Иванов С.
Николай Рубцов: эпизоды и образы

/ С. Иванов // Нева. – 1999. – № 12. – С. 194-200 : портр. – (Книги и судьбы). – Библиогр. в подстроч. примеч.

Эта статья почти целиком построена на воспоминаниях Валентины Алексеевны Рубцовой, невестки поэта, жены его брата Альберта Михайловича. При первом взгляде ее воспоминания показались мне за давностью описываемых событий не вполне, может быть, точными. Но чтение других биографических материалов о Рубцове вдруг приносило неожиданные совпадения с рассказами Валентины Алексеевны, причем совпадения в психологических деталях, в частностях, и я еще раз вслушался в записанные на пленку слова родственницы поэта. Оказалось, что они могут кое-что прояснить в недостаточно изученной до сих пор биографии Рубцова. Или уточнить. И, наконец, главная причина, которая заставляет нас отнестись к воспоминаниям Валентины Алексеевны внимательнее. На протяжении многих лет (начиная с 1955 года) Альберт Рубцов оставался самым близким Николаю человеком и единственным родственником, с которым бесприютный поэт поддерживал отношения. К Альберту Николай едет, отслужив на флоте, к нему приезжает из Москвы, его приводит в гости к Глебу Горбовскому, о нем вспоминает перед своей гибелью. «Брату Алику» посвящает Николай свою «Элегию», открывающую машинописный сборник «Волны и скалы», первую, самиздатовскую, книгу поэта. Альберт Рубцов, тоже стремившийся к поэзии, тоже человек нрава упрямого и самостоятельного, станет вторым героем статьи.

Их дружба началась в 1955 году (они расстались в войну, развезенные по детским домам). В начале 55-го Рубцов, бросив Горно-химический техникум в Кировске, поехал в Вологду, чтобы разыскать отца.

Валентина Рубцова была свидетелем этой встречи:
– Они все из детских домов. А потом Альберта отец взял «в няньки» – в свою новую семью. А Николай так и остался в детском доме, вот они и потерялись. А потом, когда мы уже поженились (с Альбертом. – С. И.), поехали к отцу, в Вологду, я там немного пожила – меньше года. Тогда плохо жили – мы всегда плохо жили-то, люди. За батонами очередь, за сахаром очередь – конфет полно всяких разных, а сахара нет. И цыгане толпой приходят, просят сахар. А как я у чужих людей могу подать? И говорю: «Нету, нету ничего!» И вот только цыгане ушли – и идет Николай. Я выхожу на крыльцо и говорю: «Ну что, от своих отстал?» – я его приняла за цыганенка. А он сначала не понял, потом засмеялся и говорит: «Да нет, я ищу брата, и уже третий раз мне вашу фамилию говорят». И так мы с ним и познакомились. Смотрю, он так одет – ну студент – пальтишечко такое осеннее – морозы за 30 градусов, в Вологде морозы сильные, – в шапке, и такие морские ботиночки. Думаю, морожу ведь человека, такой мороз. И пригласила в дом. Сидим, говорим, я говорю: Альберт придет часов в пять. Первый пришел отец. И он не как сына его принял, как-то холодно-холодно. Не обнялись, не расцеловались – ничего. И отец так и попятился на лавку, сел. Говорят. Все такой разговор какой-то не душевный. И разговор им не найти. А Николай уже волнуется: «Скорей бы Альберт пришел! Узнаю или нет?» И вот приходит Алик. Приходит, только дверь открыл – не было слов, Николай вскочил, к нему, вот как будто они только что расстались. Как они обнялись, как они расцеловались, сами себя клубком обхватили, крутились-крутились, разойдутся, друг на друга посмотрят – и опять. Не такая встреча, как с отцом. Ну отец, может быть, и растерялся, тоже плохо жил он, бедно».

