Так, баловство. «Давайте не будем, любезная, опускаться
до «кабатчины», — обычно говаривал он поутру, глядя в
возмущенные глаза. — Я, знаете ли, сих сцен не люблю.
Нынче, когда минула ночь, мы не связаны друг с другом
ничем, кроме воспоминаний... Надеюсь, сударыня, мы мо
жем хотя бы оставаться учтивыми... Честь имею». И он
уходил физически облегченный, но на душе, черт возьми,
скребли кошки. Преображенский ощущал себя комком
грязи, живущим неправильно, без узды... Однако прохо
дило время, и он говорил себе: «Хватит с меня и перины!
А для сердца —цель имеется, к оной иду уж не на словах, а
под российским штандартом!»
В капитаны войдя и по морям походив немало, опечалился
Андрей Сергеевич, несносно было верить, до слез обидно,
будто земля уже вся ведома из конца в конец! Тайны просила
душа, загадок и дерзких свершений во благо Державы.
Но теперь решительно все стало с ног на голову: и он, ог
рубевший, как все моряки, видевший кровь и страдания, что
дубят душу и притупляют сердце, испытывал странный при
лив чувственности. Ему не давали покоя благородная гра
ция, улыбка при встрече и тонкий аромат духов мисс Стоун.
Он мысленно распускал ее волосы, и, запустив в них, как в
струи, персты, погружал и лицо, горящее жаром томления и
страсти.
Забыв про остывший чай, Преображенский предался вос
поминания^, перебирая в памяти бусины их столкновений.
А начиналось все так. Проводив мадемуазель до каюты,
вручая ключи, он шутливо сказал:
— Вот ваша обитель, мисс. За сей дверью есть все необхо
димое для путешествия, пожалуй, кроме ванны и вашего
крепкого желудка.
Он ожидал обычных надутых женских губ, иль зажатого
носа, иль откровенно брезгливого: «И в этой собачьей конуре
вы предлагаете даме пересекать океан? Да здесь, простите,
аромат — почище свинарника и места для кошки, и то без
хвоста!»
Однако мисс Стоун жала не показала. Напротив, награди
ла улыбкой и мягко молвила:
— Благодарю, сэр. Не возражаете, если служанка сейчас
же внесет вещи и займется устройством каюты?
468
