Но я остановилась: вижу, что на тахте кто-то лежит, накрывшись с головой диванным покрывалом.
На раскладушке появилось теплое байковое одеяло, сшитое из двух детских. Тогда в магазинах надолго исчезли одеяла и Коля не мог их нигде купить. Выручила, как потом узнала, Мария Семеновна Астафьева.
Заметив мое замешательство, Коля опять проговорил: "Да проходи ты, не бойся. Это же не женщина!"
И тут выпростал голову и сразу встал Василий Иванович Белов.
В комнате было неуютно: грязный пол, письменный стол так и стоял поперек комнаты и завален остатками "пиршества".
- Со стола немножко убери, мы сейчас придем, - сказал мне Василий Иванович. Освободила и протерла стол, но оставила как есть воткнутую в угол стола иголку с черной ниткой.
Друзья пришли очень быстро с бутылкой красного вина /то ли вермута, то ли портвейна/. Василий Иванович поставил бутылку на стол и обратил внимание на иглу: "А это тут зачем?"
- Я не знаю. Надо у Коли спросить. Это у него такой порядок. Он не любит, когда что-то перекладывают на другое место. И всегда помнит, что где оставит.
-Да ничего он не помнит..., — серьезно сказал Василий Иванович.
- Вы это о чем? - выходит Коля из кухни со стаканами. Показала на иглу.
- Ах, это! — махнул рукой.
Василий Иванович, собираясь уходить, мельком взглянул со стороны на стол и сделал замечание, что ножка у стола, покривилась.
Коля встал в позу, развел руками в стороны: "Так ты же плотник!" Василий Иванович подошел к столу, пнул по ножке и она встала на свое место.
Вот и вся работа, которую не сумел сделать хозяин.
Мы остались вдвоем.
Коля пьет вино, но не становится болтливым и раскованным.
Мне кажется, что он прислушивается к себе, а, может, присматривается ко мне. Он знает, что я не люблю спиртные напитки. А сегодня не отказываюсь сделать несколько глотков.
Сегодня - исключение. Решено: не буду спешить домой.
Сегодня праздник-начало весны. И мое любимое время года.
Сегодня я соглашусь остаться здесь.
Но Коля словно читает мои мысли. Стал озабочен.
Он ходит по комнате, выходит на кухню, возвращается снова.
Сижу, не спрашиваю о времени /оно идет, вроде, мимо меня/, не собираюсь домой. Хотя, на улице уже стемнело.
- Да оставайся ты! - обычно перед моим уходом говорил Коля. Надеюсь жду такого предложения.
И... вдруг: "Неля, ведь уже поздно. Тебе пора домой." Я даже внутренне вздрогнула от такой неожиданности, словно в лицо плеснули холодной водой. Поспешно встаю со стула, беру плащ, стараюсь не смотреть на Колю. А он топчется рядом, разводит руками и продолжает: "Дело в том, что ко мне очень рано утром придут рабочие... Ты не можешь прийти ко мне в восемь часов?"
Говорю: "Хорошо, приду."
- Раз так. - бегу и думаю дорогой, - теперь меня и калачом не заманишь. Причем рабочие? Боится меня скомпроментировать или хочет, чтобы я сделала, уборку после ремонтных работ? Скорей всего - отговорка. Не знаю...
Не пойду.
Но рано утром меняю решение: "Нет, пожалуй, у него и вправду рабочие. А у нас простые дружеские отношения и менять их сейчас не следует. Он прав". Приходу к нему ровно в восемь. Коля уже на ногах, а рабочих нет.
- Где же твои рабочие? - спрашиваю.
— Не знаю... должны быть. Подождем.
Взяла со стола журнал, механически листаю.
Звонок, Коля открывает дверь. Входят двое мужчин, рабочие-сантехники. Поздоровались. Посмотрели на меня, сидящюю на тахте и, ни слова не говоря прошли в ванную.
- Вот видишь. Я тебя не обманул, - глазами сверкнул в мою сторону Коля.
Да, я верю ему, верю всегда. Он однажды сказал мне: "Ох, Неля, ты веришь каждому моему слову, но ведь я могу ошибиться... Да-да, могу." Он не сказал - обмануть, а сказал - ошибиться. Рубцов не может обманывать.
Когда рабочие сделали свое дело и ушли, Коля, улыбаясь, обращается ко мне: "А я стихи написал. Послушай!"
Заяц в лес бежал по лугу.
Я из лесу шел дамой,
Бедный заяц с перепугу
Так и сел передо мной!
Так и обмер бестолковый,
Но, конечно, в тот же миг
Поскакал в лесок сосновый,
Слыша мой веселый крик.
И еще, наверно, долго
С вечной дрожью в тишине
Думал где-нибудь под елкой
О себе и обо мне.
Думал, горестно вздыхая,
Что друзой-то у него
После дедушки Мазая
Не осталось никого.
Что мне оставалось сказать?
- Хоть на такое стихотворение тебя вдохновила, и то ладно. Зайца из меня сделал... Качаю головой, стараюсь улыбаться /почти сквозь слезы/. А Коля такой весь откровенно улыбчивый.
Казалось, что этот выходной день /такая редкость из-за моей занятости/ мы проведем вместе. Но Коля вдруг принимает озабоченный вид: "Мне надо сейчас к Белову"
Идем улицей. Он, как всегда, все видит: на земле и под землей. Увидел на проталинке ножницы. Совсем хорошие, светлые, а не заржавленные. Потянулся рукой, потом отдернул ее, поморщился: "А вдруг они заразные?"
Вышли из закоулка. Остановился. И, как будто, спрашивая разрешения, говорит: "Ну, я пойду..."
- Иди, раз обещал.
Про себя думаю: "Не приду я к тебе больше, не приду".
Весна брала свои права. Все ярче светило солнце. Приближался День 8 Марта. Но я уже решила не напоминать Коле о своем существовании. Нет мне и телефонных звонков ни из Союза, ни от Коли.
Вот и женский праздник. Для меня это обычный выходной день среди родных. И никаких знакомых и поздравлений.
Каково же было мое удивление, когда /уже в конце дня/ в почтовом ящике увидела цветную открытку - "Георгин".
На открытке типографским способом напечатано - Поздравляю! А текст, кроме адреса, такой:
- Старичковым. Анастасии Александровне, Неле, Жанне от Рубцова. И все.
Конечно, на душе потеплело немножко. Но и только. Где и в какой компании Коля, мне неведомо.
Пришел он на второй день праздника в обеденное время. Мы сидели за столом. К нам присоединился знакомый моей двоюродной сестры Светланы. Интересный молодой человек, военнослужащий из Кипелова. Плохо помню его имя. Кажется, Володя. Сам родом из Москвы.
Коля не вошел, а влетел в комнату, и первым долгом обратил внимание на юношу.
- А это кто? - спросил строго, требовательно, как хозяин квартиры. Знаю, что "чужих" Коля не выносит/ помним, какой скандал учинил, когда сам же привел Колю Александрова/.
- Это брат, - говорю.
- Правда, брат? - обращается он к военному.
Тому ничего не оставалось, как подтвердить мои слова.
Тогда Коля повеселел: "Эх, сейчас бы баян! Я бы сыграл "Вальс цветов"!"
К счастью его желание исполнилось: баян нашелся у соседей из четвертой квартиры, у художника В. М. Кошкина.
