ГЛАВА XXVI
Пишегрю и Жорж были арестованы. Пишегрю удавился в тюрьме Тампль,
Жорж был казнен, Моро предан суду и приговорен к тюремному заключению.
Оно было заменено изгнанием, и он уехал в Америку. Герцог Энгиенский,
внук принца Конде, проживавший на территории герцогства Баденского, в
нескольких милях от Франции, был арестован французскими жандармами,
увезен в Венсени, предан суду, осужден и, как эмигрант и заговорщик,
расстрелян. Что касается более мелких участников заговора, то некото-
рые из них были казнены, большинство же - помиловано. Смертная казнь
была заменена им тюремным заключением. Капитан Райт, высадивший мятеж-
ников и, судя по всему, осведомленный об их замыслах, был захвачен у
берегов Франции; он больше года просидел в башне Тампль, и с ним обхо-
дились так сурово, что он покончил жизнь самоубийством.
Раскрытие этого заговора дало Наполеону возможность осуществить
последний, величайший из его честолюбивых замыслов: он был провозгла-
шен французским императором, и его власть была объявлена наследствен-
ной. "Этот хитрец, - сказал о нем один из его посланников, - из всего
умеет извлечь выгоду". Таков был, как мне кажется, подлинный ход этих
великих событий[2]. Замечу опять-таки, что правда о Бона-парте пол-
ностью может стать известной не ранее как через сто лет. Я нигде не
встречал сколько-нибудь достоверных доказательств того, что смерть Пи-
шегрю или капитана Райта не была делом их собственных рук[3].
Что могло бы побудить Наполеона отдать приказание тайно умертвить
генерала Пишегрю? Первый консул, чей непреклонный характер приводил в
ужас всю Европу и Францию, совершил бы величайшую политическую ошибку,
если бы дал своим врагам повод обвинить его в преступлении. Любовь ар-
мии к Пишегрю была поколеблена долгим его отсутствием и вконец уничто-
жена тем злодеянием, которое во Франции никогда не прощается: явной,
бесспорной связью с врагами родины. Любой военный суд, самый бесприст-
растный, несомненно, приговорил бы генерала Пишегрю к смерти как из-
менника, вошедшего в сношения с врагами родины, или как заговорщика,
замыслившего свергнуть законное правительство, или, наконец, как изг-
нанника, самовольно возвратившегося на территорию республики. Правда,
говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными курками
ему сдавливали большие пальцы обеих рук и Наполеон, мол, боялся, как
бы эти жестокости не стали известны. Отмечу кстати, что бесчеловечный
обычай пытки отменен во Франции лишь со времени революции и что боль-
шинство европейских государей еще пользуются им при расследовании за-
говоров, направленных против них. Наконец, лучше уж подвергнуться рис-
ку быть обвиненным в жестокости, нежели в убийстве; жестокость легко
можно было свалить на кого-нибудь из низших чиновников, который затем
понес бы наказание. Суд мог вынести Пишегрю смертный приговор, вполне
законный в глазах народа, а затем можно было заменить смертную казнь
пожизненным тюремным заключеннем. Надо сказать, что расчет посредством
пытки добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о
людях такого закала, как Пишегрю. Применение этого гнусного средства
только усугубило бы стойкость генерала, как это бывает с храбрыми юны-
ми дикарями. Англичане и французы, содержавшиеся под стражей в Тампле,
видели тело Пишегрю, и ни один заслуживающий доверия человек не пере-
давал, что заметил на нем следы истязаний.
Что касается дела капитана Райта, то на нем нужно остановиться
несколько подробнее. Райт не был ни изменником, ни шпионом; он открыто
служил своему правительству, находившемуся в состоянии войны с Франци-
ей. Англичане утверждают, что их правительство в ту пору, когда Бурбо-
ны оказывали претендентам из дома Стюартов содействие в их неоднократ-
ных покушениях на конституцию и религию Англии, никогда не проявляло
чрезмерной суровости по отношению к захваченным в плен французам, слу-
жившим Стюартам. Когда счастливый исход битвы при Келлодене - в проти-
воположность исходу битвы при Ватерлоо - положил конец последним на-
деждам английских эмигрантов, французы, состоявшие на службе претен-
дента, были сочтены военнопленными, и для них был установлен совершен-
но такой же режим, как и для пленных, взятых во Фландрии или Германии.
