68
—Ау Матфея сказано: придут под именем Моим и будут
говорить «Я Христос» и многих прельстят.
—Но я верю и верю всем своим существом: наступит
день, и Россия в горести и стенании отвернется от своих
обольстителей... Быть может, к этому часу она будет вся ис
терзанной, поруганной... Но это будет великий день вос
кресения духа. Россию охватит страшная скорбь и раская
ние. Ивот все теперешние жертвы во имя России будуттогда
для нее светлым лучом, за которым она потянется к вечно
му солнцу, к Источнику жизни и радости...
—Россия замолит у Бога и наши грехи перед нею во имя
ее же...
—Да... —протянул другой офицер. —Авот я на Великой
войне дрался за Россию безо всякой философии, без нее
дерусь и на Гражданской, а воевать буду до тех пор, пока
вместо чертовых букв не станут снова писать Россия. Боль
шевиков ненавижу до остервенения... Но не хочу скрывать:
одно мне нравится в них —это то, что в конечном счете
они хотят набить морду и прежним нашим врагам, да и
союзничкам тоже. Лестно, конечно, ежели Москва, пусть
красная, а начнет диктовать свою волю Берлину и Парижу
с Лондоном...
Чем дольше воевали добровольцы, тем больше росла их
уверенность в освобождение России. Каждая победа давала
им радость, но и каждая победа увеличивала тягость на ду
шах. Всознании не мирилось, что русские берут с боя свои
же русские города и села и что на поле битвы лежат убитые
и зарубленные одни только русские люди. Брат на брата...
Тяжелым камнем на Добровольческую армию ложились и
пленные. Что делать с ними?
У «кочующей армии» тыла не было. Враг беспощаден, и
ненависть к нему заливала сердце. После каждого боя взя
тых в плен коммунистов расстреливали. За редким исклю
чением коммунисты встречали смерть мужественно. Такая
смерть вызывала к врагу уважение и даже как бы примире
ние с ним.
Пленные перед смертью обыкновенно только спраши
вали:
—Куда встать лицом?