Коля играл воодушевленно, слегка наклонив на бок голову, прислушиваясь к звучанию. Мы замерли. Такого еще не слышали! / "Ну и Рубцов, - восторгаюсь про себя я, -У и талантище! "
После "Вальса цветов" Коля запел какой-то мне незнакомый романс /возможно - экспромт/, подыгривая на баяне. Там речь шла о какой-то невинной девице, которая вышла замуж за легкомысленного юношу, бросившего ее сразу же после свадьбы. Мне врезались в память слева:
Белое платье зря я надела,
Мне так обидно, стыдно...
Что же мне делать?
- Не мне ли он готовит такую судьбу? Усмотрел, видимо, что-то в моем порыве и теперь начинает отступать. Ну, конечно. Он же встречается с Гетой. Наверное, собирается привезти семью.
Словно в ответ на мое размышление, он отставил баян в сторону и посмотрел на меня:
- Пойдем сейчас ко мне. Мне нужно поговорить с тобой.
- А что, здесь уже нельзя?
- Здесь не то!
Оделась, пошла /хотя только что решила не появляться в его доме/, видимо, его слова действуют, как гипноз.
Всю дорогу он казался очень взвинченным, недовольным /Собой? Мной?/, повторял: "Какой я дурак! Какой я дурак!"
Потом сердито посмотрел на меня: "И ты тоже дура!"
/Осмысливаю: "Опять дурак! Дурак, что не оставил? Дура, что не послушалась, - ушла?"/
Последующий разговор подтвердил мою догадку: он не хочет жениться. Ему не нужна семья, нужно лишь то, что давало бы возможность "запеть". Он вошел в комнату, как всегда, первым, резко повернулся ко мне и выпалил:
- Я хочу, чтобы ты... Я хочу, чтобы у меня был сын. Но без меня...
- Как это без тебя? - со святой наивностью спрашиваю я.
- Ты будешь приходить ко мне...
Он немного замешкался и дальше с ударением произнес: "Иногда!"
- Я хочу, чтобы ты его воспитала!
Коля несколько раз ударял кулаком по воздуху, словно вколачивал в стол гвозди.
- А куда денешься ты? Детей воспитывают вместе... - пролепетала я.
- Нет, - резко говорит он, - только ты и одна. Я даже хотел бы, чтобы и Лену ты воспитала. Но она ведь ее не отдаст...
Этот разговор с желанием иметь сына, но без него воспитывать я поняла, как стремление сохранить свободу. Но, возможно, он видел и дальше, знал, что долго ему не жить. Но меня обидел и оттолкнул вариант "супружеских" отношений, когда явное надо делать тайным.
Расстались, как и прежде: одновременно и родными, и далекими.
На следующий день после этого разговора, когда я возвращалась с работы и по привычке повернула голову и взглянула на окошко, там, как по волшебству, вспыхнул свет.
Коля пришел! А не заглянуть ли мне к нему? Время есть. Настроение нормальное.
Решила: зайду.
Позвонила два звонка, как условились.
- Один звонок, - он сказал, - для Белова, ты будешь звонить два, а остальные, как хотят...
Коля очень быстро открыл дверь.
- Очень хорошо, что ты пришла. Я утку купил. Сварим? Говорю: "Конечно, сварим. Интересная птица. Лапы, как у лягушки". Он смеется: "Да-да, правда. Ой, я сигареты забыл купить!" Походил по комнате, поискал в разных закутках. Нашел две папиросы "Беломрра" и положил на табурет возле тахты, где присела я.
Неожиданный звонок в дверь. Два звонка. Смотрю на Колю вопросительно:
"Кто это? Вторая я? Жданный или случайный звонок?" Коля торопливо открывает дверь: "Входи, входи." Входит женщина низенького роста, круглолицая, в темном простеньком пальто, такая же темная шапочка.
Женщина бодро проходит в комнату, улыбается /словно сто лет тут жила! /.
Встаю ей навстречу. Сзади за ней идет Коля. Поднимаю на него глаза. Он понимает мой взгляд и отвечает:
- Нет, это не она… Хотя это тоже Гета.
Моему удивлению нет предела: "Так вот почему он со мной так... Он же не один! Она заменяет ему жену. Это тоже Гета. Одно имя..."
Нахожусь в смятении.
Женщина с видом превосходства садится на тахту рядом со мной. Берет с табуретки папиросу и закуривает.
- Вот тебе и хватит на вечер! Как это она так - свободно, без разрешения...
Коля видит все. Но ни слова не произносит. Вздыхает. Выходит на кухню и несет бутылку с водкой и два стакана. Разлил водку, получилось по полстакана.
-А ей?
Гостья ведет себя хозяйкой, словно не она, а я нежданно-негаданно заявилась в их домашний уют.
- Она не пьет! - отвечает Коля.
После выпивки у собутыльников началось хождение по комнате, как у птиц, выполняющих брачный танец.
Вот она решила включить настольную лампу. Взялась за штепсель. Он подлетел сбоку и начал гладить обнаженную до локтя руку.
Женщина хихикнула.
Вспыхнул голубовато-зеленый свет. В комнате стало уютнее.
Потом женщина, плавно двигаясь, заходила кругами поглядывая по сторонам. Остановилась перед известной картиной Саврасова "Грачи прилетели" и глубокомысленно произнесла:
- Я не знаю кто это нарисовал, но каждый раз, когда я смотрю, то мне вспоминаются стихи, которые учили в школе:
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят...
Потом задумывается: "Может, это он?"
- Какое же он? - не выдержала я, - Тот - художник, этот - поэт.
- Правильно, правильно она сказала, - поддерживает ее Коля, - Это все одно и тоже...
Только не добавил: поэзия!
У меня из головы не выходит ее признание "каждый раз". Значит свидания у них тянутся давно.
- Кажется, нам пора уже домой, - говорю, - Где Вы живете? Может, нам по пути?
На что Коля отвечает:
- Нет. Она не пойдет. Она останется...
- Ну, хорошо, - как всегда покорно говорю я. Выхожу на лестничную площадку. Слышу, как щелкнул запор. И вдруг, словно меня разбудили.
Возвращаюсь обратно. Нажимаю звонок. Слышу взволнованный голос Коли: "Кто?"
- Мне нужно газету, - первое, что приходит в голову, говорю я. Он открывает дверь. Его девица уже улеглась на тахту и при моем появлении села и свесила ноги.
- Какую тебе газету? Эту? - нашел свежий номер "Красного Севера".
Но я то знаю, зачем я пришла. Решила тут, сейчас же, узнать, что это за женщина которая остается на ночь.
- Кто она тебе? - спрашиваю строго. / Уверена, что за долгое время дружбы могу такое позволить. /
- Так... женщина..., - отвечает Коля.
Сказал просто и обыденно.
Он словно подхлестнул меня этим. И меня понесло, всегда молчаливую и немногословную. Я ценила Рубцова не только, как поэта, но и как человека высокой нравственной чистоты.
- Как ты можешь подбирать разную грязь! Как ты можешь пить из грязной лужи? - выговаривала я.
Он, раскрасневшийся / мое волнение передалось и ему/ начал отвечать тоже громко и дерзко:
- О какой грязи ты говоришь?! Она мне ничего плохого не сделала! Вот рубашки постирала...
/На спинке стула висели две выстиранные, но неглаженные рубашки/.
- Если хочешь знать - ты не наша!
Эти слова больно ударили меня:
— Что значит - "не наша"? То, что не хожу по рукам твоих друзей, не общая? Или я не член Союза писателей?
