Немецкие части в Енакиеве пробыли недолго. На смену им пришли австрийцы. Они значительно мягче обращались с населением.
Жизнь на заводе не замирала. Рабочие ходили на работу, производился кокс и даже выплавлялся чугун, в небольшом количестве получали мартеновскую сталь, которую затем прокатывали. Завод снова перестал быть государственным предприятием, стал опять частным, но руководство состояло из «самозванных» – главного инженера и директора завода (меня и коммерческого директора Коломойцева).
В самом начале мая 1918 г. нас вызвали местные власти в уездный город Бахмут. После бурного 1917 г. этот городок поражал своей тишиной. Бахмутские мещане постепенно выползали из своих нор. Появились в своей чиновничьей форме представители разных ведомств старого времени.
В Управлении нас спросили о состоянии завода, о том, кто платит рабочим деньги, как обстоит дело с производством и вывозом металла. Никакого разговора о том, кому следует подчиняться – немецким властям или украинским, – не было. Подразумевалось, что немецкая власть является главной, а распоряжения представителей украинской власти касаются только порядка на улице, на заводе и главным образом контроля поведения рабочих: нет ли среди них подстрекателей и агитаторов против украинской власти.
Завод продолжал кое-как работать, рудники постепенно заливали, водой, но все-таки что-то давали. Касса завода истощилась настолько, что с трудом могла оплачивать только самые необходимые расходы. В это время среди рабочих возникла идея: послать делегацию в Москву к Владимиру Ильичу Ленину с просьбой учесть тяжелое положение рабочих и помочь получить соответствующую сумму денег. Сумма эта составлял примерно 11 – 12 миллионов рублей.
Тут же делегация выехала, пройдя довольно просто, где-то около Белгорода, на территорию Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. Скоро нам стало известно из Ростова, что деньги получены и каким-то способом будут доставлены на завод. Был произведен полный расчет с рабочими заводов и рудников за прежнее время. Это факт весьма наглядно убедил трудящихся Енакиева в том, что Советская власть помнит о них и заботится о них.
В ноябре 1918 года началось бегство австрийцев из города. Они продавали все, что можно было, вплоть до военного снаряжения, не говоря уж о кухнях, автомобилях, мотоциклах. Бежали налегке, даже в нижнем белье. Если вспомнить движение распадавшейся старой армия, которое наблюдал по дороге в Петроград в 1918 году, то оно было образцовым по сравнению с этим паническим бегством.
Сейчас же после отступления австрийских войск в Енакиево прибыли казачьи сотни. Так же, как и австрийцы, они никакого внимания не обращали на местную жизнь и пьянствовали. Мы продолжали жить в состоянии полного безвластия и анархии, воинские власти не отвечали ни за заводское хозяйство, ни за что-либо другое.
Одновременно с казаками появилась какая-то воинская: часть. Она была несколько более дисциплинирована, но занималась главным образом слежкой за населением и арестом людей по доносам.
Помимо основной работы, я в то время занимал еще должность продовольственного уполномоченного, и мне часто приходилось иметь дело с административными властями белой армии в Юзовке, в штабе командующего армией. В обязанности его помощника входило обеспечение населения продовольствием. Раз в две недели у него происходило распределение хлебных эшелонов между заводами, предприятиями и городским населением. Эта операция, как правило, сопровождалась большой спекуляцией. Люди за взятки получали излишние наряды на хлеб, который продавали на стороне по бешеным ценам. При этом кого-то ловили, судили и вешали.
Фронт приближался. В городе появился новый полк, личный состав которого носил мрачные погоны с изображением символа смерти. На завод возвратился главный инженер Шлюпп. Вместе с Ивановым он возглавил правление. В. А. Сахарнов стал главным инженером, а я – официально – начальником доменного цеха.
Работал завод плохо. Золотопогонники свирепствовали – ловили и задерживали людей по любым доносам. Суд был скорый и неправый.
Ко мне в продовольственный комитет, где я бывал два раза в неделю, часто приходили рабочие за получением пропусков для выезда в другие районы. Один из рабочих (фамилии не помню) с таким пропуском был задержан, и мне потом долго пришлось объяснять властям, для чего и почему я выдал рабочему пропуск.
После этого случая ко мне все чаще и чаще стали наведываться белые офицеры. Я решил, что мне следует уехать из города. Фронт был так близко, что орудийные выстрелы слышались уже в Енакиеве.
В марте 1919 года я поехал в Ростов для закупки хлеба и остался в Таганроге, где находилось наше правление.
Мое решение о переезде в Таганрог поддержал общий совет группы инженеров, приехавших из Енакиева и оставшихся в Таганроге. Жизнь здесь была значительно дешевле, кроме того, был металлургический завод, здесь находилось руководство нашего завода.
Фронт держался севернее Ростова-на-Дону. Вся территория, находившаяся за этой линией, была занята Красной Армией. Сведений из Енакиева не поступало. К этому времени до нас дошли слухи, что кроме нашего правления, с которым мы приехали из Енакиева, в Ростове есть и другое правление завода. Каждое из них хотело распоряжаться, но ни одно не платило денег и не собиралось этим вопросом заняться.
Вскоре меня вызвали в правление в Ростов. Временное командование белой армии решило признать хозяином завода ростовскую группу правления.
Тогда же множество войск было подтянуто к Ростову и Таганрогу, из Новороссийска пришли танки, казавшиеся чудовищами, распластавшимися на платформах с пулеметами и другим военным снаряжением. Видели мы их впервые.
Началось наступление белой армии. Мне приказали немедленно ехать в Енакиево. Завод бездействовал. Рудники были затоплены, добыча угля ничтожная, о чем я и доложил правлению.
Мне было предложено заняться пуском завода. Обстановка на фронте скоро вновь изменилась. Будучи в Харькове, я узнал, что Курск уже оставлен белыми, красные части быстро продвигались на юг.
Офицеры белой армии занимались главным образом кутежами и торговлей. Все напоминало уже ставшую обычной картину разгула, предшествующего агонии белого режима.
На следующий день после занятия красными Енакиева я был вызван в Ревком. В этом маленьком городке меня все знали и все на меня смотрели как на обреченного – ведь я был сначала у красных, затем у белых, затем опять у красных. Не скрою, я рисовал себе невеселые картины.
Однако ничего страшного не произошло. Председатель Ревкома, расспросив, почему я остался в Енакиеве, отпустил меня.
На заводе опять возник старый вопрос: где получить деньги и хлеб, чтобы рабочие могли работать и существовать? Стало известно, что по железным дорогам Донбасса разъезжает какая-то комиссия товарища М. Ф. Владимирского, которая снабжает предприятия деньгами и нарядами на хлеб. Разыскать эту комиссию послали меня и одного из членов Рабочего правления. Нам предоставили паровоз и два вагона.
На одной из станций мы нашли специальный поезд комиссии. Без особых расспросов и колебаний Владимирский дал нам суммы, необходимые для выдачи зарплаты рабочим и оплаты нарядов на хлеб. Если вспомнить, что происходило до этого при белых (отсутствие всякой помощи с их стороны), то немедленная выдача денег и продовольствия Советской властью произвела самое благоприятное впечатление на всех нас.
В январе 1920 года нас вызвали в Харьков. В холодных залах бывшего Общества горнозаводчиков помещался Совет Народного Хозяйства Украины. Здание не отапливалось, и В. Я. Чубарь сидел в полушубке.
После информации о состоянии завода нам опять были выданы необходимые средства, наряды на продовольствие и материалы. В день отъезда мы побывали в театре, где состоялся митинг, на котором выступал Феликс Эдмундович Дзержинский. Стоило больших трудов попасть туда. Разместились мы где-то на галерке среди моря солдатских шинелей. Дзержинский говорил о целях, которые ставит перед собой Советская власть, о волновавших народ вопросах. Его речь произвела на меня огромное впечатление. По окончании митинга, с деньгами и нарядами мы отправились домой.
