которые со мной
работали, они этого делать не будут, это точно. Вот в прошлом году на 23
февраля приходили ко мне некоторые из тех детей, уже взрослые, с цветами,
конфетами. Очень хорошие, добрые ребята».
Вообще Морошкин думает, что если кто и
поможет, то только тот, кто сначала все это увидит. Поэтому всем, кто
приезжает, непременно все показывает и рассказывает. Приезжают часто: то
школьники, то туристы, то армяне те же. И всех Морошкин пытает: нет ли у
кого-нибудь кого-то, кто бы мог помочь. Меня вот тоже пытал. «А вдруг?» –
говорит. |
