DUBIA
ЛЕВКАД (Повесть, соч.
Парни)
Я родился в Етолии на берегах
реки Ахелоя. Мне было шестнадцать лет, когда в
первый раз я увидел юную Миртею, увидел
прекрасную и сердце отдал ей навеки. С того
времени все игры младенчества забыты. Часто
ходил я мечтать в рощу, лежащую близ селения;
всегда останавливался у подножия статуи Ерота и
со вздохом произносил имя Миртеи. Однажды
вечером бросил я розу к подножию истукана; поутру
нашел ее на том же месте, но к ней была привязана
другая роза, еще нераспустившаяся и недавно
сорванная. Я затрепетал от радости; тысячи мыслей
кружились в голове моей, и надежда освежила
сердце, подобно росе, падающей на цветок увядший.
Украсив венками подножие статуи, я возвратился в
селение. Ночь помрачила лазурь небесную; с нею
прилетели сладостные мечты; но я беспокоился,
томился, и сны мелькали, не останавливаясь над
моим обиталищем. Наступил день; я неоднократно
подходил к хижине Миртеи; мне хотелось увидеть
ее, упасть к ногам ее, поклясться в вечной любви, в
любви достойной ее прелестей; но ах, тщетно! - я
увидел женщину холодную; строгой вид ее пугал мою
молодость; печально пошел я в рощу, и сам не знаю
как очутился подле статуи. Вижу, прекрасная
девушка привязывает венки к цветам моим!
Тихонько подкрадываюсь, беру за руку; она
вскрикнула, оборотила ко мне голову, опустила
глаза в землю и закраснелась. Я сказал, упавши к
ногам ее: "Люблю тебя, Миртея! давно люблю тебя
и клянусь богом, который нас видит и слышит, что
любовь моя будет вечная". Миртея полуоткрытыми
устами, при-тая дыхание, голосом, подобным
сладостному веянию Зефира, отвечала: "Приемлю
твою клятву и взаимно клянусь, клянусь богом,
который нас видит и слышит, что единственное
желание мое - тебе угождать вечно".
Я с нею виделся на этом месте
каждое утро и каждой вечер; говорил ей о любви
своей; она слушала; я еще говорил, и она еще
слушала, и всегда с новым удовольствием. Я
прижимал руку ее к своему сердцу; уста мои иногда
касались ее розовых губок; я наслаждался
благовонным ее дыханием... Излишняя смелость
могла бы оскорбить Миртею; она прогневалась бы, и
я умер бы от горести.
Однажды я нашел ее печальною.
"Боги мне дали строгую мать, - сказала Миртея, -
боюсь, чтоб она не причинила нам несчастия,
страшусь..." Поцелуй остановил ее жалобы.
"Верь мне, Миртея, предусмотрение горестно и
бесполезно! Настоящее наше; будущее покрыто
мраком неизвестности: почто поднимать страшную
завесу?"
На другой день поутру
уведомляюсь, что Миртея вступает в брак с богатым
гражданином Фермоса. Удар грома был бы для меня
не столько ужасен. Пришед в себя, я все еще не
хотел верить моему несчастию. Бегу, лечу к Миртее.
Двери ее увешаны цветочными цепями, розы
рассыпаны у порога - несомнительный знак
торжества брачного! Сердце мое закипело от гнева;
срываю цветы, топчу их ногами... Бегу в рощу,
свидетельницу наших радостей; разбиваю статую
Ерота и удаляюсь от родины, проклиная места
ненавистные.
Ни время, ни отдаление не могли
погасить любви моей; повсюду образ вероломной
преследовал меня! Забуду, забуду ее! - говорил я в
отчаянии, - забуду или умру! - и пошел путем,
ведущим к Левкадскому мысу.
Прихожу; бесчисленный народ
покрывает берег моря. Жрецы совершают обряд
излияния, приносят на жертву двух горлиц, взывают
к Нептуну и садятся в ладьи, приготовленные для
спасения жизни любовников, низвергающихся в
пучину.
Один юноша, по имени Миртил,
подходит к берегу с челом, поникшим от печали.
Прелестная Цефиза идет к берегу же,
сопровождаемая хвалами народа. Громкие
восклицания в честь красавицы пробуждают
Миртила от задумчивости. "Как! - говорит он, - и
ты, одаренная такими прелестями, и ты на заре
жизни нашла ветреного любовника?" - "Где они
верны?" - "Ах, я знаю одного, который
постоянен, очень постоянен". - "Редкой
пример!" - "Редкой, но возможной; смотри, к
чему ведет меня постоянство!" - "Но разве ты
не мог быть осторожнее в своем выборе?" - "А
ты?" - "Я обманулась, и бездонные воды меня
накажут!" - "И я решился погибнуть в шумной
пучине. Но признайся, красавица, что это
безрассудно". - "О конечно! Я уверена, что он
один, нарушитель клятвы, достоин такой участи".