С радостным настроением я мечтал приступить к реконструкции завода, которая мною была задумана еще в первую поездку в Петроград. Но неожиданно я заболел тифом.
VIII
УТВЕРЖДЕНИЕ ГЛАВНЫМ ИНЖЕНЕРОМ ЗАВОДА И РУДНИКОВ.
ТЯЖЕЛОЕ СОСТОЯНИЕ РУДНИЧНОГО ХОЗЯЙСТВА.
ПОСТЕПЕННОЕ ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПРОИЗВОДСТВА
Я болел долго и только через два месяца встал на ноги. Меня утвердили главным инженером завода и рудников. Рудники были затоплены, работали лишь верхние горизонты. Уголь давала только небольшая кустарного типа шахта, где не требовалось особых устройств для откачки воды.
Первой задачей было не допустить дальнейшего снижения добычи угля, для чего требовалось привести в порядок водоотливлые средства и сильно изношенные ланкаширские котлы. Паровое хозяйство находилось в ужасном виде. Запасные котлы и Жаровые трубы отсутствовали, вентили и паропроводы пропускали пар, часть водоотливных насосов была затоплена, а оставшиеся требовали большего ремонта.
Если прибавить ко всему этому, что состояний завода мало чем отличалось от состояния рудников, то можно понять, насколько трудно было поддерживать все это хозяйство. Энергетика завода не отличалась богатством. Имелись три паровые машины по 50 лота детых сил постоянного тока (напряжением 250 вольт), работавшие под давлением в 8 атмосфер без перегрева, с расходом пара на сило-час 15 килограммов. Из них работали только две. Для их нормальной работы нужно было иметь четыре котла. Эти паровые машины и являлись главными заводскими агрегатами, которые пускались в первую очередь при полкой остановке завода.
Основными производителями электроэнергии служили газовые машины. Газомоторы часто выходили из строя, поэтому вся сеть была разделена на несколько участков, снабжавшихся от тех или иных газомоторов, но не от всей станции.
Работа на распределительном щите станции являлась верхом эквилибристики: надо было одновременно прислушиваться к выхлопам газомоторов, следить, насколько синхронно они работают, наблюдать за приборами и при малейших признаках ненормальности и работе сбрасывать нагрузку с одних агрегатов и переводить ее на другие. Это делалось непрерывно. Мы все, даже не энергетики, знали состояние каждого газомотора и его отдельных частей, знали, откуда и какая дается энергия, а по силе света могли судить о работе газомоторов. Если к этому еще прибавить, что сальники, сальниковые кольца, штоки и поршневые кольца были очень сильно изношены, а газопроводы и выхлопные трубы худые, то можно себе представить условия работы на электростанции. Считалось нормальным, что двери электростанции и в холод и в непогоду были открыты, а обслуживающий персонал находился не там, где положено, а в зависимости от направления ветра – большей частью ближе к воротам.
Спуск в машинное отделение для надзора за работой машины по инструкции мог производиться только при участии целой бригады, так как опасность угара и отравления газом была исключительно велика: от отравления газом погибло несколько человек.
Одна из первых наших задач заключалась в том, чтобы найти какую-нибудь возможность получать со стороны кокс. Во время поездки в Харьков выяснилось, что некоторые заводы предполагалось законсервировать, а их оборудование передать работающим заводам или тем, которые буду пущены в ближайшее время. Я с группой инженеров поехал на эти заводы, чтобы взять кое-какое оборудование, в первую очередь энергетическое и паровое. На Дружковском заводе для этой цели была взята турбина мятого пара постоянного тока. Она подходила к нашему рельсовому стану. Через 10 месяцев, в 1921 году, машина была пущена и хорошо послужила нам.
Вероятно, в то время в Советском Союзе это была первая электростанция, построенная в такой короткий срок. Энтузиазм рабочих и технического персонала при строительстве станции был исключительно велик. Все чувствовали и знали, что от пуска станции во многом зависит и работа завода.
Отношения мои с составом Рабочего правления завода были все время очень хорошие. Мы все больше и больше понимали друг друга. В особенности это относилось к председателю правления Василию Григорьевичу Щербине.
Постепенно производство налаживалось. Не хватало только угля, и медленно укреплялись технические средства рудников и завода.
В конце 1920 года на завод специальным поездом прибыла комиссия, посланная Троцким. Даже не осмотрев предприятия, а лишь поговорив со мной и с некоторыми членами Рабочего правления, комиссия уехала, и вскоре в Москве появилась статья, в которой поднимался насмех Енакиевский завод. Автор ее называл нашу печь самоваром и заявлял, что 200 пудов чугуна, которые мы получаем, – ничтожно мало и что такая работа завода – мистификация. Никаких конкретных мер он не рекомендовал, а лишь в весьма резком тоне констатировал скверное состояние металлургической промышленности Юга, не понимая того, что в то время надо было поддерживать всякий признак жизни в промышленности и развивать его, а не заглушать такими выступлениями. После наших самоотверженных усилий горестно было читать такие несправедливые высказывания членов комиссии.
Перед самым Новым годом меня вызвали в Харьков для составления наметок плана на 1921 год. Здесь я впервые познакомился с Иваном Ивановичем Межлауком. Мне было известно, что он назначается директором Енакиевского завода.
IX
ДИРЕКТОР ЗАВОДА И. И. МЕЖЛАУК. ПУСК ВТОРОЙ ДОМЕННОЙ ПЕЧИ. ПРИБЫТИЕ ГОЛОДАЮЩИХ ПОВОЛЖЬЯ. ОРГАНИЗАЦИЯ ТРЕСТА «ЮГОСТАЛЬ». ТЕХНИЧЕСКИЕ МЕРОПРИЯТИЯ, ПРОВЕДЕННЫЕ НА ЕНАКИЕВСКОМ ЗАВОДЕ. ОСТАНОВКА ЗАВОДА
Иван Иванович Межлаук был человеком твердым и вникал во все дела. Припоминаю случай, когда он обнаружил в переписке и документации завода старую орфографию, с твердым знаком, буквами ять и фитой. Оторванные от культурных и законодательных центров, мы даже не знали о новшествах в этом вопросе и целый год продолжали писать по-старому. Межлаук заставил всех немедленно переключиться на новую орфографию.
Производственные дела у нас шли замедленными темпами. Добыча угля возрастала незначительно, средства для откачки рудников отсутствовали, и поэтому часть горизонтов была затоплена. Тем не менее, мы решили пустить доменную печь № 2. Ее срочно готовили к пуску с тем, чтобы перейти к производству 200 тонн чугуна в сутки вместо 200 тонн в месяц, как это было до сих пор.
В октябре 1921 года печь была задута.
Вначале она пошла очень хорошо, а затем начались большие подвисания, так как за неимением на заводе кусковой руды пришлось работать на пыли. Весь заводской персонал пережил немало тревожных дней. После двух недель мучений с печью, нам все же удалось ее наладить в результате разбавления шихты местным песчаником.
И когда Межлаук возвратился из Москвы, он был очень удивлен и обрадован нашими успехами. В восторге он расцеловал меня.
Той же осенью нам приказали срочно готовиться к приему 5000 голодающих татар Поволжья. Пришлось уменьшить пайки рабочих. Мы выступали на собраниях и говорили о том, что уменьшение пайков – временная мера, нужно спасать голодных. Но находились и такие люди, которые, пользуясь создавшимся трудным положением, разжигали недовольство среди рабочих.
Вскоре начали прибывать эшелоны с голодающими. Приехали они к нам в холодный и ветреный ноябрьский день в товарных вагонах. Разместили их в плохо подготовленных бывших казармах для военнопленных, где требовалось постоянно топить печи, и где возле печи было жарко, а чуть дальше – холодно. К тому же в городе свирепствовал тиф. Больница была переполнена.
В таком тяжелом положении мы прожили до весны. Работающие на заводе из числа прибывших то и дело расползались по всяким теплым местам на территории завода и нередко угорали.
