Горе А. Л. Ордина-Нащокина, по мнению Алексея Ми-
хайловича, было горше, чем утрата кн. Н. И. Одоевского.
По словам царя, "тебе, думному дворянину, больше этой
беды вперед уже не будет: больше этой беды на свете не
бывает!" У Ордина-Нащокина убежал за границу сын, по
имени Воин, и убежал, как изменник, во время служебной
поездки с казенными деньгами, "со многими указами о де-
лах и с ведомостями". На просьбу пораженного отца об
отставке царь послал ему "от нас, великаго государя,
милостивое слово". Это слово было не только милостиво,
но и трогательно. После многих похвальных эпитетов
"христолюбцу и миролюбцу, нищелюбцу и трудолюбцу" Афа-
насию Лаврентьевичу царь тепло говорит о своем сочувс-
твии не только ему, Афанасию, но и его супруге в "их
великой скорби и туге". Об отставке своего "добраго хо-
датая и желателя" он не хочет и слышать, потому что не
считает отца виновным в измене сына. Царь и сам доверял
изменнику, как доверял ему отец: "Будет тебе, верному
рабу Христову и нашему, сына твоего дурость ставить в
ведомство и соглашение твое ему! и он, простец, и у
нас, великаго государя, тайно был, и не по одно время,
и о многих делах с ним к тебе приказывали, а такова
простоумышленнаго яда под языком его не видали!" Царь
даже пытается утешить отца надеждой на возвращение не
изменившего якобы, а только увлекшегося юноши. "Атому
мы, великий государь, не подивляемся, что сын твой
сплутал: знатно то, что с малодушия то учинил. Он чело-
век молодой, хощет создания Владычня и творения руку
Его видеть на сем свете; якоже и птица летает семо и
овамо и, полетав довольно, паки ко гнезду своему приле-
тает:
так и сын ваш вспомянет гнездо свое телесное, наи-
паче же душевное привязание от Святого Духа во святой
купели, и к вам вскоре возвратится!" Какая доброта и
какой такт диктовали эти золотые слова утешения в беде,
больше которой "на свете не бывает!" И царь оказался
прав: Афанасьев "сынишка Войка" скоро вернулся из даль-
них стран во Псков, а оттуда в Москву, и Алексей Михай-
лович имел утешение написать Аф. Л. Ордину-Нащокину,
что за его верную и радетельную службу он пожаловал сы-
на его, вины отдал, велел свои очи видеть и написать по
московскому списку с отпуском на житье в отцовские де-
ревни.
Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура
Алексея Михайловича делала его очень способным к добро-
душному веселью и смеху. Склонностью к юмору он напоми-
нает своего гениального сына Петра; оба они любили по-
шутить и словом и делом. Среди писем к Матюшкину есть
одно, написанное "тарабарски", нелегким для чтения
шрифтом и сочиненное только затем, чтобы подразнить Ма-
тюшкина шутливым замечанием, что когда его нет, то не-
кому царя покормить плохим хлебом "с закалою". "А потом
буди здрав", -- милостиво заключает царь свой намек на
какую-то кулинарную оплошность его любимца. Другое
письмо к Матюшкину все сплошь игриво. Царь пишет из
"подхода" и начинает поручением устроить маленький об-
ман его сестер-царевен: "Нарядись в ездовое (дорожное)
платье да съезди к сестрам, будто бы от меня приехал,
да спрошай о здоровьи". Матюшкину, стало быть, приказа-
но просто лгать царевнам, что он лично прибыл в Москву
из того подмосковного "потешного" села, где тогда жил
государь. Вслед за этим поручением царь Алексей сообща-
ет Матюшкину: "Тем утешаюся, что столников беспрестани
купаю ежеутрь в пруде... за то: кто не поспеет к моему
смотру, так того и купаю!" Очевидно, эта утеха не была
жестокой, так как стольники на нее видимо напрашивались
сами. Государь после купанья в отличие звал их к своему
столу: "У меня купальщики те ядят вдоволь, -- продолжа-
ет царь Алексей, -- а иные говорят: мы де нароком не
поспеем, так де и нас выкупают да и за стол посадят.
Многие нароком не поспевают". Так тешился "гораздо ти-
хий" царь, как бы преобразуя этим невинным купаньем
стольников жестокие издевательства его сына Петра над
вольными и невольными собутыльниками. Само собой прихо-
дит на ум и сравнение известной "книги, глаголемой
Урядник сокольничья пути" царя Алексея с не менее из-
вестными церемониалами "всешутейшего собора" Петра Ве-
ликого. Насколько "потеха" отца благороднее "шутовства"
сына, и насколько острый цинизм последнего ниже цело-
мудренной шутки Алексея Михайловича! Свой шутливый
охотничий обряд, "чин" производства рядового сокольника
в начальные, царь Алексей обставил нехитрыми символи-
ческими действиями и тарабарскими формулами, которые по
наивности и простоте немногого стоят, но в основе кото-
рых лежит молодой и здоровый охотничий энтузиазм и тро-
гательная любовь к красоте причьей природы. Тогда как у
царя Петра служение Бахусу и Ивашке Хмельницкому приоб-
ретало характер культа, в "Уряднике" царя Алексея "пь-
янство" сокольника было показано в числе вин, за кото-
рые "безо всякие пощады быть сосланы на Лену". Разрабо-
тав свой "потешный" чин производства в сокольники и от-
дав в нем дань своему веселью, царь Алексей своеручно
написал на нем характерную оговорку: "Правды же и суда
и милостивыя любви и ратного строя николиже позабывай-
те: делу время и потехе час!" Уменье соединять дело и
потеху заметно у царя Алексея и в том отношении, что он
охотно вводил шутку в деловую сферу. В его переписке не
раз встречаем юмор там, где его не ждем. Так, сообщая в
1655 г. своему любимцу "верному и избранному" стрелец-
кому голове А. С. Матвееву разного рода деловые вести,
Алексей Михайлович, между прочим, пишет: "Посланник
приходил от шведскаго Карла короля, думный человек, а
имя ему Уддеудла. Таков смышлен: и купить его, то доро-
го дать что полтина, хотя думный человек; мы, великий
государь, в десять лет впервые видим такого глупца пос-
ланника!" Насмешливо отозвавшись вообще о ходах шведс-
кой дипломатии, царь продолжает: "Тако нам, великому
государю, то честь, что король прислал обвестить пос-
ланника, а и думнаго человека. Хотя и глуп, да что же
делать? така нам честь!" В 1656 г. в очень серьезном
письме сестрам из Кокенгаузена царь сообщал им подроб-
ности счастливого взятия этого крепкого города и не
удержался от шутливо-образного выражения: "А крепок
безмерно: ров глубокой - меншей брат нашему Кремлевско-
му рву; а крепостию -- сын Смоленску граду: ей, чрез
меру крепок!" Частная, неделовая переписка Алексея Ми-
хайловича изобилует такого рода шутками и замечаниями.
