«Говорят, красивый Кадников –
Поехали туда!»
Песни девичьи расплескивал
Автобус поутру
За полями, перелесками
На молодом ветру.
Все привычное, усталое,
Мешавшее нам,
За автобусом оставлено
По разным сторонам!
Я в глаза твои заглядывал –
Своих не отводя.
И когда тебя разгадывал,
Разгадывал себя. .
По дороге по укатанной
Легко из-под горы
Мы влетели в город Кадников,
В зеленые шатры.
Ты смеялась очень молодо,
Споткнувшись второпях,
И шатались мы по городу,
Где яблоки в садах.
Ах, в Кадникове яблоки!
Попробуешь раз –
Как будто озябнешь,
Прищуришь глаз.
В холодных росинках
Яблок любой,
С горчинкой, с кислинкой,
Как наша любовь.
Мы малиной сластили
Яблоки там.
Малина ливнем красным
Стучала по кустам.
И мы в зеленой заводи,
Где славно отдыхать,
Бродили, взявшись за руки,
Счастливые опять.
И мы решили загодя:
Чуть что – скорей туда,
Где в яблоках и ягодах
Такие города!
ТЕТЕРЕВ
Он только это запомнил:
Споткнулся о что-то с разбега,
Не зная, что это ладони,
Ладони доброго человека.
И только тогда поверил,
Что с ним случилось неладно,
Когда озябшие перья
Кто-то тепло разгладил.
Он так и замер от страха
И сунулся в кипень снега,
Не зная, что это рубаха,
Рубаха доброго человека.
Звенели по насту лыжи,
Визжали на поворотах,
И он над собою слышал:
Ругал человек кого-то.
И вот, озаренный светом,
Он ринулся в тень неловко,
Не зная, что печка это,
А не старая елка.
Ему человек в охапке
Наваливал веток к ночи,
Где много влажных и сладких,
Пахнущих лесом почек.
А вскоре ранью белесой,
Когда на озера окон
Заря потекла из леса
Подснежным клюквенным соком,
Он крылья раскинул натужно,
Почуяв снова здоровье,
И красными полукружьями
Затрепетали надбровья.
И вот поплыла из окошка,
Пугая старух суеверных,
Тоскливая песня Терешки
Над всею сонной деревней.
Он вспомнил рассвет, и ельник,
И отклик, ему понятный,
И то, как черкал соперник
Крыльями снег примятый.
И все, что было когда-то,
Вновь волновало душу...
А человек на кровати
Сидел одиноко и слушал.
СЕНОВАЛ
От века своего отстал –
И в позабытости покойся...
Давно дряхлеет сеновал,
Отжатый ельником с покоса.
Он в землю врос, как бы усох,
И стали темными тесины.
По ним плывет, сверкает мох,
Как будто пена с губ лосиных.
А перед входом, краснобров,
Куст иван-чая жарко кружит,
Как будто кто сюда забрел,
Развел костер и ладит ужин.
И в самом деле кто-нибудь –
Или грибник, или охотник –
Заночевать иль отдохнуть
Сюда, случается, заходит.
Шумит вершинник в тишине,
И шебаршат кусты под крышей,
И бревна тяжкие в стене
Печальный шум и шорох слышат.
Заметы тайные на них
Живут в зарубках и в затесах
О краснозорных, огневых
И сарафанных сенокосах.
Лишь только ты прочесть сумей
Немало помнят эти стены:
Разгул страды, и храп коней,
И хмель бушующего сена,
И в тканом пологе, в ночи,
Когда звезда у изголовья,
Любви стеснительный зачин
И праздник смуглого здоровья.
А утром чуть стыдливый взгляд,
И два следа плывущих вместе,
И две косы наперехват,
И в каждой вковано по песне...
Уже все это позади,
Но ты, коль выпадет дорога,
Сюда зайди и посиди,
Но ничего зазря не трогай.
Виктор Коротаев
* * *
Была неспокойная ночь.
Вдали пароходы кричали.
И ветер не мог превозмочь
Своей предосенней печали.
Над берегом билась ветла,
И в небе, Прогнутом,
как парус,
Упруго гудевшая мгла
Слабела
И вновь напрягалась.
И чье-то визжало весло,
А там,
за глухим перевалом,
Сверкало, и воздух трясло,
И молнии в землю вбивало.
По хвое порывистый вал
Катил тяжело и тревожно.
А сын мой,
Как праведник,
спал –
Как в детстве лишь только возможно.
Заснуть бы и мне под сосной,
Надеясь на высшую милость.
Но все, что творилось с землей,
Уже и с душою творилось...
* * *
Матери рожают не солдат,
Матери рожают хлеборобов,
Докторов,
врачующих хворобы,
Скрипачей,
что так светло грустят.
Путь ребят осмыслен и велик.
Но однажды
От смычков и книг
Забирают их военкоматы.
Вот и получаются – солдаты.
Привыкают мальчики к стрельбе,
Роют землю,
Мерзнут у орудий,
Зная, что солдаты –
это люди,
Не принадлежащие себе.
Но шинель не навек тяжела,
Парни к пирогам и чайным блюдцам
Нет воины –
когда-нибудь вернутся,
Только бы судьба не подвела.
Матери ж,
надеясь, что сынки
Вырвутся под праздник ненадолго,
Чинят их рубашки и футболки
И опять утюжат пиджаки.
Спят.
И снова ждут своих ребят.
Страшно не дождаться им однажды.
Потому,
любви и мира жаждая,
Матери
Рожают
Не солдат.
ДЕРЕВЬЯ
Отношусь к суеверьям с большим недоверьем,
Но опять слышу я
сквозь густой листопад:
Будто души загубленных мною деревьев
Под окошком моим, негодуя, скорбят.
На дорогах,
где грязью за волоком волок,
Чтоб трехтонку продвинуть на лишний увал,
Я по локоть
откручивал руки у елок
И по талии
с хрустом березы ломал.
В сотый раз уморясь на проселках осенних,
Я старался не думать про совесть мою,
И рябине вонзал я топор под колени,
А потом сапогами вминал в колею.
Как молилась осинушка в страхе великом!
Но без лишней тащил я ее суетни,
И она
запрокинутым теплым затылком
Колотилась, обмякнув, о кочки и пни.
Я чернел.
Но деревья поникшие – снова
Я валил,
хоть и знал, что под небом глухим
Всем, что в душах у нас и осталось святого,
Мы обязаны в первую очередь
им.