- "Ах, и моя обманщица одна должна бы погибнуть
в морской пучине". - "Накажу ли его моею
смертию? нет, это новая победа для его
тщеславия!" - "Не лучше ли отомстить ему
другим образом?" - "Согласна..." - "Угодно
ли, чтоб я был участником во мщении?"
Цефиза, не отвечая ни слова,
подала руку Миртилу, и оба удалились.
Мы увидели одного жителя Евадии.
Смерть похитила у него супругу, прекраснейшую и
любимую им страстно. Жизнь была ему бременем
несносным, и он кричал сидящим в лодках людям:
"Если душа ваша знает сладость сожаления, не
спасайте меня. Пусть волны морские соединят меня
навеки с моей возлюбленной. Заклинаю вас именем
всех богов, не спасайте меня!" Сказал и
бросился в море. Но сильная рука его рассекает
волны, и он счастливо выплывает на берег.
Место его заступил молодой
Афинянин. Он держал в одной руке портрет, а в
другой локон волосов каштановых. Золото и перлы
блистали на его одежде. Волосы его были опрысканы
благовонными мастиками; нега изображалась в
походке его и во всей наружности. "Циниска
обожает меня; чувствую, что и я любить ее начинаю.
Пора, пора ее оставить!" - Сказал и бросил в море
портрет и локон. Возвращаясь назад, напевал он
вполголоса гимн Вакху и с улыбкою посматривал на
женщин.
Являются две женщины из Сиракуз,
обе знаменитые своею породою. Румянец
стыдливости не играл на их ланитах; взгляды их
были смелые, как у атлетов. Они обходят кругом
скалу, идут на отлогой песчаной берег; там, скинув
богатую обувь свою, слегка погружают ноги в воду
и благодарят Нептуна за исцеление. Возвратись в
толпу, одна берет за руку Афинского актера,
другая богатого купца из Самоса.
Очи всех зрителей устремились
на юную чету любящихся, которые шли, держась за
руки и проливая слезы. Они обнимались, как нежные
друзья, а между тем все приближались к стремнине
мыса. Почтенный старец останавливает их: "Дети!
что вы хотите делать? что причиною вашей
скорби?" - "Ах, мы любим друг друга, вот все
наше несчастие! Любовь мучит нас день и ночь; одна
мысль занимает нас; сон не смыкает очей; улыбка
исчезла на устах; нет радости в сердце; тайная
горесть снедает его. Разлука нам ужасна; это
медленная смерть! беспрестанно ищем друг друга, а
увидевшись, еще более страдаем; слезами
растворяются наши поцелуи; мы боимся, чего? сами
не знаем; ревность мучит нас: одним словом, любовь
причина всех наших горестей, и мы хотим
вылечиться от этой ужасной болезни". Старец
улыбнулся и сказал: "Там на горе видите ли
капище? оно посвящено Гименею. Войдите в него, и
горести ваши исчезнут".
Чета послушалась старца. На
месте ее увидели молодую вдову. Печален был взор
ее, печальна была ее одежда. Она вздохнула,
приближилась к скале и - бросила взор на
пространное море: "Хвала богам, вечная хвала
Нептуну; я исцелена!"
Является славная Сафо. Толпы
зрителей окружили песнопевицу; громкие похвалы,
вопли сострадания раздались по берегу. Она в
юности своей оскорбила любовь и природу. Любовь
ужасна в своем мщении. Огонь пылал в груди
печальной Сафо, но Фаон был хладен, как лед. Лира,
усовершенствованная ею, лира, наперсница печали,
блистала в руках Лезвийской Музы; лавры и мирты
осеняли ее голову; медленно и спокойно она
приближилась, воспевая последнюю песнь любви,
подобно величественному лебедю Меандра, и с края
мыса бросилась в море... Волны сокрыли несчастную.
Одни утверждали, что боги превратили ее в лебедя;
другие - что Нереиды приняли ее лилейными своими
руками и проводили до дна морского. Как бы то ни
было, мы более не видали бессмертной Сафо.
Толпы зрителей редели и наконец
рассеялись. Я при-ближился к скале. Сердце мое
билось, и я не решался... Мог ли я бояться смерти?
Нет, я боялся этой хладной нечувствительности,
которую мы называем равнодушием. Перестать
любить - это ужасно! и я готов был остаться жить и
мучиться. Но рассудок побеждает сердце; глаза мои
измеряют пространство, и я хотел уже броситься...
Но кто-то удерживает меня за полу туники;
оборачиваюсь, вижу Миртею, бледную, чуть дышащую.
