ГЛАВА 8
ДОРОГИЕ МОИ ЗЕМЛЯКИ
СЛАВНЫЕ КУБЕНООЗЕРЫ
Известно, что первые летописные своды были крайне скупы на имена живших на Руси исторических персонажей. Чем дальше от нас отстоит время, тем уже круг «собеседников из прошлого». Поначалу упоминались великие и удельные князья, церковные иерархи; потом под пером летописца появились бояре, приближенные того или иного великого князя (всего трое во дворе Ивана Даниловича Калиты); затем занавес истории еще чуть приподнялся — на сцене появились воеводы, игумены монастырей, заморские послы и свои отечественные «гости», то есть купцы; промелькнула фамилия Андрея Рублева, «зело премудрого иконника»; наконец, обозначилось множество бояр и боярских детей, князей и княжеских слуг... Древняя Русь заговорила, зашумела... Но до крестьян, которые кормили и поили всех этих действующих лиц русской истории, которые открывали новые земли для Государства Российского, воевали за Отечество как минимум раз в пять лет, поставляли к царскому столу тех же живых белозерских судаков и кубеноозерскую нельму, так никак очередь и не доходила.
Я не пишу летопись своего родного края, потому что никак не могу быть современником его тысячелетней истории. Я всего лишь открываю малоизвестные или совсем не известные страницы прошлого своей малой родины. Я смотрю на них взглядом любящего сына. Но нельзя объять необъятное. Поэтому и в рассказе о людях Кубеноозерья я, как автор, вынужден ограничиться лишь несколькими именами, хотя их могло быть в десятки раз больше. Стоит начать распутывать нитку одной родословной, и разматывается целый клубок фамилий, как в случае с княжеским родом Заозерских, или с дворянским родом Межаковых, или с крестьянским родом Красиковых.
Утешает меня одно, что в других очерках многих знаменитых кубеноозеров я как-то упомянул, или еще их назову, или вкратце о них расскажу.
К таким выдающимся людям кубенской земли нужно отнести преподобного Мартиниана Белозерского. Хотя его жизнь связана с Белозерьем, с двумя монастырями этого края — Кирилловым и Ферапонтовым, а также с Троице-Сергиевой лаврой, где он восемь лет был настоятелем, рождением своим он обязан селу Березняк, что находится поблизости от Сямы. С рассказа о том, что кубеноозеры помнят своего знаменитого, ставшего общерусским святым земляка, показывают в селе место, где стоял дом Стомонаховых, из семьи которых вышел преподобный, начинает свою статью Е.Э. Шевченко «Книжник XV в. Мартиниан», наиболее серьезное исследование на сегодняшний день о его жизни и деятельности.
Родители-крестьяне привели сына Михаила к Кириллу Белозерскому, чтобы тот его наставил на путь духовный. Этот факт говорит о том, что авторитет среди местных крестьян основателя монастыря на Сиверском озере еще в начале его жизни в белозерских краях был очень высок. Отличались благочестивой набожностью и родители Михаила, о чем говорит их фамилия — Стомонаховы, и, вероятно, не первый выходец из этого крестьянского рода пошел по духовной стезе.
Можно догадаться, почему Михаила не определили в ближний Спасо-Каменный монастырь, где игуменом был в то время всеми уважаемый выходец из Афона Дионисий Грек. Стомонаховы хорошо знали суровые условия жизни на Каменном острове, кроме того, они, вероятно, хотели, чтобы их сын сначала овладел грамотой, чему и способствовал Кирилл, попросив дьяка Олешу Павлова, жившего поблизости, выучить мальчика читать и писать. Михаил оказался смышленым, быстро усвоил науку, после чего Кирилл приблизил его к себе, постриг в монахи и сам ему являл примеры духовной работы над собой. В монастыре чернец Мартиниан пристрастился переписывать книги, чем и занимался всю свою долгую жизнь (он умер в Ферапонтовой обители в 1483 г.). После смерти преподобного Кирилла в 1427 г. Мартиниан «изыде на особное место» на озеро Воже, где основал островной Спасо-Преображенский монастырь. И здесь, как пишет Е.Э. Шевченко, Мартиниан активно составлял библиотеку, переписывая с монахами книги (Шевченко. С. 192). С озера Воже он вернулся в Ферапонтово, где был настоятелем монастыря до 1447 г., расширяя и благоустраивая его после отъезда основателя Ферапонта под Можайск для обустройства новой обители. Ферапонтов монастырь под водительством Мартиниана стал заметным духовным и хозяйственным центром, отчего в грамотах его долгое время именовали «Мартемьяновским».