В них нет особого остроумия и меткости, но много весе-
лого благодушия и наклонности посмеяться.
Такова была природа царя Алексея Михайловича, впе-
чатлительная и чуткая, живая и мягкая, общительная и
веселая. Эти богатые свойства были в духе того времени
обработаны воспитанием. Алексея Михайловича приучили к
книге и разбудили в нем умственные запросы. Склонность
к чтению и размышлению развила светлые стороны натуры
Алексея Михайловича и создала из него чрезвычайно прив-
лекательную личность. Он был один из самых образованных
людей московского общества того времени: следы его раз-
носторонней начитанности, библейской, церковной и
светской, разбросаны во всех его произведениях. Видно,
что он вполне овладел тогдашней литературой и усвоил
себе до тонкости книжный язык. В серьезных письмах и
сочинениях он любит пускать в ход цветистые книжные
обороты, но, вместе с тем, он не похож на тогдашних
книжников-риторов, для красоты формы жертвовавших яс-
ностью и даже смыслом. У царя Алексея продуман каждый
его цветистый афоризм, из каждой книжной фразы смотрит
живая и ясная мысль. У него нет пустословия: все, что
он прочел, он продумал; он, видимо, привык размышлять,
привык свободно и легко высказывать то, что надумал, и
говорил притом только то, что думал. Поэтому его речь
всегда искренна и полна содержания. Высказывался он
чрезвычайно охотно, и потому его умственный облик впол-
не ясен.
Чтение образовало в Алексее Михайловиче очень глу-
бокую и сознательную религиозность. Религиозным чувс-
твом он был проникнут весь. Он много молился, строго
держал посты и прекрасно знал все церковные уставы. Его
главным духовным интересом было спасение души. С этой
точки зрения он судил и других. Всякому виновному царь
при выговоре непременно указывал, что он своим проступ-
ком губит свою душу и служит сатане. По представлению,
общему в то время, средство ко спасению души царь видел
в строгом последовании обрядности и поэтому сам очень
строго соблюдал все обряды. Любопытно прочесть записки
дьякона Павла Алеппского, который был в России в 1655
г. с патриархом Макарием Антиохийским и описал нам
Алексея Михайловича в церкви среди клира. Из этих запи-
сок всего лучше видно, какое значение придавал царь об-
рядам и как заботливо следил за точным их исполнением.
Но обряд и аскетическое воздержание, к которому стреми-
лись наши предки, не исчерпывали религиозного сознания
Алексея Михайловича. Религия для него была не только
обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной: будучи
глубоко религиозным, царь думал вместе с тем, что не
грешит, смотря комедию и лаская немцев. В глазах Алек-
сея Михайловича театральное представление и общение с
иностранцами не были грехом и преступлением против ре-
лигии, но совершенно позволительным новшеством, и при-
ятным, и полезным. Однако при этом он ревниво оберегал
чистоту религии и, без сомнения, был одним из правос-
лавнейших москвичей; только его ум и начитанность поз-
воляли ему гораздо шире понимать православие, чем пони-
мало его большинство его современников. Его религиозное
сознание шло, несомненно, дальше обряда: он был фило-
соф-моралист, и его философское мировоззрение было
строго-религиозным. Ко всему окружающему он относился с
высоты своей религиозной морали, и эта мораль, исходя
из светлой, мягкой и доброй души царя, была не сухим
кодексом отвлеченных нравственных правил, суровых и
безжизненных, а звучала мягким, прочувственным, любящим
словом, сказывалась полным ясного житейского смысла
теплым отношением к людям. Склонность к размышлению и
наблюдению, вместе с добродушием и мягкостью природы,
выработали в Алексее Михайловиче замечательную для того
времени тонкость чувства, поэтому и его мораль высказы-
валась иногда поразительно хорошо, тепло и симпатично,
особенно тогда, когда ему приходилось кого-нибудь уте-
шать. Высокий образец этой трогательной морали предс-
тавляет упомянутое выше письмо царя к князю Ник. Ив.
Одоевскому о смерти его старшего сына, князя Михаила. В
этом письме ясно виден человек чрезвычайно деликатный,
умеющий любить и понимать нравственный мир других, уме-
ющий и говорить, и думать, и чувствовать очень тонко.
