В массе песен про Кострюка (зафиксировано более ста вариантов) выделяются две версии: историческая и эпическая. Сама песня нередко называлась певцами «стариной» и «скоморошиной». Она занимает некое промежуточное место между былинами и историческими песнями. Авторское участие в сложении ее скоморохами особенно отчетливо сказывается в исторической версии. С первых стихов запева — обращения к слушателям видна их профессиональная манера:
А не тките-ко, девушки,
Не прядите, молодушки,
Я вам сказку скажу,
Прибаулушку немаленькую,
Ай, диди-диди-диди, ;
И про того Кострюка...
(Гф. №317)
«Ай, диди» заменило у поздних исполнителей песни аккомпанемент гудка или гуслей, которые сопровождали исполнение у скоморохов. Но не только эта деталь, а «все основные мотивы и образы, стилистика, общий тон зачина "Кострюка" в большинстве вариантов ведут к песням-небылицам, скоморошинам, пародиям, к былинам комического содержания, к "шутовым старинам"», — писал Б. H. Путилов (Путилов. 2. С. 146).
Старина о Кострюке в лучших вариантах начинается с упоминания о смерти царицы Анастасии Романовны и о второй женитьбе Ивана IV на черкесской княжне Марии Темрюковне. Старый эпический мотив о поездке за невестой пародийно переосмыслен. В былинах невесту для князя добывают богатыри, в песне о Кострюке за ней едет сам царь через большие расстояния, «через грязи смоленские» и «через леса брынские» (КД. № 30), «через поля чистые и через море синее» (ИП. № 112, 113). Царь берет за невестой хорошее приданое: кроме традиционных «городов с пригородками, сел со приселками» в песне говорится, что «Коробам с добром счету не было. / Злату-серебру весу не было, / Крупну жемчугу меры не было» (№ 135). Свадебный поезд сопровождают сотни джигитов, казаков, стрельцов. В нем участвуют приближенные царя, князья и бояре. После возвращения следует пир, как и в былинах перед началом или завершением важного государственного дела. Иногда, по некоторым вариантам, Иван IV увозит невесту насильно, что нередко происходит в былинах о сватовстве. Пир проходит традиционно, все пьяны-веселы, только брат невесты Кострюк Темрюкович «не пьет, не кушает, белой лебеди не рушает». Он объясняет, что, будучи сам превосходным борцом, не видит себе достойного противника. В прошлом он «семь городов прошел, семьдесят борцов поборол». Рассчитывая на устрашение московских борцов и на победу, Кострюк втайне мечтает войти в Кремль, взять под себя Москву и обложить всех пошлиной:
Уж как я сяду на калиновом мосту,
Да я буду брать пошлину:
Со стариков — похоронное,
Со старух — повивальное,
С баб — повалешное,
С красных девок повенешное.
(№ 135)
Кострюк, как и прежние враги Руси, «ест по-звериному, пьет по лошадиному», за царским столом садится «повыше всех», но представляет пародию на былинных Тугаринов и Идолищ поганых. Он не ловок: вскакивая, роняет скамью с гостями, причинив им телесный ущерб. Эпизод обыгрывается по-скоморошьи с забавными подробностями и преувеличениями:
Он скочил через дубовы столы,
Он ногой-то за скамью задел,
Полтораста татаринов убил,
Полтретьяста татарских детей,
Пятьсот стременных стрельцей,
Пригубил провожатых гостей.136
(ИП. № 131, 173, 182 и др.)
Эпизод напоминает сцену с Идолищем, который «вышиб дверь с ободвериной, убил двенадцать татаринов, / А друго двенадцать ранило» (Рыбн. II. № 118).
Борцов против Кострюка находят в пригородах и посадах Москвы, одни приходят с Алекандровой слободы, другие с города Кашина, третьи из Новгорода, четвертые с Вологды. Приходят даже донские казаки. Чтобы выбрать достойного для борьбы и победы, сам Никита Романович выходит на красное крыльцо и трубит в золотую трубу, чтобы слышали на всю Москву. (Заметим, что в былинах трубили в трубы перед выступлением войска в подход, отсюда этот образ в свадебных песнях: «Не трубушки трубили рано по заре,/ Авдотьюшка плакала по русой косе»).
Богатыри перед поединком не хвастались силой: Илья Муромец переодевался в одежду каличью, Алеша Попович скромно садился у печного столба. Борцы, готовые на рукопашную схватку с Кострюком, всячески подчеркивают свою «худость», неказистость, даже немощность, разыгрывают таких юродивых, что царь теряет уверенность в исходе схватки. Знаменитый Потанюшка приходит сутулясь: «Он хроменькой, сам тоненькой, по животу пережимистой»; (№ 110); Илеюшко «на одну ножку хромает, припадывает, / На другую подковыливает»(№ 111); «Костыльком подпирается./ Ко дворцу подвигается» (№ 112). Пародийными чертами обрисованы два брата Андреевичи: московские борцы, «удалы молодцы»:
Уж собой они малешеньки,
У них ноги коротешеньки,
У них бороды до пояса висят,
Усы за уши закладывают.
(№154)
С ноги на ногу похрамывают,
Они шелковы чулочки поправливают,
Плечи сильные распрямливают.
(№ 137)
Комизм ситуации усилен показным щегольством борцов, их стремлением произвести эффект: «Шелковы чулочки подтягивают,/ Козловые сапожки понаправливают, / Лихо шапочки заламывают» (№ 194, 195). Московские бойцы, купеческие дети Калашниковы «вязаночки натягивали, / Сини полы заворачивали» (№ 166) Вологжане «полы затаркивали, рукава позадергивали». Донские казаки спесивятся, а Калашниковы прихорашиваются:
Идут-пройдут молодцы,
Ай-ну, донцы-удальцы,
Колпак набок поскривляючи,
Кулаки выставляючи.
(№ 193)
Во плечах широкошеньки,
Они бороды расчесывают,
Они усики разглаживают.