После пуска второй доменной печи завод наш стал работать значительно лучше, но мы все время шли на пределе, пользуясь только своп углем; со стороны угля не получали. Надо было проведи какие-то организационные мероприятия, чтобы обеспечить работу не одного, а целой группы заводов. С этой целью в 1921 году был организован трест «Югосталь», объединивший три завода: Макеевский, Юзовский и Енакиевский. Но работал пока только один Енакиевский завод.
Председателем правления этого треста был назначен И. И. Межлаук. Меня он оставил директором Енакиевского завода и рудников, с одновременным исполнением обязанностей главного инженера.
Енакиевский завод в те времена называли Петровским – по имени, присвоенному когда-то первой доменной печи, построенной поблизости от Енакиева, около разъезда Щебенка, и громко названной Петровским заводом. От этой печи в мое время остались низ и кожух iпахты, склепанный из двухмиллиметрового листового уральского железа, прекрасно сохранившегося до самого последнего времени. Печь работала очень недолго на сыром угле. Колошниковый затвор ее представлял собой обычную трубу Дерби, отводившую часть колошникового газа на подогрев воздуха в воздухонагревателях трубчатого типа. Сохранились также остатки здания воздуходувной машины (самой машины уже не было), а также часовня, по уральскому обычаю – с изображением святого Николая Мирликийского, который по преданиям является покровителем уральской металлургии.
Быть первым в числе трех заводов «Югостали» для Енакневского завода не представляло трудностей: следовало только не прекращать работу, поскольку даже то небольшое количество металла, которое производил завод, давало ему право на преимущество и внимание со стороны Москвы и Харькова.
Наши шансы особенно поднялись посла того, как председателем правления Югостали стал И. И. Межлаук и была пущена доменная печь № 2. Мы представляли завод с замкнутым металлургическим циклом.
Из технических мероприятий, проведенных в то время, надо отметить установку турбогенератора смешанного пара мощностью 750 киловатт и попытку перевести мартеновские печи на коксовый и. доменный газ. Я считал, что при большом количестве неиспользованных коксовых печей и отсутствии собственных газовых углей было правильно за счет избытка коксования и некоторого перерасхода кокса на доменных печах работать заводу исключительно на коксовом и доменном газе, без использования угля для генераторов и котлов. Вся дальнейшая техническая политика строилась именно в этом направлении.
Но при всех удобствах, которые представляла собой такая система хозяйства, она в то время была очень неустойчивой. Достаточно было небольшого подвисания в доменной печи или перемены в составе коксового или доменного газа, как вся эта сложная система начинала «хромать», выходить из состояния равновесия. Налаживать же ее было не так-то легко. Кроме того, все газовые машины были сильно изношены, разнотипны и в некоторых случаях представляли собой «пробу пера» немецких конструкторов газовых заводов.
Основными цехами, от которых зависело все производство завода, были газосиловой, механический и литейный. А так как пуску газовой машины должен был предшествовать запуск ее сжатым воздухом, то при большом количестве машин, разбросанных по всему заводу, должны были быть в хорошем состоянии компрессоры, могущие дать 15 – 20 атмосфер давления. На электростанции, например, при пуске больших газовых машин создавалось весьма затруднительное положение. Там был всего-навсего один маленький компрессор. Он мог дать нужное давление, но требовалось около восьми часов для получения необходимого количества сжатого воздуха. Поэтому при каждом «отказе» машины приходилось стоять восемь часов, пока наберется воздух. Бывали моменты, когда работа завода зависела только от этого компрессора.
Рудничное хозяйство находилось в плохом состоянии. Компрессоры, хотя и были переведены на электроэнергию, не обеспечивали работу рудников, так как снабжение электроэнергией с Енакиевского завода производилось с перебоями. Во время поездки кого-нибудь в Харьков мы просили машиностроителей помочь нам в ремонте газовых машин или дать заводу котлы и турбины для установки сильной паровой станции.
Кроме осуществления малого плана реконструкции завода, заключавшегося в механизации доменной печи № 6 после остановки ее на капитальный ремонт, стали готовить к пуску доменную печь № 3 уже по большому плану реконструкции, предусматривавшему организацию завода американского типа, с бункерами и большим рудным краном; при этом старые машины и эстакады предполагалось оставить как резерв.
Чтобы все доменные печи привязать к линии бункеров, необходимо было наклонные мосты печей выдвинуть в одну линию, чему мешали кауперы. Поэтому был разработан проект передвижки кауперов, и мы занялись подготовкой к этой операции. Кауперы намечалось передвинуть на катках и тем самым дать проход мостам. Рудный механизированный двор планировали сделать под прямым углом к линии бункеров, чтобы не занимать места у самых печей. Всю передачу руды должны были осуществлять трансферкарами.
Главным участником разработки плана механизации нашего завода и его осуществления был начальник технического отдела Василий Яковлевич Гребенников.
Подвозить материалы для доменного цеха предполагалось по обходным путям, идущим мимо старого здания газовых машин перпендикулярно существовавшим путям рудных эстакад доменного цеха. Это было легко сделать, построив эстакаду, для чего требовалось снести два-три дома.
Но здесь соорудили большую газовую станцию, помешавшую прокладке новых железнодорожных путей. Таким образом, когда появилась возможность реконструкции завода в более широком масштабе, она не могла быть использована, так как на заводе никогда не было перспективного плана строительства и в процессе его роста допускали одну ошибку за другой, что привело, в конечном счете, к замедлению реконструкции, а сам завод превратился на 15 – 20 лет в технически отсталое предприятие.
Котельное хозяйство на рудниках было также в плохом состоянии. На некоторых котельных происходили аварии.
Несмотря на все тяготы, работа завода все-таки не прекращалась производство постепенно увеличивалось.
Хуже всего обстояло дело с насосами. Электронасосов и энергии для них не было, паровые насосы для откачки с горизонта 150 – 170 метров достать было трудно. Требовалось усилить электроэнергию на заводе или на руднике Бунге, имевшем так называемую «центральную электростанцию» в составе двух машин по 1000 киловатт, отремонтированных и приведенных нами в порядок. Нужны были котлы, которые мы и установили на этом руднике.
Попытки получить добавочные турбины с других заводов и рудников «Югостали» не увенчались успехом. Мы были предоставлены самим себе.
Начались разговоры о том, что Енакиевский завод, а главное – его рудники лучше было бы остановить и силы направить на Юзовский завод, который может быть пущен в ход, так как располагает хотя и старым, но более простым хозяйством.
На рудниках положение было очень тяжелым. Народ стал беспокойным, нервным. Между тем наш завод и рудники находились в лучшем положении, чем другие предприятия в то время. Рабочим выдавали по карточкам продовольствие и хлеб и, кроме того, снабжали ситцем, обувью и другими промтоварами.
Зима 1922 – 1923 года была очень снежной и тяжелей. В особенности мешали работе февральские метели. Завод был полностью отрезан от всех рудников, запасов угля оставалось очень мало, и паровые прокатные станы были остановлены. Работали только доменная печь и то не на полную мощность, а иногда – станы с газовыми двигателям.
Из Харькова все время поступали телеграммы с требованиями заняться прокаткой трамвайных рельсов, чего мы выполнить не могли. Кроме того, прокатка рельсов после длительного бездействия стана была не простым делом, она требовала хорошего состояния котлов, высокого давления пара, хорошего нагрева сварочных печей и многих других условий. В это время из Харькова и Москвы к нам приехала комиссия, которая должна была окончательно решить – работать Енакиевскому заводу или нет. После многих бессонных ночей, проведенных в борьбе со снежными заносами, я встретил неожиданно появившуюся комиссию в весьма подавленном состоянии. По совести говоря, вся эта история мне уже начинала надоедать: закрывать, так закрывать, работать, так работать. После обследования завода мнение у комиссии сложилось явно не в нашу пользу. Однако неполадки зимнего периода прошли, завод опять стал работать лучше, и мы воспрянули духом. Но тут поступило распоряжение: готовить завод к консервации.