Та же тонкость понимания и способность дать нравствен-
ную оценку своему положению и своим обязанностям сказы-
вается в замечательном "статейном списке", или письме
Алексея Михайловича к Никону, митрополиту Новгородско-
му, с описанием смерти патриарха Иосифа. Вряд ли Иосиф
пользовался действительно любовью царя и имел в его
глазах большой нравственный авторитет. Но царь считал
своей обязанностью чтить святителя и относиться к нему
с должным вниманием, поэтому он окружил больного патри-
арха своими заботами, посещал его, присутствовал даже
при его агонии, участвовал в чине его погребения и лич-
но самым старательным образом переписал "келейную каз-
ну" патриарха, "с полторы недели ежедень ходил" в пат-
риаршие покои как душеприказчик. Во всем этом Алексей
Михайлович и дает добровольный отчет Никону, предназна-
ченному уже в патриархи всея Руси. Надобно, прочитать
сплошь весь царский "статейный список", чтобы в полной
мере усвоить его своеобразную прелесть. Описание пос-
ледней болезни патриарха сделано чрезвычайно ярко с
полной реальностью, причем царь сокрушается, что упус-
тил случай по московскому обычаю напомнить Иосифу о не-
обходимости предсмертных распоряжений. "И ты меня,
грешнаго, прости (пишет он Никону), что яз ему не вос-
помянул о духовной и кому душу свою прикажет". Царь по-
жалел пугать Иосифа, не думая, что он уже так плох:
"Мне молвить про духовную-то, и помнит:
вот де меня избывает!" Здесь личная деликатность
заставила царя Алексея отступить от жестокого обычая
старины, когда и самим царям в болезни их дьяки помина-
ли "о духовной". Умершего патриарха вынесли в церковь,
и царь пришел к его гробу в пустую церковь в ту минуту,
когда можно было глазом видеть процесс разложения в
трупе ("безмерно пухнет", "лицо розно пухнет"). Царь
Алексей испугался: "И мне прииде, -- пишет он, -- по-
мышление такое от врага: побеги де ты вон, тотчас де
тебя, вскоча, удавит!.. И я, перекрестясь, да взял за
руку его, света, и стал целовать, а во уме держу то
слово: от земли создан, и в землю идет; чего боятися?..
Тем себя и оживил, что за руку-то его с молитвой взял!"
Во время погребения патриарха случился грех: "Да такой
грех, владыка святый: погребли без звону!.. а прежних
патриархов с звоном погребали". Лишь сам царь вспомнил,
что надо звонить, так уже стали звонить после срока.
Похоронив патриарха, Алексей Михайлович принялся за
разбор личного имущества патриаршего с целью его бла-
готворительного распределения; кое-что из этого иму-
щества царь и распродал. Самому царю нравились серебря-
ные "суды" (посуда) патриарха, и он, разумеется, мог бы
их приобрести для себя: было бы у него столько денег,
"что и вчетверо цену-то дать", по его словам. Но госу-
даря удержало очень благородное соображение: "Да и в
том меня, владыко святый, прости (пишет царь Никону):
немного и я покусился иным судам, да милостию Бо-
жиею воздержался и вашими молитвами святыми. Ей-ей,
владыко святый, се от Бога грех, се от людей зазорно, а
се какой я буду прикащик: самому мне (суды) имать, а
деньги мне платить себе ж?!" Вот с какими чертами ду-
шевной деликатности, нравственной щекотливости и со-
вестливости выступает перед нами самодержец XVII в.,
боящийся греха от Бога и зазора от людей и подчиняющий
христианскому чувству свой суеверный страх!
То же чувство деликатности, основанной на нравс-
твенной вдумчивости, сказывается в любопытнейшем выго-
воре царя воеводе князю Юрию Алексеевичу Долгорукому.
Долгорукий в 1658 г. удачно действовал против Литвы и
взял в плен гетмана Гонсевского. Но его успех был
следствием его личной инициативы: он действовал по со-
ображению с обстановкой, без спроса и ведома царского.
Мало того, он почему-то не известил царя вовремя о сво-
их действиях и главным образом об отступлении от Виль-
ны, которое в Москве не одобрили. Выходило так, что за
одно надлежало Долгорукого хвалить, а за другое пори-
цать. Царь Алексей находил нужным официально выказать
недовольство поведением Долгорукого, а неофициально
послал ему письмо с мягким и милостивым выговором.
"Похваляем тебя без вести (т.е. без реляции Долгоруко-
го) и жаловать обещаемся", -- писал государь, но тут же
добавлял, что эта похвала частная и негласная: "И хотим
с милостивым словом послать и с иною нашею государевою
милостию, да нельзя послать: отписки от тебя нет, неве-
домо, против чего писать тебе!" Объяснив, что Долгору-
кий сам себе устроил "бесчестье", царь обращается к ин-
тимным упрекам: "Ты за мою, просто молвить, милостивую
любовь ни одной строки не писывал ни о чем! Писал к
друзьям своим, а те -- ей, ей! -- про тебя же перегова-
ривают да смеются, как ты торопишься, как и иное дела-
ешь... Чаю, что князь Никита Иванович (Одоевский) тебя
подбил; и его было слушать напрасно: ведаешь сам, какой
он промышленник! послушаешь, как про него поют на Моск-
ве"... Но одновременно с горькими укоризнами царь гово-
рит Долгорукому и ласковые слова: "Тебе бы о сей грамо-
те не печалиться: любя тебя пишу, а не кручинясь; а
сверх того сын твой скажет, какая немилость моя к тебе
и к нему!... Жаль конечно тебя: впрямь Бог хотел тобою
всякое дело в совершение не во многие дни привести...