На это я отвечу, что вряд ли хоть один из этих французских офицеров
был захвачен в тот момент когда он участвовал в покушении на жизнь не-
законного короля Англии, Можно говорить о том, что Наполеон приказал
исключительно сурово обращаться с заключенным в тюрьму Райтом; но, су-
дя по тому, что в течение последних двух лет делалось в Испании и
Франции, не приходится сомневаться, что законные короли проявили бы по
отношению к злосчастному капитану еще более возмутительную жестокость.
Ничто не доказывает, что Наполеон велел его умертвить. Что он мог вы-
играть от этого злодеяния, которое - он достаточно хорошо знал анг-
лийскую прессу - неминуемо должно было прогреметь на всю Европу?
Следующее, очень простое соображение является решающим: если бы
это преступление в самом деле было совершено, неужели нам пришлось бы
в 1818 году искать тому доказательства? Разве тюремщики, приставленные
стеречь Пишегрю или капитана Райта, все до единого умерли? Французской
полицией руководит выдающийся человек, однако никто из этих людей не
был допрошен публично. Так же обстоит дело и с теми, кому якобы пору-
чено было умертвить Пишегрю и капитана Райта. Неужели правительство
Бурбонов потому не прибегает к этому столь простому средству, что оно
щадит доброе имя Наполеона? Как известно, во время процесса несчастно-
го генерала Боннера солдаты без всякого к тому принуждения показывали,
что отлично помнят расстрел Гордона; они это показывали судьям, кото-
рые их самих могли приговорить к расстрелу.
[1] Все, что следует дальше, слить с Ласказом. 30 июня 1818. [2]
В другом месте: Наполеон должен был сильно ощущать отсутствие
Люсьена, которого он удалил под влиянием весьма естественной зависти и
происков партии Богарне. Люсьен обладал некоторыми из тех качеств, ко-
торых не было у Наполеона, и помешал бы ему поддаться роковому ослеп-
лению, постепенно превратившему его в рядового деспота (Биографии сов-
ременников, 1, 543).
[3] Казалось, никогда большие благодеяния не устанавливали боль-
ших прав. Для счастья Франции Наполеону следовало умереть в то время,
когда он занимался монархизацией своей прекрасной армии в Булонском
лагере (Доминик).
ГЛАВА XXVI
На острове св. Елены врач Уорден, судя по всему истый англичанин,
другими словами, человек холодный, ограниченный, порядочный и ненави-
девший Наполеона, как-то сказал последнему, что ничто, даже истины,
заключенные в святом евангелии, не представляются ему столь очевидны-
ми, как его, Наполеона, злодеяния. Уорден, против своей воли очарован-
ный благородством души и простотой обращения своего собеседника, ув-
лекся настолько, что стал развивать свою мысль более подробно[1]. На-
полеону это, видимо, понравилось, и он в награду за откровенность
спросил Уордена, к великому его удивлению, помнит ли тот дело капитана
Райта. "Я ответил: отлично помню, и в Англии нет человека, который не
был бы убежден, что его умертвили в Тампле по вашему приказанию". На-
полеон с живостью возразил: "Ради чего? Его жизнь для меня была нужнее
чьей бы то ни было другой. Где бы я мог найти более достоверного сви-
детеля для процесса о заговоре, по которому тогда велось следствие? Не
кто иной, как он, доставил на берег Франции главарей заговора. Выслу-
шайте меня, - продолжал Наполеон, - и вы все узнаете. Ваше правитель-
ство снарядило бриг под командой капитана Райта; он высадил на запад-
ном побережье Франции шайку убийц и шпионов. Семьдесят человек из их
числа сумели пробраться в Париж, и дело велось так ловко, что хотя
граф Реаль, ведавший полицией, и сообщил мне об их прибытии, однако
невозможно было выяснить, где они скрываются. Ежедневно я получал от
своих министров доклады, в которых они сообщали мне, что на мою жизнь
готовится покушение, и, хотя мне это представлялось менее вероятным,
чем им, я все же принял меры, чтобы обеспечить свою безопасность. Слу-
чилось так, что бриг, которым командовал капитан Райт, был захвачен
поблизости от Лориана. Командир был препровожден в Ванн, к префекту
Морбигана. Префект, генерал Жюльен, сопровождавший меня во время похо-
да в Египет, тотчас узнал в нем капитана Райта. Генералу Жюльену было
предписано допросить в отдельности каждого матроса и каждого офицера
английского экипажа и представить их показания министру полиции. Вна-
чале их заявления казались малозначащими; однако под конец свидетель-
ство одного из матросов дало то, чего доискивались. Он показал, что
бриг высадил на берег нескольких французов, из которых ему особенно
запомнился один - общительный, веселый малый, которого звали Пишегрю.
