ГЛАВА XVIII
По настоянию Бонапарта в ночь на 18 брюмера (9 ноября) 1799 года
неожиданно, путем личных письменных приглашений, были созваны на засе-
дание те из членов Совета старейшин, на которых он мог положиться. На
основании статьи конституции, дававшей Совету старейшин право перево-
дить обе палаты за пределы Парижа, был издан декрет, гласивший, что 19
брюмера заседание Совета старейшин и Совета пятисот состоится в
Сен-Клу: принятие мер, необходимых для охраны народного представитель-
ства, поручалось генералу Бонапарту, назначенному начальником линейных
войск и национальной гвардии. Бонапарт, которого ночью вызвали на за-
седание, чтобы объявить ему этот декрет, произнес речь. Поскольку он
не мог открыто говорить о тех двух заговорах, которые намеревался
расстроить, речь его состояла только из общих фраз. 19 брюмера Дирек-
тория, генералы и толпы любопытных отправились в Сен-Клу. Все проходы
были заняты солдатами. Совет старейшин собрался в галерее дворца. Со-
вет пятисот, председателем которого незадолго перед тем был назначен
Люсьен Бонапарт, - в так называемой Оранжерее.
Бонапарт вошел в зал Совета старейшин и произнес речь, неоднок-
ратно прерывавшуюся возгласами и криками депутатов, преданных консти-
туции или, вернее сказать, желавших воспрепятствовать успеху затеи, в
которой они не участвовали. В эти решающие минуты в Совете пятисот
происходила еще более бурная сцена. Некоторые из его членов потребова-
ли расследования причин, вызвавших перевод обеих палат в Сен-Клу.
Люсьен тщетно пытался успокоить разгоряченные этим предложением умы, -
а ведь когда французы приходят в такое состояние, мысль о личных инте-
ресах перестает на них действовать или, вернее, воздействует лишь в
том направлении, что они из тщеславия стремятся стать героями. Все в
один голос кричали: "Не надо диктатора! Долой диктатора!"
В этот момент генерал Бонапарт в сопровождении четырех гренадеров
вошел в залу. Среди депутатов раздались крики: "Что это значит? Здесь
не место саблям! Не место солдатам!" Другие, более трезво оценивавшие
положение, бросились на середину залы, окружили генерала, схватили его
и принялись трясти за шиворот, вопя: "Объявить его вне закона! Долой
диктатора!" Так как проявление мужества в представительных собраниях -
вещь весьма редкая во Франции, то история должна сохранить имя Бигон-
не, депутата города Макона. Этому храброму депутату следовало убить
Бонапарта. Рассказы о конце этой сцены менее достоверны. Говорят, буд-
то Бонапарт, услышав грозный крик: "Объявить его вне закона!", - поб-
леднел и не мог промолвить ни одного слова в свою защиту. Генерал Ле-
февр пришел ему на помощь и помог выбраться из залы. Добавляют, что
Бонапарт сел на коня и, решив, что в Сен-Клу дело проиграно, во весь
опор поскакал в Париж. Но не успел он еще проехать мост, как помчав-
шийся вслед за ним Мюрат нагнал его и обратился к нему со словами:
"Уйти - значит все потерять!" Наполеон, которого эти слова заставили
опомниться, возвращается в Сен-Клу, на главную улицу, призывает солдат
к оружию и посылает небольшой отряд гренадеров в Оранжерею. Гренадеры,
предводительствуемые Мюратом, входят в залу. Люсьен, выказавший на
трибуне большую стойкость, снова занимает председательское кресло и
заявляет, что депутаты, пытавшиеся умертвить его брата, - дерзкие раз-
бойники, подкупленные Англией. По его настоянию издается декрет, кото-
рым Директория упраздняется, а исполнительная власть передается трем
временно назначенным консулам: Бонапарту, Сьейесу и Роже-Дюко. Далее
постановлено было образовать из числа членов обеих палат законодатель-
ную комиссию для выработки совместно с консулами новой конституции.