да сам ты от себя потерял!" В заключение царь жалует
Долгорукого тем, что велит оставить свой выговор втай-
не: "А прочтя сию нашу грамоту и запечатав, прислать ее
к нам с тем же, кто к тебе с нею приедет". Очень проду-
манно, деликатно и тактично это желание царя Алексея
добрым интимным внушением смягчить и объяснить офици-
альное взыскание с человека, хотя и заслуженного, но
формально провинившегося.
Во всех посланиях царя Алексея Михайловича, подоб-
ных приведенному, где царю приходилось обсуждать, а
иногда и осуждать поступки разных лиц, бросается в гла-
за одна любопытная черта. Царь не только обнаруживает в
себе большую нравственную чуткость, но он умеет и любит
анализировать: он всегда очень пространно доказывает
вину, объясняет, против кого и против чего именно пог-
решил виновный и насколько сильно и тяжко его прегреше-
ние. Характернейший образец подобных рассуждений нахо-
дим в его обращении к князю Григорию Семеновичу Кураки-
ну с выговором за то, что он (в 1668 г.) не поспешил на
выручку гарнизонам Нежина и Чернигова. Царь упрекнул
Куракина в недомыслии, в том, что он "притчею не про-
мыслит, что будет" вследствие его промедления. "То бу-
дет (объясняет царь воеводе): первое -- Бога прогнева-
ет... и кровь напрасно многую прольет; второе -- людей
потеряет и страх на людей наведет и торопость, третье
-- от великаго государя гнев примет; четвертое -- от
людей стыд и срам, что даром людей потерял; пятое --
славу и честь, на свете Богом дарованную, непристойным
делом... отгонит от себя и вместо славы укоризны всякия
и неудобные переговоры восприимет. И то все писано к
нему, боярину (заключает Алексей Михайлович), хотя доб-
ра святой и восточной церкви и чтобы дело Божие и его
государево свершалось в добром полководстве, а его, бо-
ярина, жалуя и хотя ему чести и жалея его старости!"
Наблюдения над такими словесными упражнениями приводят
к мысли, что царь Алексей много и основательно размыш-
лял. И это размышление состояло не в том только, что в
уме Алексея Михайловича послушно и живо припоминались
им читанные тексты и чужие мысли, подходящие внешним
образом к данному времени и случаю. Умственная работа
приводила его к образованию собственных взглядов на мир
и людей, а равно и общих нравственных понятий, которые
составляли его собственное философско-нравственное дос-
тояние. Конечно, это не была система мировоззрения в
современном смысле; тем не менее в сознании Алексея Ми-
хайловича был такой отчетливый моральный строй и поря-
док, что всякий частный случай ему легко было подвести
под его общие понятия и дать ему категорическую оценку.
Нет возможности восстановить в общем содержании и сис-
теме этот душевный строй, прежде всего потому, что и
сам его обладатель никогда не заботился об этом. Однако
для примера укажем хотя бы на то, что, исходя из рели-
гиозно-нравственных оснований, Алексей Михайлович имел
ясное и твердое понятие о происхождении и значении
царской власти в Московском государстве как власти бо-
гоустановленной и назначенной для того, чтобы "рассуж-
дать людей вправду" и "беспомощным помогать". Уже были
выше приведены слова царя Алексея князю Гр. Ромодановс-
кому: "Бог благословил и предал нам, государю, править
и рассуждать люди своя на востоке и на западе и на юге
и на севере вправду". Для царя Алексея это была не слу-
чайная красивая фраза, а постоянная твердая формула его
власти, которую он сознательно повторял всегда, когда
его мысль обращалась на объяснение смысла и цели его
державных полномочий. В письме к князю Н. И. Одоевско-
му, например, царь однажды помянул о том, "как жить
мне, государю, и вам, боярам", и на эту тему писал: "А
мы, великий государь, ежедневно просим у Создателя ...
чтобы Господь Бог... даровал нам, великому государю, и
вам, боярам, с нами единодушно люди Его, Световы, рас-
судити вправду, всем равно". Взятый здесь пример имеет
цену в особенности потому, что для историка в данном
случае ясен источник тех фраз царя Алексея, в которых
столь категорически нашла себе определение, впервые в
Московском государстве, идея державной власти. Свои
мысли о существе царского суждения Алексей Михайлович
черпал, по-видимому, из чина царского венчания или же
непосредственно из главы 9-й Книги Премудрости Соломо-
на. Не менее знаменательным кажется и отношение царя к
вопросу о внешнем принуждении в; делах веры. С заметной
твердостью и смелостью мысли, хотя и в очень сдержанных
фразах, царь пишет по этому вопросу митрополиту Никону,
которого авторитет он ставил в те годы необыкновенно
высоко. Он просит Никона не томить в походе монашеским
послушанием сопровождавших его светских людей, "не зас-
тавливай у правила стоять: добро, государь владыко свя-
тый, учить премудра -- премудрее будет, а безумному --
мозолие ему есть!". Он ставит Никону на вид слова одно-
го из его спутников, что Никон "никого де силою не зас-
тавит Богу веровать". При всем почтении к митрополиту,
"не в пример святу мужу", Алексей Михайлович видимо
разделяет мысли не согласных с Никоном и терпевших от
него подневольных постников и молитвенников. Нельзя си-
лой заставить Богу веровать -- это по всей видимости
убеждение самого Алексея Михайловича.