Это имя дало возможность раскрыть заговор, который, если б он удался,
вторично подверг бы французский народ всем превратностям революции.
Капитан Райт был отправлен в Тампль; там он должен был содержаться до
той поры, когда сочли бы уместным назначить суд над заговорщиками. По
французским законам Райту пришлось бы взойти на эшафот. Но эта подроб-
ность не имела никакого значения. Важно было захватить главарей заго-
вора". В заключение император несколько раз повторил Уордену, что ка-
питан Райт сам положил конец своей жизни, как это и было сказано в
"Moniteur", притом гораздо раньше, чем обычно думают.
Когда на острове Эльба лорд Эбрингтон в беседе с императором упо-
мянул о смерти капитана Райта, Наполеон сначала не мог припомнить, кто
такой был этот англичанин, но когда ему сообщили, что Райт был одним
из помощников сэра Сиднея Смита, он сказал: "Как! Разве он умер в
тюрьме? Я совершенно забыл всю эту историю!" Он решительно отверг вся-
кое предположение о том, что было применено насилие, и прибавил, что
никогда никто не был умерщвлен по его приказу тайно и без судебного
приговора. "В этом отношении моя совесть чиста; если бы я не испытывал
такого отвращения к пролитию крови, возможно, я сейчас не был бы
здесь".
Показания г-на де Мобрейля могли бы навести на мысль, что отвра-
щение к убийству не так уж распространено, как это принято думать[2].
[1] 6-е изд., у Аккермана, стр. 128. [2] См. показания г-на де
Мобрейля, маркиза д'0ле,
застенографированные и в рукописном виде пущенные в обращение в Пари-
же. Осторожно; сверхосторожно.
ГЛАВА XXVII
Врач Уорден сообщает, что, рассказав о капитане Райте, Наполеон,
к немалому его удивлению, заговорил о смерти герцога Энгиенского. Он
говорил с жаром, часто вставая с софы, на которой лежал. "В этот пери-
од моей столь богатой событиями жизни[1] мне удалось снова водворить
порядок и спокойствие в государстве, потрясенном борьбой партий до са-
мого основания и залитом кровью. Волею великого народа я стал во главе
его. Заметьте, я достиг трона не так, как ваш Кромвель или Ричард III.
Ничего похожего: я нашел корону в сточной канаве, вытер грязь, которою
она была покрыта, и надел ее себе на голову. Моя жизнь была необходима
для сохранения столь недавно восстановленного порядка, который я - те,
кто во Франции возглавлял общественное мнение, это признали - столь
успешно укрепил. В эту пору мне каждый вечер представляли доклады, в
которых сообщалось, что против меня замышляется заговор, что в Париже
в частных домах происходят совещания. И, однако, никак не удавалось
добыть достаточные тому доказательства. Все старания неутомимой поли-
ции ни к чему не приводили. Мои министры так далеко зашли, что стали
подозревать генерала Моро. Они неоднократно убеждали меня подписать
приказ о его аресте; но этот генерал в те времена пользовался во Фран-
ции такой славой, что, казалось мне, участие в заговоре против меня
могло лишить его всего и ничего не могло ему дать. Я отказался подпи-
сать приказ о его аресте; я сказал министру полиции: "Вы назвали мне
Пишегрю, Жоржа и Моро; представьте мне доказательства, что первый из
них находится в Париже - и я немедленно велю арестовать третьего". За-
говор был раскрыт благодаря одному необыкновенному обстоятельству. Од-
нажды ночью я испытывал какую-то тревогу и не мог заснуть; я встал с
постели и начал просматривать список заговорщиков. Случаю, который в
конечном итоге управляет миром, угодно было, чтобы мой взгляд остано-
вился на имени одного полкового лекаря, совсем недавно вернувшегося из
Англии, где он содержался в заключении. Возраст этого человека, его
воспитание, жизненный опыт, которым он обладал, - все это навело меня
на мысль, что его поведение объясняется причинами, ничего общего не
имеющими с юношеским преклонением перед Бурбонами. Насколько обстоя-
тельства позволяли мне судить о нем, целью его действий должны были
быть деньги. Этого человека арестовали. Он был предан суду, где засе-
дали полицейские агенты, которых переодели судьями: они приговорили
его к смертной казни, и ему было объявлено, что приговор будет приве-
ден в исполнение через шесть часов. Эта хитрость имела успех: он соз-
нался.