Подробности событий 18 брюмера не удастся полностью выяснить, пока не
выйдут в свет "Записки"[1] Люсьена Бонапарта. До тех пор слава совер-
шения этого великого переворота останется за председателем Совета пя-
тисот, проявившим на трибуне твердость и мужество в тот момент, когда
его брат колебался. Он сыграл весьма значительную роль в составлении
конституции, так поспешно выработанной. Согласно этой отнюдь не плохой
конституции, были назначены три консула: Бонаяарт, Камбасерес и Леб-
рен. Был учрежден Сенат, составленный из людей, которые не могли при-
тязать на места в правительстве. Сенат назначал Законодательный кор-
пус, роль которого сводилась к тому, что он голосовал законы, но не
имел права их обсуждать. Этим делом занимался другой орган, именовав-
шийся Трибунатом: он обсуждал законы, но не имел права их голосовать.
Трибунат и исполнительная власть представляли свои законопроекты безг-
ласному Законодательному корпусу.
Эта конституция могла бы оказаться весьма удачной, если бы, для
счастья Франции, судьбе было угодно, чтобы пушечное ядро сразило пер-
вого консула после двухлетнего правления. Это подобие монархии оконча-
тельно отвратило бы французов от последней. Легко убедиться, что ос-
новной недостаток конституции VIII года заключался в том, что Законо-
дательный корпус назначался Сенатом. Законодательный корпус должен был
непосредственно избираться народом, а Сенат - иметь право каждый год
назначать нового консула.
[1] Эти записки хранятся у Кольберна в Лондоне. Как и записки
Карно или Тальена, они могут в любой момент появиться в печати.
ГЛАВА XIX
Правление десятка трусливых казнокрадов и предателей сменилось военным
деспотизмом; но не будь этого деспотизма, Франции в 1800 году пришлось
бы пережить события 1814 года или же террор. Теперь Наполеон "вдел но-
гу в стремя", как он говорил в пору своих итальянских походов; и надо
признать, что никто из полководцев, никто из монархов не знавал такого
блестящего года, каким явился для Франции и для него последний год
XVIII века.
К тому времени, когда Наполеон стал во главе правительства, фран-
цузская армия, потерпев ряд поражений, пришла в сильное расстройство.
Завоевания Наполеона в Италии были утрачены, за исключением горных об-
ластей и генуэзского побережья. Большая часть Швейцарии незадолго пе-
ред тем ушла из-под влияния Франции. Произвол и хищничество агентов
республики[1] вызвали возмущение швейцарцев; с этого времени аристок-
ратия взяла верх в стране; швейцарцы превратились в жесточайших врагов
Франции; их нейтралитет стал пустым словом, и наиболее уязвимая из
французских границ оказалась совершенно открытой.
Все виды ресурсов Франции были окончательно исчерпаны, и, что ху-
же всего остального, энтузиазм французов иссяк. Все попытки создать
конституцию, основанную на свободе, потерпели неудачу. Якобинцев пре-
зирали и ненавидели за их жестокость и за дерзкий замысел установить
республику по образцу древности. Умеренных презирали за их бездарность
и продажность. Роялисты, открыто бунтовавшие в западных областях, в
Париже по обыкновению выказывали нерешительность, страсть к интригам,
а более всего - трусость[2].
Если не считать Моро, никто, кроме генерала, возвратившегося из
Египта, не пользовался ни авторитетом, ни популярностью. А Моро в то
время намеревался плыть по течению; руководить каким бы то ни было
движением он никогда не умел.
[1] По странной случайности, самый отъявленный из этих мошенников
носил фамилию Рапина (Rapine - добыча).
[2] Осторожно! Главное - мало предприимчивы. For те (для меня)
самая прекрасная их черта: лионское восстание 1817 года.