Валентине Алексеевне до сих пор совестно за отца братьев, Николай Рубцов Михаила Андрияновича, не сумевшего или не захотевшего приютить сына. Николай сам чувствовал напряженную семейную обстановку и говорил: «Разве я тут останусь? Я не буду никому нахлебником, я с братом поговорю, это была моя мечта, я его нашел и очень рад».
Вспоминая эти слова Николая, Валентина Алексеевна добавила, что они были сказаны с улыбкой. Он очень часто улыбается в ее рассказах, и улыбается в таких ситуациях, когда уместно огорчиться, разозлиться, нагрубить. И в этой улыбке, кроме неуверенности бездомного, в сущности, парня, видится и прощение. Николай как будто заранее прощает всех своих обидчиков. И если потом молва нарисует поэта забиякой и буяном – то ведь и такая улыбка тоже была.

Про рубцовскую улыбку есть особый рассказик (действие происходит уже в Невской Дубровке): «Он такой человек был... Однажды я стою здесь, в этой же комнате, смотрю на него – у него такое злое лицо, нахмуренное. Я выхожу на цыпочках из комнаты – вдохновение нашло, не буду мешать... Только до двери дошла, вдруг он: «Валентина, ты куда?» Я говорю: «Не буду мешать тебе». Он смеется. Понимаете – после такого лица он так засмеялся, как ребенок, звонко-звонко. «Да ты что, – говорит, – я, наоборот, я тебя очень внимательно слушаю и наблюдаю за тобой-. Вот так может человек преобразиться сразу – видно, он чего-нибудь там соображал, и, главное, с такого лица, и вдруг – как у ребенка, улыбка, жизнерадостный такой».

Встреча с отцом, по словам Валентины Рубцовой, произошла в январе 1955 года. Возможно, это был и февраль – во всяком случае, была зима, мороз. Уехал Николай из Вологды, вероятно, в начале марта – об этом говорит надпись на фотографии отца, хранившейся у Николая: «На долгую память дорогому сыночку Коле. Твой папка. 4/III-55. М. Рубцов ». Валентина (ей двадцать лет, Николаю – девятнадцать) ссудила молодого человека десяткой). «Я говорю: как ты поедешь, ни денег, ничего, и у меня было десять рублей и сколько-то копеек медных». У отца, выходит, и десяти рублей не нашлось?! Валентина дала Николаю адрес своей мамы в Приютине. Там, при артиллерийском полигоне, могли найтись работа и жилье.

Полгода жизни Рубцова в Приютине (с весны до осени 55 года, до призыва на службу во флот) во внутреннем календаре значили гораздо больше, вместили в себя переживаний на много лет, и даже в стихах, написанных в начале шестидесятых, звучит любовь к Тае Смирновой – девушке, которая его, как и полагается, не любила. Прекрасные, но технически некачественные приютинские фотографии показывают нам паренька невзрачного и беззащитного. Из этой беззащитности возникнут потом и надрыв, и скандалы; и сама его смерть от рук женщины – свидетельство предельной беззащитности.
Про неудачную любовь Николая к Тае Смирновой Валентина хорошо знала. Николай спрашивал у нее совета: 'Щ^- говорит, – к ней, а она на меня внимания не обращает. Я говорю: да и ты не обращай, забегает за тобой. Он говорит: «Ох, нет!» Вот эти стихи: «Я буду долго гнать велосипед- – про Приюти-но и про Таисию».

Через полгода Николая забирают на воинскую службу – во флот. В1957 году он приезжает в Приютино «на побывку», об этом – стихотворение «Морские выходки», датированное 1957 годом:

Я жил в гостях у брата.
Пока велись деньжата,
все было хорошо.
Когда мне стало туго – 
не оказалось друга,
который бы помог...

А когда срок службы закончился, Николай опять поехал к брату, в Невскую Дубровку (заводской поселок на берегу Невы).
В. Сафонов записал диалог с Рубцовым, состоявшийся сразу после демобилизации Николая:
« – Куда проездной выписываешь?
– Еще не думал. – Грусть была в его голосе. – Может, в Вологду, в деревню подамся, а может, в Ленинград. Там у меня родственник на заводе работает. Приютит на первый случай. Ты все-таки питерский адрес запиши – оно вернее...» 

«Питерский адрес- означает адрес в Невской Дубровке (куда и отправлял свои письма В. Сафонов): для многих «лимитчиков», съезжавшихся со всех концов разоренной войной страны в промышленные центры Ленинградской области, Дубровка была «рядом с Ленинградом», а иногда и «Ленинградом» – в разговорах часто так «округляют», чтобы не вдаваться в долгие объяснения.