При постоянном религиозном настроении и напряжен-
ной моральной вдумчивости Алексей Михайлович обладал
одной симпатичной чертой, которая, казалось бы, мало
могла уживаться с его аскетизмом и наклонностью к отв-
леченному наставительному резонерству. Царь Алексей был
весьма эстетичен -- в том смысле, что любил и понимал
красоту. Его эстетическое чувство сказывалось ярче все-
го в страсти к соколиной охоте, а позже -- к сельскому
хозяйству. Кроме прямых ощущений охотника и обычных
удовольствий охоты с ее азартом и шумным движением, со-
колиная потеха удовлетворяла в царе Алексее и чувству
красоты. В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко
рассуждает о красоте разных охотничьих птиц, о прелести
птичьего лета и удара, о внешнем изяществе своей охоты.
Для него "его государевы красныя и славные птичьи охо-
ты" урядство или порядок "уставляет и объявляет красоту
и удивление"; высокого сокола лет -- "красносмотрителен
и радостен"; копцова (т.е. копчика) добыча и лет --
"добро-виден". Он следит за красотой сокольничьего на-
ряда и оговаривает, чтобы нашивка на кафтанах была "зо-
лотная" или серебряная: "к какому цвету какая приста-
нет"; требует, чтобы сокольник держал птицу "подъяви-
тельно к видению человеческому и ко красоте кречатьей",
т.е. так, чтобы ее рассмотреть было удобно и красиво.
Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю
роль в "урядстве" всего охотничьего чина царя Алексея.
То же чувство красоты заставляло царя увлекаться внеш-
ним благочестием церковного служения и строго следить
за ним, иногда даже нарушая его внутреннюю чинность для
внешней красоты. В записках Павла Алеппского можно ви-
деть много примеров тому, как царь распоряжался в церк-
ви, наводя порядок и красоту в такие минуты, когда, по
нашим понятиям, ему надлежало бы хранить молчание и
благоговение. Не только церковные церемонии, но и пара-
ды придворные и военные необыкновенно занимали Алексея
Михайловича с точки зрения "чина" и "урядства", т.е.
внешнего порядка, красоты и великолепия. Он, например,
с чрезвычайным усердием устраивал смотры и проводы сво-
им войскам перед первым литовским походом, обставляя их
торжественным и красивым церемониалом. Большой эстети-
ческий вкус царя сказывался в выборе любимых мест: кто
знает положение Саввина-Сторожевского монастыря в Зве-
нигороде, излюбленного царем Алексеем Михайловичем, тот
согласится, что это одно из красивейших мест всей Мос-
ковской губернии; кто был в селе Коломенском, тот пом-
нит, конечно, тамошние прекрасные виды с высокого бере-
га Москвы-реки. Мирная красота этих мест -- обычный тип
великорусского пейзажа -- так соответствует характеру
"гораздо тихаго" царя.
Соединение глубокой религиозности и аскетизма с
охотничьими наслаждениями и светлым взглядом на жизнь
не было противоречием в натуре и философии Алексея Ми-
хайловича. В нем религия и молитва не исключали удо-
вольствий и потех. Он сознательно позволял себе свои
охотничьи и комедийные развлечения, не считал их прес-
тупными, не каялся после них. У него и на удовольствия
был свой особый взгляд. "И зело потеха сия полевая уте-
шает сердца печальныя, -- пишет он в наставлении со-
кольникам. -- Будите охочи, забавляйтеся, утешайтеся
сею доброю потехою... да не одолеют вас кручины и печа-
ли всякия". Таким образом, в сознании Алексея Михайло-
вича охотничья потеха есть противодействие печали, и
подобный взгляд на удовольствия не случайно соскользнул
с его пера: по мнению царя, жизнь не есть печаль, и от
печали нужно лечиться, нужно гнать ее -- так и Бог ве-
лел. Он просит Одоевского не плакать о смерти сына:
"Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и просле-
зиться надобно -- да в меру, чтобы Бога наипаче не
прогневать". Но если жизнь -- не тяжелое, мрачное испы-
тание, то она для царя Алексея и не сплошное наслажде-
ние. Цель жизни -- спасение души, и достигается эта
цель хорошей благочестивой жизнью; а хорошая жизнь, по
мнению царя, должна проходить в строгом порядке: в ней
все должно иметь свое место и время; царь, говоря о по-
техе, напоминает своим сокольникам: "Правды же и суда и
милостивые любве и ратнаго строя николиже позабывайте:
делу время и потехе час". Таким образом, страстно люби
мая царем Алексеем забава для него все-таки только за-
бава и не должна мешать делу. Он убежден, что во все,
что бы ни делал человек, нужно вносить порядок, "чин".
"Хотя и мала вещь, а будет по чину честна, мерна,
стройна, благочинна, -- никто же зазрит, никто же поху-
лит, всякий похвалит, всякий прославит и удивится, что
в малой вещи честь и чин и образец положен по мере".
Чин и благоустройство для Алексея Михайловича -- залог
успеха во всем. "Без чина же всякая вещь не утвердится
и не укрепится; бесстройство же теряет дело и восстав-
ляет безделье", -- говорит он. Поэтому царь Алексей Ми-
хайлович очень заботится о порядке во всяком большом и
малом деле. Он только тогда бывал счастлив, когда на
душе у него было светло и ясно, и кругом все было свет-
ло и спокойно, все на месте, все по чину. Об этом-то
внутреннем равновесии и внешнем порядке более всего за-
ботился царь Алексей, мешая дело с потехой и соединяя
подвиги строгого аскетизма с чистыми и мирными наслаж-
дениями. Такая непрерывно владевшая царем Алексеем за-
бота позволяет сравнить его (хотя аналогия здесь может
быть лишь очень отдаленная) с первыми эпикурейцами, ис-
кавшими своей "атараксии", безмятежного душевного рав-
новесия, в разумном и сдержанном наслаждении.