Я попытался съездить в Харьков и убедить правление «Югостали» в том, что остановка завода будет большой ошибкой. Написали по этому поводу специальную докладную записку и в Москву, но даже ответа на записку никакого не поступило.
В мае 1923 года приехала к нам специальная профсоюзная делегация, предложила закрыть завод и занялась подготовкой рабочих к этому печальному факту. Помню, было назначено собрание, на котором делегация обрисовала создавшееся положение и причины консерванта завода. Основная мотивировка этого мероприятия сводилась к тому, что рудники сильно изношены, а для их восстановления пришлось бы мобилизовать все силы механических мастерских и литейных цехов, что считалось нецелесообразным. Завод было решено остановить, за исключением вспомогательных цехов и электростанции, а весь имевшийся на заводе уголь использовать для питания Юзовского завода.
После собрания рабочие много говорили, некоторые осуждали решения делегации, беспокоились о том, кто и где будет работать. Работу мы обещали всем.
И вот пришла печальная пора. Приступили к остановке завода. Морально я был не в состоянии осуществить такую операцию: внутренне все еще сопротивлялся и поэтому старался отдалить решающий момент. В это время И. И. Межлаук прислал мне письмо, в котором советовал не унывать, рекомендовал съездить за границу, посмотреть, что там нового в области металлургии, и по возвращении приняться за работу на одном из металлургических заводов.
Вскоре я отправился в Артемовск, чтобы получить заграничный паспорт для поездки в Германию, Бельгию и Англию.
X
ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С ГЕРМАНСКИМИ ЗАВОДАМИ. РУРСКАЯ ОБЛАСТЬ. НА ЗАВОДАХ КРУППА И ТИССЕНА
С Германией в то время отношения были хорошие, и в Артемовске, главном городе Донбасса, находилась немецкая рабочая делегация, с которой меня познакомили. Но, как выяснилось, никакой помощи в поездке в Германию она мне оказать не могла. В ее составе не было ни горняков, ни металлургов.
За день до отъезда из Москвы в Германию я посетил вместе с Михаилом Антоновичем Ломовым открывшуюся Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Выставка оказалась очень интересной, была хорошо организована, с прекрасно представленными экспонатами. Впервые пришлось увидеть множество заграничных машин, большей частью сельскохозяйственных, и различных павильонов со всевозможными рекламами. Выставку открывал Михаил Иванович Калинин.
7 сентября 1923 года я переехал границу и проследовал через Латвию, Литву и Польшу в Германию. Бесчисленные осмотры в пути багажа, проверка имущества, вопросы обслуживающего персонала (не везу ли я чего-нибудь с собой?) напомнили поездку в Америку в 1910 году. Особенно интересовались мною железнодорожные чины Латвийского государства.
В Риге мы сели в вагон, который должен был без пересадки доставить нас в Берлин. Между прочим, в этом же вагоне ехала семья Ф. И. Шаляпина: жена, по-видимому, итальянка, и два сына, один был очень похож на отца. Они навсегда покидали Россию.
Берлин 1923 года был чище и лучше, чем Берлин 1910 года, каким я его запомнил в первый раз. Но берлинская военщина, своеобразное чванство обывателей, а также целый ряд других отрицательных особенностей этого города остались прежними, делали его непохожим на другие европейские города. Берлин 1923 года по-прежнему был похож на Берлин кайзеровский.
Основной целью моего пребывания здесь была, разумеется, поездка на заводы. Свое посещение Советского торгпредства я и начал с этого вопроса. Мне назвали несколько адресов заводов, с которыми можно ознакомиться, но сказали, что, к сожалению, большинство из них не работает в связи с оккупацией Рейнской области французами, англичанами и бельгийцами.
Пришлось ограничиться осмотром бездействовавших заводов. Но и эта поездка откладывалась со дня на день. В ожидании я осматривал музеи, главным образом технические, ходил в театры, знакомился с жизнью города.
Наконец на ряд писем, направленных нашим торгпредством на различные заводы, были получены благоприятные ответы, и я выехал из Берлина. Поездка была организована в таком составе: представитель фирмы Вольф, долго живший в России и хорошо знавший русский язык, инженер торгпредства, находившийся в командировке профессор Петроградского политехнического института – специалист по турбинам и я. В такой смешанной компании мы решили отправиться, прежде всего, на заводы концерна «Ман», в Баварии.
Утром следующего дня мы были уже в старинном городе Нюрнберге. Остановились в отеле и отправились на машиностроительный завод для ознакомления с новыми типами газовых машин, изготовленных фирмой.
Завод имел прекрасное конструкторское бюро, хорошую лабораторию по испытанию материалов и великолепные литейные, механические и другие цехи. Но для меня этот завод особого интереса все же не представлял.
Следующим был Аугсбургский завод, изготовлявший двигатели внутреннего сгорания небольшого размера, работающие главным образом на жидком топливе, и компрессорные и бескомпрессорные дизели большей мощности. Здесь я увидел большой вертикальный дизель, мощность каждого цилиндра которого составляла 2 тысячи лошадиных сил, а также шесть цилиндров – по 12 тысяч лошадиных сил каждый, предназначенных для подводных лодок.
После осмотра этих двух машиностроительных заводов мы всей компанией возвратились в Берлин. Отсюда была предпринята еще одна «экскурсия» на металлургический завод «Ислее-Пейневерк», находящийся вблизи Ганновера.
Завод работал на местных довольно бедных рудах. Доменные цехи завода были расположены километрах в 7 – 10 от сталелитейного и прокатного цехов. Жидкий чугун подавался на такое расстояние поездами, составленными из специальных ковшей.
Здесь имелись четыре доменные печи, механизированные по немецкому образцу: с канатной подачей вагонеток на колошник и с ручной загрузкой. Имелись бункера и краны.
По сравнению с тем, чем располагали наши металлургические заводы в то время, механизация загрузки доменных, печей была лучше, но поражала своей громоздкостью, большим количеством затрачиваемого металла и многочисленным обслуживающим персоналом.
Был и цех, изготовлявший различные безделушки из шлифованного доменного шлака. Этим были заняты женщины и дети. Безделушки напоминали уральские изделия из зеленой яшмы.
Большой интерес представляла собой сталелитейная часть завода. Здесь работали на необычных томасовских чугунах с большим количеством фосфора и марганца, но результаты получали удовлетворительные, так как плохой выход металла компенсировался большим количеством хорошего томасовского шлака.
Кроме того, имелись три маленьких мартена, работавших на генераторном и коксовом газе. Они использовали привозной скрап.
В прокатном цехе наиболее интересным и привлекшим мое внимание был стан для прокатки широкополочных балок, который я видел также впервые. Несмотря на тяжелое положение промышленности, стан этот полностью работал, и продукция его направлялась в Англию.
В последующем, по возвращении в Россию, в своем докладе о поездке я специально подчеркнул значение такого стана и необходимость при реконструкции нашей металлургии поставить его в первую очередь. [1 Пуск стана для прокатки широкополочных балок намечен Директивами пятилетнему плану 1966 – 1970 тт. – Прим. ред.]
Из Ганновера я поехал в Рурскую область. Во Франкфурт-на-Майне поезд пришел вечером.
Дальше начиналась зона, находившаяся под контролем оккупационных властей.
Утром, не теряя времени, я направился к переправе, чтобы попасть в Кобленц, находившийся по другую сторону Майна и занятый французскими оккупационными войсками. Эта поездка меня смущала – опасался недоразумений с моим паспортом. Вообще всю жизнь я почему-то боялся всяких удостоверений личности.
На контрольных пунктах стояли сенегальские стрелки с лицами медного цвета, одетые в военные костюмы цвета хаки, с характерными красными тюрбанами на голове. Они разговаривали только на своем родном языке, никакого другого языка не знали. Паспорта проверял их командир, французский офицер. К нему выстроилась большая очередь из немцев, а также французов и француженок, ездивших за покупками в Берлин, где все было дешевле в связи с падением курса марки.