Мартиниан поддерживал Василия Темного в борьбе с Дмитрием Шемякой за великое княжение. Такую помощь, вернувшийся на престол Василий II не забыл, и с 1447-го по 1455 г. Мартиниан игуменствовал в знаменитом Троице-Сергиевом монастыре, откуда вернулся вновь в Ферапонтово. «Мы видим, — заканчивает свое исследование Е.Э. Шевченко, — что Мартиниан играл заметную роль в политической и культурной жизни Руси XV в. Он стоял у самых истоков создания крупнейшего книжного центра Московского государства — Кирилло-Белозерского монастыря. Библиотека Троице-Сергиевой лавры обязана ему некоторым пополнением своего состава. Знакомство с кирилловским книжником Ефросином*[*Ефросин - монах Кирилло-Белозерского монастыря, игумен Ферапонтова монастыря, знаменитый в отечественной культуре книгописец. Присутствие таких высокообразованных и творчески одаренных людей в XV в. в нашем крае показывает, в какой культурной среде жило тогда население на берегах Кубенского озера] и знаменитым писателем Пахомием Сербом**[**Пахомий Серб, он же Логофет, - первый, как считается, профессиональный русский писатель, составитель и редактор ряда житий, похвальных слов, служб и канонов, переводчик и писец. В Кирилло-Белозерском монастыре несколько месяцев собирал материал к Житию преподобного Кирилла Белозерского, не раз беседовал с Мартинианом, о чем с почтением засвидетельствовал в Житии преподобного Кирилла. Может быть, бывал и в селе Сяма, о котором также в Житии упоминает] прошло не бесследно для истории русской литературы. Современники высоко ценили Мартиниана Белозерского: замечательные живописцы Дионисий с сыновьями, работая в начале XVI в. в Ферапонтово, изобразили его на одной фреске с основателем монастыря, поместив роспись над захоронением Мартиниана у внешней правой стороны Рождественского собора» (Шевченко. С. 299).
Современниками преподобного Мартиниана была и княжеская семья Заозерских. История ее трагична и наполнена неожиданными поворотами судьбы для всех ее членов. Князь Дмитрий получил в конце XIV в., или в самом начале XV в., от отца, князя Василия Васильевича Ярославского надел в Заозерье, где и обосновался, построив себе палаты в местечке Чиркове, в устье реки Кубены, напротив села Устье. От брака с Марией, родословная которой для нас неизвестна, у них родилось четверо детей — сыновья Федор, Семен и Андрей, дочь Софья. Князь Дмитрий Заозерский и его супруга прославились тем, что активно помогали в устроении на своей земле монастырей, о чем сохранились свидетельства в житиях святых. Они жили дружно и счастливо. Первая трагедия на семью обрушилась в 1429 г., когда Дмитрий Зозерский героически погиб под Ярославлем, отражая от своей отчины и дедины набег казанских татар. На руках у Марии остались трое детей и один младенец, Андрей. Она приложила все силы, чтобы оставшихся без отца детей вывести в люди. Вместе с повзрослевшим сыном Федором княгиня Мария вела хозяйство в своей большой вотчине. Со временем она женила сына Семена на дочери князя Ивана Дея, который отдал в приданое свой надел на реке Кубене, а потом выдала замуж и дочь Софью за князя Дмитрия Шемяку, тем самым породнившись с великокняжеским домом. Казалось бы, вот оно, счастье, покой и радость детей... Но беды продолжали преследовать Заозерских.
Ударом набатного колокола стало нападение на Чирково брата Дмитрия Шемяки, князя Василия Косого. Связано оно со следующими событиями. Разгромив в январе 1435 года галичского князя-бунтаря «с толпами бродяг», как пишет Н.М. Карамзин, великий князь Василий II Васильевич, решив, что разбойник сбежал в Вологду, бросил за ним в погоню всех своих воевод.