ПАМЯТЬ СЕРДЦА
Занимался над лесом восход,
Просыпалась
Черничная завязь,
И так низко летел
Самолет,
Что деревья под ним
Расступались.
Пусть, развесив серебряный дым,
Унеслась
Косокрылая птица –
Перепугана
Ревом таким,
Торопилась черника
Развиться.
Торопились раскрыться
Цветы,
Несмотря
На давление елок,
И на юной березе
Листы
Понимали,
Что век их
Недолог.
Понимал эту данность
И я,
Вспоминал
Разнотравие детства –
И на каждый
Цветок бытия
Торопился – скорей! – наглядеться.
Василий Белов
ЛАД
(Фрагменты)
Лето
Так уж устроен мир: если вспахал, то надо и сеять, а коль посеяно, то и взойдет. А что взойдет, то и вырастет, и даст плод, и, хочешь не хочешь, ты будешь делать то, что предназначено провидением. Да почему хочешь не хочешь? Даже ленивому приятно пахать и сеять, приятно видеть, как из ничего является сила и жизнь. Великая тайна рождения и увядания ежегодно сопутствует крестьянину с весны и до осени. Тяжесть труда – если ты силен и не болен – тоже приятна, она просто не существует. Да и сам труд отдельно как бы не существует, он не заметен в быту, жизнь едина. И труд, и отдых, и будни, и праздники так закономерны и так не могут друг без друга, так естественны в своей очередности, что тяжесть крестьянского труда скрадывалась. К тому же люди умели беречь себя.
В народе всегда с усмешкой, а иногда с сочувствием, переходящим в жалость, относились к лентяям. Но тех, кто не жалел в труде себя и своих близких, тоже высмеивали, считая их несчастными. Не дай Бог надорваться в лесу или на пашне! Сам будешь маяться и семью пустишь по миру. (Интересно, что надорванный человек всю жизнь потом маялся еще и совестью: дескать, недоглядел, оплошал.)
Если ребенок надорвется, он плохо будет расти. Женщина надорвется – не будет рожать. Поэтому надсады боялись словно пожара. Особенно оберегали детей, старики же сами были опытны.
Тяжесть труда наращивалась постепенно, с годами.
Излишне горячих в работе подростков, выхвалявшихся перед сверстниками, осаживали, не давали разгону. Излишне ленивых поощряли многими способами. Труд из осознанной необходимости быстро превращался в нечто приятное и естественное, поэтому незамечаемое.
Тяжесть его скрашивалась еще и разнообразием, быстрой сменой домашних и полевых дел. Чего-чего, а уж монотонности в этом труде не было. Сегодня устали ноги, завтра ноги отдыхают, а устают руки, если говорить грубо. Ничего не было одинаковым, несмотря на традицию и видимое однообразие. Пахари останавливали работу, чтобы покормить коней, косари прерывали косьбу, чтобы наломать веников или надрать корья.
Лето – вершина года, пора трудового взлета. «Придет осень, за все спросит», – говорят летом. Белые северные ночи удваивают в июне световой день, зелень растет стремительно и в поле, и в огороде. Если тысячи крестьянских дел как бы сменяются по силе нагрузки и по сути, то в главных из них устает все: и руки, и ноги, и каждая жилка. (Конечно же, это прежде всего работа с лесом, пахота и сенокос.)
<...>
Летом в природе все очень быстро меняется. Не успели посеять и едва объявились всходы, а сорняки тут как тут. Надо полоть. Тут уж и ребятишкам бабки дают по корзине и сами встают на полосу. Хорошо, если земля еще не затвердела и молочай, хвощ и прочие паразиты выдергиваются с корнем. В эту же пору надо быстро восстановить изгороди около грядок и загородить осек – лесную изгородь, образующую прогон, и две-три лесные поскотины. Скот летом всегда пасли на лесных естественных пастбищах, в поля выгоняли только глубокой осенью.
<...>
Жнитво не меньше, чем сенокос, волнующая пора. Хлеб – венец всех устремлений – уже ощущается реально, весомо, а не в мыслях только. Даже небольшая горсть срезанных серпом ржаных стеблей – это добрый урезок хлеба, а в снопу-то сколько таких урезков?
Зажинок – один из великого множества трудовых ритуалов – был особо приятен, отраден и свят. Самолучшая жница в семье брала серп и срезала первые горсти.
Высокий – в человеческий рост – толстущий сноп олицетворял изобилие.
Косили озимый хлеб на Севере мало и редко. Рожь, сжатая серпом, не теряла в поле ни одного колоска, ни мышам, ни птицам на полосе нечего было делать. Девять снопов колосьями вверх прислонялись друг к другу, образуя некий шалаш, называемый суслоном. Сверху, как шапку, надевали десятый сноп. Детям всегда почему-то хотелось залезть под этот теплый соломенно-хлебный кров. Каждый добрый суслон кормил три-четыре недели семью средней величины, из него получалось до пуда, а то и более, зерна. Рожь дозревала несколько дней в суслонах, как говорят, выстаивалась, затем ее развозили по гумнам.
Сложить снопы на повозку мог отнюдь не каждый. Надо знать, как «стоять на возу», ведь сухие снопы скользят, и стоит выползти одному-двум, как расползается весь увязанный воз. Вначале набивают снопами кузов повозки вдоль до краев, потом кладут их рядами поперек, внутрь колосьями. Ряд слева да ряд справа, а в середину опять вдоль несколько штук, чтобы она не проваливалась. Кверху ряды слегка суживаются, а самый верхний, совсем узкий, клали в разгонку. Весь воз стягивали после этого зажимом – еловой слегой.
<...>
Снопы ровно складывались в засеки гумна, и они лежали там до молотьбы. Если старой семенной ржи на посев озими не было, молотили на семена сразу и сеяли свежим зерном. (Посеять надо было обязательно в августе, во время трехдневного лёта крылатых муравьев.) Хлеб в гумне, под крышей, – считай, что урожай убран, спасен. Это великая радость и счастье для всей семьи. Вырастить да в гумно убрать, а обмолотить-то уж всяк сумеет...
Лето и плотницкая пора: рубить угол под дождем или на морозе не все равно. Недоделанные срубы стояли иногда по нескольку лет, стояли как укор или напоминание.
Трудная пора летняя, что говорить, но много было и праздников. Успевали не только работать, но и пиво варить, и ходить по гостям. Кто не успевал, над тем посмеивались.