(№ 138)
Сильный борец Потанюшка приходит с братом Васей Маленьким и жалуется, что у него болит голова и «шипит» ретиво сердце (№ 116, 117). Никита Романович, поглядев на него с сомнением, строго спрашивает: «Уж ты сможешь Кострюка побороть, / Побороть, обезвечить его?» (№ 114) Потаня смело гарантирует победу, если ему дадут «приоправиться». Появляется известная былинная чара в полтора ведра и турий рог меду сладкого. В связи с этим персонажем А. А. Морозов сделал следующее наблюдение: «Потанюшка хроменький, фигурирующий в большинстве северных вариантов "Кострюка", наделен не только тем же именем, но и теми же чертами, что и знаменитый дружинник Василия Буслаева. В некоторых вариантах "Кострюка" его заменяет или ему сопутствует Васенька Маленький, также известный по былине о Буслаеве. Такое совпадение мотивов объясняется не только тем, что новгородская художественная традиция сказалась при самом создании этой скоморошьей старины, но и тем, что песня о Кострюке смешалась с общим эпическим наследием» (Морозов. 2. С. 130). Новгородцы упомянуты в качестве охотников побороться, а царь предстает любителем смотреть борьбу:
Услыхали из Новгорода
Два братца, два родные,
Два Ивана, два Ивановича,
По прозванию Кашинины.
Приходили на царской двор,
На его на почестный пир.
Они по двору похаживали,
Они шапочки заламывали,
Чулочки подтягивали,
Усы за уши закладывали.
(№ 133)
— Царь Иван сударь Васильевич!
Выходи на крыльцо красное
Как смотреть борьбу богатырскую! —
Дак и вышол наш царь-государь
Царь Иван сударь Васильевич
Да со Марьей Темрюковной,
На крылечушко на красное,
На прекрасно государево.
(№114)
В песне, записанной от Н. С. Богдановой, упомянуто, что «битва татарская» назначена на поле на Волховом» (С.-Ч. № 158). Когда Кострюк, зацепив за скамью, «сорок татар побил, пятьдесят голов задавил», то «закричали мужики новгородские: "Оставь, Кострюк, хоть на семена!" (№ 190). Эти, условно говоря, новгородские реалии, однако, не вызывают сомнения в московском происхождении песни, что также убедительно объяснено А. А. Морозовым: «В пестрой среде московских скоморохов, где коноводами были новгородцы, и возникла забавная старина о Кострюке, рассказывающая о веселом происшествии, якобы случившемся на свадьбе самого Ивана Грозного» (Морозов. 2. С. 131).
Откуда бы ни явились борцы, они начинают переговоры о допустимых пределах своих действий в поединке с царским шурином: «Смерть ли нам поборотися / С государевым шурином? / Да не будем ли во пене мы, / Во опале во царские? » (№ 127-129)Или: «Дане будем ли гневны мы? / Да не будем ли судебны мы?» (Гф. № 317) Выясняется также, можно ли в случае победы «до нитки платье снять, того и на срам пустить?» (Кир. VI. С. 132-138). Иван Васильевич обещает не держать гнев, не брать в опалу, не отдавать под суд и разрешает любые действия, допустимые правилами борьбы, по адресу противника. Пусть борцы идут на царской двор «безопасышно, бездокладышно», а побежденный будет посрамлен всенародно.
Рукопашная схватка русского борца с Кострюком — центральный эпизод песни, пародированный в такой же мере, как и текст в целом, но в то же время удержавший и подлинно исторические черты единоборства. В былинах поединки длятся сутками, насколько позволяют богатырская сила и мощь, ломаются копья и палицы, по «яблоко» обламывается булава, богатыри, спешившись, продолжают борьбу врукопашную. «Во всех случаях поединок, хотя и изображается нередко в формах гротесковых, трактуется как событие, исполненное драматизма», — заметил Б. Н. Путилов (Путилов. 2. С. 153). Иногда и песня прибегает к былинной формуле: «Как не две горы сходилися, / Два богатыря схватилися» (№ 114). В отличие от былины рукопашная схватка в песне более реалистична, хотя в одном из текстов и упомянута шестидневная борьба, но чаще единоборство продолжается не более одного дня или одних суток. «Песня изображает русскую народную борьбу предельно конкретной, точно, с тонким пониманием ее правил, ее техники, с глубоким проникновением в профессиональную ее сторону» (Путилов. 2. С. 154). Добавим: многие перипетии этой борьбы подмечены насмешливым взглядом скомороха и переданы с присущим ему юмором.
Иногда единоборство изображено кратко: «А был Кострюк на ногах, / Очутился на буйной головы» (№ 121) или: «Был Кострюк на ногах — / Поставили на голову» (№ 124). С него мгновенно сняты портчишки, ибо таков был уговор:
Ну, я пойду с Кострюком-то боротися
И я пойду с Кострюком-то поводитися,
Этыя силки отведати,
А царя припотешити, Ивана Васильевича
<...>
Но на том я и бороться пойду:
Кто кого поборе, с подборотнего платье снять
И нагого по двору опустить.
(№ 121)
Кострюка с такой силой бросают на землю, что происходит конфуз: «Пучинушка пукнула. / Шелковые петли треснули, / Кострюк-ат нагишкой стал, / Сором-ат ладонью зажал» (№ 150).
Более обстоятельно описана борьба с купеческими братьями Калашниковыми, широкоплечими бородачами. Сначала Кострюк схватился со старшим, и они «водилися день до вечера». Затем в борьбу вступил младший: «Он стал его обхватывати / Да повыше себя взмахивати. / Он ударил об сыру мать-землю. / Сыра мать-земля дрогнула. / На нем тело бело лопнуло» (№ 138) или: «Инда пуговки брякнули, / Шелковы кисти лопнули. / Каблучки отвалилися». Потаня его «из платья повылупил, / Хребетну кость повыставил» или: «Из холы ногу выставил. / Из плеча руку выломил» (Гф. № 130). Донцы ударили так, что «все рёбрушка посыпались» (№ 193). Использована и былинная формула: «В сыру землю по колена вбил» (№ 194). Расправа с Кострюком смакуется на разные лады, но особое удовольствие доставляет сцена раздевания: «На нем платьице полопалось, / И сапоженки полопались, /И ш(а)таники долой сползли». Лежа без памяти, герой «не слыхал, как платье сняли. / Ожерелья в 500 рублев без единыя денежки, / А платья саксонского сняли на три [на] тысячи!» (№ 109). В этом жадном стремлении завладеть дорогими вещами и одеждой, в этом раздеванье с разрешения царя действия борцов иногда похожи на сговор: «Скинем сафьянны сапоги. / Скинем цепочку золоту, / Скинем все до ниточки» (№ 130). Победитель, как это замечается и в других песнях о скоморохах, «Платье цветное под пазуху поджал. / Он понес на царев кабак» (№ 132).