Она в моих объятиях! "О Миртея, ветреная и вечно
милая! зачем ты в сих местах?" - Очи ее
раскрываются медленно. "Мог ли ты меня
подозревать, неблагодарный! ты ушел, не выслушав
моего оправдания. В тот день, когда жестокая мать
приговорила меня на жертву, в день твоего
отъезда, я искала тебя в роще, искала повсюду, и
везде находила следы твоего отчаяния. Я хотела
бежать с тобою из дому родителей, жить и умереть
вместе. Под благодетельным покровом ночи
возвратилась я в селение к твоей хижине. Отец
твой сидел у дверей на пороге; он плакал, звал
сына своего, возлюбленного сына, и слезы его
лились ручьями. Я удалилась, искала тебя тщетно и
пришла сюда, влекомая отчаянием, просить Нептуна
об излечении меня от сердечной болезни".
Надобно было чувствовать мои
мучения, чтоб вообразить себе мое блаженство. Оно
длится еще и теперь; оно кончится с жизнию. Я не
забыл слов старца, но обещал Ероту никогда не
входить в храм Гименея.
ОТРЫВКИ ИЗ САФЫ
1
Блажен, как
жители небесны,
Тот, кто всегда с тобой сидит,
Всегда твой слышит глас
прелестный,
Всегда усмешки милы зрит,
Улыбки ясным дням подобны!
Они другого
восхищают;
Но мне смертельны - рвут мой дух;
А как уста твои вещают:
Нейдет, еще нейдет мой друг;
Тогда едва дышу, немею,
Тогда язык мой
цепенеет;
То в жилах тонкий огнь бежит,
То свет в очах моих тускнеет,
Иль под челом туман висит,
Иль в скуке шум глухой жужжит;
То пот холодный
выступает,
То дрожь объемлет весь состав;
Бой жил себя позабывает;
Сухой травы бледнее став,
Я вяну, млею, обмираю...
2
Уже вечерняя звезда во тьме
блистает
И прочих жителей к работам
призывает;
Но мне, любезна мать, никак не
можно прясть;
Лютейшая мое терзает сердце
страсть.
Блистающих Плиад уводит
С собой сребристая луна.
Настала
полночь, - час проходит;
А я - еще сижу одна...
СРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО
(Подражание Мелендеиу)
Долины царь! о
древний вяз!
Где слава дней
твоих зеленых?
Где листьев густота, где тень,
котора в оных
Скрывалась
притаясь,
И вдруг потом,
дыша прохладой,
Служила в
полдень нам отрадой?
Не слышно более, чтоб гордая
твоя
Глава от ветров
трепетала.
Ты здесь родился, взрос, вода
сего ручья,
Охотну дань платя, твой корень
орошала;
И зелень нежную лелеяла, питала;
Но
вскоре, возгордясь,
Бежал от мягкой
ты постели;
Как будто бы земной стыдяся
колыбели,
Распространяясь
Над всеми в
воздухе широко,
Подъял
главу высоко!
Когда весна тебя озеленяла
вновь
И птички,
чувствуя любовь,
Чтоб свить себе гнездо,
кустарников искали,
Тогда к тебе они стадами
прилетали,
Садились по
сучкам
И
там
Резвились,
прыгали, шумели,
Любви
всесильной гимны пели.
Едва с улыбкою румяная заря
Лучами первыми поток
живописала,
Как,
нетерпением горя,
С подругами к тебе пастушка
прибегала.
Они тут пением
своим,
Веселым, легким,
стройным,
Предметам милым, дорогим
Давали знать, что ждут их с
сердцем беспокойным.
Под тенью
скромною твоей,
От глаз ревнивых
в удаленьи,
Любовники, тая огонь в душе
своей,
Делили радость и
мученья!..
Ты видел, как
иной страдал,
И рок свой проклинал,
немилосердный, злобный;
Иной надеялся, страшился и -
молчал.
Ты вздохов пламенных свидетель
был безмолвный,
И все таинственной завесой
покрывал.
В полуденный час
лета знойный
К тебе же приходил и загорелый
жнец,
(Имея на главе из васильков
венец)
Вкушать
отрадный сон покойный;
И защитив себя от солнечных
лучей,
Под
густотой твоей,
На время забывал все горести,
заботы.
Когда же наступал способный час
работы,
С веселием в душе на нивы
поспешал
Вязать колосья
золотые
(Одни для жизни сей сокровища
прямые!)
И пеньем радостным он труд свой
услаждал.
...........................................................
Увы! небесный огнь лишил тебя
навек
Одежды
изумрудной,
И
вскоре дровосек,
Свершивши
подвиг трудной,
С
секирой грозною в руках,
На брег низвергнет сей... О страх!