ПАСТУХИ
<...> В том, что в пастухи подряжали иногда людей неполноценных, таился великий смысл: мир как бы заботился об убогих, предоставляя работу по их возможностям. Щадя самолюбие, деревня негласно брала таких людей на свое содержание; человек кормился своим трудом, а не ради Христова имени. У пастуха имелось и свое самолюбие, и свое мастерство. Настоящий пастух знал по имени каждую корову и все ее причуды. Потому что коровы были все разные, отличались то добродушием, то коварством и хитростью. Одна имела способность уводить стадо невесть куда, другая была мастерица проламывать изгороди и даже открывать отвода. Третья отличалась неисправимой ленью и то и дело отставала от стада. Таких частенько всем миром искали в лесу.
Опытный пастух, пасущий скот ежегодно и, так сказать, по призванию, а не из-за нужды, всегда дорожил молвой и своим званием, обладал достаточно высоким профессиональным достоинством. Ему иногда требовалась и незаурядная смелость. Волк и медведь не были редкостью в лесных поскотинах.
Вообще же у пастуха и медведя складывались вполне законченные, но таинственные отношения. Понимая друг друга, они как бы заключали между собою договор и стремились соблюдать его условия. Так по крайней мере считал пастух.
<...> Андрей Вячеславович, по прозвищу Славенок, постоянный пастух колхозного стада, рассказывал про медведя так:
– Он, понимаешь, лежит, не сказывается, а я-то знаю, что он тут. И говорю: «Иди! Уходи, уходи, нечего тут нюхать. Коровы спят, и ты иди спать!» Чую, сучки запотрескивали. Пошел. Видно, пробудилася совесть-то...
Далеко не у всех медведей имелась совесть. Нередко зверь выезжал из чащи верхом на ревущей, полузадранной корове, и пастух с одним батогом, ругаясь, иногда плача, смело бросался на «кровопивца». Обычно зверь этот считался не «своим», а пришедшим в поскотину откуда-то со стороны, или же был обижен людьми раньше.
Коровы частенько телились прямо в лесу. И нередко их искали по нескольку дней. Тогда пастух чувствовал себя виноватым.
Пастух первым в деревне поднимается на ноги, идет по улице, играя в рожок или барабаня в барабанку: это всеобщая побудка. Хочешь не хочешь – вставай, выгоняй скотину. Павлик – пастух в деревне Тимонихе – имел большую, метра на полтора длиной, трубу, сделанную из дерева и бересты. Он играл на этой трубе незатейливую мелодию, да так громко, что многие ворчали.
Вся жизнь пастуха на природе, поэтому он был еще и опытным лесовиком, хорошо чувствовал перемену погоды, знал множество примет, умел драть корье, бересту, плести из них лапти и другие изделия. Питался и ночевал пастух у всех по очереди. Если в деревне тридцать домов, то за месяц он побывает в каждой крестьянской семье. И конечно же, узнавал не только то, что сегодня варили в том или другом доме. Он знал все. Скотина тоже была в его руках, и неудивительно, что пастуха побаивались, уважали, а иногда и баловали недорогими подарками.
Рожок или дудка веками печально звенели в русском лесу сквозь его отрешенно-широкий шум. Коровы знали несколько музыкальных колен. Они выполняли такие музыкальные команды:
1. Выходи из дворов.
2. В прогон! В прогон!
3. Делай, что хочешь.
4. Опасно, беги!
5. Общий сбор в одном месте.
6. Домой! –
и другие команды.
Две сухие, плотные, как кость, вересовые палочки да чувство ритма – и старательный подпасок быстро выучивался пускать по лесу такую звонкую, такую замысловатую дробь, что жующие жвачку коровы почтительно взмахивали ушами. Люди на близком покосе разгибали спины и восхищенно прислушивались.
Звери и впрямь побаивались этого звонкого ритмичного стука. У пастуха, кроме малой, которую он всегда держал при себе, в разных концах поскотины имелись еще и большие барабанки. Они висели постоянно в определенных местах, каждый идущий мимо считал своим долгом побарабанить. Особенно любили это занятие дети, путешествующие за грибами, ягодами, или на покос, или драть корье вместе со взрослыми.
Позднее в лесу начали весить какие-либо железные штуки, например отвалы от плуга. В деревне с помощью такого же «колокола» бригадир сзывал людей на работу.
Современные пастухи пасут скот на лошадях, нередко с транзистором на плече. И уже не в лесу, а в полях. Коровы с удовольствием слушают квакающие саксофонные всхлипы.
КЛЕТЬ
Строили в старину довольно быстро, примером тому та же церковь Спаса-обыденного в Вологде, построенная и освященная за один день. За год-, полтора после частых пожаров отстраивались целые большие деревни. Лесу мужики не жалели. Спали досыта только зимой, а топоры точили чаще, чем парились в бане.
Характерная особенность северного деревянного зодчества в том, что любое строение (храм, дом, гумно, баня, амбар) можно разобрать по частям, а значит, и перевозить с места на место, и заменять поврежденное или сгнившее бревно. Некоторые современные дома перестраивались по три-четыре раза, и можно без преувеличения сказать, что они сохранили в себе детали, сделанные еще при Иване Грозном. Тонкослойные, косые, смоляные бревна, если они под крышей и проветриваются, служат практически вечно, тогда как плохие бревна дрябнут уже через пять-шесть лет. Следовательно, качество леса очень ценилось при строительстве.
Известно, что срубленное дерево не может соседствовать с землей, оно сразу же начинает гнить. Материальной силой, сопрягающей строение и землю, служил камень, иногда смоляные и обожженные комли толстых деревьев, почти не поддающиеся гниению.
Если положить на четыре вкопанных в землю камня два бревна, а в их концы врубить еще два, получится квадрат, который назывался закладом сруба. Чтобы углы были прямыми, замеряли диагональное расстояние между сытями противоположных углов, оно должно быть одинаковым. Клеть вырастала ряд за рядом. Снизу у каждого последующего бревна выбиралась топором лоткообразная выемка, повторяющая конфигурацию верхней части нижнего бревна. Для этого верхнее бревно причерчивали специальной чертой. Двое хороших плотников за день вырубали пять-шесть рядов, что равнялось половине среднего сруба
Бревна накатывались на стену по слегам с помощью веревок.
Простейшая рубленая клеть – это лесной сарай или сеновня, не имеющие ни пола, ни потолка. Бревна в них не причерчивались, чтобы в щели проникал ветер и продувал сено. Такую клеть рубили напрямую, сруб не перекатывали, тогда как у сруба, предназначенного для сохранения тепла, бревна размечали цифрами, затем раскатывали и уже после этого собирали на мху. «Сколько гостей, столько и постель», – говорится в загадке. Моховая прокладка укладывалась на всю длину двух очередных противоположных бревен и зажималась двумя последующими При ветре нельзя было собирать сруб, так как моховую прокладку сдувало с бревен. Осевший, устоявшийся сруб становился намного ниже, поскольку мох спрессовывался. «Не клин бы да не мох – и плотник бы сдох», – утверждает пословица.