Методы борьбы разнообразны. О Кострюке говорится: «Борьба его ученая, / Борьба его черкасская: / Колесом он бороться пошел» (№ 109); «Не мог за столом усидеть, / Колесом через стол покатил» (№ 155). Прием большого и малого колеса (круга? — З. В.) упоминается в схватке с Ильей и Иванушкой Маленьким: «Тут пошел Кострюк в большо колесо. / Тут Илеюшка в маленькое» — и был побежден. Зато Иванушка перенял метод противника: «Походил Кострюк в больше колесо, / А Иванушка побольше того» — и победил (№ 111). Упоминается прием «потряхивания» противника: сначала Кострюк «потряхиваё, побрасываё, до земли не допускиваё», затем Васенька (№ 112). Но в заключение он с силой бросает противника на землю.
Выражение, повторяющееся в пинежском и пустозерском текстах: «Кострюк поскакивает, Кострюк поплясывает» — видимо, напоминало профессиональные разминочные движения бойца перед началом схватки, но было непонятно северным крестьянам. Появляются стихи, представляющие попытку как-то объяснить такое поведение борца. Кострюк говорит: «То-то, мой круговой поскок! То-то, весь разум верченый!» М. Д. Кривополенова заметила: «Вишь, сколь боек!» При повторении стихов «Кострюк поскакивает» добавила: «Как-от скакливой был» (№ 112).
Особую группу составляют тексты, где борьба идет по-ростовски, «в три пошибочки». Этот же прием отмечают поволжские и оренбургский тексты:
Он на перву пошибку пошиб —
С Мастрюка черну шляпу сшиб;
А другую пошибку пошиб —
С князя цветно платье сшиб (?)
Ай третью пошибку пошиб —
А и князя с ног долой сшиб.
(№133,135,140,143, 149)
Песни фиксируют начало борьбы, когда противники «долго сходилися, плотно сымалися». Далее следуют троекратные наскоки с обеих сторон, при этом противник Кострюка стоит по-былинному: «не тряхнется, не ворохнется».
А Кострюк Михайлушку раз поткнул,
А Кострюк Михайлушку другой поткнул —
А Михайлушка стоит — не пошатнется,
А его желтые кудерушка не стряхнутся,
А его шляпонька на голове не ворохнется.
(№173-175)
Михайлушка отвечает пробными попытками и, убедившись, что противник «легошенек», он «поднял его повыше церквы соборные и опустил Кострюцька на сыру землю». Такое осложнение борьбы, пародирующее былинные поединки, по мнению Б. Н. Путилова, необязательно: «Общему характеру песни более соответствуют те ее варианты, в которых хвастливый противник, мнимый богатырь, повергается немедленно. Мгновенная катастрофа, происходящая с Кострюком, как нельзя лучше служит развенчанию созданного нахвальщиком мифа о его непобедимости» (Путилов. 2. С. 153). Однако введение в песню различных подробностей и особенностей борьбы говорит о профессиональной осведомленности авторов тех или иных вариантов текста. Видимо, в зависимости от местности, куда попадала песня, в ней отражались известные в этих пунктах подробности единоборства.
В ход поединка нередко вмешивается царица, считающая, что борьба идет не по правилам: «Ты за что мово брата бьешь? / Ты на что его русы кудри рвешь? » Она высказывает высокомерное презрение к русскому борцу:
Мужик ты, мужицкий сын,
Ременны ваши уш(н)ицы.
Мякинны ваши брюш(н)ицы,
Крапивны ваши семены!
(№ 131)
Кострюк говорит при виде юродствующего Потани: «Это чорт, не боровщик! Водяной — не роспотешельщик!» (борьба считалась одним из видов царской потехи). Царица выражает негодование теми же словами: «Это чорт, не борошьство! Водяной — не роспотешельство!»
Грозный резко пресекает вмешательство царицы и произносит сентенцию, которая, варьируясь, служит лейтмотивом большинства текстов:
Гой еси, ты царица в Москве
Да ты Марья Темрюковна!
Не то у меня честь в Москве,
Что татары-те борются,
То-то честь в Москве,
Что русак тешится.
(№ 109)
Или более кратко: «Татарин-ат бесится, / А русак-ат тешится!» (№ 132). В ответ на брань царицы: «Сакар мен! Ты мужичий сын!» -Грозный говорит:
Мужика-то я пожалую
Я полаты белокаменными
Еще для-ради почетных гостей,
Еще для-ради заносчивых.
(№ 123)
В действиях русского борца против черкасского князя (татарина) и в самой победе над ним народ видит победу правды-справедливости по своим о ней представлениям, и о похвальбе победой говорится:
Нам не дорога похвалочка его
Да дорога, говорит, правдушка его.
(№ 131)
Есть и другой вариант: «Ведь не то мне дорого, что татарин хвалится, / Только то и дорого, над кем русской наругается» (№ 130).
