Бедный Муньос! Он трепетал уже при единой мысли: в по
стели жена была еще большим тираном. Счастье ему улыба
лось, пожалуй, только во снах! Там... Гремели литавры его
мечтаний, он, бесстрашный храбрец Антонио, свершал дерз
кие переходы по безлюдным дорогам мимо пылающих ась
енд, переправлялся по ветхим мостам, по колено, по пояс, по
горло в воде или вплавь, хватаясь за гриву боевого коня. Там
торжественно грохотали барабаны, визжала картечь и взмы
вали серебряными стрелами в небо призывы сигнальных
труб, громом неслась кавалерия, сверкая доспехами и клин
ками. Там хлопали, что пушки, знамена, взрывались руга
тельства и ядра, мелькали дукаты, усы и трубки. Там... его
ждали награды и почести!..
Поутру по сонной щеке Початка катилась скупая слеза.
Здесь, в опостылевшем доме, его, бесстрашного храбреца,
ожидали другие награды: отменная взбучка и увесистая
длань жены.
Глупо таить позорное обстоятельство: Антонио был из сиро
го рода подкаблучников. Пред супругой он трясся более чем
перед дьяволом. В существовании последнего Початок до не
давнего происшествия весьма сомневался... Увы, в существова
нии доньи Сильвиллы сомневаться не приходилось. Муньос
тишком уподоблял ее бушующему торнадо, либо злющей соба
ке, что скалится и рычит даже на собственную тень. «Если
женщина не улыбается, того и гляди —лаять начнет!» —это
высказывание патера Доминико Наварры как нельзя лучше
подходило к портрету доньи Сильвиллы.
Даже самую малость для мужчины —кружку вина —под
носила Муньосу только Тереза. И проносила тайком под по
долом: не дай Бог, прознает мать —спуску не будет!
Вот и сейчас, утирая обильный пот с загорелого лба, на ко
торый повседневные заботы накинули сеть морщин, супруга
Муньоса отчаянно гремела связкой ключей от кладовых и
руганью:
— Проклятый остолоп! Опять увернулся из дому! Третий
день ни слуху, ни духу. Ой, доиграется с огнем, ой, доиграет
ся... Уж сколько ему вдалбливали и я, и сеньор Луис де Аргу
элло: не путайся ты, бестолочь, с этим охвостьем. А он одно!..
Осел старый: «Инсургенты —наше золотое дно! Мой товар —
их деньги! Чистый барыш!» Вот снесут твою дурью башку
244