Было известно, что у Пишегрю в Париже есть брат, старик-монах,
живущий весьма уединенно. Монах этот был арестован, и в ту минуту,
когда жандармы его уводили, у него вырвалась жалоба, наконец, открыв-
шая мне то, что мне так важно было узнать: "Вот как со мной обращаются
из-за того, что я дал приют родному брату!"
Первое донесение о том, что Пишегрю прибыл в Париж, исходило от
полицейского шпиона, который сообщил подслушанную им любопытную бесе-
ду, происходившую в частном доме, расположенном на одном из бульваров,
между Моро, Пишегрю и Жоржем Кадудалем. Во время этой беседы было ре-
шено, что Жорж покончит g Бонапартом, Моро будет первым консулом, а
Пишегрю - вторым. Жорж настаивал на том, чтобы третьим консулом назна-
чили его, но оба других возразили, что, поскольку он известен как роя-
лист, всякая попытка включить его в состав правительства погубит их
всех в общественном мнении. Тогда вспыльчивый Жорж вскричал: "Уж если
стараться не ради себя, так я за Бурбонов! А если не ради них и не ра-
ди себя, а для того, чтобы заменить одних синих другими, так уж пусть
будет лучше Бонапарт, чем вы!" Когда Моро был арестован и подвергнут
допросу, он вначале отвечал свысока, но когда ему представили запись
этой беседы, он упал в обморок. "Целью заговора, - продолжал Наполеон,
- была моя гибель, и, если б его не раскрыли, он удался бы. Этот заго-
вор исходил из столицы вашего государства. Во главе его стоял граф Ан-
гумуа[2]. Он послал на запад герцога Бургундского, а на восток - гер-
цога Энгиенского. Ваши корабли перебрасывали на побережье Франции ме-
нее видных участников заговора. Момент мог оказаться для меня роковым;
я почувствовал, что мой трон зашатался. Я решил удар, который Бармаки-
ды предназначали мне, обратить против них, будь это даже в самой мет-
рополии Британской империи.
Министры настаивали на том, чтобы я приказал арестовать герцога
Энгиенского, хотя он и проживал на нейтральной территории. Я все же
колебался. Князь Беневентский дважды подносил мне приказ и со всей
энергией, на какую он способен, уговаривал меня подписать его. Я был
окружен убийцами, которых не мог обнаружить. Я уступил лишь тогда,
когда убедился, что это необходимо.
Я легко мог уладить это дело с герцогом Баденским. Чего ради дол-
жен я был терпеть, чтобы лицо, проживающее на границе моей империи,
могло беспрепятственно совершить преступление, которое, живи он на од-
ну милю ближе ко мне, привело бы его на эшафот? Разве не применил я в
этом деле тот самый принцип, который осуществляло ваше правительство,
когда оно приказало захватить датский флот? Мне все уши прожужжали
уверениями, что новая династия не сможет упрочиться, пока останется
хоть один Бурбон. Талейран неизменно придерживался этого принципа, ко-
торый являлся основой, краеугольным камнем его политических убеждений.
Я внимательнейшим образом обдумал этот вопрос и в результате моих раз-
мышлений полностью присоединился к мнению Талейрана. Мое законное пра-
во на самозащиту, справедливая забота о спокойствии общества[3] заста-
вили меня принять решительные меры против герцога Энгиенского. Я при-
казал его арестовать и назначить над ним суд. Он был приговорен к
смертной казни и расстрелян; совершенно так же с ним поступили бы, да-
же если б он был самим Людовиком IX[4]. Из Лондона ко мне подослали
убийц во главе с графом Ангумуа. Разве не все средства являются закон-
ными против убийства?"
[1] Уорден, стр. 144. [2] Уорден, стр. 147. [3] Вспомните Нимскую
резню. Лучшее описание ее дано неким...
протестантским пастором в Лондоне. См. сочинение полковника Фавье:
"Лион в 1817 году".
[4] Уорден, 6-е изд., стр. 149.