Подобная трактовка событий стала возможна после общенародной убежденности в окончательной победе над татарами, полном освобождении от татарского ига и вере в наступление новой эпохи. Вера поддерживалась отчасти и внутренней политикой правительства Грозного в первый период его царствования. «Кострюк» представляет старину, пародирующую традиционную былинную форму, но прием пародирования направлен не против эпоса, а на то, чтобы «развенчать и высмеять историческое явление, которое в эпосе изображалось со всей серьезностью и драматизмом, как этого и требовали существовавшие в ту эпоху исторические обстоятельства. «Пафосом "Кострюка" является смех над поверженным врагом, смех приобретает здесь силу политического оружия. "Кострюк" — это художественный памятник эпохи, когда народ наш смеялся, расставаясь навсегда со своим тяжелым прошлым, и смеялся во весь голос» (Путилов. 2. С. 157).
Рассмотрим художественные средства, использованные в старине о Кострюке и указывающие на ее происхождение в среде профессиональных певцов, слагателей-скоморохов, распространивших песню по всей Московской Руси.137 [137 Ср. библиографию не включенных в корпус ИП-I текстов в примеч. к песне «Кострюк» и библиографические примеч. и дополнения к гл. IV «Кострюк»: Путилов. 2. С. 289-291]. Тексты отличаются поэтической, близостью к былинным формулам и широким использованием с незначительной переделкой самих формул. Уже запевы, их начальные стихи говорят о свободном владении приемами эпической традиции и умением применить их к данным существующим обстоятельствам. В текстах песни можно выделить несколько типов запева: 1) обращение к слушателям (оно наиболее распространено в текстах из Орловской губернии, но встречается и в записях из Вологодской, Калужской, Саратовской, Симбирской, Смоленской и Архангельской); 2) о временах, про которые рассказывает песня; 3) о местах ее действия; 4) об оценке личности Грозного; 5) запевы, продиктованные случайными обстоятельствами при исполнении. Самый полный запев с обращением к слушателям записан А. П. Чесноковым в с. Куликово-Ржавец Малоархангельского уезда Орловской губернии:
Уж вы люди, люди старенькие,
Старички вы стародавненькие,
Уж вы, молодцы удаленькие,
Молодцы все всё бываленькие!
Выходите вы на улицу,
Выходите на широкую,
Уж вы слухайте, послухайте,
Что я буду [вам] говорите,
Быль вам, сказочку рассказывати
Про того царя про старого
Про того царя про Грозного
Про Ивана Васильевича.
(№137; Кир. Ркпс).
В запевах-обращениях к слушателям в этой старине есть одна отличительная черта: они идут от одного-единственного лица. Исполнитель всегда говорит о себе в единственном числе, тогда как в былинах и сказках речь обычно идет о нескольких молодцах и от их имени. Певцы, музыканты, даже бахари обычно говорят о себе как о группе исполнителей: «Кто пиво не варит. / Нас, молодцов, не кормит, не поит» (Аф. № 428). Между тем плясовой темп напева, быстрого и веселого по тональности, несомненно должен был сопровождаться аккомпанементом на гуслях или гудке, или дудке. Гуслярный звон украшал исполнение, но мог быть и небольшой ансамбль музыкантов. Не существовал ли некогда запрет на исполнение этой песни? Объяснения этому факту пока не найдено. В обращениях иногда учитываются исторические особенности местности или жизни населения, что свидетельствует о наблюдательности и осмотрительности певцов, их привычке учитывать благоприятные и неблагоприятные условия. «Старички мои страдательнички, выходите вон на улицу!» — пели в Дмитровском уезде. В Поволжье иначе:
«Слушай-послушай, старики, стародавние разбойничий!» (№ 165). Певцы адресуются сначала обычно к старикам из уважения, потом к молодцам и другим группам населения: девушкам, молодушкам ребятишкам. Обращение к старикам сопровождается иногда лестными для них эпитетами: «У вас бороды широкие, / У вас разумы расхожие» (№ 163). В более поздней по времени записи Б. и Ю. Соколовых обращение предельно сокращено:
Послушайте, да люди добрые,
Я ли вам старину скажу.
(№176)
Возглас, мобилизующий внимание («Слушай-послушай» или «Слушайте-послушайте»), характерен и для сказок, записанных в Поволжье от известного Абрама Новопольцева.138 [138 Сказки и предания Самарской губернии. Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. СПб., 1884. № 4 и др.].
Некоторые песни начинаются запевом о временах старопрежних, досюльных. «Года-то были прежние. / Времена были последние» (№ 167) или: «Годы прежние, / Времена досельные» (№ 122). Упоминаются времена первоначальные, старые. Другая группа песен начиналась указанием места действия: «Как у нас было на Святой Руси, / На святой Руси, в каменной Москве» (№ 110, 121, 129, 132—133, 147, 143, 145, 164) или более кратко: «Во матушке было, в каменной Москве» (№ 111, 151-152, 162 и др.). Все три типа запевов — обращение к слушателям, указания на время или место действия хорошо известны в былинном эпосе. В старине о Кострюке появились и новые виды зачинов, представляющие оценку деятельности Грозного:
Царь Иван сударь Васильевич,
Содержатель он всей Руси,
Сберегатель каменной Москвы.
(№134-135,150, 153, 166)
С началом деятельности Грозного связываются представления о Москве как новой столице молодого Московского государства-царства:
Зачиналась каменна Москва,
Зачинался в ней и Грозный царь.
(№ 140)
Певцы, особенно приверженные к эпической традиции, начинали песню с упоминания царского пира, на котором Грозный, как некогда князь Владимир в былинах, объявляет о своем намерении жениться не в Москве и не на Руси, а взять невесту с чужой стороны (М 128).139 [139 Приверженность А. М. Крюковой к традиционной формуле о княжеском пире в Киеве у Владимира сказалась в том, что она бездумно присоединила Киев к Москве: «Как во славном было городе во Киеве, / Как во матушке то было каменной Москве» (БС. II. № 118)]. Сатира скоморохов нередко была направлена на отрицательные явления не только общественного, но и семейного быта, и это отразилось на содержании запева с выпадом по адресу мачехи, запева редкого и единственного, зафиксированного всего в двух вариантах, что указывает на конкретность послужившего для него повода. Запев никак не связан с содержанием песни о Кострюке. Песня записана в Зауралье. Видимо, были обстоятельства, при которых следовало указать на факт жестокого обращения мачехи с пасынком — и появилась запевка, не имеющая отношения к самому тексту песни о Кострюке. Обличительные фрагменты включались, видимо, скоморохами в различные произведения своего репертуара, где и уцелели. Один из них находим в приговорах свадебного дружки:
Ах вы, стары старики, седые ваши парики!