ГЛАВА XX
Сам Вашингтон затруднился бы определить ту степень свободы, кото-
рую можно было, не создавая этим опасности, предоставить народу, в
высшей степени ребячливому, народу, который так мало использовал свой
опыт и в глубине души все еще питал нелепые предрассудки, привитые ему
старой монархией[1]. Но ни одна из тех идей, которые могли занять ум
Вашингтона, не остановила на себе внимания первого консула, или, по
крайней мере, он с чрезмерной легкостью счел их несбыточными мечтами
для Европы (1800). Генерал Бонапарт был чрезвычайно невежествен в ис-
кусстве управления. Проникнутый военным духом, он обсуждение всегда
принимал за неповиновение. Опыт изо дня в день вновь доказывал ему ог-
ромное его превосходство, и он слишком презирал людей, чтобы позволить
им обсуждать меры, признанные им благотворными. Восприняв идеи древне-
го Рима, он всегда считал худшим из зол не положение человека, дурно
управляемого и притесняемого в его частной жизни, а положение покорен-
ного.
Если бы он обладал умом более просвещенным, если бы ему была из-
вестна непобедимая сила общественного мнения, - я уверен, что природа
не взяла бы в нем верх и деспот не проявился бы. Одному человеку не
дано соединять в себе все таланты, а он был слишком изумительным пол-
ководцем для того, чтобы быть хорошим политиком и законодателем.
В первые месяцы своего консульства он осуществлял подлинную дик-
татуру, в силу обстоятельств ставшую необходимой. Человеку, которого
внутри страны тревожили якобинцы и роялисты, да еще память о недавних
заговорах Барраса и Сьейеса, которому извне угрожали готовые вторг-
нуться в пределы республики армии королей, нужно было продержаться во
что бы то ни стало. Эта необходимость, на мой взгляд, оправдывает все
самовластные меры, принятые им в первый год консульства.
Постепенно размышление, основанное на тщательных наблюдениях,
привело окружающих к выводу, что он преследует исключительно свои лич-
ные цели. Тотчас им завладела свора льстецов; как это обычно бывает,
они стали доводить до крайности все то, что считали мнением своего
властелина[2]. Людям этого склада, вроде Маре или Реньо, оказывала со-
действие нация, привыкшая к рабству и хорошо себя чувствующая только
тогда, когда ею повелевают.
Дать сначала французскому народу столько свободы, сколько он мог
усвоить, и затем постепенно, по мере того, как партии утрачивали бы
свой пыл, а общественное мнение становилось бы все более спокойным и
просвещенным, расширять свободу, - этой задачи Наполеон себе отнюдь не
ставил. Он не задумывался над тем, какую долю власти можно, не совер-
шая этим неосторожности, доверить народу, а старался угадать, какой
крупицей власти народ удовлетворится. Если конституция, которую он дал
Франции, была составлена с каким-либо расчетом, - это был расчет на
то, чтобы незаметно вновь привести эту прекрасную страну к абсолютной
монархии, а отнюдь не на то, чтобы довершить ее приобщение к свобо-
де[3].
Наполеон мысленно видел перед собой корону; его ослеплял блеск
этой обветшалой побрякушки. Он мог установить республику[4] или хотя
бы двухпалатную систему управления; вместо этого он все свои помыслы
устремил на то, чтобы положить начало династии королей.
[1] В 1814 году генералы предпочитают наименования "генерал-лей-
тенант" и "полевой маршал" названиям "дивизионный генерал" и "бригад-
ный генерал", освященным столькими победами.
[2] Каррион-Низа в 1801 году или Ферран в 1815 году. [3] Действия
консула имеют такое же значение для истории Европы,
как и для истории Франции. [4] Назначаемая Сенатом, охраняющим закон,
Директория из пяти
человек, состав которой обновляется по одному человеку в год; две па-
латы, непосредственно избираемые народом: первая - из числа людей,
платящих тысячу франков налога, вторая - из числа тех, кто платит де-
сять тысяч, и также обновляемая по одной пятой общего числа членов в
год. Такого рода правительство - самая верная защита от опасности за-
воевания.