1979-1981
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Не сучи ногами, головой не верти! Вишь, опеть глаза вытаращил, весь в отца. Тому-то дураку хоть трава не расти, воротами хлоп да уехал. А и матка не лучше, только и дома что ночевать. Ишь, ишь, глаза-ти забегали, ишь! Вот я тебя, голозадого! Ох и наколочу! Ох и наколочу!
У котика у кота
Была мачеха лиха/
Колотила кота
Поперек живота
Со кручинушки кот
Да на печку пошел,
Кот на печку пошел,
Трои лапти сплел
Себе и жене,
Малым детонькам
Не усни у меня! Ох, сотоненок, вроде опять напруденил. Другой раз на дню – где и копится? Обсушу, а больше не буду, пеленок на тебя, сотоненка, не напасти. Только перепеленешь, он уж оммочил, нет чтобы под конец. Эк тебя проняло-то! Ну, экой потоп, прости Господи. Пореви у меня, пореви-ко.
По миру кот ходит,
Кошели волочит,
А у нашего у Витюшки
Матушка добра,
Матушка добра,
Вите титечки дала.
Дитятко, покушай
Да спи, золотой
Малое мое,
Крохотанненькое.
Ой, люлю, ой, люлю,
Умоленноеё...
Господи, Царица Небесная, матушка, все утро выревел! Рученьки, ирод, повытряс, ноженьки подкосил! Свалился ты на мою голову, мает всю ночь напролет. День наскрозь свету не вижу, всю истёп. Га-га-га – только и знаешь! Ры-ры-ры – только и ведаешь! Глаза бы не глядели на беса, ой кабы умерто! Ой, кабы заревелся-то до смерти! Вишь, весь зашелся, брюхо-то напружинил. Не мочи и сладу не найти, Господи, Господи!.. Ну, иди, иди на руки, иди, ирод, иди, супостат. Доканывай меня, грешную, иди. Вот тебе на, все и прошло. Экого плута родили, ей-Богу. Чево? Глазенки-ти, глазенки-ти так и радуются.
Сорока кашу варила,
Детей скликала…
Андели, расхорошенькой, весь в баушку.
Ольга Фокина
* * *
Простые звуки Родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лен голубоватый,
И солнца блеск, немного виноватый,
И облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне все равно, куда они плывут.
Мне все равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на милом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
И падают веселые дождинки
На голову счастливую мою.
ИВА
Простолюдинка-ива я,
К земле неприхотливая,
Никем не обихожена,
Ничем не огорожена
От половодья вешнего,
От птицы-пересмешника,
От ветра-полуночника,
Взошла я на камешнике
Под речкино ворчание,
Держалась за песчаник я,
И не был ласков галечник
К моим некрепким пальчикам.
Весной песчаник вымыло.
Я думала – погинула! –
Ныряя между льдинами, –
Погинула, погинула –
Без роду и без племени,
Без цвета и без семени...
Но льдины порастаяли,
Меня лежать оставили –
Без корешков, без веточек,
Без памяти, без веданья.
Не сразу я поверила,
Что вновь прибилась к берегу,
Да уцелела почечка –
Живая крошка, доченька.
Пригрело пуще солнышко –
Проклюнулась Аленушкой!
Над тощими суглинками
Опять стою – травинкою.
А тут – и скот, и выпасы...
Все вынесла, вновь выросла!
И от жары беспечную
Уже хранила реченьку,
Спасала скот от овода.
Пойдут девчонки по воду –
Предложу гибких прутиков;
«А нате-ка, а нуте-ка –
На пестери-набирушки,
Чтоб было с чем по рыжики!»
...Да мужики с телегами
Однажды мимо ехали:
Лошадок гнали весело,
Оглобля-то и треснула
У одного... Извозчик тот
Достал топор наточенный –
И ну рубить оглобельку
Из моего из стволика.
Не плакала: мол, смилуйся!
Раз так уж погодилося,
Пусть будет так... Отмаялась:
Натешилась, набаялась...
В оглобле незавидна я:
Доехали и кинули,
И на дворе конюшенном
Была я в дело пущена:
Ограда, вишь, в навоз и грязь –
Не подопри – могла упасть.
Одним концом завостренным
Была я в землю воткнута,
В ограде перевичена,
Да я ведь не обидчива:
Все вынесла – вновь выросла ,г
Из колышка –
До небушка.
Живучая,
Могучая!
...А все зовут –
ПЛАКУЧАЯ.
СТАРАЯ ДЕРЕВНЯ
Засыхают старые рябины,
Оседают старые дворы.
На вечерней улочке не видно
Ни влюбленных пар, ни детворы.
Никого – с гармошкою в охапке,
Никого – с цигаркою во рту,
И никто – ни в рюхи и ни в бабки,
И никто – ни в салки, ни в лапту.
Отгорит один закат багряный,
Отыграет розовый другой, –
Не шелохнут белые туманы
Ни вблизи реки, ни за рекой.
Поутру нетронутые росы
Солнцу пить опять – наедине:
Никого – с граблями к сенокосу,
Никого – на скачущем коне.
...Оставляя облаки высоки,
Окуная голову в купель,
Редко-редко скрипнет одинокий
Одноногий старый «журавель».
Вскрикнет так, как будто вспомнит юность!
...Только два с краями – не нальешь:
Полведра – и то большая трудность, –
До избы не скоро донесешь.
На восьмом десятке молодицы,
Видно, зря живую воду пьют:
Пролетают по небу жар-птицы,
Молодильных яблок не несут.
* * *
Этот бает, а другой – гутарит.
Примечай! Ответствуй! Привечай
Вологодских говоров словарик
Мне попался как-то невзначай.
Я его из рук не выпускаю,
С ним общаюсь ночи напролет!
До того говорюшка баская –
Прямо к сердцу ластится и льнет.
Засмеяться можно и заплакать,
Захмелеть – настой такой густой!
Он ведь и архангельский, однако,
И уральский он, и костромской.
Русский он. В беспамятстве событий
Чуждого, отравного вкусив,
Всяк заблудший, но хотящий выйти,
Выходи – на говор! Он – еси.
