|
Когда мои дети научатся мной тяготиться,
А кот насобачится пса погулять выводить,
Я стану такая свободная, вольная птица, -
Я буду летать на болота – по кочкам ходить.
Я буду примеривать розовые оперенья,
Я буду разучивать клекот далеких земель,
И станет неспешным мое круговое паренье,
И станет мой коготь
Ухоженным, как карамель.
Пока же – увы, мне, увы, -
Я домашняя птица:
мой выводок гладен, и нагл,
И все время орет...
Но время придет -
Он научится мной тяготиться.
Но время придет. К сожалению,
Время придет.
В лирических монологах Инги Чурбановой всегда звучит откровенное, иногда
болевое, но эмоционально сдержанное и потому сильное («И пахнут сны мои
пожарами, потушенными до поры») решение или желание, признание или
прощание-отречение. Читая, непременно ощущаешь энергию преодоления и
порывистого движения прочь от мира, который располагает к внешнему и
внутреннему комфорту. И вместе с тем в стихотворениях ощутима вполне земная
и даже бытовая опора: они всегда по темам, образам, самой лексике, при всех
взлетах качелей лирического воображения, возвращают к действительности,
настаивают на трезвом и волевом приятии ее изломов и крайностей,
несовершенств и будничности.
Кроме того, в книгах Инги Чурбановой непременно воплощаются редкие в
современных стихах, даже написанных женщинами, мотивы любви к близким, к
детям, к домашним животным.
В сюжете этого стихотворения мечта об освобождении от бытового плена
сменяется предчувствием неизбежности одиночества, ненужности и
невостребованности в семье. Да, каждодневные женские хлопоты и заботы
тяготят, заполняя все время, отнимая силы, поэтому кажется, что только
самостоятельность и самодостаточность выросших детей, а наряду с ними и пса
с котом, сможет превратить курицу-наседку в вольную птицу.
Все женские желания, сопутствующие главной мечте о свободе, перечислены:
здесь и уединение, и кочки, наверняка усыпанные вкусными ягодами, и розовые
наряды-оперенья, примерка которых подарит наслаждение собственным
преображением, и заграничные страны, язык (клекот) которых, конечно же,
будет разучен, а главное – неспешное парение над суетой сует, надо всем, что
приземляет и отягощает сейчас, привязывая к домашним делам, заставляя забыть
о собственной ухоженности, о «красе ногтей». И кажется, что мечта вполне
осуществима, что бремя несвободы – явление временное, надо лишь перетерпеть
его, уступив требовательности домочадцев – выводка, который «гладен, и нагл,
и все время орет». Комментарий к этим строчкам, кстати, был дан и самим
автором, когда я поинтересовалась, зачем нужна такая двусмысленность:
гладен-гладкий-приглажен, но ведь кто-то увидит и архаичный вариант слова
«голоден» (от «глада»); не стоит ли изменить строки, например, так – «мой
выводок голоден, нагл и все время орет».
– И пусть будет двойной смысл, – ответила Инга Чурбанова. – Выводок орет не
только тогда, когда голоден, но и когда приглажен-обихожен – он наглеет от
этого даже чаще и быстрее. И в кольце звуков (гладен – начальные два, нагл –
конечные два) явлена эта зависимость наглости от гладкости, от вечного
поглаживания-приглаживания.
Может ли читатель не согласиться с таким пояснением поэта?
А самое важное – смена лирических координат сюжета в финале: при повторе
оборота «время придет», указывающего на то, что мечта непременно сбудется,
вдруг возникает «к сожалению». Нельзя это слово опускать в песенной
интерпретации текста. Ведь оно переворачивает содержание стихотворения,
утверждая, что семейный плен ценней женского порыва к освобождению от быта.
Любовь к близким трудна, но если она есть, то испытание бытовым приземлением
она выдержит, а вот как быть тогда, когда уже не будет необходимости в
заботе о них? Спасительно ли будет тогда исполнившееся желание независимой,
вольной судьбы?
|