ГЛАВА XXVIII
Оправдать сколько-нибудь это убийство можно было бы только, если
бы удалось доказать, что герцог Энгиенский был участником заговора
против Наполеона. В приговоре, который был вынесен в Венсеннском зам-
ке, доказательства эти упоминаются, но они никогда не были оглашены. В
другой раз Наполеон сказал об этом деле лорду Эбрингтону: "Герцог Эн-
гиенский участвовал в заговоре против меня. Он два раза, переодетый,
тайно приезжал в Страсбург. По этой причине я приказал его арестовать
и назначить над ним военный суд, который приговорил его к смертной
казни. Мне сообщили, что он просил свидания со мной; это произвело на
меня впечатление, так как я знал, что он человек достойный и мужест-
венный. Я думаю даже, что, возможно, согласился бы повидать его; но
г-н Талейран воспротивился этому, заявив: "Вам нельзя компрометировать
себя встречей с членом дома Бурбонов. Вы не знаете, какие последствия
это могло бы иметь. Раз вино нацежено, надо его выпить". Лорд Эбринг-
тон спросил, правда ли, что герцога расстреляли средь бела дня. Импе-
ратор с живостью возразил: "Нет, нет! Это было бы нарушением закона;
казнь была совершена в обычное время, и я приказал, чтобы сообщение о
казни и приговор были немедленно вывешены во всех городах Франции".
Обстоятельство, которое надлежит отметить: в этой беседе, как и в ряде
других, касавшихся того же предмета, Наполеон казался искренне убеж-
денным в том, что увидеть герцога Энгиенского было бы равносильно то-
му, чтобы его простить. Иаков II, очень благочестивый король, рассуж-
дал иначе, когда согласился дать аудиенцию любимому сыну своего брата,
заранее твердо решив, что велит отрубить ему голову, как только он
выйдет из его кабинета. Дело в том, что милосердие может сочетаться
только с высоким мужеством.
ГЛАВА XXIX
"На вашей родине, - продолжал император, - меня обвиняют также и
в смерти Пишегрю". "Огромное большинство англичан твердо уверено, что
его удавили в Тампле по вашему приказанию". Наполеон с жаром ответил:
"Какая дурацкая выдумка! Вот вам лучшее доказательство того, до какой
степени страсти способны затемнить правильность суждений, которою так
гордятся англичане. Чего ради понадобилось бы мне злодейски умертвить
человека, который по всем законам его страны неминуемо должен был
взойти на эшафот? Заблуждение ваших соотечественников было бы прости-
тельно, если бы речь шла о Моро. Если бы этого генерала в тюрьме пос-
тигла смерть, были бы основания усомниться в самоубийстве. Моро был
любим народом и армией, и мне никогда не простили бы, если б он умер
во мраке тюрьмы, хотя я нимало не был бы повинен в этом".
"Наполеон, - продолжает свой рассказ Уорден, - умолк, и я возра-
зил ему: "Можно согласиться с вами, генерал, что в этот период вашей
деятельности требовались суровые меры; но никто, я думаю, не попытает-
ся оправдать ту поспешность, с какою молодой герцог Энгиенский был
схвачен, предан суду и казнен". Он с жаром ответил: "Я убежден в своей
правоте и снова повторяю уже высказанное мною утверждение, что я так
же хладнокровно велел бы казнить самого Людовика IX. Чего ради они за-
мыслили убить меня? С каких это пор нельзя стрелять в убийцу, который
покушается на вашу жизнь? Так же решительно я утверждаю, что не полу-
чал от герцога Энгиенского после его осуждения никакого обращения, ни-
какого письма".
Уорден прибавляет: "Говорят, будто у Талейрана хранится письмо,
которое герцог адресовал Наполеону, но которое министр, не убоявшись
ответственности, передал императору только тогда, когда рука, писавшая
его, уже окоченела. Я видел копию этого письма в руках графа Ласказа.
Он показал мне его с невозмутимым видом как один из многочисленных
секретных документов, могущих разъяснить некоторые туманные места той
истории, которую он пишет под диктовку Наполеона.