СЛОВАРЬ МЕСТНЫХ, УСТАРЕВШИХ И МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Аки – как, как бы, так как.
Аналой – высокий столик-подставка для богослужебных книг и икон в церкви.
Антиминс – необходимый атрибут литургии: освященный шелковый плат, на котором изображенно положение Христа во гроб, и с зашитой в нем частицей мощей какого-либо святого.
Аршин – русская мера длины, равная 0,71 м.
Баской – красивый.
Блаженный – угодник Божий, принявший на себя подвиг юродства Христа ради.
Батальная мережа рыболовная сеть, в которую загоняют рыбу, поднятую со дна.
Ботфорты – высокие сапоги с широкими раструбами.
Брашно – еда.
Бурмитский (о жемчуге) – окатистый, крупный.
Буян-поле – ровное возвышенное место, открытое со всех сторон.
Веприца – дикая свинья.
Верес – можжевельник.
Вериги – цепи, которые носят православные подвижники, чтобы смирять тело и укреплять дух.
Ветель (ветыль) – вентерь, рыболовная сеть в форме кошеля на обручах.
Взлобок – небольшая крутая возвышенность.
Височник – оборванец.
Власяница грубая власяная одежда, которую носили на голом теле христианские подвижники для усмирения плоти.
Водовик – барка.
Волвянка – волнушка.
Волок – лес, лесная дорога.
Воровей – проворней, быстрей.
Всполье – край поля; выгон
Вящший – наибольший, высший.
Гальет (галиот) – небольшое купеческое судно.
Гожо (гоже) – ладно, хорошо.
Голбец – чулан между печью и полатями над входом в подпол.
Голик – веник из прутьев без листьев.
Гонка несколько счаленных плотов.
Гребелочка – гребешок.
Грива – продолговатая возвышенность, поросшая лесом.
Десница – правая рука.
Десятник – старший над группой рабочих.
Диван – совет высших сановников при султане.
Дидаскал – наставник, проповедник.
Днесь – сегодня, сейчас.
Дресва – крупный песок.
Духмяный – пахучий, благоуханный.
Домовище – гроб.
Ендова – большая широкая чаша с носком для вина,
Жить (о пиве) – бродить.
Задряжина – трещина, надлом
Запань – заводь, речной залив.
Зарукавье – браслет
Зелезы – железные оковы.
Земство – выборные органы местного самоуправления.
Знаменщик – рисовальщик узора для кружев.
Зрак – вид, образ, взор.
Зыбун – трясина.
Ильм – вяз.
Искус – испытание.
Изрядство – пышность, красота.
Ирой – герой.
Исполу – за половину урожая.
Истопка – избушка в одно жилье с печкой.
Канон – богослужебное песнопение в форме диалога между чтецом и хором или двумя хорами.
Капитан-исправник – начальник полиции в уезде.
Кика (кичка) – головной убор замужней крестьянки с выступами в виде рогов
Клирик – причетник, младший член церковного причта (дьячок, пономарь).
Клирошанка – монастырская послушница, поющая на клиросе
Ковды – когда.
Кокора – бревно с крюкообразным корнем, уптребляемое для возведения кровли
Кокошник – женский головной убор с высоким расшитым щитком.
Коликий – сколь великий, многий
Кольчиком – колечком
Коник – широкий ларь у входной двери.
Косарь – большой широкий нож.
Косач – тетерев-самец.
Косушка – мера жидкости (0,33 литра).
Кошевник – дровяной лес, сплавляемый по реке.
Крин – лилия (символ света, чистоты, невинности, милосердия).
Куколь – монашеский головной убор в виде капюшона.
Кумирница – языческий храм, место жертвоприношения.
Купина терновый куст.
Куща – шалаш.
Кыкать – кричать по-лебединому.
Лал – рубин.
Летник – женская легкая одежда с широкими и длинными рукавами
Литургия – христианское богослужение, во время которого совершается таинство причащения.
Лудянка – блестящее покрытие.
Лядащий – негодный.
Малица – короткая меховая одежда шерстью наружу с капюшоном.
Мамурский – рубленый, вырезанный из дерева
Мантилья – короткая накидка без рукавов.
Митра – позолоченный головной убор высшего духовенства.
Монисто – ожерелье.
Мортира – короткоствольная пушка, предназначенная для стрельбы на разрушение.
Мошник – глухарь.
Мя – меня.
Мянда – сосна.
Наволочь – тучи, дымка, туман.
Нани – даже.
Нарохтиться – собираться, стремиться, лезть.
Нарушать – нарезать.
Некрут – рекрут (молодой человек, которого берут на военную службу по повинности).
Нельмушка – нельма, рыба семейства лососевых.
Новина – расчищенная, но непаханная земля в лесу.
Обряд – уборка, ведение домашнего хозяйства.
Оглашенный – идолопоклонник, принимающий христианство.
Опахало – полость, покрывало для ног седока в санях.
Отвал – насыпь из пустых пород, шлака, образующаяся при разработке полезных ископаемых.
Отвод – ворота в ограде.
Пава – самка павлина.
Павно – плавно, грациозно.
Палимпсест – рукопись, нанесенная на пергамент после того, как с него был удален другой какой-то текст.
Пальничать – жечь лес под пашню.
Перекопь – ров.
Пери – добрая крылатая волшебница.
Перун – молния.
Пестерь – лубяная корзина.
Пиит – поэт.
Пилигрим – странствующий богомолец, паломник.
Пилон – массивная опора арки.
Пимы – меховые сапоги
Плащаница – верхняя одежда; покрывало, полотно; ткань с изображением положения Спасителя во гроб.
Плевел – сорняк.
Плинфа – плоский кирпич, близкий по форме к квадрату.
Побороть – помогать.
Поветь – помещение под кровлей нежилой постройки.
Подвижная церковь – передвижная, походная, устраиваемая обычно в палатке.
Подгнета – растопка, топливо.
Подзоры – резные доски по ребру ската кровли.
Поднизи – жемчужная сетка на женском головном уборе.
Подсека – расчищенное место в лесу.
Поезд – свадебная процессия.
Позобать – поесть, похлебать.
Позорище – обозрение.
Полночь – север.
Полотенце – резное украшение продолговатой формы у деревенской избы.
Полушка – самая мелкая монета, четверть копейки.
Пальник – тетерев.
Поляника – красная морошка.
Поманить – подождать.
Понт – море.
Посадский – торговый человек.
Постав – пара жерновов на мельнице.
Потесь – правильное весло из бревна.
Почесный (почестный) – почетный.