Французам отдавалось явное предпочтение: их пропускали немедленно, багаж не проверялся. Немцев задерживали и, несмотря на скудные пожитки, которые они везли, подвергали унизительным допросам и осмотру. Не считались ни с возрастом, ни с полом: старики, женщины, дети – все самым тщательным образом осматривались.
Дошла очередь до меня. Так как я немного владел английским языком, разговор происходил по-английски. Меня совсем было пропустили, но вдруг обнаружили, что я – гражданин Советского Союза, а, следовательно, большевик.
Тут уже офицер принялся за проверку паспорта с явным пристрастием и презрением к документу. Пробормотал что-то стрелкам, те засмеялись. Вернул паспорт без всяких отметок, похлопав при этом меня по плечу. Когда я теперь вспоминаю этот эпизод, невольно приходит на память прекрасное стихотворение В. Маяковского о нашем советском паспорте.
Итак, я перебрался в оккупационную зону.
Из Кобленца отправился пароходом по Рейну в Бонн. Это путешествие оказалось очень интересным. Скалистые берега, покрытые виноградниками, извивающаяся по обеим сторонам реки железная дорога, остатки причудливых полуразвалившихся замков – все было красиво и живописно.
К вечеру пароход пришел в Бонн. Здесь начиналась Рейнская провинция, которая граничит с территорией Франции. Это сказывалось на наречии, на обычаях страны; язык, хотя и немецкий, но более мягкий, произношение – певучее.
Бонн знаменит своими высшими учебными заведениями, в особенности старинным университетом, в котором преподавали многие из профессоров, славившихся своей ученостью на всю Германию. Вечер, проведенный в одном из номеров, запомнился мне безудержным весельем, которое царило в гостинице. Я узнал, как могут веселиться немецкие бурши.
Утром следующего дня поездом я отправился в Кельн. Опять пришлось пройти контрольный пункт на границе французской и английской оккупационных зон. Здесь процедура проверки была значительно проще, чек в Кобленце: никаких осмотров вещей, никакого изучения документов. Англичане собрали паспорта, а затем выдали их с разрешением проезда через свою зону.
Кельн – очень красивый город, с остатками различных памятников.
Знаменитый Кельнский собор поражал своей грандиозностью и красотой. Но тесно обступившие его дома лишали это величественное сооружение простора. Необыкновенно хорош собор внутри: высокие залы главного и боковых притворов, выполненные с большим вкусом, замечательная роспись, старинные иконы, принадлежащие кисти лучших мастеров, окна из изумительно подобранных разноцветных стекол, чудесный орган – все поражало.
Стояла золотая осень. Кельн был заполнен военными и иностранцами, окупавшими за бесценок у немцев все, что можно, и увозившими к себе за границу. Этому в немалой степени способствовал очень дешевый (на немецкие деньги) проезд – почти даром. Вообще самым дешевым в Германии было путешествие по железной дороге. Достаточно сказать, что билет для проезда на расстояние 250 километров стоил столько же, сколько трамвайный билет в любом немецком городе.
Перед тем как лечь спать, я стал расспрашивать хозяев о житье-бытье. Жизнь их была тяжелой. Пропитание себе они обеспечивали тем, что меняли в Голландии, граница которой находилась довольно близко, кое-какие предметы на картофель. Путешествие туда и обратно мой хозяин с сыном совершали на велосипедах, на которых привозили и картофель.
Утром следующего дня я решил отправиться в Дюссельдорф, находившийся во французской зоне оккупации, чтобы оттуда попробовать проехать в Эссен, Оснабрюк или Оберхаузен, где намеревался осмотреть немецкие заводы.
На вокзале в Кельне пришлось пройти все испытания, связанные с покупкой билетов, выдаваемых пассажирам только после тщательной проверки документов. Одни вагоны поезда предназначались для немцев, другие – для французов, бельгийцев, англичан и американцев.
Наконец я приехал в Дюссельдорф. Мне удалось связаться с заводом Гуте Хоффнунгсхютте в Оберхаузене, откуда прислали автомашину, и я избежал неприятной процедуры, связанной с проверкой паспорта и осмотром багажа.
Металлургические цехи завода Гуте Хоффнунгсхютте в знак протеста против занятия Рурской области оккупационными войсками были полностью остановлены: потушены печи, остановлены котлы, уволены рабочие, за исключением сторожей, бродивших, как тени, по цехам.
Завод этот очень старый и расширялся усиленно, хотя весьма бессистемно. Во время нашего посещения он уже достигал размеров гиганта. При наличии больших подъемных машин и нагромождения значительного количества различных зданий, при колоссальных затратах средств мощность большинства агрегатов была не выше средней, да, кроме того, расположены эти агрегаты были беспорядочно. Поэтому, несмотря на большой размах производства, предприятие не выглядело мощным.
Своей сложностью и громоздкостью завод олицетворял устарелый немецкий дух. Даже такие приемы работ, которые практиковались на некоторых заводах у нас в России еще до революции, как то: забивка летки пушкой, охлаждение горна, подача на колошник материалов скипами, отсутствие людей на колошнике – у немцев не применялись. Единственно, что можно было поставить в заслугу, это прекрасно организованное теплотехническое хозяйство завода.
После успешно проведенного в течение двух дней осмотра этого большого завода (хотя такого срока было явно недостаточно), мне, чтобы не быть назойливым, пришлось согласиться с предложением немцев и поехать на механический завод Штрекрада, где также помещался машиностроительный завод фирмы Ганниер-Люк, изготовлявший газомоторы, турбовоздуходувки и паровые турбины.
На этом заводе мне больше всего понравилась организация практических работ немецкой молодежи, обучающейся в школе, похожей на наши школы фабрично-заводского ученичества. Методика обучения, заутренний распорядок, образцовая чистота и опрятность помещений – все говорило о культурной постановке этого дела.
На другой день я попросил отвезти меня на угольную шахту общества Якоби. Она так же, как и заводы, не работала, но была в полной готовности е любую минуту начать работу – как только оккупационные власти снимут блокаду с железнодорожного транспорта.
Ослепительно белые рудничные дворы, чистые пути, механизация выработок, прекрасная сортировка угля на поверхности, бункера для погрузки в вагоны, канатные дороги для передачи коксового угля к коксовым печам – все это было далеко от того, что имелось у нас. Сильные водоотливные средства и большой запас их, хорошая вентиляция, большие турбокомпрессоры на поверхности, электрифицированные подъемные машины – для нас в то время были мечтой. Я очень был признателен немцам за то, что они разрешили мне осмотреть шахту.
На этом закончилась моя первая экскурсия, и я направился обратно в Берлин, где доложил нашему торгпредству, пока устно, о своих впечатлениях о поездке и стал ожидать разрешения или приглашения на посещение других заводов.
В Германии продолжалась инфляция. В Берлине в течение дня курс марки менялся несколько раз, и к вечеру цена марки падала раза в полтора: если утром за один доллар платили миллион марок, то к концу дня – полтора миллиона.
На улице были организованы многочисленные разменные кассы, возле которых толпилось множество людей. Все стремились твердую валюту (доллар) превратить в марки, а марки – в товар. Магазины были пусты, все немедленно раскупалось.
Получив разрешение посетить новые заводы, из которых особенно меня интересовали заводы Круппа, я отправился во второй рейс.
Ночью поезд подошел к последней станции перед Дуисбургом. В вагон вошли французские солдаты и, как во время моей поездки в Кобленц, стали грубо толкать и ругать немцев, швырять их вещи.
Дуисбургский завод являлся одним из крупных в Германии и во всех своих мелочах был очень похож на предыдущие: то же сильно развитое газовое хозяйство, те же прокатные станы.