ГЛАВА XXI
Первые мероприятия диктатора были величественны, разумны и бла-
готворны. Каждому была ясна необходимость твердой власти, - такая
твердая власть была создана. Все возмущались продажностью и произволом
последних правительств, - первый консул сделал хищничество невозможным
и всячески содействовал лучшему отправлению правосудия. Все скорбели о
том, что существование множества партий препятствует единению и ослаб-
ляет Францию, - Наполеон призвал к руководству делами талантливых лю-
дей всех партий. Каждого страшила мысль о реакции, - Наполеон железной
рукой пресек все попытки реакционного переворота. Правительство Напо-
леона одинаково охраняло всех тех, кто повиновался законам, и беспо-
щадно карало всех тех, кто дерзал их нарушать. Под влиянием преследо-
ваний последние искорки католицизма разгорелись вновь, - Наполеон взял
религию под свое покровительство и вернул священников к церковным ал-
тарям. Западные департаменты страдали от гражданской войны, снова
вспыхнувшей вследствие закона о заложниках, - Наполеон отменил этот
закон, прекратил составление списков эмигрантов и мудрым сочетанием
кротости и твердости водворил на Западе полное спокойствие. Франция
единодушно желала мира, - Наполеон сделал врагам мирные предложения.
Когда Англия и Австрия пренебрежительно их отвергли, он своей изуми-
тельной победой при Маренго добился от Австрии покорности, а затем с
безрассудным великодушием все ей простил. Английский кабинет, эта
зловредная олигархия, применяющая для страданий всего мира и для пора-
бощения людей все те силы и знания, которыми она обязана свободе[1], -
этот кабинет, самый могущественный и самый искушенный из всех врагов
первого консула, видя себя покинутым всеми своими союзниками, был в
конце концов вынужден заключить мир и признать республику.
[1] Длинно, Затемняет главную мысль. Перенести в другое место,
так же как и то, что по ту сторону Ламанша свобода внушает страх анг-
лийской аристократии. Англичане, боявшиеся нашего оружия при Наполео-
не, теперь боятся нашей свободы.
ГЛАВА XXII
Наполеон уже не имел соперников среди великих людей нового време-
ни; он достиг вершины славы, и если бы он захотел даровать родине сво-
боду, он уже не встретил бы препятствий. Особенно его восхваляли за
то, что своим конкордатом он вернул мир и спокойствие церкви. Этот
конкордат - великая ошибка, которая на целое столетие задержит раскре-
пощение Франции; Наполеону надлежало ограничиться прекращением всяких
преследований[1]. Частные лица должны оплачивать своего священника так
же, как они платят своему булочнику.
Наполеон всегда придерживался широчайшей терпимости по отношению
к французским протестантам; в годы его правления того, кто осмелился
бы заговорить о возможности нарушения этого основного права человека,
сочли бы сумасшедшим. Безошибочно определив, в чем зло, препятствующее
очищению католичества, он просил папу отменить безбрачие священников,
но не встретил сочувствия в римской курии. Как он сказал Фоксу, взду-
май он настаивать на своем предложении, все с негодованием сочли бы
это протестантизмом чистейшей воды.
Наполеон ускорил судопроизводство и сделал его более справедли-
вым. Он работал над самым благородным своим творением - кодексом Напо-
леона. Таким образом, - пример, единственный в истории! - самому вели-
кому из своих полководцев Франция обязана устранением путаницы и про-
тиворечий, царивших в несметном множестве законов, которыми она управ-
лялась. Наконец, один вид жандармов, набиравшихся Наполеоном из числа
лучших его солдат, устрашающе действовал на преступников.
[1] Не требовалось конкордата, чтобы властвовать над народом,
чрезвычайно равнодушным к религии, и единственным серьезным препятс-
твием, ставшим на его пути, был папа в Савоне. Не заключи он конкорда-
та, папа все равно лежал бы у его ног. Это очень верно сказал Наполео-
ну третий консул Лебрен.