Я чувствую в душе невольно
содроганье!..
Величественный,
гордый вяз!
Прости, прости в
последний раз!
Прости листков твоих приятное
шептанье,
И вы простите
имена,
На твердой сей коре рукой любви
сплетенны. -
Одно мгновение!., и где остатки
тленны?..
Ах! тщетно для тебя настанет
вновь весна;
Ты умираешь с тем, чтоб ввек не
возрождаться!.
Уж члены все твои разбросаны в
траве,
И возносившейся ко облакам
главе
Во прахе суждено
валяться!..
Теперь твой
безобразный пень
Пугает только птиц; все мимо
пролетают;
Пастушки с песнями нейдут к тебе
под сень,
Но встречи тщательно с тобою
избегают!
Лишь горлица одна, в отчаянье, в
тоске,
Лишась подруги,
сердцу милой,
Здесь
сидя на песке,
С печалию твоей сливает глас
унылой;
И это вдаль несет ее протяжной
тон...
Я сам, величие твое воображая,
И дни счастливые протекши
вспоминая,
Со
вздохом испускаю стон.
Жестокая тоска мятет меня,
сражает;
Мне мнится, будто твой засохший
пень вещает:
"Все гибнет! гибнет все!"...
Так что ж такое жизнь?
ЭПИГРАММА
"Не годен ни к чему
Глупницкого журнал".
- Зоилы дерзкие, вы ль это
говорите?
Неблагодарные, я разве не видал,
Когда, бывало, вы табак со мной
курите,
Когда что завернуть понадобится
вам,
Журнал Глупницкого всегда тут
пригодится.
Но я вас накажу: ни нумера не дам
Журнала этого, когда вам не
заспится.
ПЕСНЯ
Перестану лиру томну
К песням строить навсегда;
Буду грусть питать безмолвну:
Пусть она со мной одна.
Кто живет в разлуке с милой,
Белой свет тому не мил;
Бродит тот с душой унылой
Средь людей, как средь могил.
Нет ее - и льются слезы,
Вид природы всей увял;
С ней - душистей были б розы,
С ней - свободно б я дышал.
Стоит Надиньке прелестной
Улыбнуться и взглянуть;
Ах! один сей взор чудесной
Может жизнь в меня вдохнуть.
Октября 1, 1810
* * *
Кутузов, наш герой, сам бог тебя
спасал
В дни мира - от Прелест, в бою - от
пуль французских;
Но кто тебя спасет в Беседе от
похвал
И од
Славено-Русских?
СРАВНЕНИЕ
САНКТПЕТЕРБУРГСКОИ РОДИМОЙ СЛОВЕСНОСТИ С
ИНОЗЕМНОЮ
Кто наши трагики - Грузинцов,
Висковатов.
Кто лирик наш? - Мурза Шихматов.
Кто Депрео, Вольтер? - Шуб
краденых певец.
Кто Фонтенель, Томас? - Захаров
молодец.
Кто наш Фрерон? - Анастасевич.
Гробокопатель Юнг? - Станевич.
Ламотт, Шолье, Лафарг? - Всех
перешиб Хвостов!
Кто Мармонтель, Лагарп? - что за
вопрос! Шишков!
Кто Сен-Реаль, Вертот? - Гераков,
внук Биаса.
Такая честь! увы! для Росского
Парнаса!
ВЕСНА
Снова к нам весна с небес,
Как прелестный гость, слетела,
И луга, и спавший лес
В зелень пышную одела.
От оков освободясь,
И покойный, и счастливый,
Побежал ручей игривый,
По долине разрезвись.
Воздух полн благоуханьем;
Гордо бродит тучный вол;
Овцы, прядая, блеяньем
Оглашают злачный дол.
В рощах слышны птичек трели,
В речках пение Наяд;
Звуки тихие свирели
На луг бархатный манят.
Девы пляшут в хороводе
Иль, сплетясь рука с рукой,
Гимны громкие свободе
И Помоне молодой
Дружным хором воспевают.
И венками из цветов,
Закрасневшися, венчают
Милых сердцу пастухов...
Всюду счастье, всюду радость;
Все из полной чаши пьет
И любви и неги сладость;
Все с природой вновь цветет.
Увядающий, угрюмый,
Я один с тоской брожу
И напрасно хладной думой
Счастье прежнее бужу.
Добужусь ли, безотрадной,
Когда с Лидою вдвоем
Спит оно в могиле хладной
Непробудным, мертвым сном.
* * *
Пускай Фома себе бранится! -
Нам на Фому грешно сердиться!
Он вял, и бестолков, и глуп,
И, как тупая бритва, туп, -
А хочет все остриться.