Альберт с семьей жил в фабричном бараке, на улице, которая теперь названа, по инициативе, поддержанной сотрудницей местной администрации, именем Рубцова. Тогда она называлась более громоздко: улица Второй Пятилетки. -Он как-то месяц тут жил (очевидно, после возвращения со службы? – С. И.). Хотела его устроить на работу, в завод. А он засмеялся и говорит: «Валентина, ну я понимаю, что я тебе и мешаю, и меня надо и напоить, и накормить, тебе все трудно достается, но я не долго тут побуду», а я и говорю: «Да я-то хочу просто, чтоб ты работал, чтобы ты не был таким бобылем-то, я тебе как лучше хочу, и хочу тебя устроить на работу, тут очень просто, и потом уедешь куда-нибудь в Ленинград». – «Да нет, – он все объяснил, – я просто не буду тогда сам собой. Мне надо обязательно и поехать...» (Из рассказа В. Рубцовой.)

Все-таки Николаю пришлось устроиться на завод, но не в Дубровке, а на знаменитый Кировский. Работал сперва кочегаром в жилконторе, потом шихтовщиком. Далеко не богатырю, ему всегда доставалась очень тяжелая физическая работа. Он получил комнату в общежитии, но встречи с братом продолжались. «Раз приехал к нам, мы еще в бараке жили. Встретила его на улице, идет в пальто, в белом шарфике – и нога голая, носки дырявые. Заштопала ему носки – пошел на танцы. Шарфик выстирала, был серый весь. Тот держит его на руках, говорит: «Я даже не узнаю». Слышала, что дразнили его «шарфиком», вроде как кличка была. Нисколько он на «шарфик» не был похож, нормальный человек». (Из рассказа В. Рубцовой.)

Есть, однако, в воспоминаниях Валентины Алексеевны и свидетельства «имущественного избытка» у поэта: «Николай прислал посылку. Шапку зимнюю и пальто, поношенное. И написано в письме: «Алик, нечего, но хочется помочь. Ты уж извини, еще носить можно...» Я так смеялась над этой посылкой: «Ну, Алик, теперь носи, любая Сибирь тебе не страшна». И подарки Рубцов любил делать. «Было моей дочке пять лет. Николай говорит: сходим со мной в магазин, в промтоварный, ты мне подскажешь. Пошли. Он берет туфли, две пары, одинаковые. А я говорю: «Ну кто ж так делает, ну одна пара такая, а другая – надо другой размер брать: ребенок ведь растет, или цвет другой». А то обе одинаковые – и размер, и цвет одинаковый. А он говорит: «Мне так надо. Одну для Марины (дочери Валентины Алексеевны. – С, И.), а другую – своей дочке». Я спрашиваю: «Ты женатый?» – «Да нет, я не женатый, но дочка у меня есть». И больше ничего не сказал. Рубцов здесь не лукавит – формально он женатым не был, с матерью своей дочери Лены так и не зарегистрировался. А рассказывать о своих личных обстоятельствах не очень любил. Юношеская открытость, которая была в разговорах с Валентиной в Приютине, давно исчезла.

Пожалуй, можно попытаться датировать это приобретение Рубцовым детских туфель. В декабре 1964 года Николай сообщает в письме С. Багрову, что -получил письмо от брата из Ленинграда (то есть из Невской Дубровки. – С. И.). Он зовет меня в гости.... Вскоре Рубцов уходит (пешком, поскольку никакого транспорта нет) из села Никольского, где его обвинили в тунеядстве, на станцию и через Вологду приезжает в Москву. Новый 1965 год встречает в Москве. Весной он заезжает в Приютино. Таисия Голубева (Смирнова) и Н. Беляков, приютинский друг Рубцова, вспоминают, что он был -с детскими ботиночками, перекинутыми через плечо» . Разумеется, собравшись в Приютино, он не мог не побывать у брата: станции Невская Дубровка и Бернгардовка расположены на одной железнодорожной ветке. Остановившись у брата (где приобрел -ботиночки-), он отправился разыскивать друзей юности в Приютино. Валентина Рубцова прямо сообщает, что Николай приезжал из Москвы и хотел встретиться «с Беликовым», то есть с Николаем Беляковым, гармонистом, героем стихотворения:

Не подберу сейчас такого слова,
Чтоб стало ясным все в один момент,
Но не забуду Кольку Белякова
И Колькин музыкальный инструмент...