ГЛАВА XXIII
Но если перейти от способов управления Наполеона к самым его уч-
реждениям, картина резко изменится. Там - все исполнено ясности, все
способствует благоденствию, все являет прямоту; здесь - все неопреде-
ленно, мелочно, проникнуто лицемерием. Ошибки его политики могут быть
объяснены в двух словах: он всегда боялся народа и никогда не имел оп-
ределенного плана. Однако его учреждения оказались либеральными, ибо,
сам этого не замечая, он руководился природным своим умом, подсказы-
вавшим ему правильные решения, и уважением, которое всегда питал к Уч-
редительному собранию. Правда, Законодательный корпус, обреченный на
безмолвие, Трибунат, имеющий право говорить, но не голосовать, Сенат,
заседающий при закрытых дверях, смешны, ибо правление не может быть
представительным только наполовину. "Но, - повторяли мы себе, - чтобы
основывать государства, нужны Ромулы, а Нумы являются впоследствии".
Эти учреждения после смерти Наполеона нетрудно было бы усовершенство-
вать и превратить в источник свободы. К тому же для французов они име-
ли то огромное преимущество, что помогали им забыть все старое. Фран-
цузы нуждаются в том, чтобы их излечили от уважения к ветхому хламу,
и, будь у Наполеона более разумные советчики, он восстановил бы парла-
менты. Посреди всех чудесных дел, совершенных его гением, первый кон-
сул всегда видел перед собой пустующий трон; и - в этом надо отдать
ему справедливость - ни по своим военным привычкам, ни по своему тем-
пераменту он не был способен мириться с ограничениями власти. Печать,
дерзавшая нежелательным для него образом освещать события, подверглась
преследованиям и была порабощена. Лица, чем-либо навлекшие на себя его
недовольство, подвергались угрозам, аресту, высылке без суда. Единс-
твенным обеспечением свободы личности против беззаконных приказов его
министра полиции была проницательность его великого ума, благодаря ко-
торой он понимал, что всякое ненужное угнетение ослабляет нацию, а тем
самым - и ее властителя. И так велика была сила этого сдерживающего
начала, что при государе, властвовавшем над сорока миллионами поддан-
ных, и после правительств, которые, можно сказать, потворствовали вся-
ческим преступлениям, - государственные тюрьмы были не так переполне-
ны, как при добром Людовике XVI. Правил тиран, но произвола было мало.
А ведь истинный лозунг цивилизации - "Долой произвол!"
Действуя без определенного плана и сообразно бурным вспышкам сво-
его переменчивого нрава против представительных учреждений, - ибо они
одни внушали страх этой смелой душе, - он в один прекрасный день, ког-
да Трибунат позволил себе сделать справедливые возражения против выра-
ботанных его министрами законопроектов, исключил из этого собрания
всех тех, кто хоть чего-нибудь стоил, а вскоре после этого совсем его
упразднил. Сенат не только не являлся охранителем закона, но сам все
время изменялся в смысле своего состава и все более раболепствовал,
ибо Наполеон не хотел, чтобы какой бы то ни было политический орган
упрочился в общественном мнении. Надо было, чтобы очень умный народ,
слушая громкие фразы об устойчивости, о грядущих поколениях, чувство-
вал, что ничто не устойчиво, кроме власти Наполеона, что ничто не уси-
ливается, кроме его могущества. "Французы, - сказал он однажды в эти
годы, - равнодушны к свободе; они не понимают и не любят ее; единс-
твенная их страсть - тщеславие, и единственным политическим правом,
которым они дорожат, является политическое равенство, позволяющее всем
и каждому надеяться занять любое место". Никогда французскому народу
не была дана более правильная характеристика[1].