До сих пор я так и не знаю, что хотел он этим сказать. Для меня это осталось вечной загадкой.
Во время этой перепалки со мной Коля успевал переглядываться с женщиной. Она встала с тахты, мол, он не даст ее в обиду. Смело прошла к столу, села, как у себя дома, подперев руками щеки. Коля тоже туда присоединился. И начались переглядки, ужимки, смешки, понятные только двоим. Мое присутствие просто исключалось.
Забыли они обо мне, что ли? И я тоже подошла к столу, встала перед их "ясными очами".
Их поведение показалось мне насмешкой надо мной, потому что ни слова не говорят, бросают взгляд на меня, потом переглянутся, хихикнут.
У меня помутилось в голове:
— Это что они со мной делают? Они же откровенно смеются надо мной. Они же меня убивают... Убивают?!
И тут я заметила на столе нож. Тот самый, охотничий, которым Коля замахнулся во время спора с приятелем.
- Я лучше сама себя... Тут же, при них, чем это выносить. Протянула руку, взяла нож, раскрыла. Вижу, как они запереглядывались, уже испуганно.
Медленно поднесла нож к себе, к шее, к сонной артерии. Смешки прекратились Мои обидчики замерли. Коля даже слегка побледнел. Но опомнился первым. Осторожно, как это делала мама, отнимая у него нож, захватил мою руку и пригнул ее к столу. Потом, сохраняя видимое спокойствие, обратился ко мне:
- Пойдем выйдем со мной на кухню.
Он подошел к раковине, открыл широко кран. С шумом пошла вода. /Видимо, для того, чтобы его подружка не слышала разговора/.
- Нелик! Что же ты? /Он впервые так назвал меня. Так только отец называл меня детстве./
От этих слов мне стало легче.
- Она пришла и уйдет. Ты же свой человек. Она такой никогда не будет.
- Да, - пронеслось в голове, - "свой''. Теперь трудно в это поверить.
Для меня стало ясно: он ее оставит. И будет принимать всегда, нравится мне это или нет.
Ухожу с такой мыслью, что вот это - уже все. Что пора нашей дружбы кончилась
... Утром, после бессонной ночи, пришла на работу в положенное время. Редактора нет. Я одна в кабинете. Не могу сосредоточиться, подступают слезы. И вместо того чтобы отвлечься делами, я вновь и вновь вспоминаю прошедший вечер.
Беру лист бумаги и начинаю писать: "Девушке! Потом зачеркиваю: какая девушка! Девушки не ходят к мужчинам по ночам. Пишу снова: Женщине!"
Строчки плывут одна за другой вместе с каплями слез:
В осенний вечер,
В полной тишине,
Поставь пластинку,
Песню Сольвейг слушай,
Как боль мою,
И вспомни обо мне...
Мой голос даже время не разрушит.
Но, только, моя просьба ни к чему,
Чужое горе - для тебя веселье.
Все это ясно, видно по всему:
По блеску глаз улыбчиво-весенних.
Тебе милы любовные грешки,
А мне все вспоминается
невольно,
Как сыпала ты едкие смешки
В тот самый миг,
Когда мне было больно.
Мне долго жить природой
не дано.
Тот день придет,
Наверно, очень скоро.
Пусть добрым светом
Светится окно.
Не закрывай его
Тяжелой, темной шторой.
Стихи написались на одном дыхании. Стало немножко полегче. Как ни старалась дома разыгрывать спокойствие и безмятежность, мой надлом бы заметен.
- Ты чего сегодня такая? - спросила мама.
- Устаю очень...
- Тогда уходи ты с этой работы. Вот и Коля говорит...
Я знаю, редактор мне рассказывал, как Коля явился в редакцию и заявил:
- Не будет она у вас больше работать. Это не для нее!
Но воспоминание еще больше разволновало: "Не увижу его больше, не пойду - нему."
Только подумала так: резкий звонок в дверь и входит Коля.
Как ни в чем не бывало проходит в комнату и прямо к зеркалу на комоде. (У него дома зеркала еще не было.) Поправляет обеими руками приподнятый воротник, вглядывается в отражение в зеркале.
- А она сказала, что у меня глаза, как у больной собаки, а ведь и правда...
Он тяжело и огорченно вздыхает, продолжая смотреться в зеркало.
Подошла и заглянула через плечо и сразу отпрянула: на меня смотрели огромным сплошным черным зрачком глаза, с болью и обреченностью. Чувствую, как гулко стучит мое сердце: "Вот это уже беда!" Коля, наверное, заметил мое смятение и стал стараться заглянуть мне в глаза. Но это ему не удавалось.
Тогда он даже прикрикнул: "Да посмотри ты на меня!"
Я подняла глаза, намеренно утопив все что можно было прочесть, добавив при этом:
- Ты хочешь что-то узнать по моим глазам? Не получится. Я - человек тренированный, в больнице даже умирающие больные но моим глазам об этом не догадывались.
- Значит, я скоро умру и ты об этом, знаешь, - невесело усмехнулся Коля. "Надо же было такое сказать! Не хотела, а получилось..."
- Ничего я не знаю, - начинаю оправдываться. Но разговор уже принял трагическую нотку.
- Нет, Неля, я умру.
Поворачивается к маме всем корпусом:
- Ты пойдешь за моим гробом? Ой, я представляю, как вы все засуетитесь.
- Ты умри на моей могиле. Это уже обращение ко мне.
И взмахнув руками, взволнованно и серьезно заключил:
- История продолжается...
Взглянул на меня, видимо, заметил испуг или еще что (побледнела, может быть!); Вдруг виновато улыбнулся и уже тише, спокойнее сказал:
- Нет, Неля, ты - живи. Не слушай меня. Долго живи.
Таким напутствием, как будто простился. И я простила ему связь с женщиной. Он - поэт. Прилетела "ночная бабочка", да еще с именем жены...
Не думала я тогда, что все еще будет впереди. Что ему нужна связь с женщиной как простая физиологическая потребность.
Мне помнится из медицинских учебников, что половое чувство - одно из самых сильнейших. И противостоять такому инстинкту может только человек с очень сильной волей. А он плыл по течению. Он прожигал жизнь!
"Ночные бабочки" как нарочно летели и летели на его огонь. Но и я ему была нужна. Это я чувствовала. Ему нравилось что-нибудь поручить мне.
Пришел однажды и подает записки на 2-х листах, где на одной написано - Первое, на другом - Второе.
Первый листок не сохранился. Точное содержание забылось. Но что-то было вроде этого, написанного в другой день.
"Если есть у тебя немного денег, то займи мне три рубля.
Не знаю точно тот день, когда рассчитаюсь. Но знаю точно, что это будет. Извини, Н. Р. Пойдем."
"Второе. (Просьба, если можешь) зайти на прежний адрес (Набережная и т. д.) и дальше идти (не заходя в тот проклятый дом) в ЖКО завода "Северный коммунар взять там паспорт и военный билет насчет прописки (завтра должен я здесь прийти к управдому.) Могу написать записку в то ЖКО. Можешь ли?"
Слово "можешь ли" он округлил знаками вопроса, кроме положенного правилом еще сверху и снизу.
Выполнила поручение. Разыскала ЖКО. Это было длинное одноэтажное строение как барак.
В тесной комнате, плотно уставленной столами, сидели женщины. Все, казалось заняты одним важным делом. Не знаю, к кому обратиться, Подошла к женщине, сидящей напротив входной двери. Сказала ей о цели моего визита. Она нелюбезно оглядел меня с ног до головы и резко бросила:
- Что это? Он уж и сам не может прийти? Давно тут лежат (чуть не сказала "валяются").