Пошевенки (пошевни) – широкие сани, обшитые лубом.
Пресвитер – священик.
Придел – небольшой храм, пристроенный к основной церкви.
Приказный мелкий чиновник, канцелярист.
Приразитъся – приобщиться.
Притвор – пристройка храма.
Прозерное (о поле) – открытое, расположенное на возвышенности.
Просвирня – женщина, занимающаяся выпечкой просвир (просфор).
Пруг – саранча.
Псалом – религиозное песнопение на текст, входящий в состав Псалтири (одной из книг Ветхого Завета).
Путик – звериная тропа, а также силок, снасть для ловли зверя.
Рамена – плечи.
Ременчатый (о стуле) – с сиденьем, сплетенным из ремней. Ризы – одежды.
Романея – виноградное вино, высокого качества.
Ротонда – круглая постройка с колоннами, под куполом.
Ружная (о церкви) – без земли, на содержании прихода. Рюхи – игра в городки.
Сажень – русская мера длины, равная 2,134 м.
Сажень косая – расстояние от носка правой ноги до конца среднего пальца вытянутой вверх левой руки.
Сарацины – общее название мусульман.
Семик – народный праздник, связанный с культом мертвых и с весенней земледельческой обрядностью; справляется в седьмой четверг после Пасхальной недели.
Сераль – гарем, женская половина дома в странах мусульманского Востока.
Сибарит – праздный, избалованный роскошью человек. Слега – длинная жердь.
Слоп – ловушка для мелких зверей, состоящая из убойной плахи с подставкой (насторожкой) и наживы.
Соблюдали – соблюдающий.
Сойма – одномачтовое палубное судно.
Софистика – рассуждения, которые основаны на ухищрениях, вводящих в заблуждение слушателя.
Сохач – лось.
Спорынья способность теста заквашиваться и подниматься.
Спященный – остановленный.
Становой (пристав) – чиновник, заведующий одной из административно-полицейских частей (станов) уезда.
Стенота – стенание, стон.
Стогна – площадь, широкая улица.
Струг – старинное речное судно (гребное и парусное), грузоподъемностью до 150т.
Сузем глухой, дремучий бездорожный лес.
Сулея – плоская склянка с горлышком, бутыль.
Суцить (сучить) – догонять.
Сущ – сушеный снеток, мелкая рыба.
Тальма – женская длинная накидка без рукавов.
Темник – командующий 10 000 воинов.
Тенета – сеть для ловли зверей.
Терние – колючий кустарник.
Терзаяй – терзающий.
Тессера марка для входа в римский театр.
Титло – почетное звание, величание.
Тихвинка – речное судно грузоподъемностью до 200 т.
Тороватый – щедрый.
Тресся – трясучая, лихорадка (слово употребляется как бранное)
Тропарь – церковное песнопение в честь православного праздника или святого.
Трус – землетрясение.
Трущоба – труднопроходимый лес, глухомань.
Тучный – жирный, густой, насыщенный.
Тя – тебя.
Убогий дом – яма, в которой складывали останки людей, умерших неестественной смертью (убитых, утопленников, угоревших, замерзших и проч.).
Убрус – платок или полотенце, вышитые узорами, расшитые золотом, жемчугом.
Улещать – задабривать лестью, обещаниями.
Урядник – нижний чин уездной полиции.
Ферязь – старинная русская распашная одежда без воротника и перехвата в талии.
Фимиам – благовоние.
Фортштат – форштат, поселение вне города, слобода.
Фршитык – завтрак.
Хожалый – рассыльный.
Хранци – бранное слово.
Царевьице – черенок, рукоятка
Часовня – небольшое церковное здание с иконами без алтаря, предназначенное для совершения молитв.
Челпан – целый, неразрезанный каравай хлеба.
Чердынцы – жители города Чердыни (в Северном Предуралье, на правом берегу реки Колвы) и его окрестностей.
Четверть – русская мера длины, равная четвертой части аршина (0,18 м).
Чин – порядок, убранство; иерархия; степень.
Чудь – финно-угорские народы, жившие по рекам Онега и Северная Двина
Чуман – берестяной кузов.
Чуть – чуять, слышать.
Штоф – плотная шелковая или шерстяная одноцветная материя с тканым узором.
Шугай – телогрея; короткий армяк.
Шуйца – левая рука.
Щелок – настой золы.
Юдольный – земной.
Юродивый – подвижник, ради Христа и спасения своей души отказавшийся от общепринятого образа жизни, сделавшись скитальцем и нищим, ради смирения представляющийся безумным, но обладающий даром прорицания.
Яворчаты (о гуслях) – из явора, особого вида клена.
Ярь – зеленая краска, получаемая путем окисления меди.
Яхонт – старинное название рубина и сапфира.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Адамович Георгии Викторович (1892 – 1972) – поэт, критик, эссеист и переводчик, видный представитель литературы Серебряного века и русского зарубежья; в доэмигрантский период творчества (уехал из России в 1923 г.) был близок к акмеистам; автор поэтических сборников «Облака», «Чистилище», «На Западе», «Единство», книг критических статей «Одиночество и свобода», «Комментарии»; редактировал эмигрантские журналы «Числа», «Встречи»; биографически с Вологдой связан не был.
Арсеньев Флегонт Арсеньевич (1832 – 1889) – писатель и этнограф, автор «Охотничьих рассказов» (вышли двумя отдельными изданиями в 1864 и 1885 гг.), статей и очерков о природе, народном быте, истории, статистике и промышленности Вологодской губернии («Речная область Шексны», «Крестьянские игры и свадьбы...», «Петр Великий в Вологде и на Севере России» и др.); преподавал в Усть-Сысольском и Вологодском уездных училищах, был чиновником по крестьянским делам в Усть-Сысольском уезде, редактировал неофициальную часть «Вологодских губернских ведомостей».
Астафьев Виктор Петрович (1924 – 2001) – прозаик, автор повестей, романов, рассказов, очерков, а также пьес; лауреат Государственных премий РСФСР (1975) и СССР (1978 и 1991), родился и вырос в Сибири, участвовал в Великой Отечественной войне; в Вологде жил и работал с 1969 по 1980 г., здесь он писал повесть «Пастух и пастушка», циклы повестей «Последний поклон», «Царь-рыба», книгу миниатюр «Затеей», «Оду русскому огороду», пьесы «Черемуха» и «Прости меня»; был членом правления и секретарем Союза писателей РСФСР.