За четыре дня, проведенные здесь, я осмотрел и другие металлургические заводы, находившиеся поблизости. Некоторые из них стояли, другие работали, но не на полную мощность. Мне удалось побывать на одном из работающих – заводе «Пфениг», особенностью которого были водотрубные котлы, работавшие на отходящих газах мартеновских печей. Каждая мартеновская печь имела такой котел. В то время в России шла дискуссия о необходимости использования тепла отходящих газов мартеновских печей для производства пара. Многие были против и говорили, что американцы, у которых топливо дешевое, такими котлами пользуются, а вот у немцев, несмотря на то, что топливо у них более дорогое, котлов не применяют. Значит, это невыгодно – говорили противники этого метода. Завод «Пфениг» доказывал обратное.
Здесь я видел также котлы, работавшие на отходящих газах газовых машин. Обслуживание их было очень простым, а вместе с тем каждая большая машина давала пять-шесть тонн пара в час. Это было весьма экономично, и я решил, по возвращении домой, посоветовать при заказе газовых машин для наших заводов требовать и установку котлов-утилизаторов.
Завод «Пфениг» был интересен еще и тем, что снабжал доменным газом другой металлургический завод, находившийся от него на расстоянии 2 – 3 километров. Для этого был устроен газопровод, газ подавался специальными вентиляторами. На этих заводах во время войны были установлены большие прессы – до 5 тысяч тонн, для штамповки различного военного снаряжения, а также барабанов для котлов высокого давления и химической аппаратуры. Вообще каждый немецкий завод представлял в какой-то части не только металлургию, но и машиностроение, чего, как правило, на заводах Америки не было.
Из Дуисбурга я проехал еще на один металлургический завод – Гельзенкирхенский. Его достопримечательностью была оригинальная механизация загрузки доменных печей, с общим мостом, идущим ко всем колотшникам четырех печей, и рядом вертикальных подъемников, расположенных в промежутке между печами и подававших материалы на любую из печей. Здесь все было автоматизировано, шихта подавалась бадьями. Обращало на себя внимание прекрасно организованное использование каменного шлака как покровного материала для дорог и железнодорожное балласта, а также изготовление макадама (шлак, вареный в каменно-угольной смоле).
Впереди были еще заводы Круппа в Эссене. Так как на заводе в Эссе не была развита, главным образом, качественная металлургия, представленная здесь мировой тигельной фабрикой Круппа и цехом электропечей, я попросил показать мне тигельную фабрику. Но она не произвела на меня большого впечатления: старое здание, устаревший способ производства стали.
Другие цехи завода – механический, кузнечный л прочие были заняты войсками, и доступ туда был запрещен. Зато меня проводили на новый металлургический завод «Борбек», принадлежавший той же фирме. Завод находился еще в стадии строительства, но часть его была уже построена: две доменные печи, четыре – мартеновские.
Мартеновские печи были качающиеся, восьмидесятитонные, с загрузкой мостовой вращающейся машиной. Подача чугуна – с загрузочной площадки. Скрапный двор, расположенный за мартеновскими нотами, был организован хорошо. На нем, в непосредственной близости от мартеновских печей, находилась яма для взрыва козлов. Ода закрывалась броневыми плитами.
Разливочный пролет был оборудован двухъярусными кранами: нижний – разливочный, верхний – уборочный. Разливка производилась в канаву. Даже в таком небольшом мартеновском цехе немцы еще не освободились от своих предрассудков. Цех имел колоссальнейшее оборудование, много лишней высоты и неиспользованной площади. При всем: этом – противопотоки, а, следовательно, и большие затруднения в производстве.
Вообще одно из главнейших преимуществ заводов Рурского района, это – размещение их в угольном бассейне и на водных путях, обеспечивающих дешевый транспорт.
Особый интерес представляет водоснабжение этих заводов. Вода подается прямо из Рура, уровень которого поднят шлюзами. Имеется целый ряд насосных станций, накачивающих в эти шлюзы воду. Заводы хорошо используют и очищают воду.
Следующий завод фирмы находился в Рейнхаузене, на берегу Рейна, вблизи Кельна. Этот завод очень интересен своей планировкой. Несомненно, строители имели представление о преимуществах хорошего плана завода и осуществили его.
У берега реки расположены краны, позволяющие прямо с барж выгружать руду на рудный двор. Бункера – американского типа, трех-четырехрядные, не больше. Скиповая загрузка всех 11 доменных печей хорошая. Доменный цех связан с мартеновским цехом, отвалами, коксовым и томасовскими цехами, а последние – с прокаткой.
Надо сказать, что на всех заводах Круппа я особенно интересовался лабораториями. Разнообразные испытательные приборы для определения механических свойств металла, а также машины для испытаний усталости я впервые увидел на этих заводах. К сожалению, осмотр лабораторий происходил в спешке, и особых разъяснений получить не удалось.
В эту поездку я посетил также заводы фирмы «Тиссен». Между прочим, изобретатель газовой турбины – Кол Хольцвард – являлся конструктором фирмы «Тиссен». Сам Фридрих Тиссен – основной владелец фирмы – был уже глубоким стариком. В прошлом кузнец, он стал капиталистом, благодаря организаторскому таланту и умению эксплуатировать людей.
Самый большой и современный металлургический завод был построен фирмой «Тиссен» в Лотарингии, вблизи запасов руд, незадолго до первой мировой войны. Этот завод, по мнению немцев, должен был олицетворять новейшие достижения как в технике, так и в благоустройстве и организации труда.
В техническом отношении он, конечно, стоял много выше других немецких заводов, но основные черты немецкого металлургического завода оставались неизменными.
XI
ПОЕЗДКА В АНГЛИЮ. АНГЛИЙСКИЕ МЕТАЛЛУРГИЧЕСКИЕ ЗАВОДЫ. ОРИГИНАЛЬНЫЙ СПОСОБ ОТКАЧКИ ШАХТНОЙ СКВАЖИНЫ. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ. СКОРБНЫЕ ДНИ
Возвратившись в Берлин, я узнал о том, что могу выехать в Англию,
Просьба разрешить мне въезд в пределы Великобритании мотивировалась тем, что я должен был принимать подвесные шахтные насосы, необходимые для откачки затопленных во время гражданской войны рудников Донбасса.
В английском посольстве, располагавшемся в особняке на Тиргартене, меня приняли довольно сухо. После того как я объяснил, кто я, для чего прибыл и надолго ли, мне был разрешен въезд в Англию на два месяца, куда я и отправился через Бельгию после получения соответствующих виз.
В пограничном городке Аахене я купил билет до Льежа. Помню, что за номер в гостинице уплатил три миллиарда марок (!). Переезд через границу ничем примечателен не был и сопровождался теми же косыми взглядами жандармов и чиновников.
В Льеже я решил найти старых знакомых по Енакиевскому заводу – бельгийцев Рено, братьев Бришан и других. Отправился на завод, где они работали. Без особых трудов нашел Рено, который проводил меня к Бришану-старшему – коммерческому директору завода. Вскоре собрались все бельгийцы, работавшие прежде в России, кроме одного, – начальника коксового цеха – Риго, который, как мне передали, не пожелал иметь никаких встреч с большевиками.
При осмотре цехов я видел много русских эмигрантов, работавших на заводе. На электростанции мне показали одного из них, усердно натиравшего блестящие части в машинном отделении. Говорили, что это полковник гвардии. Бельгийцы шутили: ниже полковника на работу никого не принимаем.
Бывшие товарищи по прежней работе охотно показали мне весь завод Угре-Мари. Довольно большой, с разнообразной номенклатурой выпускаемой продукции, начиная от металла широкого сортамента (торгового качества) до специальных сталей для оружейников, он имел не только томасы, но и небольшие мартены и электропечи, а для прокатки качественной стали – специальные станы доппель-дуо. Из прокатных станов мне особенно понравился пущенный после войны непрерывный моргановский проволочный стан. Его четкая работа и небольшое количество обслуживающего персонала производили очень хорошее впечатление. Понравилось мне также использование шлака.
Перед самой войной на этом заводе, как мне говорили, применяли кислород в доменном процессе, но безуспешно.