Нагнулась и достала из ящика документы и с таким жестом, словно хотела их швырнуть, сунула мне в руки.
На следующий день вечером отправилась к Коле. На сердце было неспокойно.
Когда я позвонила, за дверью послышался женский шепот: "Не открывай" и его: "У нее ключ".
- А мне куда, может быть, в ванную?
Его голос: "Не знаю..."
"Что уж так перепугались? Наверное, уже другая. Та вела себя смело." И в первый раз за все время я достала из сумки ключ и вставила в скважину замка, а Коля, видимо, ждал и боялся этого.
Он крепко зажал винт запора, ключ было невозможно повернуть.
- Коля, - говорю, - если мне нельзя войти, то выйди сам и возьми свои документы.
- Я не могу, - громко кричит за дверью, — Я уезжаю.
- А как же паспорт?
- В ящике оставь!
"Ну уж нет, паспорта с собой унесу. Теперь ты сам за ним..."
На следующий день прибежал и стал отчитывать, как девчонку:
— Вот, я из-за тебя не мог уехать. У меня же паспорта не было. Говорил: оставь..
Выговорился, а мне упрекнуть его не за что.
- Если бы я не приходила в этот вечер, то ты бы без паспорта уехал!? Мой вопрос остался без ответа.
Сунув в карман паспорт и военный билет, он выпорхнул за дверь.
Время тянется утомительно медленно или, скорей всего, просто остановилось, и внутри меня словно что-то оборвалось. Прохожу мимо дома и ловлю себя на том, что не могу не остановиться и не посмотреть на его окно: Окно не светится. Значит уехал. Но куда и зачем?" Да мне-то, какое дело! - начинаю убеждать себя. - Он-то вон как со мной..."
Прошло, пожалуй, недели две. Вечерами я одна со своими мыслями. Начинаю перебирать вновь и вновь начало нашего знакомства. И так день за днем до последнего мартовского инцидента.
Он стал другим? Или "проявился", когда появились соответствующие условия?
Откуда взялась эта женщина? Рубцов не мог подобрать ее на улице. Значит кто-то привел, кто-то познакомил. Но кто? Конечно, его друзья.
Может, не подозревают, что делают медвежью услугу - пусть позабавится, несут вино, водку - пусть выпьет!
В моем присутствии такого шабаша в квартире я не видела. Бог избавил меня от этого. Правда один раз я была в шумной квартире в день выборов в местные Советы. Утром пришел Коля около 10 часов.
— Ты уже проголосовала?
- Да.
- А я еще нет!
- Пойдем вместе сходим на мой участок, а потом куда-нибудь.
Помню, что сначала мы зашли к нему за паспортом. Не задерживаясь, минут, наверное, на пять заглянул к нему Борис Непеин.
Потом пошли на избирательный участок. И Коля, проголосовав, принял решение: пойдем к Коротаеву. (Он жил недалеко в этом районе.)
В квартире было шумно. Настоящий мальчишник. Наверное, полдюжины добрых молодцев.
Колю приняли с восторгом и объятиями, не замечая меня. Что делать, если я такая незаметная! Хотела повернуться и уйти, но Коля (почувствовал, что ли) оборачивается и громко говорит:
- Неля, ты не уходи!
После этого Виктор подходит ко мне:
- Посиди тут. Мы сейчас придем.
И оставляя со мной одного из своих приятелей, вся ватага выходит из квартиры. Перед дверью Коля еще раз повторяет: "Не уходи!"
Мы сидим со "сторожем" (так я его про себя назвала) на кухне. Оба молчим. Наконец он спрашивает: "Вы с Рубцовым?"
Не знаю, что он имел в виду, задавая этот вопрос. Живу ли я с Рубцовым? Дружу ли? То, что пришла с ним, и так ясно.
И я ответила: "Да!" (А как же иначе! Просто с Рубцовым! Всегда с Рубцовым! Другого и быть не может.)
Больше мой "сторож" не задавал ни одного вопроса, а вскоре явилась шумная компания. И что тут началось! Галдят, шумят. Просят Колю почитать стихи. Он отмахивается, не хочет. И все-таки уговорили.
После очередного стаканчика Коля вдохновился и стал читать "Вечерние стих» вызывая одобрение, восхищение.
День клонился к вечеру. Виктор опомнился: "А я еще не голосовал?" Какое голосование! Он уже тяжело прилег на диван. И вскоре заснул. Плохо стоит на ногах захмелевший Коля.
В дверь позвонили: пришли с избирательного участка с урной для голосования. Кто-то из друзей нашел паспорт Коротаева. И члены комиссии разрешили опустить бюллетень за хозяина.
- Неля, я не могу тебя проводить! - сказал опьяневший Коля, - Я останусь здесь. И я ушла.
Оставляя Колю в квартире Виктора Коротаева, была уверена, что все там будет спокойно. Компания мужская, но люди интеллигентные.
О непристойном образе жизни Рубцова не хочется думать. Но меня вновь озадачило появление неожиданной круглолицей гостьи. На этот раз она шла из дома Рубцова рано утром в компании мужчин. Что там было?
Наверное, пировали всю ночь.
Уверена, что ни одна жена не разрешила бы мужу такой гулянки в своей квартире. А Рубцов - один. У него можно. Он всех принимал. Даже рад этому. Чувствовал себя хозяином: что хочу, то и делаю. (Раньше-то скитался по чужим углам.)
Никогда не забыть воскресное утро. Незадолго после того, как смотрели фильм "Фараон". В квартире появилось обновление. Коля демонстративно - при мне - уселся в кресло, взял в руку палку, как жезл. Стал постукивать об пол, гордо подняв голову и повторять: "Я - фараон, я - фараон!" Глаза его сверкали. Тогда он показался мне совсем чужим. И рубашка на нем была необычная - черная с красными искорками вразброс. Что-то трагическое было в этом. Почему он купил такую? (Или подарили?) Сам говорил, что он не любит черный цвет.
И гут же противоречиво заявил, что любит женщину в черном (подумала - жену.)
Когда смотрела на него, сидящего в кресле, почувствовала, что он отдаляется от меня.
Но, стараясь скрыть свое волнение, пошутила:
- Вот, теперь пора и гаремом обзаводиться.
В точку, наверное, попала, потому что он быстро вскочил и заговорил:
- Нет, это так. Это кресло не для меня, для гостей. Галантно-вежливо повел рукой в сторону кресла: "Садись!"
На кресло был накинут узкий лоскут узорной ткани - остаток от шторы - так, что была видна красная обивка.
Похвалив его покупку, я расправила рукой ткань, а Коля подскочил к шторе на окне взялся за нее рукой, другой погладил, посмотрел на меня. Такое счастье на лице! Как у ребенка.
Он заглядывает мне в лицо, хочет чтобы ликовала и я. Я не разделяю его восторга, тогда он начинает громко мне внушать:
— Это же лен! Понимаешь, лен!
- Да, это хорошо, красиво. - Или что-то в этом роде говорю я.
Но предчувствую, что мне в этом доме не жить. Не зная, чем еще порадовать меня в своем доме он вдруг предлагает:
- Пойдем к Астафьеву.