До сих пор царь Алексей Михайлович был обращен к
нам своими светлыми сторонами, и мы ими любовались. Но
были же и тени. Конечно, надо счесть показным и неиск-
ренним "смирением паче гордости" тот отзыв, какой од-
нажды дал сам о себе царь Никону: "А про нас, изволишь
ведать, и мы, по милости Божий и по вашему святитель-
скому благословению, как есть истинный царь христианс-
кий наричюся, а по своим злым мерзким делам недостоин и
во псы -- не токмо в цари!" Злых и мерзких дел за царем
Алексеем современники не знают; однако иногда они быва-
ли им недовольны. В годы его молодости, в эпоху законо-
дательных работ над Уложением (1649 г.), настроение на-
родных масс было настолько неспокойно, что многие дава-
ли волю языку. Один из озлобленных реформами уличных
озорников Савинка Корепин болтал на Москве про юного
государя, что царь "глядит все изо рта у бояр Морозова
и Милославскаго: они всем владеют, и сам государь все
это знает да молчит". Мысль, что царь "глядит изо рта"
у других, мелькает и позднее. В поведении Коломенского
архиепископа Иосифа (1660--1670 гг.) вскрывались не раз
его беспощадные отзывы о царе Алексее и боярах. Иосиф
говаривал про великого государя, что "не умеет в царс-
тве никакой расправы сам собою чинить, люди им владе-
ют", а про бояр -- что "бояре -- Хамов род, государь
того и не знает, что они делают". В минуты большого
раздражения Иосиф обзывал Алексея Михайловича весьма
презрительными бранными словами, которых общий смысл
обличал царя в полной неспособности к делам. Встречаясь
с такими отзывами, не знаешь, как следует их истолко-
вать и как их можно примирить со многими свидетельства-
ми о разуме и широких интересах Алексея Михайловича.
"Гораздо тихий" царь был ведь тих добротой, а не смыс-
лом; это ясно для всех, знакомых с историческим матери-
алом. Только пристальное наблюдение открывает в натуре
царя Алексея две такие черты, которые могут осветить и
объяснить существовавшее недовольство им.
При всей своей живости, при всем своем уме царь
Алексей Михайлович был безвольный и временами малодуш-
ный человек. Пользуясь его добротой и безволием, окру-
жавшие не только своевольничали, но забирали власть и
над самим "тихим" государем. В письмах царя есть удиви-
тельные этому доказательства. В 1652 г. он пишет Нико-
ну, что дворецкий князь Алексей Мих. Львов "бил челом
об отставке". Это был возмутительный самоуправец, много
лет безнаказанно сидевший в приказе Большого дворца.
Царь обрадовался, что можно избавиться от Львова, и "во
дворец посадил Василия Бутурлина". С наивной похвальбой
он сообщает Никону: "а слово мое ныне во Дворце добре
страшно, и (все) делается без замотчанья!" Стало быть,
такова была наглость князя Львова, что ему не страшно
казалось и царское слово, и так велика была слабость
государя, что он не мог сам избавиться от своего дво-
рецкого! После этого примера становится понятным, что
около того же времени и ничтожный приказный человек Л.
Плещеев мог цинично похваляться, что "про меня де веда-
ет государь, что я зернщик (т.е. игрок)!... у меня де
Москва была в руке вся, я де и боярам указывал!". В
упоминании государя Плещеевым мелькает тот же намек на
отсутствие страха перед государевым именем и, словом,
как и в наивном письме самого государя. Любопытно, что
придворные и приказные люди не только за глазами у доб-
рого царя давали себе волю, но и в глаза ему осмелива-
лись показывать свои настроения. В походе 1654 г. окру-
жавшие Алексея Михайловича, по его словам в письме кн.
Трубецкому, "едут с нами отнюдь не единодушием, наипаче
двоедушием, как есть облака: иногда благопотребным воз-
духом и благонадежным и уповательным явится; иногда
зноем и яростию и ненастьем всяким злохитренным и обы-
чаем московским явятся; иногда злым отчаянием и поги-
бель прорицают;
иногда тихостью и бедностью лица своего отходят
лукавым сердцем... А мне уже, Бог свидетель, каково
становится от двоедушия того, отнюдь упования нет!" При
отсутствии твердой воли в характере царя Алексея он не
мог взять в свои руки настроение окружающих, не мог
круто разделаться с виновными, прогнать самоуправца. Он
мог вспыхнуть, выбранить, даже ударить, но затем быстро
сдавался и искал примирения. Он терпел князя Львова у
дел, держал около себя своего плохого тестя Милославс-
кого, давал волю безмерному властолюбию Никона -- пото-
му, что не имел в себе силы бороться ни с служебными
злоупотреблениями, ни с придворными влияниями, ни с
сильными характерами. Не истребить зло с корнем, не уб-
рать непригодного человека, а найти компромисс и палли-
атив, закрыть глаза и спрятать, как страус, голову в
куст -- вот обычный прием Алексея Михайловича, резуль-
тат его маловолия и малодушия. Хуже всего он чувствовал
себя тогда, когда видел неизбежность вступить открыто в
какое-либо неприятное дело. Малодушно он убегал от от-
ветственных объяснений и спешил заслониться другими
людьми. Сообщив Никону в письме о неудовольствиях на
него, существующих среди его окружающих, царь сейчас же
оговаривается: "И тебе бы, владыко святый, пожаловать
-- сие писание сохранить и скрыть втайне!... да будет и
изволишь ему (жалобщику) говорить, и ты, владыко свя-
тый, говори от своего лица, будто к тебе мимо меня пи-
сали (о его жалобах)". Желание стать в стороне стыдит,
по-видимому, самого Алексея Михайловича, и он предлага-
ет Никону отложить объяснение с недовольным на него бо-
ярином до Москвы. "Здесь бы передо мною вы с очей на
очи переведались", -- предлагает он, разумеется, в на-
дежде, что время уничтожит остроту неудовольствии и
смягчит врагов до очной ставки. Душевным малодушием
доброго государя следует объяснить его вкус к письмен-
ным выговорам: за глаза можно было написать много и
сильно, грозно и красиво; а в глаза бранить трудно и
жалко. В глаза бранить кого-либо царю Алексею было мож-
но только в минуты кратковременных вспышек горячего
гнева, когда у него вместе с языком развязывались и ру-
ки.