Ваше дело <...> в амбар забрести да пшеницы нагрести,
Да в кабак отнести, да пьяным напиться,
Да со снохой на печь забиться.140 [140 Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии // ЭО. 1914. № 3-4. С. 162].
Дважды записанный запев с выпадом по адресу мачехи следует привести:
А была мачеха до пасынка лиха,
А лиха, лиха, неласковая,
Вот такая неприветливая:
Коромыслицем в голову бьет,
Помалесеньку хлебца дает,
Тонехонько отрушивает,
Помалехоньку подавывает,
Каждый раз оговаривает.141 [141 Онч. 28. С. 423-429. Песни записаны П. А. Городцовым в дер. Артамоновой на р. Тобол 13 января 1908 г.].
В варианте, записанном С. И. Гуляевым, есть выпад по адресу тещи, но он помещен не в запеве, а в заключительной части:
Ах ты, теща любимая,
Ты — как пыль толоконная,
Как затычка оконная!
(№ 162)
Скомороший профессионализм проскальзывает в некоторых заключительных стихах о награде певцов, а в данной песне речь идет, конечно, о борцах. «Чем будет борцов наделять?» — спрашивается в песне, и идут перечисления:
То ли каменным полатами,
То ли мшеными хатами,
Али селами-пригородками,
Али красными девочками?
(№ 195)
В этих стихах обнаруживается переработка известной былинной формулы, когда князь спрашивал, чем наградить богатыря: «городами с пригородками / Или селами с приселками, / Деревнями ли с крестьянами, аль бессчетной золотой казной» (красным золотом, чистым серебром, скатным жемчугом). Богатырь обычно отказывается, считая, что лишь выполнил свой долг. Но в былинах нет формулы награждения красными девочками. Она сохранилась лишь в календарной поэзии и притом в редких текстах песен, исполнявшихся при обходе дворов. Дар требовал сам Коляда: «Хочу вечного подарку — девочки» (Бес. № 110. С. 71). До середины XVII в., а кое-где и позднее колядовать приходили скоморохи. В песнях они обычно уводят девушку с собой, бывает, что она сама просит разрешения у матери, иногда ее неохотно отпускает отец (Шейн. 70. № 11; Бес. № 12).
В начальной части песни нередко находим формулы пира в белокаменной палате, где столы дубовые, скатерти браные шелковые, ества сахарные, питья медвяные, стоялые. Новым элементом в пиру оказывается упоминание «напитки наливные». Но еще по-прежнему ходит чара в полтора ведра и турий рог меду сладкого. Упомянута и традиционная «гридня», но уже встречается более точное: «Собиралась пирушечка в Грановитой палаточке» (№ 136, 142). В забытой большинством певцов формуле хвастовства на пиру речь идет только о сильных и убогих, богатых и бедных:
Между собой похвалялися:
Сильный своею силою,
А богатый богатством своим.
Убогой — божьей милостью:
Как Бог-ат нас милует,
Государь-царь пожалует.
(№ 134)
Использовано противопоставление пьяных, веселых, хвастающих гостей и мрачного, молчаливого Кострюка: «Голову повесил с могучих плеч, / Очи ясные потупил в кирпичной пол». Ему следует традиционный вопрос: «Место не по чину? Чара не рядом дошла? Невежда обидел?» (№ 120, 124, 127). В поэтической кладовой певцов тотчас находятся известные традиционные формулы эпохи татарского ига. Кострюк «зашипел по-змеиному, заревел по-звериному» (№ 134). Он бахвалится: «Всю Москву за щитом возьму» (№ 177) — и это странно, ведь он на свадьбе у московского царя! Обычно в ответ он требует борцов. Но цель Кострюка — не простой спортивный интерес к борьбе, а жажда обогащения за счет Москвы, (она выражена в эпических формулах: «Взять себе пошлину / За стары годы, за прошлые» (№ 174); «Зайду с краю — Москву вырублю;/ С другого — Москву выпалю» (№ 176). Его планы выражены и новыми формулами, близкими тому времени:
Затворю я каменну Москву,
Государевы все промыслы.
С государя стану пошлину брать.
С борольщиков — поборное,
С кулачников — покулачное.
С молодых баб — побанное.
(№ 135)
Положу со всего оброк:
С топоров — затопорного,
Со окошек — заподъемного,
А с ребят — поигрального
Он и хочет пошлины брать:
С ворот поворотные,
А с дымов — подымовные.
(№ 133)
Обилие всевозможных поборов неимоверно отягощало жизнь населения. Слагатели песни использовали ситуацию, чтобы высмеять негодный порядок. С. М. Соловьев писал: «Московское правительство поступало по понятиям времени: явится новая потребность, новый расход — оно тотчас налагает новую подать, отсюда это накопление разного рода податей, которые начали так затруднять финансовые отправления Руси» (перечисляются с разъяснениями пищальные, посошные, ямские, дьячие, писчие, за городовое и засечное дело, за плотников, кузнецов, померные (со всякого жита), дворовые, по рекам брали пошлину с судов и плотов (носовое — с носа на судне) и т. п. (Соловьев. История. Т. 7. С. 29-33). Перечисление в песне всевозможных видов пошлины — не только скрытый упрек правительству, но и напоминание о недавнем тяжелом прошлом, о тяжести татарского ига, душившего население поборами.
Сходна до известной степени с былинной и ситуация с поединщиком для Кострюка. Как в Киеве не оказалось богатырей в момент нашествия Батыя, так и в Москве «по грехам учинилося, борцов не случилося» (№ 124,127). В некоторых текстах еще употреблено традиционное «богатыри», а не «борцы». «Собиралися богатыри ко двору государеву» (№ 113). Никита Романович подает с красного крыльца сигнал: «Собирались бы богатыри, богатыри могучие!» (№ 115).