Пошли. День солнечный, теплый. Вербное воскресение. Навстречу нам попались две девочки с пышными букетиками вербы. Коля наклонился к ним:
- Ой, какие хорошие девочки! И с вербушками. А мне вы не подарите? Девочки охотно поделились пушистыми прутиками. И Коля, уже гордо подняв их кверху, сразу же при входе в дом Астафьевых, преподнес их Марии Семеновне.
- Можете пройти на кухню. Выпейте, если хотите. Там есть лимон. Можно и лук. Виктор Петрович его любит.
Прошли с Колей на кухню. Он налил себе полстопки водки, чуть-чуть плеснул мне.
- Ты что будешь?
- Лимой.
- А я - лук.
Выпив и закусив, Коля выходит из кухни и объявляет:
- Я ел лук, как Виктор Петрович, а она - лимон.
— Ну и хорошо, - отвечает Мария Семеновна, занятая домашними делами.
Как я заметила, она никогда не сидела, сложа руки. И сейчас что-то вяжет - шапочку или беретик. Виктор Петрович занят в кабинете. Ирина - дочь Астафьевых - играет на пианино у себя в комнате. Мы разговариваем с Марией Семеновной.
Коля идет к Ирине. Слышно, как он озорно смеется, подшучивает над ней.
Вскоре она прекращает музицирование и выходит к нам в общую комнату.
Коля не перестает озорничать. На что Ирина отмахивается: "Ну, дядя Коля!" Коля сразу посерьезнел: "Какой тебе дядя? Мы наравне." (Девушке около 20, ему - за 30.)
На громкий разговор вышел Виктор Петрович, смеется:
- Думаю, что за дядя у нас объявился? А это ты!
Виктор Петрович. Умнейший человек. Уважаю и ценю. Мне хочется его постоянно видеть и Марию Семеновну тоже. Но нельзя же часто надоедать таким добрым людям. Стараюсь сдерживать свои порывы.
Но загнанная внутрь боль поведением Коли ищет выхода. И я решаюсь пойти к Астафьевым. На этот раз одна. Без Коли.
Там, естественно, разговор пошел о нем. Рассказала Марии Семеновне, что произошло (только про нож умолчала).
Говорю, появились перемены, одеяло появилось...
- Одеяло это я ему сшила из 2-х детских.
Да, я заметила: Мария Семеновна, по мере возможности, заботилась о нем. Я увидела на подоконнике у Коли коробочку с витаминами. Почитала инструкцию. Ценное лекарство.
- Где же ты достал это?
- Это мне дала Мария Семеновна.
Коля бережно подержал коробочку в руках и поставил обратно, как сувенир.
Думаю, что принимать таблетки он не стал, потому что при лечении выпивать нельзя, да у него всегда вино вместо пищи.
Мария Семеновна мне, в свою очередь, рассказала, что Коля приходил с двумя женщинами. Сначала с одной, молчаливой и немногословной.
А представил так: "Это мать моего ребенка!"
(Я несколько раз впоследствии повторяла эту фразу про себя, поэтому хорошо запомнила.)
Тогда я подумала: "Как же так! Он не признает ее женой. Он не хочет жить вместе? Но он же дает ей свои новые адреса и она приезжает. Она была во всех домах, где он получал жилье. Сам постоянно ездит в Тотьму. Только из-за Лены?
Лену он, конечно, очень любит. Интересно получилось (это к слову): я привезла племяннице платье из командировки, из Шёксны. Показываю ему. А он даже остолбенел от удивления. Оказывается, что он сам купил точно такое же для Лены и в другом месте. А как воспринимать его стихи "В минуты музыки"? Без любви, мне кажется, такое не напишешь. Так значит я обманывалась. Она для него - ничто? Чей же союз я берегла!? Мысли наплывают, толпятся.
Мария Семеновна, между тем, рассказывает мне про другую особу. (Я поняла, что это та самая "бабочка", которую я видела.) "Смотрины устраивал! - первое, что приходит мне в голову, чтобы объяснить такой поступок. - Надеется - посоветуют: кто из них лучше. Сам не может решить. Эх, Коля, Коля..."
Очень развязно, смело вела себя вторая. Она хотела показать свою начитанность.
- У вас много книг, — отметила она. - Я недавно прочитала книгу, "Сага о Форсайтах" называется. Толстая такая...
В ее понимании "толстая" - значит особая, лучшая, ценная. И она хотела этим похвастать.
"Она, видимо, для Рубцова своя, а я - "не наша"? Не моя - это было понятно. Что же имел ввиду Рубцов?"
Мария Семеновна только плечами пожала. Что тут скажешь? У поэтов своя логика.
Тяжелый, сложный человек Рубцов. Отдохнуть бы без него, отдышаться. А я лишила себя сна и покоя, даже еды. Чувствую, что таю с каждым днем... Да и работа не в радость. Утомляеет. Для меня ли газетное дело?
Виктор Петрович работал у себя в кабинете. Мы сидим с Марией Семеновной на кухне, поэтому я не заметила, как подошел Виктор Петрович.
- Ой, Неля, как ты плохо выглядишь, - сострадательно произнес он и даже покачал головой.
- Я скоро в Москву поеду, Кольку там увижу. Может сказать ему? Сказать? - Виктор Петрович вопросительно посмотрел на меня.
У меня даже дыхание перехватило. Только кивнула. И подумала: "Вот если бы Рубцов был как Виктор Петрович. А тот - ничего, ну, ничего не видит. Измучил, вымотал..."
Не знаю, что и как говорил Астафьев обо мне в Москве Коле, только он очень скоро явился.
- Ну как ты? (Как будто никакого шума не было.)
- Да вот на уколы собираюсь. Почему-то поднялась температура. (Не знаю даже, отчего и лечилась, наверное, нервная лихорадка была.)
- Я пойду с тобой, - с готовностью отозвался Коля.
И мы пошли в ведомственную поликлинику УВД на берег реки. В здание Коля не зашел.
- Подожду тебя здесь, у входа.
Задержалась я прилично, а когда вышла, Коли поблизости не было. Посмотрела туда-сюда и пошла домой. Через полчаса пришел Коля.
— Почему без меня ушла?
— Но тебя же не было...
- Как это не было? Я никуда не уходил. Я был внизу, у реки, под обрывом, на бревне сидел.
Все эти дни, пока я выздоравливала, он обращался со мной очень заботливо. ("Господи, — отмечаю, — ведь и таким может быть Рубцов.")
Сейчас, с высоты прожитых лет, я вижу себя в состоянии сильнейшего стресса. В мозгу постоянно крутилось: "Ты - не наша!" Для писателей я никто? Но принимают же меня в семье Астафьевых! А в семье Белова? Может для той семьи я - чужая?
Набралась смелости и пошла. До этого (я уже рассказывала) была там с Рубцовым. В доме Белова были только женщины: Ольга Сергеевна, жена писателя и Анфиса Ивановна - его мама.
Первый вопрос, что мне задали:
- Как Коля?
Без особых подробностей рассказала, что у Коли появилась женщина.
Это удивило их обоих. А Оля (так я ее называю) сказала, что видела две подборки стихов в газете, даже порадовалась, что мы с Колей рядом. Потом она спросила меня: пишу ли я?
Я показала свежую мартовскую подборку в многотиражке "На боевом посту". Оля посмотрела на снимок и отметила, что мы с Рубцовым даже немного похожи.
Не знаю почему, но в минуты потрясений я продолжаю писать стихи и мне становится немного легче.
В один из таких последних отсутствий Рубцова мне позвонил из союза Саша Романов и спросил: есть ли у меня новые стихи?