Батюшков Константин Николаевич (1787 – 1855) – один из наиболее значительных представителей русской анакреонтической поэзии начала XIX в., работавший преимущественно в жанрах элегии и послания; его небольшое по объему творческое наследие включает также сатиры, басни, повести, очерки, статьи (составленное самим поэтом прижизненное двухтомное издание его сочинений – «Опыты в стихах и прозе», 1817 г.); родился в Вологде, жил в Петербурге, в Москве и в своем имении Хантоново близ Череповца; участвовал в войнах против Наполеона; служил по дипломатической части в Италии; в начале 1820-х гг. тяжелая душевная болезнь пресекла его литературный путь, а затем обрекла на безвыездное существование под наблюдением родственников в Вологде; похоронен в Спасо-Прилуцком монастыре.
Белов Василии Иванович (родился в 1932 г. в д. Тимониха Харовского района) – прозаик, поэт, драматург, публицист, оказавший сильное влияние на становление «деревенской прозы» в 60 – 70-е гг. XX в.; автор повестей «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы», трилогии «Час шестый», книг «Лад: Очерки о народной эстетике» и «Ремесло отчуждения»; лауреат Государственной премии СССР (1981); в юности переменил несколько рабочих профессий, сотрудничал в районных газетах; в Вологде постоянно живет с 1964 г.
Брянчанинов Анатолий Александрович (1839 – 1918) – прозаик и драматург, автор произведений на темы из усадебной и народной жизни; родился, служил и умер в Вологде; публиковался в газетах «Русский инвалид», «Петербургская жизнь», в журналах «Русский вестник» и «Мирный труд»; отдельными книгами выходили «Повести и рассказы», «Русские народные сказки в стихах», роман
«В годину лихолетья»; редактировал неофициальную часть «Вологодских губернских ведомостей».
Брянчанинов Афанасий Матвеевич (7 – 1786) – автор герой-комической поэмы «Война между чаем, кофием и водою», оды «Всходяща солнца луч темнеет», посвященной Екатерине II, и др. произведений, сохранившихся в семейном альбоме Брянчаниновых; сводный брат Ф. М. Брянчанинова; служил в лейб-гвардии Семеновском полку; был женат на двоюродной сестре М. Н. Муравьева и являлся литературным наставником поэта в начале его творческого пути; владел усадьбами Осаново и Фомино в Грязовецком уезде; служил по выборам заседателем Вологодского верхнего земского суда и прокурором в Архангельской губернии.
Брянчанинов Федор Матвеевич (1765 – первая треть XIX в.) – сын обер-секретаря сената, сводный брат А. М.Брянчанинова; гвардейский офицер, ярославский помещик и чиновник; поэт-дилетант; публикуемое в настоящем издании его стихотворение «Хочу» является характерным образцом «альбомной» поэзии конца XVIII – начала XIX в. (автограф – в семейном альбоме Брянчаниновых, хранящемся в Вологодской областной универсальной научной библиотеке).
Булатов Иван Павлович (1899 – 1938) – поэт и журналист; в Вологде жил с 1922 по 1924 г. и выпустил четыре книги стихов: «Я пою», «Пароль» (совместно с X. Белозеровым, С. Панкратовым и А. Субботиным), «Алые струны», «Пламень»; руководил литературной группой «Борьба»; был заведующим подотделом печати Вологодского губернского комитета партии; редактировал журналы «Северная звезда» и «Кооперация Севера».
Вахрушев Фома – сведения об авторе см. в примечаниях к его поэме «Преподобный Феодосии Тотемский» в разделе «Дума к думе».
Верюжский Иоанн Петрович (1821 – 1907) – священник, краевед, составитель популярных жизнеописаний вологодских святых (преподобных Павла Обнорского, Феодосия Тотемского, Игнатия Прилуцкого, Корнилия Комельского и др.); родился в Вологде, здесь же окончил семинарию; служил в Вельском и Сольвычегодском уездах; преподавал в Вологодском духовном училище; был священником Мироносицкой церкви в Вологде и настоятелем Кирилло-Новоезерского монастыря; печатался в «Вологодских епархиальных ведомостях».
Викулов Сергей Васильевич (родился в 1922 г. в д. Емельяновской Белозерского района) – поэт и публицист, автор поэтических сборников «Завоеванное счастье», «Заозерье», «Деревьям снятся листья», «Плуг и борозда» и др.; писал лирические стихи, поэмы, очерки, собирал и публиковал фольклор; лауреат Государственной премии РСФСР; участник Великой Отечественной войны; работал в Вологодском издательстве и в газете «Красный Север»; с конца 1960-х гг. живет в Москве; в 1968 – 1989 гг. был главным редактором журнала «Наш современник».
Волков Платон Григорьевич (1799 или 1800-1850) – поэт, журналист и критик, человек с наклонностями авантюриста, один из возможных прототипов гоголевского Хлестакова; автор подражаний «Горю от ума» и «Евгению Онегину»; издавал в Петербурге «Журнал иностранной словесности и художеств» и «Эхо» («Журнал словесности и мод»); сотрудничал в журнале «Библиотека для чтения»; был сыном вологодского помещика; с 1845 г. состоял на статской службе в Грязовце, с 1848 – в Вологде.
Волков Юрий Александрович (1826 – 1862) – очеркист, литературный и театральный критик, поэт; много путешествовал по европейской части России, по Уралу и по Сибири, бывал в Северной Америке; с 1853 г. редактировал неофициальную часть «Вологодских губернских ведомостей»; издавал в Петербурге еженедельную газету «Русский листок»; автор «Заметок и впечатлений охотника по Вологодской губернии»; по происхождению – из дворян Вологодской губернии, племянник П. Г. Волкова.
Вуич Николай Егорович (1814-1860) – поэт, из дворян сербского происхождения; в молодости был кавалерийским офицером; после выхода в отставку с 1837 по 1849 г. жил в Вологде, состоял на статской службе; входил в кружок литераторов при Вологодской гимназии; был близок с В. И. Соколовским; печатался в петербургских изданиях (журналы «Галатея» и «Отечественные записки», «Литературная газета»).
Ганин Алексей Алексеевич (1893-1925) – поэт и прозаик, творчески связанный с имажинистами; родился в крестьянской семье (д. Коншино Кадниковского уезда); окончил гимназию и фельдшерско-акушерское училище; во время Первой мировой и Гражданской войн служил в госпиталях; в Вологде жил до сентября 1923 г., здесь выпустил поэму «Звездный корабль» и несколько литографированных сборничков стихов; после переезда в Москву издал сборник «Былинное поле»; его перу принадлежит также роман-притча «Завтра»; расстрелян по ложному обвинению в антибольшевистской деятельности.