Некоторые эпические формулы несколько сокращены, но все еще представляются слагателям необходимыми. Калашниковы перед выходом на круг «сапожки принаправливали, на носок приговаривали: / Под носок яйцо прокати, / Под каблук воробей пролети!» (№ 140).142 [142 Эта же формула использована в известной разбойничьей песне «Усы», происхождение которой исследователи связывают со скоморохами: «Еще окол каблучка хоть яичком покати» (Чулков. 1913. № 199). «Под высоки каблуки хоть мячом подкати, Под серебряны под скобы воробей подлетит»]. Они же просят традиционного пожалованья «торговать беспошлинно».
Опираясь на старые эпические формулы, как на подпорки, новый, смешанный из традиционного и нового, историко-эпический жанр поднимается до изображения современной ему эпохи в ярких бытовых сценах с помощью создания и освоения новых поэтических формул. Свойственная Грозному мнительность и подозрительность выражены в вопросах угрюмому гостю: не лихо ли он думает на царя? Аль на всю мать каменну Москву?
— Уж ты что, скажи, Кострюк молодой,
Что сидишь, не пьешь, не кушаешь,
Белой лебеди не рушаешь?
На кого лихо думаешь?
Еще или на царя православного?
Еще или на сестрицу любимую,
Еще или на князей-бояр,
Еще или на прислужащих всех?
Еще или на торговых гостей?
(№111)
(Пальчиков. № 43).
Найдена краткая выразительная формула «лихо думать». То по-северному пространная, то краткая, она употреблена и в утвердительной форме: «На тебя лихо думаю» (№ 110); «Над царем худо думает», «Лихо думает» (№ 131, 132). Варьируясь, этот тезис присутствует в большей части текстов. Другая новая и популярная формула песни — выражение готовности к принятию гостя при отсутствии в Москве борцов: «Есть хлеб на столе — / Нет борца во дворе» (№ 147); «Все-то у нас ествы на столе — / Еще нету борца во дворе» (№ 148). Чаще констатируется полная готовность и к угощению, и к борьбе: «Бог на стене, хлеб на столе и борцы на дворе» (№ 111, 121). Созданная из присловья и поговорки, она по-разному варьируется:
Хлеб-соль на столе
И питье в ендове,
И борцы на дворе,
Русачки, добры молодцы.
(№130)
Как и хлеб-то у меня на столе,
Да и ества у меня на столе,
Да и питья-то у меня на столе,
Да борцы-ти у меня на дворе.
(№114)
Особый интерес представляют формулы, характеризующие борцов, в поведении которых постоянный элемент — разглаживание усов и закладывание их за уши. Борец Митенька характеризуется так:
На лицо-то он ни млад, ни стар,
Он ростом ни мал, ни велик.
Он на ножку припадывает,
Он усы поразглаживает,
Усы за уши закладывает.
(№ 129)
Братья Калашнички из подмосковной деревни Онихиной сначала «усы свои завивывали», потом «за уши закладывали» (№ 134). «Усы, — по верному замечанию П. С. Богословского, — могли привлечь особое внимание тогда лишь, когда они уже не были редким исключением в России, но и не сделались еще широким массовым явлением, стершим всякие социально-хронологические грани». В описании борцов, данном Киршею Даниловым, П. С. Богословский допускал изображение самих скоморохов, безбородых, одетых по-иностранному и расхваливающих себя в качестве борцов: «Эти удальцы в отношении костюма очень похожи на скоморохов» (Богословский. Усы. С. 97):
Два братца родимые
По базару похаживают;
А и бороды бритые,
Усы торженые,
А платье саксонское,
Сапоги с рострубами.
Об ручку дядюшке челом <...>
Мы борцы в Москве похваленные,
Молодцы поученые, славные.
(КД. № 30)
В одной из подобных формул-характеристик замечено, что борцы — «уроженцы весела города — Александровой слободы» (№ 132), что может представлять определенную реалию для времени Грозного. Поскольку скоморохи были мастерами на все руки, нельзя полностью исключить их участие в единоборстве перед самим царем, обещавшее в случае успеха щедрое вознаграждение. Не менее любопытна формула о скоморохах-прыгунах, которые использовались в качестве скороходов:
Послали скора посла,
Скора посла, скоморошину,
Как скорой посол скоморошина —
По версты-то он шел по скоку,
По полторы он по маху.143 [143 Помах (арханг.) — скачок, прыжок («Гуляй, помахивай, мошной потряхивай!»).
(№ 182)
Поскок — бег вприпрыжку («Скок-поскок, молодой дроздок...»). В песне, видимо, искажено; должно быть: «По версты-то он шел поскоком, / По полторы он помахом». Иван Грозный рекомендует борцов с Вологды: «И не бьются есть, не борются, / Одной кашки есть напорются, / Как живут у мня во прислужниках» (№ 175)].
Подобными же качествами скороходства славился некий Федька из Андреевых:
Федька был на ножку легок,
Полверсты было в поскоке,
А четыре — во помахе.
(№ 181)
В. И. Даль, поясняя, что скороход — «бегун, человек, необычайно быстрый на ногах», далее сообщает: «Заморские скоморохи и скороходы у нас за деньги бегут взапуски с лошадьми.
<...> Быва-до, скороходы бегивали перед каретою вельмож». «Скорая ходьба, быстрый шаг назывались скороходь» (Даль. IV. С. 206).
Слагатели песен о Кострюке свободно владели современными им видами фольклора. Уровень фольклорной культуры для того времени был, вероятно, достаточно высок в простонародной среде, которая служила почвой для наблюдений. В старине «Кострюк» встречаются мотивы свадебных и плясовых песен, пословицы, поговорки, приметы, редкие образцы лексики, иногда не зафиксированной словарями. Лексическое богатство и обилие наблюдений над жизнью эпохи выдает в слагателях старины поэтов-профессионалов.