– Приезжал когда из Москвы, ждал гонорар: «Вот, с Беликовым бы мне рассчитаться». Я говорю: «Ну а чего рассчитываться – будете пить». А он говорит: «Ну, это не без этого».
Действительно, «без этого» не обошлось. Рубцов не успел добраться до Приютина, как его, подвыпившего, забрали в «вытрезвитель-. «А у него с собой 150 рублей было-, – вспоминал Н. Беляков . Значит, дождался все-таки «гонорара».

Хотя с этим гонораром не все пока ясно. Первую крупную сумму – за подборку стихов в августовском номере журнала «Октябрь» за 1964 – он должен был получить еще осенью в Николе и, при полной домашней нищете, тут же истратить. Следующие публикации последуют только во второй половине 1965-го, когда он уже покинет Ленинградскую область и вернется в Николу. Книжка «Лирика» вышла в Архангельском издательстве в августе. (Можно, правда, предположить, что весной Рубцов получил аванс за эту книгу.) Возможно, что был еще один визит, после.1965 года. Об этом сообщает тот же Н. Беляков. Учитель дубровской школы Людмила Павловна Белякова (однофамилица Н. Белякова), ныне покойная, вспоминала, что Рубцов побывал у нее в гостях за год до своей трагической гибели:
«Николай пришел ко мне однажды, представился: «Я брат Альберта , мне он о вас рассказал, хотелось бы поговорить, все-таки живой человек, с которым можно поговорить о чем-то, кроме обыденных вопросов жизни». Я попросила его что-нибудь почитать. И вот, вы знаете, Белков (вологодский исследователь творчества Рубцова. – СИ.) сказал, что это для него не характерно – а он мне читал пародию на правительство. И явно просвечивало, что тут и Брежнев, и все его окружение . У него этот лист был отпечатан на машинке, и он сложил его и убрал. Очевидно, что это непечатное, а распространялось между друзьями.

...Знаете, он на меня произвел впечатление человека зажатого. Он не развязный и не выставлялся тем, что «я поэт», он разговаривал на равных.

В тот раз, когда он приходил, у меня со временем был туго. Мне нужно было идти в школу, на какое-то мероприятие. И мы договорились, что он придет в воскресенье, что мы поговорим, он соберет что-нибудь почитать, и он просил меня, чтобы я прочитала ему. В воскресенье он не пришел. А потом я уехала в отпуск. И он приходил без меня. Мама мне рассказала... Вот, пожалуй, и все.

Потом встретила его невестку, жену этого Альберта, зимой, через год. Ну, я, естественно, стала задавать вопросы, она говорит: «Я вам сейчас скажу, вы упадете... Его жена задушила». Я говорю: «Да вы что! Да как можно мужчину женщине задушить?» Она говорит: «Наверное, он поддавши был, сначала, может, думал, что шутит». Я очень переживала, мне жалко было человека».

Альберт занимался поэзией, но поэта из него не получилось. Музыканта тоже не вышло (учебу заочную по классу баяна бросил), зато бродяга получился на славу, и эта черта характера – рубцовская, обоим братьям свойственная («А мне нравятся только поездки в разные места», – признается Николай в письме В. Сафонову). Срывался Альберт с места – как птица перелетная, по весне. Зиму проживет («пересидит») с семьей, а в феврале уже начинает «ходить ходуном». Одно его исчезновение жена хорошо запомнила. Семья собиралась в баню. Альберт говорит: «Пойду покурю». Вышла Валентина на площадку, позвать его – Альберта нет. Пошли в баню – может, он уже там? И там нет. Три дня проходит – нет. Через месяц от него приходит письмо – из Свердловска.

В семье хорошо чувствовали, что Альберт «собрался». И, когда подходило время, он просто «вставал и уходил» – без билета, без денег – «куда глаза глядят». Точно так же и брат его, Николай: «Мог выйти из комнаты, покинув дружеское застолье, никому ни слова не сказав, уехать к трем вокзалам и, на ночь глядя, отправиться в деревню, в Вологду, в Питер».