Доменные печи в части горна были значительно улучшены по сравнению с тем, что было раньше – до приезда сюда инженеров, работавших в Енакиеве. Таким образом, опыт удачной реконструкции горнов доменных печей, проведенный Михаилом Константиновичем Курако в Енакиеве, был использован в Бельгии и, как впоследствии я увидел, в Лотарингии.
За два дня пребывания в Льеже я осмотрел заводы Угре и Андетер. Здесь жаловались на немцев, которые во время оккупации сняли и пере везли в Германию почти все оборудование для переплавки в мартеновских и доменных печах.
Встретив хороший прием на этих заводах, я решил посмотреть и некоторые другие, принадлежавшие этому Обществу, но расположенные в Люксембурге. После предварительного разговора, мне разрешили поехать в Люксембург поездом, идущим в Париж. А так как я не имел визы на въезд в Люксембург, мне рекомендовали выйти на пограничной станции из вагона и смело прогуливаться по перрону. Это было основано на оправдавшем себя предположении, что французские солдаты, видя на перроне уверенно шагающего человека, не спросят у него, почему он здесь, есть ли у него виза на переезд границы и т. п. Таким путем десятки людей бея всяких разрешений переправлялись в Люксембург.
Я точно выполнил совет, и, действительно, никто никаких вопросов мне не задавал. После того как осмотр багажа и позерка документов пассажиров были закончены, я опять сел в вагон и проехал, уже как люксембургский гражданин, последние десять километров до юрода Атус, где находился завод.
Это было небольшое предприятие. Здесь имелись четыре доменные печи производительностью около 150 тонн чугуна каждая. Кокс получали со стороны. Плавка велась на самоплавких рудах почти без добавки флюсов. Дробленая руда поступала в доменные печи без какой-либо предварительной подготовки. Бункерное хозяйство было устроено солидно. Бадьи поднимались вертикально подъемником на линию доменных печей и затем разносились по отдельным печам. Механизация удачная, не требующая большого персонала.
Чугун на литейных дворах убирался кранами, большая же часть чугуна перевозилась в ковшах в миксер томасовского цеха, расположенного в 1,5 километрах от доменного. Обогревался миксер доменным газом средней очистки. Из-за отсутствия тонкой очистки газа, по воскресеньям обязательно чистили от пыли газопроводы. Четыре томасовских конвертера по 10 тонн каждый переделывали чугун в сталь для балок и рельсов, прокатываемых на рельсобалочном стане с паровым приводом. Близость дешевой руды, рурского угля и кокса, избыток дешевой рабочей силы позволяли заводу работать рентабельно.
Хотя завод расположен в Люксембурге, но рабочие там были преимущественно бельгийцы, так как люксембуржцы не хотели работать в качестве рабочих. Бельгийские рабочие получали меньшую зарплату по сравнению с люксембуржцами, и права их, даже в области техники безопасности, охранялись хуже. Так, если пострадал рабочий-бельгиец, то это не влекло за собой никаких серьезных последствий для руководства цеха; если же пострадавшим оказывался люксембуржец, – картина резко менялась.
Мои попытки при помощи Толли попасть на близлежащие французские заводы Лонгви, видневшиеся с колошника доменной ночи, а также на другие заводы – не увенчались успехом.
Утром следующего дня я направился обратно в Льеж, куда приехал к вечеру. День был праздничный, воскресный. В Льеже проходила в это время осенняя ярмарка. Я отправился туда и наблюдал, как отдыхаю: бельгийцы. Зрелые люди и старики веселились буквально как дети. Это были настоящие ярмарочные развлечения, которые мне приходилось видеть в детстве на ярмарках в России.
Выехать из Льежа было не так-то легко – остановился я здесь незаконно, и в моей въездной визе в Англию остановка в Бельгии не предусматривалась. Поэтому, чтобы узаконить эту остановку, мне пришлось заехать в Брюссель и соответствующим образом оформить ее.
Через Ла-Манш переезжали днем. «Туманный Альбион» оправдывал свое название: моросил дождь и надвигался густой туман, из которого внезапно показался Дувр, со своими красивыми меловыми скалами и гребнями морской воды около входа в порт. В Лондон я прибыл часов в 9 – 10 вечера того же дня.
В «Аркосе» (торговом обществе, учрежденном в 1920 году советский кооперативной делегацией в Лондоне для развития торговли Советской России с Англией) меня любезно встретил инженер Ивицкий. До этого я знал о нем только понаслышке. Будучи не металлургом, а путейцем, он считался, однако, очень способным работником в области металлургии, хорошим организатором.
Инженер Ивицкий очень интересовался общим положением в Советском Союзе, состоянием дел на заводах Юга, нашими перспективами. Высказывал пессимистические предположения относительно будущности русской металлургии и Советского государства вообще. Поэтому мне пришлось много и часто спорить с ним, но споры эти были всегда интересными, и я не избегал их.
Мы часто с Ивицким вместе обедали. Во время одного из обедов меня познакомили с Алексеем Николаевичем Крыловым, которому в то время было, вероятно, около 60 лет. По своей неосведомленности в корабельном деле и в математике я, к своему стыду, ничего не знал об этом человеке. Он больше молчал, не высказывая своих взглядов, больше прислушивался к разговорам.
Во всех затруднениях мне помогали несколько лиц из руководящего состава «Аркоса». При их посредстве я попытался организовать осмотр английских заводов. За несколько поездок я осмотрел заводы в районе г. Шеффилда, в том числе интересный завод Гайд-Парк, где директором был известный английский металлург Клеменс, написавший капитальный труд по доменным печам. Он сам сопровождал меня и показал все особенности устройства завода.
Оборудование и расположение цехов завода не представляли ничего интересного, но организация производства и качество работы были на высоте, так как получаемый металл служил для самых ответственных изделий в кораблестроении.
Доменный цех завода, которому уделялось больше всего внимания, был оборудован наклонными подъемниками и специальными, собственной конструкции, распределителями на колошниках. Загрузка печей от эстакад до скиповой ямы производилась ручным способом – каталями; правда, ввиду близости эстакад к печам, число каталей было небольшим – всего восемь человек. Печь давала 200 тонн чугуна в сутки. Особенностью цеха были установленные в весовой самопишущие весы с большим циферблатом, благодаря которым каждый каталь знал вес привезенной шихты и отсыпал или досыпал материал до требуемого веса. Такая механическая запись служила контролем для начальника цеха. Весовщика не было.
Мартеновский цех состоял из целого ряда кислых печей, что было, возможно ввиду весьма хорошего качества руд, используемых для получения чугуна, и отборной шихты.
Блюминг и листовой стан были старые, но с разного рода усовершенствованиями: блюминг с манипулятором, сконструированным и изготовленным на этом же заводе, позволявшим обойтись без ручной кантовки; такого же типа манипулятор и на листовом стане. Нагревательные печи также имели особенности, которые характеризовали работу технического персонала этого завода с положительной стороны.
Клеменс посодействовал мне в осмотре и другого завода, принадлежащего фирме Темпель-Бороу. На нем я впервые увидел современный прокатный цех. То, что когда-то мне пришлось наблюдать у Гери, в США, 13 лет назад, не шло ни в какое сравнение с тем, что имелось на этом заводе.
Завод был передельный, выплавка стали производилась в 14 мартеновских основных печах, расположенных в одну линию, по немецкому типу. Чугун давался в завалку исключительно в твердом виде, подача материалов производилась поточно. Скрапный двор был расположен тут же, за завалочной стороной мартеновского цеха. На завалочной площадке работали напольные вращающиеся завалочные машины. Разливка стали производилась не в канавы, а на тележках, что облегчало работу. Поблизости от мартеновского цеха были расположены колодцы, блюминг, непрерывный заготовочный стан и далее – целый ряд сортовым станов (обручных, проволочных и т. п.).
Прокатный цех представлял собой единую стройную систему. И почти весь день любовался работой этого прекрасного цеха.