Итак, слабость характера была одним из теневых
свойств царя Алексея Михайловича. Другое его отрица-
тельное свойство легче описать, чем назвать. Царь Алек-
сей не умел и не думал работать. Он не знал поэзии и
радостей труда и в этом отношении был совершенной про-
тивоположностью своему сыну Петру. Жить и наслаждаться
он мог среди "малой вещи", как он называл свою охоту и
как можно назвать все его иные потехи. Вся его энергия
уходила в отправление того "чина", который он видел в
вековом церковном и дворцовом обиходе. Вся его инициа-
тива ограничивалась кругом приятных "новшеств", которые
в его время, но независимо от него стали проникать в
жизнь московской знати. Управление же государством не
было таким делом, которое царь Алексей желал бы принять
непосредственно на себя. Для того существовали бояре и
приказные люди. Сначала за царя Алексея правил Борис
Ив. Морозов, потом настала пора кн. Никиты Ив. Одоевс-
кого, за ним стал временщиком патриарх Никон, правивший
не только святительские дела, но и царские; за Никоном
следовали Ордин-Нащокин и Матвеев. Во всякую минуту де-
ятельности царя Алексея мы видим около него доверенных
лиц, которые правят. Царь же, так сказать, присутствует
при их работе, хвалит их или спорит с ними, хлопочет о
внешнем "урядстве", пишет письма о событиях -- словом,
суетится кругом действительных работников и деятелей,
Но ни работать с ними, ни увлекать их властной волей
боевого вождя он не может.
Добродушный и маловольный, подвижной, но не энер-
гичный и не рабочий, царь Алексей не мог быть бойцом и
реформатором. Между тем течение исторической жизни пос-
тавило царю Алексею много чрезвычайно трудных и жгучих
задач и внутри, и вне государства: вопросы экономичес-
кой жизни, законодательные и церковные, борьба за Мало-
россию, бесконечно трудная, -- все это требовало чрез-
вычайных усилий правительственной власти и народных
сил. Много критических минут пришлось тогда пережить
нашим предкам, и все-таки бедная силами и средствами
Русь успела выйти победительницей из внешней борьбы,
успевала кое-как справляться и с домашними затруднения-
ми. Правительство Алексея Михайловича стояло на извест-
ной высоте во всем том, что ему приходилось делать: яв-
лялись способные люди, отыскивались средства, неудачи
не отнимали энергии у деятелей; если не удавалось одно
средство -- для достижения цели искали новых путей.
Шла, словом, горячая, напряженная деятельность, и за
всеми деятелями эпохи, во всех сферах государственной
жизни видна нам добродушная и живая личность царя Алек-
сея. Чувствуется, что ни одно дело не проходит мимо не-
го: он знает ход войны; он желает руководить работой
дипломатии; он в думу Боярскую несет ряд вопросов и
указаний по внутренним делам; он следит за церковной
реформой; он в деле патриарха Никона принимает деятель-
ное участие. Он везде, постоянно с разумением дела,
постоянно добродушный, искренний и ласковый. Но нигде
он не сделает ни одного решительного движения, ни одно-
го резкого шага вперед. На всякий вопрос он откликнется
с полным его пониманием, не устранится от его разреше-
ния; но от него совершенно нельзя ждать той страстной
энергии, какой отмечена деятельность его гениального
сына, той смелой инициативы, какой отличался Петр.
Главные моменты в истории Южной и Западной Руси в
XVI--XVII веках
Западные и южные русские области, как известно, в
XIII и XIV вв. стали достоянием литовских великих кня-
зей. Внешняя опасность сплотила литовское племя, подня-
ла в нем воинственный дух и создала Литовское государс-
тво, в котором стали жить совместно и Литва, и Русь. Но
это государство, созданное Литвой, становилось русским,
потому что Русь преобладала над Литвой не только чис-
лом, но и культурой. Русский язык стал господствующим в
Литве, употреблялся при дворе и в законодательстве.
Православие вытесняло древнюю религию Литвы безо всякой
острой борьбы; женатые на русских княжнах, литовские
князья были полурусскими по крови, русскими по языку и
верованиям. Созданная православием и долгой историчес-
кой жизнью русская культура делала быстрые успехи среди
полудиких литовцев. Словом, более образованная русская
народность успешно ассимилировала себе менее образован-
ное литовское племя.
Но Литва, вошедшая в историческую жизнь позднее
всех своих соседей, поляков, немцев и Руси, чувствовала
на себе не одно русское влияние. Немцы с двух сторон
(тевтоны и меченосцы) крестили ее в католичество и об-
ращали в своих рабов. Поляки, сперва враждебные, стара-
лись затем стать в союзные отношения к Литве, своему
прежнему недругу, чтобы с помощью Литвы действовать
против немцев, одинаково ненавистных им обоим. Средс-
твом для сближения Польши с Литвой могли служить браки
литовских и польских владетелей: они и заключались.