Альберт изъездил всю Сибирь и много других мест, вот только к брату, в Вологду, так и не доехал. А Николай переживал, что потерял связь с Аликом, скучал... Л. Дербина в нескольких местах своих записок говорит об этом (возможно, усиливая роковые мотивы): «...вспомнил своего брата Алика. Последние годы они не писали друг другу, и Коля не знал даже его адреса. Он сказал тогда: «Очень хочется увидеть Алика, ну прямо как перед смертью»».

Альберт странствовал по России. Его жена работала в заводской столовой посудомойкой. Сама она не хотела никого вмешивать в семейные дела, но коллектив обеспокоился, и пошла с работы по инстанциям бумага – подали на Альберта то ли в розыск, то ли в суд. Разыскали и посадили в «Кресты» – за неуплату алиментов. А жена рада – все-таки человек целый год просидит под крышей, а не будет скитаться, голодный и холодный, Бог весть где. Через год он вернулся из тюрьмы в Дубровку, но не в семью – прожил у знакомых до очередного февраля и отправился опять бродяжить. Больше его не видели. Только через много лет встретился Валентине один знакомый, говорит: «Альберт»то постарел...», но где он с ним встречался, когда, – не ответил.

Л. П. Белякова вспоминала, что Альберт в стихах пробовал -разрабатывать сельскую тему-: он писал о зимней поездке в санях, о волках, догоняющих ездоков, о сельском труде... Но плохо у него обстояло дело с поэтической формой. Однако было сильное желание стать поэтом, каким-то образом воплотить творческую энергию. Он мог читать стихи вслух на вокзале, на диво толпе, или выйти по первой просьбе на сцену клуба и исполнить импровизацию. А мог там же, на сцене, сплясать. Играл на баяне и ездил на выступления с заводской самодеятельностью. Глеб Горбовский вспоминает, как однажды Николай -привел с собой брата с гармошкой. И мы все пошли в один из ленинградских садиков, сели на лавку и стали играть на гармошке и петь песни. Городские люди на нас с интересом смотрели».

Альберт исчез, растворился в российских просторах. Но пока он с семьей, Николай к нему приезжает. «Приедет – уедет. С братом поговорят. Про стихи говорят. А Николай тоже играл на гармошке, «классно» играл, хочется слушать, чтоб не мешать. Настолько тонко музыку чувствовал. Уж не хочется ни подпеть, ничего. Хочется просто слушать. На гармошке причем! Песню все время пел: -Меж высоких хлебов затерялось небогатое наше село...» Альберт-то пел все, частушки играл...

Ну уж если братья сошлись – совершенно трезвые, никакой выпивки – у них до утра все стихи, стихи, стихи...»

Валентина Алексеевна вспоминает отрывок из какого-то разговора братьев: «Альберт сочинял стихи, Николай говорил: «Тебе надо учиться», а тот отвечал: «Кольцов вот не учился!»»

Почему именно Кольцов в пример приводится? Мало ли было поэтов, образование не закончивших!' Алексей Кольцов, правда, и здесь выделяется – два класса уездного училища. У Альберта за спиной больше – школа (семь классов, наверное) и ремесленное.
Имя Кольцова возникает в диалоге с Николаем. И Николай же пишет (в уже упоминавшемся письме В. Сафонову): -Валя, а ты видел фильмы «Рапсодия», «Алексей Кольцов»? Какие это замечательные вещи. да?» А через 9 лет это имя прозвучит у Николая в стихотворении «Поэзия»:

Пусть шепчет бор, серебряно-янтарный,
Что это здесь при звоне бубенцов
Расцвел душою Пушкин легендарный,
И снова мир дивился благодарный:
Пришел отсюда сказочный Кольцов!