Обращает внимание широко используемый мотив свадебной песни девушке-сироте, оставшейся без отца, горюющей, что его нет на свадьбе:
Полон двор у нас подвод стоит,
Полна горница гостей сидит,
Уж как все гости съехались.
Одного гостя нет как нет,
Уж как нет гостя милого,
Моего батюшки родимого.
(НС. № 168; ср.: 251, 287, 302, 409, 414, 466, 838; Колп. 199, 202)
В песне о Кострюке этот мотив отнесен к запаздывающему на свадьбу царскому шурину Кострюку Темрюковичу:
Еще все гости съехалися,
Одного нет гостя милого,
Все любимы солетелися.
Того шурина родимого.
Одного гостя нет как нет.
Молодого черкешенина.
(№ 134, ср.: № 137, 138, 141, 152 и др.)
К этому мотиву присоединен другой из величальной песни тысяцкому: «Он приехал попосле всех, / Он садился повыше всех» (№ 141). Привлечение свадебных мотивов для данной песни естественно, ведь в ней тоже идет речь о свадьбе и свадебном пире. В последующую эпоху часть песни о свадьбе была забыта, сохранялась только сцена единоборства. Тем не менее смутное представление о связи «Кострюка» со свадьбой долго сохранялось. Так в Оханском уезде Пермской губернии свадебный дружка вместо монолога для жениха произносил для развлечения гостей, ожидавших выхода невесты, текст о Кострюке (ИП. С. 644).144 [144 Записано В. Н. Серебренниковым в 1910 г. от А. И. Лебедева, заучившего текст от катальщика валенок, владимирца (Онч. 4. С. 425)].
Из мотивов плясовых песен использована популярная «Ой вставала я ранёшенько, / Умывалася белёшенько». Борцы «встают ранехонько. / Умываются белёхонько. Обуваются гладёхонько» (№ 134). В отдельных случаях использован зачин лирической песни «Девушка и перевозчик» («Как у нас было во прошлом во году, Зародилась сильна ягода в бору, / Заблудилась красна девка во лесу» (№ 199).145 [145 Ср.: «Как у нас во прошлом году / При царю Иван Васильевичу» (№ 199)]. В текстах песни о Кострюке сохранился пословично-лексический слой, восходящий к XVI в.: «Не хвались, в город ехавши, а хвались выехавши» (№ 162), «Прежде дела не хвастают» (№ 184), «Заваря пиво, не угадывай» (№ 143), «В темном лесу не без зверя, / В каменной Москве не без друга» (№ 176), «Кто бы то дознал, / Как белый свет настал» (№ 193) и др.
В песне сохранилась и профессиональная терминология кулачной борьбы: борцы-хватцы, борцы-бойцы-кулачники, «на кулачно покулачники, побороться поборотнички» (№ 165). В борьбе нужны сильные ноги, поэтому ищут «на кулак борца, на ногу бойца» (№ 162); формулы о борьбе: «боротися-ломатися, по двору покататися», «силы отведати — царя припотешити» (№ 124, 125); формулы угроз: «По уши его в землю вложу»; раздевание побежденного, что, вероятно, вошло в обычай: «пустить косо-набосо, в чем мать родила», «Из платья вон повытряхнуть», «С подборотного платье снять, нагого по двору пустить» (№ 124, 130). Запинка Кострюка за скамью перед единоборством рассматривается как плохая примета. Сестра говорит: «Не ходи ты боротися. / Тебе перво несчастьицо — / Ты неладно за скамью скочил» (№ 110).146 [146 Близкое к данному истолкование приметы в народных песнях о молодце: если при выезде конь споткнулся или сам молодец уронил шляпу с головы — молодцу быть убитому].
Отдельные песенные фрагменты стали популярны как пословицы: «Не по-моему ты боресся. / Не по-моему хватаесся. / Ай, дай-ка-ся, я возьмусь, / Ай, дай-ка-ся, я поборюсь» — кажется, это живой, только что прозвучавший монолог. В служилой среде возникла часть песни, превратившаяся в известную формулу: «Уж мы пьем-едим готовое, / А мы носим припасенное, / А мы делам поведенное». Приспособленная к другим обстоятельствам, эта поговорка формульного типа оказывается в разбойничьих песнях: «А мы пьем-едим готово, / Носим краденое», «Пьем-едим на Волге все готовое, / Цветно платье носим припасеное» (Чулков. № 151).
Живая лексика эпохи, сохраненная нередко в диалектных формах, придает песне яркий колорит «досюльного» времени: бурбище (место для борьбы), лежня теплая (спальня), кличь скорая, пошибочка (схватка), конопляный шлык (стеганый колпак из грубого конопляного холста), борошельство, роспотошельство, безопасышно, бездокладышно. Еще живы представления, порожденные русско-татарским противостоянием: выбороть Москву, взять Москву за щитом; покатить головней; забороть молодцов; убить до умертва; кричать во всю голову, что есть в ней голосу; крикнуть (свистнуть) на всю Москву; пыль толоконная (образ ничтожества).
В песне появляется уже существующее в народном сознании представление о сильном царстве Московском и возникает образ новой его столицы: матушка Москва, славная, каменная, крестовая, где стоят соборные церкви, где широкие улицы и частые переулочки, где звучит большой колокол. Упомянут широкий царев двор и дворец с Грановитой палатой, и сени новые, чаще крутое, красное царское крыльцо дворца — государево, откуда звучит золотая труба, сзывая борцов, куда выходит сам Грозный «ко перилу точеному, ко медведку ко черному» (№ 162). На это крыльцо не смеет подняться побежденный и раздетый Кострюк. Память о медвежьих потехах отразилась, вероятно, и в выражении «медвежья ухваточка» и упоминании медвежьего гуменечка: «Опускал о сыру землю, о гумёнецько медвенно» (вероятно, должно быть: «медведно»). Гуменце — хорошо утоптанное и утрамбованное место двора, где и могли происходить медвежьи потехи. Со временем певцами термин был забыт или был неизвестен, стал непонятен и искажался.