Гиляровский Владимир Алексеевич (1853 – 1935) – прозаик, поэт, очеркист, сотрудник московских газет, имевший репутацию «короля репортеров»; родился в семье помощника управляющего лесным имением графа Олсуфьева в Вологодской губернии; с 1860 г. жил в Вологде, учился в гимназии; в 1871 г. бежал из дома, путешествовал по России, переменил множество профессий; с 1881 г., поселившись в Москве, посвятил себя исключительно литературной деятельности; автор сборника очерков и рассказов «Трущобные люди», книги стихов «Забытая тетрадь», мемуарно-биографических книг «Москва и москвичи», «Мои скитания» и др.
Гусев Анатолий Павлович (1932 – 1964) – поэт; родился в д. Терентьево Устюженского района; окончил мореходное училище; при его жизни две поэтические книги («Синий парус» и «Время жить») вышли в Таллинне и одна («Сигнальный огонь») в Вологде; работал в Вологодском книжном издательстве.
Евгений (в миру Болховитинов Ефимий Алексеевич) (1767-1837) – деятель Русской Православной церкви, с 1822 г. митрополит Киевский и Галицкий, член Синода; на культурном поприще проявил себя как педагог, археограф, историк, библиограф, переводчик, поэт; являлся членом Петербургской Академии наук и Российской академии, а также ряда ученых обществ; главный его труд – фундаментальный «Словарь русских писателей»; с 1808 по 1813г. был епископом в Вологде.
Евдокимов Иван Васильевич (1887 – 1941) – писатель, искусствовед, краевед; детство провел в местечке Сяма Вологодского уезда; учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета; после революции жил в Вологде, был зав. библиотекой Молочного института, читал лекции в Институте народного образования и в Пролетарском университете; с 1922 г. работал в государственном издательстве в Москве; автор романов («Колокола», «Заозерье» и др.), повестей («Сиверко», «Дорога» и др.), новелл («Медведи», «Любовь» и др.), капитального труда «Север в истории русского искусства», книг о художниках.
Железняк (настоящая фамилия Белецкий) Владимир Степанович (1904 – 1984) – писатель-популяризатор, искусствовед и краевед; в Вологде жил с 1936 г., работал в газете и в краеведческом музее; свои произведения публиковал в областной прессе, в Вологодском и Северо-западном книжных издательствах; автор книг «Вологда», «Голоса времени», «Лихолетье», «Последние годы Федора Достоевского» и др.; большинство сюжетов взяты им из русской истории, из жизни русских писателей и художников.
Засодимский Михаил Андреевич (1746 – 1821) – поэт и переводчик, автор историко-топографических сочинений; сын бедного сельского дьячка; окончил Вологодскую семинарию, учился в Славяно-греколатинской академии и в Московском университете; был учителем семинарии и народного училища в Вологде, секретарем губернского магистрата, столоначальником казенной палаты, смотрителем Вологодского уездного училища; дослужился до чина надворного советника, стал «именитым гражданином» Вологды, получил право на потомственное дворянство; его поэтические опыты тесно связаны с педагогической деятельностью.
Засодимский Павел Владимирович (1843 – 1912) – прозаик, публицист, критик, журналист, близкий к народникам; родился в Великом Устюге в небогатой дворянской семье, детство провел в Никольске и в деревне под Никольском; окончил Вологодскую гимназию; учился на юридическом факультете Петербургского университета; в 1868 – 1869 гг. жил в Вологде; публиковался в журналах «Дело», «Детское чтение», «Отечественные записки», «Слово», «Русское богатство» и др.; выступал под псевдонимом Вологдин; наиболее известные его произведения – романы «Хроника села Смурина», «По градам и весям», книга очерков «Лесные тайны»; внук М. А. Засодимского.
Иваницкий Николай Александрович (1847 – 1899) – этнограф, ботаник, фольклорист, поэт и переводчик; родился в Вологде; гимназию окончил в Петербурге, там же учился в военно-юридическом училище; как политически неблагонадежный был выслан из столицы в Вологодскую губернию; служил мелким чиновником в Вологде, Тотьме, Вытегре, Никольске, Грязовце, Великом Устюге, Усть-Сысольске, Кадникове; результаты длительного изучения им фольклора представлены в труде «Материалы по этнографии Вологодской губернии» и в очерках, публиковавшихся в «Вологодском листке», «Вологодских губернских ведомостях», журнале «Живая старина»; его литературные произведения появлялись на страницах журналов «Дело», «Наблюдатель», «Всемирная иллюстрация», «Север» и др.; умер от тифа в Уссурийском крае.
Иваницкий Николай Иванович (1816 – 1858) – педагог и литератор; родился в д. Широгорье Вологодского уезда; окончил Вологодскую гимназию и философский факультет Петербургского университета; преподавал русский язык, словесность и логику в Вологодской, 5-й петербургской и Псковской гимназиях; свои поэтические и прозаические произведения, а также фольклорные записи («Причитанье невесты в Вологодской губернии») публиковал в журналах «Маяк». «Современник», «Отечественные записки», «Москвитянин»; оставил также воспоминания о Гоголе-профессоре, запись рассказа об обстоятельствах последней дуэли Пушкина; Н. А. Иваницкому приходился дядей.
Игнатий (в миру Брянчанинов Дмитрий Александрович) (| 1867) – святитель, духовный писатель-богослов и публицист; автор религиозно-символических и назидательно-богословских сочинений («Иосиф. Священная повесть, заимствованная из Книги Бытия» и др.); главный его труд «Аскетические опыты» посвящен исканию путей единения человека с Богом; составлял также краткие жития святых и описания монастырей; уделял большое внимание стилю своих сочинений; место рождения – с. Покровское Грязовецкого уезда.
Касаткин (-Ростовский) Сергей Александрович (1860 – 1920) – поэт, публиковавший свои стихи в столичных журналах «Альбом барышни», «Нива», «Русское обозрение» и др.; выпустил два поэтических сборника («Шалости пера», 1892 и «Omnia vincit amor...», 1900); пользовался псевдонимами К-н, С. А., С. К., С. Кречетов и др.; биографические сведения о нем не выявлены; его принадлежность к литературе Вологодского края устанавливается на основании данных, приведенных в кн.: Дилакторский П. А. Вологжане-писатели. – Вологда, 1899. – С. 43; Венгеров С. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. – Изд. 2-е, перераб. – Т. 1. – Пг., 1915.-С. 355.