При императоре французы в силу своей приверженности к теориям го-
раздо больше кричали "Свобода!", чем испытывали действительную в ней
потребность. Вот почему отмена свободы печати была основана на очень
правильном расчете. Нация проявила полнейшее равнодушие, когда первый
консул отнял у нее свободу печати и свободу личности. Сейчас она жес-
токо страдает от их отсутствия. Но, чтобы быть справедливой, она не
должна брать мерилом событий того времени свои нынешние чувства. Тогда
перенесение шпаги Фридриха (победителя при Росбахе) в Дом инвалидов
вознаграждало нацию за утраченные ею права. Весьма нередко тирания
осуществлялась ради общего блага: достаточно вспомнить объединение
партий, упорядочение финансов, составление кодексов, строительство до-
рог. И, наоборот, можно представить себе правительство, которое по
своей слабости подвергало бы отдельную личность лишь очень незначи-
тельным стеснениям, но все свои малые силы употребляло бы во вред об-
щим интересам.
Первый консул быстро проникся убеждением, что тщеславие во Фран-
ции является национальной страстью. Чтобы одновременно удовлетворить и
эту живущую во всех страсть и собственное свое честолюбие, он стремил-
ся расширить пределы Франции и усилить свое влияние в Европе. Парижа-
нин, утром находивший в "Moniteur" декрет, начинавшийся словами "Гол-
ландия присоединена к империи", восторгался могуществом Франции, нахо-
дил, что Наполеон сильно превосходит Людовика XIV, считал за честь по-
виноваться такому властителю, забывал о том, что накануне пострадал от
рекрутского набора или от косвенных налогов, и подумывал, как бы вых-
лопотать своему сыну какую-нибудь должность в Голландии.
В период, о котором идет речь, Пьемонт, герцогство Пармское и
остров Эльба были последовательно присоединены к республике. Эти час-
тичные приобретения являлись благодарной темой для разговоров. Когда
Мельци высказал Наполеону свои опасения касательно присоединения Пь-
емонта, первый консул с улыбкой ответил на это: "У меня сильная рука,
тяжелая ноша мне по вкусу". Испания уступила ему Луизиану. Посредством
действий, малоизвестных во всех их подробностях, но, по-видимому, по
жестокости и вероломству вполне достойных Филиппа II, он вернул Фран-
ции владычество над Сан-Доминго. Он созвал в Лионе самых видных граж-
дан Цизальпинской республики, единственного подлинно прекрасного тво-
рения его политического таланта, Он разрушил их мечты о свободе, зас-
тавив их избрать его президентом. Генуэзскую аристократию, еще более
презренную, нежели венецианская, на некоторое время спасла ловкость
одного из ее представителей, сначала бывшего в дружбе с Наполеоном, а
затем по причине этих патриотических действий в течение нескольких лет
подвергавшегося гонениям. Гельвеция была вынуждена принять его посред-
ничество. Но, препятствуя установлению свободы в Италии, он в то же
время пожелал возродить ее в Швейцарии. Он образовал кантон Во и осво-
бодил этот прекрасный край, где свобода сохранилась поныне, от унизи-
тельной тирании бернской аристократии. Германия неоднократно подверга-
лась переделам между мелкими ее государями в зависимости от выгод На-
полеона, интересов России и продажности его министров.
Таковы были действия этого великого человека за один только год.