У меня они были, но немного, всего тринадцать ("Чертова дюжина"). Он попросил меня прийти с ними на обсуждение.
- Но у меня же только черновики. И думаю, что для серьезного обсуждения не годятся.
- Все равно приноси.
И я пошла. Оказывается, приехал из Москвы критик Валерий Дементьев. Прочитала стихи без волнения, совершенно безразличная к своему творчеству (это же не шедевры!).
Сейчас они у меня разрознены, в общей папке. Но помню, там были "Обида". "Ястреб в городе", "Рябина", "Провожание".
В "Ястребе" описала увиденное зрелище: ястреб на крыше сарая раздирал маленькую птичку, которая еще трепыхалась. Внезапный выстрел заставил вздрогнуть. Кто-то из соседнего подъезда метким выстрелом убил ястреба.
Тогда Виктор Коротаев посмеялся: "Подумаешь — птичку съел".
Видимо, это было потом рассказано Коле. И он, появившись в городе, прибежал очень взвинченный.
- У тебя есть про ястреба? Так это же обо мне. Ты больше никому не показывай его.
(И это был тоже Рубцов!).
Я согласилась никому не показывать, но оставила в черновике, когда решила сегодня кое-что из него процититровать, то стихов на месте не оказалось. Хочешь верь в нечистую силу, хочешь - не верь. Вот так заканчивалось стихотворение:
Смотреть на это так
невыносимо!
Припомнился недавний разговор.
Где я себе пощады не просила.
Самой судьбе доверив приговор.
Стихи на обсуждении получили хорошую оценку. Мне пожелали новых успехов.
Понемногу наступает выздоровление. Все вечера Коля был со мною рядом. Уравновновешенный, спокойный. И это действовало успокаивающе. Но случилось то, что невозможно было предугадать. На 1 Мая ко мне явился неожиданный гость. Молодой человек из Молдавии. Прошло, пожалуй, около пяти лет, как мы познакомились с ним в городе Бельцы в Молдавии. Он ездил с бригадой на север в сторону Архангельска по договору (что-то связано с заготовкой леса). На обратном пути решил заглянуть в Вологду. Коля, по обыкновению, сидит на диване, листает какую-то книжку. И вдруг заходит этот красавец. -
Была настоящая немая сцена. Первым опомнился Коля.
Когда мой гость в прихожей снимал пиджак, Коля внимательно, подозрительно посмотрел на меня, потом опустил голову и тихо сказал: "А он интересный."
И тем же тоном: "Ну, я пойду". Выдало его волнение: он по ошибке чуть не надел пиджак гостя.
Виктор Гыдей, оказывается, приехал специально сделать мне предложение выйти за него замуж.
Но мне уже все на свете затмил Рубцов.
Проводила Виктора после праздника, пообещав приехать в Молдавию и там дать ответ.
На другой день пришел Коля и сразу сообщил:
- А у меня тоже гости были...
- Я знаю.
- Откуда? - удивился Коля.
И мне пришлось рассказать, что во время моих бессонниц, когда я усиленно, напряженно о чем-то думаю, закрыв глаза, я вижу происходящее событие.
- Ну и что же ты у меня видела?
- У тебя были две женщины.
Коля удивленно смотрит на меня, а я продолжаю:
— Одна женщина черная, другая — светлая. Они боролись между собой, кричали.
— И кто победил? — Коля уже с интересом слушает меня.
— Победила светлая женщина.
Тут Коля даже руками всплеснул:
— Все правильно. У меня были две женщины. Они боролись. И светлая победила.
С тех пор Коля стал присматриваться ко мне, как к загадочному существу. Скорей всего, загадкой был он, а я - следствие его импульсивности, духовного влияния. В моем присутствии Коля больше не повышал голоса. Я не видела его пьяным.
— Я уезжаю в Москву. Провожать меня не надо. Ты там у меня прибери немножко.
У меня в это время были семинарские курсы по журналистике и я решила совместить уборку и подготовку к занятиям в его квартире.
Пол до того был грязен, что пришлось применить порошок тринатрий фосфата, который как умягчитель воды при стирке белья применяли дома. Остаток порошка завернула в. обрывок газеты (пригодится еще) и припрятала за ножку дивана.
Помыла стеклянную посуду, наверное, около двух десятков от поллитровых до трехлитровых банок (приготовила к сдаче).
В комнате стало светлее. На полу появились солнечные зайчики. Не хватало только цветов. И когда, примерно в половине июня, зацвела черемуха, я поставила на письменный стол в стеклянную банку душистый букет.
Коля примчался ко мне утром радостный.
- Ой, как ты мне хорошо все сделала!
- Посуду, - говорю, - сдать не успела.
- Да ладно, сам сдам... А какой порошок ты у меня оставила?
Нашел все-таки. А я приберегла для следующего пользования. Так и объяснила ему.
- А я его выбросил!
Суеверным он был, мнительным. Все-то ему казалось, что вредят ему, что-то против него затевают.
- А фотографию мою ты взяла?
- Да, я. Но на время. Пока тебя не было... Сейчас тебе отдам.
- Она у меня была для книжки. Ну, ладно, не надо, пусть будет у тебя.
Как съездил, что нового - не говорит. А он должен уже закончить институт. Такой уж он человек, не вытянешь, что не хочет сказать. Тогда начинаю говорить я:
- Коля, ты болел. У тебя была высокая температура. Что-то простудное. И еще была драка. Не простая драка, была кровь. Тебя уводили... (Я все это видела в своем бессонном полузабытии.)
Коля опять, как в прошлый раз; внимательно посмотрел на меня.
- Да, я болел гриппом. И драка тоже была. Ну у тебя и голова!
Но не рассказал, с кем была драка. (Уже говорила о его скрытности.) Позднее, как бы между прочим, высказался: поспорил с Евтушенко.
- Он про меня сказал, что это "русопятство". Когда это было? В этом случае или в другом?
Ты какие цветы любишь? - так же неожиданно, научившись у него, спрашиваю совершенно серьезно.
Он удивленно смотрит на меня. (С чего это, мол, она о цветах?)
А я продолжаю:
- Ты любишь георгины?
Тут Коля взорвался:
- Ты что, поэзии не понимаешь? Хотя и никто здесь не понимает. Пожалуй, только Чулков и Чухин.
Вскоре Коля уехал. На этот раз на Север, а может быть и в Свердловск. Я узнала, что он побывал там у женщины, с которой два года жил его брат Алик. (Он разыскивал брата.)
Я тоже хотела его найти (уже после — в J971 году). Среди-бумажек поэта я нашла сначала адрес родственников этой женщины, потом и ее.
Это Валентина Игнатик. Она посла мне фотографию Алика и рассказала о посещении ее Колей Рубцовым.
Расстались они е Аликом не из-за ссоры, просто Алик получил известие, что у его жены плохо со зрением. И он не может оставить ее в таком состоянии.
Из писем я узнала, что Алик тоже хорошо играл на баяне и успехи в поэзии он делал раньше Коли. Был отмечен на разных литературных конкурсах. Вот опять я отвлекаюсь.
Итак, Коля в отъезде.
Приехал он серьезным, казалось, повзрослевшим. В комнате не вижу признаков пьянки. Появилась озабоченность.
На столе прислоненные к стене три иконы. Одна очень старая с расколотым краем, другая поменьше и рядом маленькая, картонная. Про первую икону он сказал: "Это кажется, очень древняя. Как ты думаешь, наверное, 16-го века? " Что я могла сказать? Конечно - не знаю.