Возможно, братья вместе посмотрели фильм о Кольцове (судя по всему, документальный, снятый режиссером, чье имя не вошло в энциклопедический словарь «Кино»). Или Николай пересказал Альберту взволновавший его фильм. Во всяком случае, это еще одно свидетельство тесного духовного общения братьев. В1960 году Николай еще не вошел в круг молодых ленинградских -неофициальных» поэтов, он печатается во всеволожской районной газете и своим домом считает не общежитие Кировского завода, а «старую хату» – комнату Альберта. О том, что братья ходили в кино, вспоминает и Валентина Рубцова: «В кино мы с ним ходили. Не запомнила, как называется, все кино про лошадей, и народу было мало, нашему (Альберту. – С. И} не понравилось, он ушел, а мы пришли под впечатлением, особенно он (Николай. – С. Я). Там, говорит, и не надо слов, очень хвалил это кино. Цветное. Слов не надо, но все понятно. Лошадь там тонет...»

Поэт Николай Рубцов любил лошадей. Их в его стихах много, начиная со знаменитых «Деревенских ночей»:

К табуну с уздечкою выбегу из мрака я.
Самого горячего выберу коня,
И по травам скошенным, удилами звякая,
Конь в село соседнее понесет меня...

Кстати, это стихотворение напечатано впервые во всеволожской газете «Трудовая слава» 27 декабря 1959 года.

Интересно было бы узнать, что это за «кино про лошадей»? Любопытно выяснить и о фильме «Рапсодия», столь понравившемся Рубцову. Словарь «Кино» (М., 1986) указывает только один фильм с таким названием: мелодраму Чарлза Видора с Э. Тейлор в главной роли, 1953 года выпуска (как раз мог дойти до нашего экрана к 60-му). Может быть, киноведы сделают свои уточнения, и нам станет яснее, что любил в кино молодой Рубцов?
В воспоминаниях Валентины Рубцовой есть эпизод, напоминающий прозаический пересказ знаменитого рубцовского пророчества «Я умру в крещенские морозы...»

– Он говорил: «Умру рано». Мы такой разговор завели – про Пушкина, Лермонтова... «Просто вот холодно... – сказал Николай, и заежился, – умру зимой, вот как они называются... в крещенские морозы». Как-то мне сразу нехорошо стало, я говорю: «Да брось ты, что ты говоришь-то не дело. А он: «Я долго не пролежу». – «Ну уж, если умрешь, так долго пролежишь!» Он говорит: «Нет, мне нельзя, я должен стихами заниматься...» Разговор был в этой вот комнате. Потом он говорит: «Ты, Валентина, меня кормишь-поишь, я знаю, как тебе это дается, ничего, вот гонорар придет, я с тобой рассчитаюсь». Я говорю: «Помирать собрался, так со мной не рассчитаешься». А он: «Я умру, так все равно с тобой рассчитаюсь»».

«Я не верю вечности покоя!» – пишет Рубцов в стихотворении. «Я долго не пролежу», – обращает он в шутку чересчур серьезный разговор. Совпадение с текстом стихотворения не стоит объяснять позднейшим знакомством невестки поэта с его стихами – к тому времени, когда уже можно было прочесть эти стихи, Валентина Алексеевна полностью ослепла. Но при этом физическом недуге она до сих пор (я записывал ее воспоминания в 1996 году) поражает особенной ясностью взгляда на мир.

Никаких материальных свидетельств посещения Рубцовым Дубровки не осталось. Барак, где жили поначалу Рубцовы, снесен. Деревянный коммунальный дом на улице Советской, где останавливался Николай позже, сильно пострадал от пожара. Сгорела как раз та часть, где находилась комната Рубцовых. Прежде чем повесить на стену мемориальную доску, надо восстановить здание. Но это уже не имеет никакого значения для поэтической судьбы Рубцова. А прочных стен, собственной крыши и других вещей он и при жизни не имел. Еще один маленький эпизод (рассказ Валентины Рубцовой):
« – Я однажды захожу в комнату, а у него вот так руки расставлены. И смотрит на кровать. Я говорю: «Ты чего?» Он говорит: «У тебя столько подушек!» Ну какие были подушки – у всех по подушке, ничего лишнего. А я ему: «Зато у тебя, как у бобыля, ничего нету». Он говорит: „Я стою и смотрю на эти подушки. Вот если бы у меня эти подушки были, они б меня засосали, я б тогда стихи-то писать бы не мог! Так бы и засел в этом всем»».