Молодой герцог просил сохранить ему жизнь. Он писал, что считает
династию Бурбонов конченной, - это его твердое убеждение; что на Фран-
цию он смотрит только как на свою родину и любит ее как таковую со
всем пылом самого искреннего патриота; что чувства, его одушевляющие,
те же, что чувства всякого французского гражданина; что он нисколько
не помышляет завладеть короной, так как для прежней династии она утра-
чена навсегда. Поэтому, исходя единственно из того, что он француз и
что Франция - его родина, он просит разрешения посвятить ей свою жизнь
и свои силы. Он готов занять любую должность во французской армии,
стать храбрым, верным солдатом, безоговорочно повинующимся приказаниям
власти, в чьих бы руках она ни находилась. Он готов принести клятву в
верности. В заключение он заявлял, что, если ему будет сохранена
жизнь, он, соблюдая непоколебимую верность, мужественно посвятит себя
защите Франции от ее врагов".
ГЛАВА XXX
Наполеон заговорил снова о семье Бармакидов. "Если бы я испытывал
желание захватить в свои руки всех Бармакидов или любого из их рода, я
легко мог бы этого достичь. Ваши морские контрабандисты (smugglers)
спрашивали с меня за Бармакида сорок тысяч франков; но когда дело до-
ходило до подробностей, они не ручались, что доставят его живым; одна-
ко, оставляя открытым вопрос, будет ли Бармакид мертвый или живой, они
не допускали никаких сомнений в том, что смогут выполнить свои обяза-
тельства. Но я отнюдь не задавался целью непременно лишить их жизни.
Обстоятельства для меня складывались так, что я считал свой трон впол-
не упроченным. Я был уверен в своем спокойствии и согласен был оста-
вить Бармакидов в покое. Что бы ни говорили обо мне англичане, убийс-
тво ради убийства никогда не было в моих правилах. Во имя чего стал бы
я придерживаться этих ужасных воззрений? Когда были захвачены сэр
Джордж Рамбольд и мистер Дрейк, являвшиеся посредниками в переписке с
парижскими заговорщиками, их не предали казни".
ГЛАВА XXXI
Я привел рассказ Наполеона, ни разу его не прервав. Мне пришли в
голову две мысли. По поводу Пишегрю можно сказать следующее. Наполеон
основывает все свои оправдания на старинном правиле: "Преступление со-
вершает тот, кому оно полезно"[1]. Но разве у деспотов не бывает не-
объяснимых причуд? Путем тех же рассуждений можно было бы доказать,
что Наполеон никогда не угрожал расстрелом Лене, Фложергу и Ренуару.
По поводу гибели герцога Энгиенского через десять лет можно будет
задать вопрос: намного ли она более несправедлива, чем гибель герцога
Эльхингенского? После того как герцог Энгиенский был казнен, при дворе
говорили, что его жизнь была принесена в жертву опасениям тех, кто
приобрел национальные имущества. Я слышал от генерала Дюрока, что им-
ператрица Жозефина бросилась к ногам Наполеона, умоляя его помиловать
молодого герцога; Наполеон с досадой отстранил ее; он вышел из комна-
ты; она ползла за ним на коленях до самой двери. Ночью она написала
ему два письма; будучи очень доброй, она действительно испытывала жес-
токие страдания. При дворе ходили слухи, что адъютант маршала Монсе,
сообщивший, будто герцог Энгиенский, переодетый, тайком ездил в Страс-
бург, был введен в заблуждение. В Бадене герцог вступил в связь с од-
ной дамой; не желая ее компрометировать, он, чтобы иметь возможность с
нею встречаться, время от времени исчезал на несколько дней и поселял-
ся в погребе дома, где обитала его возлюбленная. Такие отлучки навели
на мысль, что он ездит в Страсбург совещаться с заговорщиками. Это
обстоятельство более всего остального побудило императора принять ре-
шение. Записки графа Реаля, графа Лавалета, герцога Ровиго и герцога
Виченцкого прольют свет на это дело. Во всяком случае, Наполеон был бы
избавлен от тягостной необходимости оправдываться перед потомством,
если бы, прежде чем велеть арестовать герцога Энгиенского, подождал
третьей его поездки в Страсбург.