Коля несколько раз прошелся по комнате. Чувствую, что куда-то собирается уходить. И точно, вдруг говорит: "Мне посылка пришла. Пойдем вместе сходим. Это рядом, в этом доме, внизу".
В посылке было что-то мягкое, объемное.
Вместе вернулись назад в комнату. Коля стал нетерпеливо сдирать бумажное покрытие. (Я даже толком не разглядела, откуда посылка, вроде бы с какой-то северной станции.)
Проглянула нежно-голубая ткань. Стеганое одеяло!
Коля улыбнулся своей неповторимой улыбкой — одними краешками губ и прижался к одеялу щекой.
Взрослый ребенок, да и только!
...Через несколько дней при моем появлении в его квартире, Коля быстро взял со стола запечатанный конверт и сунул его в карман.
"Опять тайное письмо?"
- Пойдем. Мне надо отправить срочно письмо.
Когда дошли до речного вокзала (шли по тротуару возле реки), он достал из кармана письмо, посмотрел на меня:
— Это не то, что ты думаешь... Это не для женщины. Хотя — тоже. Но для другой, по другому поводу. Это для художницы.
Через дорогу был почтовый ящик, и Коля посмотрел в ту сторону, потом на меня "На, отпусти в ящик сама.,." Взяла в руки конверт. Там красивым рубцовским почерком было написано: Джайне Тутунджан. Когда я опустила письмо и подошла к Коле, он
озабоченно пояснил:
— Понимаешь, книжка моя уже выходит. Все готово, а для обложки ничего нет я хотел, чтобы она...
Так мы стояли возле пристани и разговаривали, и вдруг Коля предложил:
— Давай зайдем в "Якорь".
Это ресторанчик на плаву о котором Коля "Вечерние стихи" Написал.
Я там ни разу не была, но мне не очень хотелось туда идти. Ведь там какая-то Катя!
Скрепя сердцем, пошла.
Надо же такому быть: все столы заняты. Только на одном два свободных места и тут же знакомые лица - двое военнослужащих из Кипелова. Один - знакомый моей двоюродной сестры Светланы - Юрис и второй - его друг, которого я в мартовский день представила для Коли своим двоюродным братом.
- Почему одни? - спрашивает Коля. Те пожимают плечами.
- Вы собираетесь жениться? - И тут же добавляет. - Надо жениться! Только выбирайте молодых!
- Да мы знаем, - оба, почти в один голос, oотвечают неожиданные собеседники. Дальше разговор не клеился. И молодые люди вскоре ушли. И тут Коля начал устраивать представление.
Встал, вынул из вазочки на столе крохотный букетик полевых цветов (гравилата) и, поддерживая его на вытянутой руке, торжественно направился к двум сдвинутым столикам, где сидела целая компания.
Он с поклоном вручил цветы молодой полной женщине со светлыми волосами и довольный, улыбающийся, вернулся обратно.
- Коля, кто это? - излишне любопытно спрашиваю я.
- Это она.
- Катя?
- Да. Она сегодня не работает. Отдыхает со своими друзьями.
И, убеждая меня, продолжает: "Имеет же она право и отдохнуть!"
На этом представление не окончилось. Он вернулся за стол, но продолжал, не сводя глаз с "намеченного объекта", говорить любезности (но не пошлости), потом стал читать "Улетели листья с тополей" - громко, с жестами, так, что сидящие в зале посетители стали поглядывать на наш столик.
Тогда я, испугавшись возможных неприятностей, стала шёпотом уговаривать Колю быть спокойнее или уйти совсем. В ответ он вытащил бумажную салфетку из стаканчика, что-то написал и подсунул мне.
Читаю: "Не обращай внимания." Мне ничего не оставалось, как написать (подыгрывая ему): "Слушаюсь!"
Колин спектакль продолжался. Он опять встал и пошел к столику Кати. Спутники ее смотрели на Колю не одобрительно. А он пытается взять руки женщины в свои, пытается заигрывать. Женщина отшучивается, улыбается.
Коля опять возвращается на свое место. И только теперь, словно впервые меня увидев, обращается ко мне, как к своему приятелю:
- У нас ничего нет? (Бутылку "кадуйского вина" они выпили на троих).
Смотрю на него (не очень пьян), как себя дальше поведет? (У меня трешник в плаще, в кармане). Коля уже требовательно: "Почему молчишь?" Признаюсь, что есть три рубля, но предупреждали в раздевалке, что выдадут одежду только при выходе.
Коля и тут нашелся: "А мне дадут! Пойдем вместе."
И действительно, пожилая гардеробщица в ответ на его просьбу только улыбнулась. Позволила взять деньги и пожелала хорошего отдыха.
- Ну и чудеса! - думаю. - Гипноз у него что ли?!
Коля взял еще бутылку "кадуйского". Пил без закуски, как пьют напиток. Спектакль больше не разыгрывал. (Наигрался?) Пожалуй, да.
Домой я его не провожала. Он довольно крепко стоял на ногах. И пошел один.
...Это по своему разное, отношение поэта Рубцова к женщине мне пришлось наблюдать и в дальнейшем.
Приехала ко мне Марина, родственница из Тотьмы. Она только что закончила десятилетку и решила поступить в институт.
Коля, как только ее увидел, сразу включился в игру.
Вначале был вопрос прямо с порога: "Кто это?" Потом со словами - "Я сейчас" - быстро ушел.
Возвратился минут через 10 - 15 и несет, как яблоко, на ладони красный помидор. (В то время это было дорогостоящее лакомство - 8 или 10 рублей килограмм).
Девушка отдыхала на "рубцовском" диване. Он подошел, встал перед ней на колени, театрально протянул румяный плод и произнес:
- Выходи за меня замуж!
Смотрю на эту сцену и не могу понять: или это обычная его шутка, или на этот раз говорит всерьез?
Может, это идеальный женский тип, который нравился Рубцову?
Полненькая, счастливая своей молодостью, с трогательными веснушками на круглом личике, девушка улыбкой отозвалась на рыцарское к ней внимание.
Видела еще раз Рубцова, преклонившего колени перед женой Германа Александрова в его квартире.
Германа дома не было. Его жена Светлана встретила нас довольно приветливо.
Я удивилась жизнерадостности этой женщины. Это была не квартира, а какое-то убогое жилище: дощатый сарай, совершенно не приспособленный для жилья.
Светлана отошла на минуту от своих кастрюлек, тарелочек, присела к нам, чтобы поддержать разговор.
Тут Коля встает перед ней на колени, ловит руки и опускает лицо в ее ладони.
Светлана посмотрела на меня, усмехнулась, сделала едва уловимое движение губами над его головой. Это должно было означать, что она замужняя женщина и не принимает всерьез рубцовского ухаживания.
Мягко отодвинув Колю со словами - "Я сейчас помидорчиков приготовлю с укропчиком, как Герман любит", - она отошла к столу.
Восхищался Коля и мудростью, тактом, терпением, сердечностью Марии, жены Николая Шишова, где тоже нам приходилось бывать часто.
— Ты будь такой, как она! - кивает он в ее сторону головой.
Я тоже в тайне восхищаюсь терпением, тихим добрым свечением этой женщины даже тогда, когда в доме был настоящий там-тарарам. (Откровенно скажу, что попойки мне были не по душе).
Однажды зашла в квартиру Шишова и увидела лежащего на сдвинутых стульях отяжелевшего Колю.
Мне сразу вспомнились его строчки: "Дышу натруженно, как помпа..."
