Еще один жанр черты и признаки которого обнаруживаются в поэзии Рубцова на разных этапах его творческой эволюции, — это баллада, ставшая в ряд устойчивых, традиционных жанровых разновидностей в поэзии 50—60-х годов. Для произведений этого типа характерно непременное интенсивное внутреннее движение, конфликт, драматическое столкновение и противоборство сил, активное проявление лирического начала.
Действие в балладе развертывается стремительно, рывками, в острой смене эпизодов, сцен, "кадров". Авторы используют широкий спектр изобразительно-выразительных средств. Обычно преобладают те из них, которые отмечены романтической экспрессией, хотя "балладникам" не чуждо возвеличение обычного, однако по-особому значимого и прекрасного в своей простоте и обыденности.
При всей диалектичности взаимодействия сюжетно-повествовательного, лирического и драматического начал в балладных произведениях 50—60-х годов доминирует стихия лиризма, к примеру, у В. Луговского ("Баллада о Новом годе"), А. Межирова ("Предвоенная баллада"), в многочисленных "балладах" Е. Евтушенко, А. Вознесенского и др. В них особенно заметна повышенная функция динамичных глаголов, гипербол, антитез, лексических и интонационно-синтаксических повторов, разного рода внутренних созвучий.
В творчестве Рубцова происходит взаимодействие балладного, элегического, а также песенного жанров. На определенном этапе можно наблюдать движение от элегии к балладе, как, например, в период создания стихотворений "Видения на холме" (1962) и "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны..." (1963).
В "Видениях на холме" элементы баллады обнаруживаются в особой динамике и драматизме, реализованных в художественной структуре вплоть до звуковой организации стиха и раскрывающих в "видениях" лирического героя сложное движение времени, соотношение далекого и недавнего прошлого и современности. Относительно жанра стихотворения "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны" в критической и исследовательской литературе существуют различные мнения.
Так, одна из глав книги В. Баракова о поэзии Рубцова, целиком посвященная анализу стихотворения "Я буду скакать...", носит подзаголовок: "Элегия или песня?" Задавшись целью "выявить песенные жанрообразующие признаки в этом шедевре русской поэзии", интересно проанализировав его основные образы-символы, традиционные для русского фольклора, автор приходит к выводу "о преобладании в стихотворении Н. Рубцова песенно-элегической жанровой составляющей"
[6] [6. Бараков В. "И не от нас зависит..." Заметки и размышления о поэзии Николая Рубцова. М.; Вологда, 1995. С. 8,
12].
Думается, здесь все же недостаточно учтено жанрово-стилевое своеобразие произведения, не только вобравшего существенные тенденции творческой эволюции поэта, но и отразившего некоторые конкретные обстоятельства и общие черты развития жанра баллады в творчестве поэтов-современников. Так, в новейшей русской поэзии характерная для произведений этого типа сюжетно-повествовательная основа видоизменяется под напором лирического чувства, и сама баллада нередко приобретает лирико-философский характер.
Кроме того, исследователи уже не раз обращали внимание на "поэтический диалог" двух крупнейших лириков — Бродского и Рубцова, состоявшийся в 1962—1963 годах, а это имеет прямое отношение к определению жанровой специфики произведения, о котором идет речь
[7] [7 См.: Жигачева М.В. Эволюция жанра баллады в русской поэзии 60—80-х годов XX в. Автореф. канд. дис. М., 1993. С. 81—87; Коняев Н. Путник на краю поля. Книга о жизни, смерти и бессмертии поэта Николая Рубцова // Николай Рубцов: Вологодская трагедия. М., 1998. С. 122—123; и др.].
Дело в том, что поводом для создания стихотворения Рубцова "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны..." (1963) вполне могла послужить написанная незадолго до этого баллада Иосифа Бродского "Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам..." (1962), отчетливо соотнесенная автором с классической балладной традицией и содержащая прямые реминисценции из "Лесного царя" И.В. Гете в переводе В.А. Жуковского: "Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю, / одиноким лицом обернувшись к лесному царю..." Сама форма первого лица уже в начале стихотворения Рубцова в данном случае может восприниматься как полемическая по отношению к Бродскому:
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времен...
Герой этой своеобразной баллады-элегии, включающей элементы сюжетного повествования и пронизанной глубоким лиризмом, — условная романтическая фигура, "неведомый сын удивительных вольных племен", "таинственный всадник, неведомый отрок..." Его путь пролегает сразу в пространстве и во времени. Он скачет не только "по холмам задремавшей отчизны", "под куполом синих небес", но и "по следам миновавших времен", сравнительно недавних и — уходящих в глубокое историческое прошлое. Характерный для баллады мотив движения включает и элегическое начало, тесно связанное с обостренно личностными, трагедийно окрашенными воспоминаниями и размышлениями о сложных путях истории родины:
Россия! Как грустно!
Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, —
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
Глубоко переживая обернувшиеся трагедией для России исторические катаклизмы, которые привели к разрушению ее храмов — символов духовности, поэт испытывает бесконечную боль и печаль, тревогу и беспокойство за сохранение храма природы, таящего в себе судьбоносную для него и для родины божественную силу. Более того, поэт грустит, жалеет и тревожится об утрате сказочного и чудесного в жизни, ее вечной тайны и красоты:
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля — останься, мое божество!
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..
Эти анафорические повторы ("Что, выплыв на лодке... Что, все понимая..."), приобретающие характер настойчивых призывов-заклинаний ("Останьтесь, останьтесь... Останься..."), на пределе выразительности передают силу эмоций лирического героя. Обращает внимание обилие эпитетов и те характерные для баллады и, одновременно, для элегии оттенки смутной зыбкости и неопределенности, которыми отмечены многие из них: "задремавшей отчизны", "неведомый сын", "миновавших времен", "померкшая звездная люстра", "таинственной силы", "ночное дыханье и тайные сны", "глухое скаканье", "мелькнувшую легкую тень" и др.