Можно задать такой вопрос: могла ли бы самая широкая свобода пе-
чати нанести первому консулу такой огромный вред, какой причинила ему
в 1804 году, в связи с делом о заговоре, ее рабская покорность? Никто
не придавал ни малейшей веры рассказам о заговоре: все были того мне-
ния, что первый консул велел убить герцога Энгиенского без всякого к
тому повода и что, очевидно, он считал свое положение довольно шатким,
если испугался влияния Моро. Несмотря на эти неблагоприятные суждения,
я думаю, что Наполеон, осуществлявший тиранию, поступил правильно, на-
ложив на печать оковы. Французский народ обладает счастливым свойс-
твом: во Франции огромное большинство людей, которые мыслят, - мелкие
собственники, имеющие двадцать луидоров годового дохода. В настоящее
время это единственный класс, обладающий той энергией, которую светс-
кое воспитание уничтожило в высших кругах общества. Но этот класс по-
нимает лишь то и верит лишь тому, что видит напечатанным: толки и слу-
хи, волнующие светское общество, затихают, прежде чем они дойдут до
него, или же быстро изглаживаются из его памяти. Существовал только
один способ заинтересовать его тем, что не предстает ему в печатном
виде: возбудить в нем тревогу за судьбу национальных имуществ. Что ка-
сается Моро, то этому генералу надо было дать какой-нибудь пост, пос-
тавив его в такие условия, в которых бы обнаружилась вся его неспособ-
ность, - например, послать его в какой-нибудь поход, в котором он ут-
ратил бы всю свою славу, как генерал Массена, когда его отправили в
Португалию.
[1] Осторожно!
ГЛАВА XXXII
Планы вторжения в Англию были оставлены потому, что император не
нашел во флоте тех навек прославившихся дарований, которые революция
породила в сухопутных войсках. Странное дело: французским морским офи-
церам, по-видимому, не хватало размаху! Рекрутский набор давал импера-
тору ренту в восемьдесят тысяч солдат в год[1]. За вычетом потерь, вы-
зываемых болезнями, этого достаточно, чтобы давать ежегодно четыре
больших сражения. За четыре года можно было восемь раз попытаться вы-
садить десант в Англии, и, если принять во внимание все причуды моря,
надо признать, что одна из этих попыток вполне могла увенчаться успе-
хом. Вспомните, как французский флот, выйдя из Тулона, захватил Мальту
и добрался до Египта. Могло также случиться, что Ирландия, угнетаемая
самой отвратительной, самой жестокой тиранией, какую только можно во-
образить[2], в порыве отчаяния оказала бы чужеземцам радушный прием.
Следовало тотчас после высадки в Англии разделить между бедняками
земли трехсот пэров; ввести конституцию Соединенных Штатов Америки,
организовать управление страной, поддержать якобинство, объявить, что
французов призвала та часть нации, которая страдала от угнетения, что
французы не преследуют никакой иной цели, как только свергнуть прави-
тельство, одинаково вредное для Франции и для самой Англии, после чего
они готовы покинуть страну. Если бы - что очень трудно допустить - на-
ция, треть которой живет подаянием, оказалась глуха к этим речам, на-
половину искренним, следовало сжечь сорок самых крупных городов. Весь-
ма вероятно, что пятнадцать миллионов людей, из коих пятая часть дове-
дена правительством до предельного озлобления и которые если и облада-
ют мужеством, то не имеют никакого опыта в военном деле, не смогли бы
дольше двух - трех лет бороться с тридцатью миллионами, довольно охот-
но повинующимися талантливому деспоту.
Все это не осуществилось потому, что в нашем флоте не нашлось
Нельсона[3]. Французская армия покинула Булонский лагерь для континен-
тальной войны, придавшей новый блеск военной славе императора и воз-
несшей его на высоту, какой не достигал в Европе ни один государь со
времен Карла Великого. Наполеон вторично победил австрийский дом - и
пощадил его, что было ошибкой; однако он отнял у него Венецианскую об-
ласть и принудил императора Франца отказаться от древнего императорс-
кого титула, тем самым лишив его влияния, которым он до той поры еще
пользовался в Германии. Битва при Аустерлице, быть может, являет собой
венец военного искусства. Народ с удивлением отметил, что эта победа
была одержана 2 декабря, в годовщину коронования. С тех пор никто во
Франции уже не возмущался этой нелепой церемонией.
[1] В 1788 году население Франции равнялось двадцати пяти миллио-
нам; в 1818 году оно превысило двадцать девять миллионов. Это объясня-
ется тем, что численность населения прямо пропорциональна количеству
зерновых хлебов. См. приложение к сочинению г-на Лесюра о Франции (Па-
риж, в конце 1817 г.). Это приложение составлено на основании данных,
полученных из министерств.
[2] См. "Edinburgh Review", 56 или 55. [3] Ни Нельсона, ни лорда
Кочрена. См. действия адмирала Вильнева.