Польский король Казимир III женился на дочери Гедимина,
но этот брак не имел политических последствий, зато
имел их брак литовского великого князя Ягайла на коро-
леве польской Ядвиге. Он был заключен с условием динас-
тической унии Литвы с Польшей под властью Ягеллонов.
Инициатива этого брака и самой унии вышла не из Литвы,
а из Польши. Польским панам страшны были и немцы, и
Литва; от Литвы они желали получить некоторые области и
союз против немцев. Династическая уния давала возмож-
ность постоянного и крепкого союза, давала надежду про-
вести в Литву польское влияние. На этих возможностях и
надеждах и была построена в Польше политическая комби-
нация, увенчавшаяся полным успехом для Польши. В 1386
г. Ягайло стал не только королем польским, но и католи-
ком.
Уния Литвы с Польшей заключена была на двух глав-
ных условиях: 1) внутреннее устройство и управление го-
сударств остается прежним, не зависимым от союзного го-
сударства; 2) дипломатические сношения ведутся обоими
государствами сообща. Таким образом, внутренняя автоно-
мия Литвы была сохранена. И, однако, литовско-русское
общество было страшно недовольно унией. Перемена рели-
гии Ягайлом, дозволение его обращать в католичество
языческую Литву и другие уступки Польше вызвали резкий
протест Литвы и Руси. Оскорбленное народное чувство
поддержало притязания Витовта, сильнейшего удельного
князя в Литве, и доставило ему полное господство над
Литвой и титул великого князя литовского еще при жизни
Ягайло.
Витовт довел могущество Литовского государства до
высшего развития и вместе с тем положил начало его
упадку. Он был весьма популярен в Литве, и католики, и
православные, и язычники считали его своим. Это помогло
Витовту совершить ряд подвигов, поднявших значение его
государства. Но желание ладить со всеми, отсутствие яс-
ного взгляда на значение в судьбе Литвы католичества и
Польши привели Витовта к тому, что он не смог дать от-
пор польскому влиянию, не сумел отгадать, на кого он
должен был опираться, и в конце концов оттолкнул от се-
бя русское население Литвы. Это обстоятельство порабо-
тило Литву Польше и обусловило падение Литвы.
В 1410 г. в Грюнвальдской битве соединенные силы
Литвы и Польши сломили могущество немцев, чем и был оп-
равдан союз этих государств. Но в 1413 г. на общем сей-
ме Литвы и поляков в Городле решено было уже не только
династическое, но и реальное соединение Польши с Лит-
вой, причем особенности польского государственного
строя переносились на Литву. Литовское дворянство, при-
нявшее католицизм, получило устройство и права польской
шляхты, в Литве учреждались сеймы и должности наподобие
польских. Этот Городельский акт, подчинив Литву поль-
ским порядкам, не был вызван никакой политической необ-
ходимостью, не оправдывался историей. Витовт, сближаясь
с Польшей, искал опоры против немцев и Руси;
покровительствуя католичеству, он был прельщен ко-
ролевским титулом, который мог прийти к нему только с
католического Запада. Но он чувствовал, что в своем го-
сударстве, о славе которого он так заботился, он созда-
вал почву для религиозного междоусобия, тем более опас-
ного, что за религиозной рознью стояла рознь националь-
ная.
После Витовта (1430) в XV и XVI вв., несмотря на
Городельский акт, Литва строго оберегала свою независи-
мость и автономию в политическом отношении. Полякам не
удавалось добиться признания реальной унии от литовс-
ко-русского общества; в Литве на поляков смотрели как
на иностранцев, старались иметь отдельного от них князя
и неохотно допускали поляков в Литву. Католичество
распространялось далеко не с той быстротой, как желали
бы поляки. За русские земли -- Волынь и Подолию -- Лит-
ва держалась крепко и не хотела уступать их Польше.
Словом, государственная уния не удавалась полякам, нес-
мотря на то что в 1501 г. литовский князь и польский
король Александр сделали решительную попытку настоять
на унии. Лучше удавалось полякам культурное влияние на
литовское общество. С городельского сейма в Литве при-
вились некоторые черты польского общественного порядка.
До 1413 г. устройство Литвы близко подходило к русско-
му:
под великим князем правили удельные, вокруг них
группировалась дружина, города имели вечевое устройс-
тво, крестьянство свободно передвигалось. С введением
польских порядков, с 1413 г., в Литве начинает образо-
вываться шляхта на манер польской, и среди нее расп-
ространяются католичество и польские нравы; города по-
лучают "Магдебургское право польских городов", кресть-
янство близится к крепостной зависимости. В Литве явля-
ются сеймы и сеймики (местные сеймы), как были они в
Польше, появляются и пожизненные должности по польскому
образцу: гетман (Hauptmann) -- начальник войска и судья
военных людей, которому были подчинены малые, или поль-
ные, гетманы; канцлер -- хранитель государственной пе-
чати, государственный секретарь; подскарбий земский --
министр финансов и надворный -- княжеский казначей. Об-
ластями управляли воеводы, во власти которых находились
все местные управители: старосты, кастеляны, державцы.
Представителями шляхты и ее сеймов были маршалки: земс-
кий (представитель шляхты всего княжества), поветовый
(областной) и дворной (представитель придворных княжес-
ких дворян). Представителями городского самоуправления
были войт и бурмистры: первый назначался королем из
дворян, вторые избирались гражданами (мещанами) из их
среды. Необходимо заметить, что рядом с городами сво-
бодными, княжескими было много городов, принадлежавших
на частном праве литовской аристократии. Таким образом,
с развитием польского строя в Литве дворянство получило
преобладающее значение; оно постепенно закрепило за со-
бой крестьянство и часть мещанства, над другой же его
частью являлось управителем.