Свободное владение разными жанрами фольклора, легкость поэтических формул, их близость к разговорному языку, почти пословичная популярность, умение найти и сконцентрировать в песне яркие и забавные черты московской жизни, самый выбор сюжета — все эти особенности, типичные для скоморошьего склада песни, делают старину о Кострюке выдающимся устно-поэтическим произведением эпохи. На ее дальнейшей эволюции сказывалось влияние исторической обстановки во второй половине столетия: новые татарские набеги из Крыма привели к созданию и распространению второй эпической версии об отбитом наезде; неблагополучная внутриполитическая обстановка — к появлению пародирования в скоморошьей небыличной форме «худых времен»; сказалось и влияние певцов-непрофессионалов; в крестьянской среде, которая хранила эпос, в песню вносились новые понятия, более близкие к уровню слушателей. Только там мог быть придуман окрик Грозного жене-царице: «Посиди-ка ты на доничке, / Поверти веретеничком» (№ 135). События происходят в Москве, а борец, пришедший на единоборство, грозит:
Я возьму его за праву руку,
Я возьму его за леву ногу,
И кину за Днепр-реку.
(№ 137)
Днепр по традиции заместил в сознании певца Москву-реку, о которой, конечно, говорилось в первоначальном тексте. Проникает в варианты поздняя книжная лексика: портупея, рыцарь, витязь колон (вместо колонна), уже соседствуют Москва и Питер: «Я Москву насквозь пройду, а Питер за себя возьму»; кружало государево и «славный царев кабак» (№ 128). Появились искажения забытых эпических формул: вместо «большой гость тулился за среднего, а тот за меньшего» употреблено «большой стол» (№ 184); вместо чары или чаши появилась «цяшка зелена вина, невелика цяшка — полтора ведра» (№ 123).
Появление песен о набеге крымского хана в 1571 и 1572 гг. (одна из них была записана в 1619-1620 гг. — «А не силная туча затучилася» и песня об Авдотье Рязаночке, которую отдельные исследователи относят также к концу XVI в., поскольку в ней заключены отголоски исторических событий той поры147 [147 Чичеров В. И. Русские исторические песни // Исторические песни. Л., 1956. С. 41-45 и след. (Б-ка поэта. Малая серия); Амелъкин А. О.: 1) О времени возникновения песни об Авдотье Рязаночке // РФ. Вып. XXIX. СПб., 1997. С. 80-85; 2) Татарский вопрос в общественном сознании России... Канд. дисс. М., 1992]) повлияло и на содержание «Кострюка». Он слушателями воспринимался как наезжий захватчик, нахвальщик, явившийся покорить Москву вместе с крымской ханшей. Эпитет «купава» (красива, хороша) превратился в название: купава крымская, пава татарская, упава и пр. В песне сохранен лишь мотив единоборства как стержень сюжета и радостный победный финал с торжеством русского над татарином. С. К. Шамбинаго, Б. Н. Путилов и некоторые другие исследователи считают эту вторую редакцию песней с самостоятельным сюжетом об отбитом наезде, лишь позднее контаминировавшейся с «Кострюком». В. Ф. Миллер, Б. М. Соколов и др. считали, что это поздняя искаженная редакция того же «Кострюка». А. П. Скафтымов заметил: «Их предположения идут в полное соответствие с нашей аргументацией» (Скаф. С. 163). Рыхлость повествования, нелепости, различные несообразности, анахронизмы, географические ошибки, которыми отличается эта версия, говорят о сравнительно более позднем ее возникновении и меньшей популярности (количество вариантов колеблется от 9 до 16, тогда как первая историческая версия насчитывает до 80 текстов). Обе версии старины о Кострюке, взламывая истоптанные пути былинного эпоса, несут приметы нового этапа развития историко-эпической поэзии.148 [148 О типологии фольклорного историзма см.: Путилов Б. Н. Методология сравнительного исторического изучения фольклора. Л., 1976. С 224-225]. Этому этапу не суждено было завершиться в естественных условиях.149 [149 Путилов Б. Н. Героический эпос и действительность. Л., 1988. С 206-207]. Скоморошье происхождение песни отразилось и в напевах. При расшифровке исследователи отмечали «ритмизованный речитатив, возможно восходящий к скоморошьей традиции» (Б. М. Добровольский); «напев... близок наигрышам на гудке. Его можно считать одним из древнейших по стилю среди известных записей песен о Кострюке» (М. П. Дьяченко). Древним считал напев и А. М. Листопадов. Музыковеды единодушно отмечают плясовой тип и древний характер напева (ИП. С. 652-654, 646-647). К этому же периоду можно отнести возникновение скоморошин, пародирующих былины. Они будут рассмотрены — в связи с их небольшим объемом, неустойчивой композицией и склонностью к контаминированию — в главе «Скоморохи в песне и сказке», куда войдут также песенки-небылицы. Время Грозного было богато, вероятно, и другими эпическими произведениями подобного переходного типа, но, возможно, не все уцелело в эпоху Смуты и не все попало в поле зрения исследователей. В современной фольклористической науке, как справедливо заметил еще М. К. Азадовский, «не решена задача полного учета всего фольклорного материала».150 [150 Азадовский М. К. Утраченный фольклор // Азадовский М. К. Статьи и письма. Неизданное и забытое. Новосибирск, 1978. С. 139 и далее]. Он указал, далее, на фольклор, затерянный в провинциальных печатных изданиях и мемуарной литературе, но много невыявленного остается еще в архивах, рукописных песенниках XVIII в. и личных фондах. Существование в Каргополье случайно обнаруженной А. Ф. Гильфердингом «Старины о большом быке» симптоматично. Но время упущено, последние поколения, причастные к подлинному эпосу, ушли со сцены, остается надежда лишь на тщательную работу в архивах. Эпоха Грозного давала обильный материал для устного поэтического творчества, и он хотя и не полностью, но все-таки дошел до той поры, когда произведения фольклора начали записывать. Своеобразным памятником этой эпохи оказывается и «Старина о большом быке», к подробному рассмотрению которой мы и переходим.