В связи с осмотром заводов мне не удалось посмотреть как следует самый город Шеффилд, главный центр английской металлургии и машиностроения. Он во многом напомнил мне Юзовку: закопченные здания, довольно грязные мостовые, много дыма.
Таким был мой первый выезд на заводы Англии. Второй вояж был предпринят на завод Виккерса, находящийся в городе Барроу, на берегу залива Ирландского моря. Там находятся верфи Виккерса, пушечные и оружейные заводы, а также металлургический завод, работающий на местных очень чистых гематитовых рудах.
Ночевал я в клубе-гостинице этого завода, расположенной в очень красивом месте. Все здесь было бы хорошо, если бы не холодная спальная комната, где влажный воздух просто не позволял как следует поспать, так как нужно было или непрерывно топить камин, или класть с собой под одеяло специальные фарфоровые сосуды, наполненные кипятком, и одеваться хорошим шерстяным одеялом. Англичане говорили, что к этому можно довольно скоро привыкнуть, но я, например, за все время моего пребывания в Англии к холоду в спальной комнате не привык.
На другой день я отправился на судостроительный завод фирмы Виккерса.
Этот завод сам по себе не представлял для меня особого интереса. Я только посмотрел, в чем заключается оборудование цехов этого завода и его техника. Оборудование поразило меня своей примитивностью. Проходя по механическим цехам завода, я видел, что почти все они бездействовали. Работа была прекращена, по-видимому, когда окончилась война, так как повсюду виднелась незавершенная военная продукция.
То же самое было в судостроительной части завода: большая часть эллингов пустовала, а те, которые были заняты сборкой, работали неполную неделю.
Вечером меня принял директор завода у себя в кабинете к. почему-то начал знакомить с особенностями и преимуществами военных судов, изготовляемых его фирмой. Объяснялось это, вероятно, тем, что, несмотря на мое честное признание, что в судостроении я ничего не понимаю, англичане все же заподозрили во мне человека, который их разыгрывает для того, чтобы осмотреть завод с целью наиболее выгодного размещения заказов. Разговор, как принято в Англии, сопровождался угощением содовой и виски.
На другой день я осмотрел металлургический завод, имеющий четыре доменные печи довольно примитивного устройства, без разливочных машин. По расположению, конструкции печей и всем своим обликом он напоминал старую Юзовку и не представлял собой чего-либо интересного.
Заслуживала внимания и даже удивляла, как и на других английских заводах, старательность английских рабочих, с какой они производили все работы, требующие физического труда. Будь то уборка чугуна, загрузка вагонеток доменной печи или работа у горна – все это требовало большой мускульной силы, но выполнялось очень легко, без заметных физических усилий.
После осмотра этого завода я возвратился в Лондон и тут, в «Аркосе», познакомился еще с одним старым англичанином, бывавшим когда-то в России. Яков Иванович Глаас, в прошлом главный механик Юзовских заводов и рудников, не получил нигде образования и был типичным самоучкой, способным и умеющим все делать.
Я рассказал ему о своих посещениях английских заводов, и он любезно согласился дать рекомендательные письма для поездки еще на ряд заводов, в частности, на заводы Маргейм и Фродингейм. Прежде я отправился на заводы Маргейм Акционерного общества Стевели.
Здесь меня принял очень пожилой, но еще крепкий старик – директор и главный владелец этих заводов. Главной его специальностью было строительство подъемных машин для шахт.
Мистер Маргейм начал свое знакомство с того, что вытащил из письменного стола бутылку смирновской водки и предложил выпить вместе с ним по-английски, то есть не закусывая. Как это ни неприятно было мне, пришлось выпить. После этого мы приступили к осмотру машиностроительного завода. Он показывал все детали подъемных машин, шахтные лебедки, подъемные машины доменных печей, познакомил меня с особенностями и преимуществами данных конструкций по сравнению с другими. Затем он повез меня на металлургический завод Стевели, который я осматривал с его помощниками – этот завод его не интересовал,
На заводе велись большие работы по реконструкции и расширению производства. Позднее я слыхал, что этот завод за последние 20 лет стал одним из самых больших в Англии.
Мной были осмотрены также заводы Барроу Инквим, принадлежавшие одному владельцу. Оба они расположены неподалеку один от другого. Один из них старый, другой – начали строить незадолго до первой мировой войны и пытались оснастить современной техникой.
Завод Фродингейм имел немеханизированные доменные печи, мартен и прокатку, энергетическое хозяйство – газовое, с очисткой газа по способу Хальбергсберга. К сожалению, во время моего пребывания здесь я не осмотрел рудников, так как в те времена не придавал им должного внимания, что, конечно, было ошибкой.
Так как официально целью моей поездки считалась приемка насосов, заказанных фирме Вортингтон, то я отправился на завод этой фирмы, полагая увидеть грандиозное предприятие. Действительность меня разочаровала. Это был небольшой завод, не представлявший собой ничего особенного. Качество выпускаемой им продукции – компрессоров и насосов – имело мировую известность, но сам завод был размещен бессистемно в довольно старом здании.
Заказанные нами насосы находились в стадии изготовления, поэтому их увидеть было нельзя, но фирма разрешила ознакомиться с аналогичными насосами на рудниках, находившихся вблизи завода, чем я и воспользовался.
Здесь при проходке вновь закладываемой шахты встретился такой большой приток воды, что никакими обычными приемами откачки не удалось побороть его, несмотря на то, что ствол шахты был выложен бетонными блоками. Применили замораживание ствола, но это не помогло. Тогда воспользовались таким оригинальным способом: в скважину стали накачивать раствор квасцов и затем заливать жидкое стекло. Образовавшийся в результате реакции кремнекислый глинозем осаждался в виде хлопьев, которые закрывали собой большие отверстия и трещины в основной породе. После этого уже проводилась цементация. Цемент не вымывался и закупоривал все трещины. Устройство для откачки подвесного насоса было очень оригинально и хорошо продумано. Так как оно описано в литературе, то останавливаться на этом я не стану, но добавлю лишь одну деталь. При большом притоке воды, в ствол шахты опускали несколько насосов. Нормально же работало два насоса. Для их подъема и спуска имелась лебедка с большим барабаном, приводимая в движение небольшой паровой машиной с помощью червячной передачи. Сам насос был электрический.
На мой вопрос – почему устроен такой несовершенный двигатель, последовал ответ, что это сделали сознательно, исходя из таких соображений: 1) червячная передача к барабану лебедки одновременно служила и самотормозом, в случае отсутствия пара на паровой машине, 2) паровая машина для лебедки вместо мотора гарантировала работу при всех обстоятельствах, так как электроэнергии в некоторых случаях могло и не быть, пар же в котлах всегда есть.
Такая предусмотрительность имеет смысл; по возвращении в СССР я безуспешно рекомендовал применить на наших заводах подобную подъемную лебедку на паровом приводе.
Весьма возможно, что в условиях централизованного снабжения электроэнергией такое устройство и не является необходимым. Но, во всяком случае, электромотор может подвести скорее, а при большом притоке воды выход из строя важного насоса является делом серьезным. Поэтому я и сейчас считаю, что в подобных случаях нужно следовать примеру англичан.
Между тем срок моего отъезда из Англии приближался, и 5 или 6 января 1924 года я отбыл в родные края.
Приехал я в Москву в памятный всем нам день – 21 января. Отправившись вечером к своим знакомым, я узнал, что жившей по соседству врач А. И. Абрикосов был неожиданно вызван в Горки. А на другой день разнеслась скорбная весть: 21 января скончался Владимир Ильич: Ленин.
...Бесконечная вереница людей с застывшей на лицах скорбью потянулась в Дом Союзов, чтобы последний раз взглянуть на дорогого вождя. Тяжесть утраты сковала сердца всех, и людской поток, несмотря на необыкновенно сильный мороз, был нескончаем. Народ жег костры, чтобы хоть немного отогреться, и все шел и шел к Ильичу. Вся страна была объята скорбью и горем. Люди плакали и не скрывали своих слез.