Сочинители пасквилей и г-жа де Сталь видят в этих действиях несчастье
для рода человеческого; справедливо обратное. Уже целое столетие Евро-
па испытывает недостаток не столько в благих намерениях, сколько в
энергии, необходимой для того, чтобы всколыхнуть громаду старых привы-
чек. Отныне великие перевороты окажутся возможными, только если они
будут направлены к улучшению нравов, иными словами - к счастью челове-
чества. Каждое потрясение, которому подвергаются все эти обветшалые
установления, приближает их к истинному равновесию[2]. Утверждают,
будто после возвращения своего с Лионских Комиций первый консул возы-
мел намерение объявить себя императором Галии. Эта затея была должным
образом осмеяна. На бульварах появилась карикатура, изображавшая ре-
бенка, погоняющего палкой индюков; подпись гласила: "L'Empire des Gau-
les". Консульская гвардия своим ропотом дала ему понять, что она еще
не забыла клича "Да здравствует Республика!", так часто увлекавшего ее
к победе. Ланн, самый храбрый из его генералов, дважды спасавший Напо-
леону жизнь в Италии и питавший к нему привязанность, которая граничи-
ла со страстью, ярый республиканец, устроил ему бурную сцену. Но рабо-
лепный Сенат и народ, исполненный беспечности, провозгласили Наполеона
пожизненным консулом с правом назначить себе преемника. Теперь ему ни-
чего уже не оставалось желать, кроме громкого титула. Необычайные со-
бытия, которые будут нами изложены, вскоре облекли его в императорский
пурпур[3].
[1] For me (для меня). Что доказывает глупость Бурбонов, так это
то, что, стремясь к абсолютной власти, они не следуют по этому пути.
[2] Посмотрим на государства, восстановленные после падения Напо-
леона; сравните их с тем, чем они были до завоевания, например, Жене-
ва, Франкфурт и т. д. Истинное богатство народа - в его привычках.
[3] Быть может, уничтожить "вскоре".
ГЛАВА XXIV
Умеренность первого консула, так сильно отличавшаяся от насилий
предыдущих правительств, внушила роялистам безрассудные и безграничные
надежды. Революция обрела своего Кромвеля; они были настолько глупы,
что увидели в нем генерала Монка. Убедившись в своей ошибке, они стали
искать способа отомстить за свои обманутые надежды и додумались до
адской машины. Однажды какой-то неизвестный попросил встретившегося
ему подростка свезти тележку, на которой стоял бочонок. Дело происхо-
дило поздно вечером на углу улицы Сен-Никез; увидев, что карета перво-
го консула выехала из Тюильри по направлению к Опере, неизвестный
быстро удалился. Кучер консула, вместо того чтобы остановиться перед
тележкой, мешавшей проезду, недолго думая, пустил лошадей вскачь, с
риском ее опрокинуть[1]. Спустя две секунды бочонок взорвался с оглу-
шительным грохотом. Несчастный подросток и человек тридцать случайных
прохожих были разорваны на части. Карета первого консула, отъехавшая
всего на каких-нибудь двадцать футов от тележки, уцелела, потому что
успела повернуть за угол Мальтийской улицы. Наполеон всегда считал,
что в этом деле был замешан английский министр Уиндхем. Он заявил это
Фоксу в известном разговоре, который имел место в Тюильрийском дворце
между этими двумя великими людьми. Фокс сначала усиленно отрицал учас-
тие Уиндхема, а затем стал восхвалять всем известную честность анг-
лийского правительства. Наполеон, высоко ценивший Фокса, из вежливости
удержался от смеха[2].
Мир с Англией, заключенный вскоре после этих событий, положил ко-
нец козням роялистов; но спустя некоторое время, когда снова вспыхнула
война, заговоры возобновились. Жорж Кадудаль[3], Пишегрю и другие
эмигранты тайно прибыли в Париж. Моро, вначале державшийся в стороне,
под влиянием офицеров своего штаба, задавшихся целью разжечь в нем
честолюбие, уверил себя, что он враг первого консула, и стал их сообщ-
ником. В Париже происходили совещания, на которых обсуждались планы
убийства Наполеона и установления нового государственного строя.
[1] См. Ласказа. [2] Правда об этом деле выяснится впоследствии.
В ожидании этого
можете прочесть "Записки" графа де Бобана, являвшегося для эмигрантов
тем, чем для республиканцев был генерал Ланн, а также памфлеты г-на де
Монгальяра.
[3] Семья Кадудаля милостью его величества короля Людовика XVIII
недавно получила дворянство.