Видно было, что у него осталось сил только на то, чтобы открыть глава. Тяжело приподнимая веки, он обжег меня горящим взглядом И сказал громко тоном приказа: "Ты - останься!"
Поняла, что предстоит продолжение пирушки, что, видимо, его друзья-поэты ушли за очередной порцией спиртного. Но такое не для меня, и я не послушалась - ушла.
Особое отношение было у Коли к Марии Семеновне Астафьевой. Мне кажется, что у него было к ней теплое сыновье чувство.
Когда я сказала, что мне очень нравится Мария Семеновна, он согласно закивал головой и сказал: "Мне тоже."
Внимательно посмотрел на меня и дополнил: "И ты будь такой, как она. Ты учись у нее.''
...В моем доме по-прежнему с приходом Коли появлялся и Юрий Рыболовов. Летнее время у него было отпускное и он приезжал в Вологду из Ивановской области, где было постоянное место жительства. Поскольку у Коли появилось свое жилье, то не меньшее время Юрий проводил и даже жил у него. Мне запомнился день, когда в обеденное время и Колю, и ивановского гостя нечем было накормить. Я сварила картошку в мундире и принесла на стол горячей, разваристой. (Вспомнила, как было у бабушки в деревне. Правда, там была еще редька с квасом. Ну, а у меня - капуста квашеная.) Была бутылка столового белого (дешевого - рублевого) вина. Коля внимательно посмотрел на стол и, усмехаясь, сказал:
— Картошка - для Юры, вино — для меня. А Юрий совершенно серьезно сказал:
— Да, я картошку люблю. И капусту люблю.
- А я люблю вино! - улыбаясь, то ли в шутку, то ли всерьез высказался Коля. Как я уже рассказывала, в нашей квартире продолжал жить и спать на "рубцовском" диване родственник Виктор Иванов.
Коля уже не оговаривал его, что, мол, "мой диван" занял, а старался разговаривать, как умудренный опытом советчик. Главное, что он посоветовал — это, чтобы не думал вступать в партию.
- Это все лишнее, все ненужное. Со временем оно уйдет, а народ останется. Виктор согласно кивал головой: "Знаю, знаю..."
Однажды, когда Коля пришел ко мне в квартиру с поэтом Борисом Чулковым, Виктор смутившись, выскочил из комнаты. Это не осталось для Коли незамеченным: "Чего это он?" Причина была в том, что у Виктора не был сдан зачет по немецкому языку. (Чулков в то время преподавал в Политехническом институте.)
- Ах, это! - Коля даже рассмеялся. И стал умолять Бориса поставить ему зачет: " Ну, что тебе стоит сделать доброе дело!" Долго умолял, пока не добился своего. Борис сдался:
- Ну, ладно! Пусть зачетку несет,
И Коля стал таким радостным, таким светящимся, словно ему подарили что-то очень ценное.
(Мне осталось только диву дивиться. И это тот же самый Рубцов!)
...Через несколько дней, как я опустила в почтовый ящик письмо для художницы Джанны Тутунджан и мы провели вечер в ресторане "Якорь", Коля прибежал ко мне очень взволнованный.
Пришел ответ от художницы, что она не сможет выполнить его просьбу - оформить обложку новой книги под названием "Душа хранит".
- Она ничего не имеет против меня, - поясняет мне Коля. - Она просто не сможет это мне сделать. У нее очень много работы. Я теперь не знаю, что мне делать. Рукопись уже подписана к печати, а обложка не готова.
Тогда я предложила:
- Давай сходим к Нине Витальевне Железняк. Она очень добрая женщина, неплохо оформляет книги Владимира Степановича Железняка. Может согласится...
Решили не откладывать на завтра, хотя на улице шел проливной дождь. Я взяла с собой сиреневый саржевый зонтик. И мы вдвоем, тесно прижавшись ДРУГ к другу, быстрым шагом направились к мосту 800-летия Вологды.
Помню, что на подходе к дому, был очень грязный двор. Мы ступали по дощечкам, кирпичикам. И Коля произнес:
Какую слякоть сделал дождь,
Какая скверная погода,
А со стены смеется вождь
Всего советского народа.
Я тогда подумала: "Слякоть - ладно, а при чем здесь вождь?"
Железняки приняли нас очень приветливо. После разговора о цели нашего визита, Коля на предложенный стул уселся по особенному, оседлав его, а руки положил на спинку.
Владимир Степанович сразу увлек Колю своим разговором об искусстве. И Коля, словно забыв зачем пришел, с искренним вниманием стал слушать собеседника. Тут Нина Витальевна, несколько раз посмотрев на него, взяла бумагу и начала рисовать.
Пока шел разговор, портрет Рубцова был уже готов. Бумажный листок, согнутый вдвое оказался мал для колиных широких плеч, и поэтому часть рисунка оказалась на Развороте. Не знаю, сохранился или нет этот рисунок.
В этот вечер у Железняков мы так и не смогли переждать дождь, хотя просидели довольно долго. Обратно отправились под таким же дождем с надеждой, что рисунок будет удачным. Вместе мы пришли к моему дому. Но войти Коля отказался, и я оставила ему зонт.
Через несколько дней объяснил растерянный Коля, что художников для выполнения работ выбирают они сами. Он так и сказал: "Они сами''.
Кто это "они", я не расспрашивала. Видимо, те, кто издает.
А эскизы у Нины Витальевны уже были сделаны, они так и остались эскизами, как память о посещении поэтом.
В конце июля или начале августа меня с работы отпустили пораньше, около 3-х часов, так как в кабинете начался ремонт (побелка, покраска), и я решила заглянуть к Коле. (Всегда, как ни странно, я появлялась в тот момент, когда этого не надо было делать.)
Коля открыл дверь и не как обычно весело, а озабоченно и негромко сказал: "Проходи", и сам ушел на кухню.
Не успела я сделать и одного шага в комнату из прихожей, как в дверях мне навстречу появилась высокая, дородная женщина. Она заняла собой весь дверной проем.
В ее облике не было ничего устрашающего, но у меня почему-то сразу мелькнула мысль: "Вот уж с этой-то мне не справиться."
Женщина, не ответив на мое - "Здравствуйте!" - прошла на кухню.
Я прошла в комнату, присела с краешку на тахту.
Из кухни в комнату, не глядя на меня, вошел Коля, взволнованно заходив по комнате, словно что-то ищет. Я почувствовала, что виновата своим присутствием. Мгновенно, но приняла решение больше не заходить сюда и протянула ему ключ от квартиры со словами:
- Не собираюсь никогда тебе мешать!
Он взял протянутый ему ключ и положил на подоконник. И, по-прежнему не поднимая на меня глаз, ушел на кухню.
И тут я опомнилась: "Что же это я делаю! Он доверил мне ключ, а я своими руками (он же не отбирает) отдала, отказалась от него". Встала, подошла к окну, взяла ключ и снова положила себе в карман.
Мне было слышно, как они на кухне о чем-то негромко разговаривали. Потом (уже громко) я услышала фразу:
- Я "Плиску" в магазине видела.
А Коля тоже громко, резко:
- Что же ты ее не купила?
"Да они уже на "ты", видимо, старые знакомые", - подумала я, как пришибленная, продолжая сидеть одна в комнате. Мою задумчивость прервал голос Коли из кухни: "Будешь чай?" "Не знаю..." - машинально ответила я, как будто кто-то спросил: "Ну, и что ты теперь будешь делать?"