Придя в Вологду, воеводы узнали, что войско Косого здесь никто не видел, и, благодушествуя, расположились станом в самом городе и в его окрестностях. Там врасплох и застал их Косой, пленив («имав») воевод, среди которых в летописи упоминаются бояре Ф.М. Челедня, В.М. Морозов-Шея, А.Ф. Голтяев, Михаил Чепчик и другие.
С пленниками Косой отправился разорять удельные княжества в Кубенском Заозерье. Так как «весна была вельми студена», по сообщению Никоновской летописи, то отряды Косого по зимникам спокойно перешли в Заозерье.
Незваный гость для кубеноозеров стал хуже татарина. Свидетельством тому стал неожиданный отпор Косому со стороны заозерского князя Федора Дмитриевича, сына Дмитрия Васильевича, с наскоро собранным отрядом из окрестных крестьян. Отчаянная схватка закончилась поражением князя Федора, который был вынужден бежать из свой отчины с остатками ополчения и со своей семьей к Волоку Словенскому, очевидно, рассчитывая пробраться через Шексну в Поволжье, где «твердо сидел » великий князь Василий Васильевич. Рассвирепевший Косой погнался за молодым заозерским князем и настиг его все-таки на Словенском Волочке, где побил многих его дружинников и пленил княгиню Марию с дочерью Софьей, «а сам князь Федор утекл», сообщает летописец. Василий Косой, довольный мщением, вернулся в Чирково, пограбил удельное княжество и по Сухоне пошел к Великому Устюгу, где пленные были освобождены. Причем освобождение случилось в Пасху, во время крестного хода, когда на ратников Косого и на него самого напали заговорщики из числа пленных (случай уникальный на Руси!), которым позволено было отметить праздник. Вырезав сторонников Косого, в темноте упустили самого князя, который через торосы на Сухоне теперь уже сам «утекл» от расправы.
Не принесло счастья и замужество Софьи. Заозерские оказались втянутыми в конфликт между своим зятем Дмитрием Шемякой и Василием Темным, который закончился «отъемом» их земель победившим Василием П. К этому времени княгини Марии уже не было в живых. Софья была вынуждена скрываться от ищеек Василия Темного, искать пристанища в городах Северо-Восточной Руси. На ее руках оказались сын Иван и дочь, которую она выдала замуж за сподвижника Шемяки князя Чарторийского. После того как Дмитрий Шемяка был отравлен в Новгороде в 1453 г.*[*Академик В.Л. Янин в статье «Посмертная судьба Дмитрия Шемяки» представил результаты своего исследования захоронения Дмитрия Шемяки в Георгиевском соборе новгородского Юрьева монастыря, которые стали сенсационными. Оказывается, в 1616 г. останки князя Дмитрия Юрьевича были приняты за мощи благоверного князя Федора Ярославича, брата Александра Невского. Они стали одной из самых чтимых реликвий знаменитого Софийского собора в Новгороде, куда торжественно были перенесены из Юрьева монастыря. Вместо святых мощей, пишет В.Л. Янин, в Софии находились останки человека, преданного анафеме (факт отлучения Шемяки от церкви некоторыми историками оспаривается). Как видим, и после смерти не было покоя косточкам мятежного и своевольного князя Дмитрия Юрьевича, одного из видных персонажей кубенской истории], Софья с сыном, князем Иваном бежит от мести Василия Темного в Псков, а оттуда в 1454 г. в Литву. В тот же год Иван Дмитриевич получил в «кормление » от великого князя литовского и польского короля города Рыльск и Новгород-Северский, женился на некой «чародеице греческой». Русские документы называют его в те годы «изменником». На родину князь новгород-северский Иван Дмитриевич Шемякин уже не мог вернуться и умер на чужбине в 1494 г., оставив после себя сына Василия Шемячича и дочь, вышедшую замуж за литовского воеводу, князя Ю.В. Путятина.
В 1500 г. в связи с гонениями в Литве на православных князь Василий Шемячич обратился к Ивану III с просьбой принять его к себе с вотчинами, на что получил согласие. Так помирились дети злейших врагов. На южных рубежах Руси Василий Шемячич стойко держал оборону, участвовал не в одном военном походе, не раз проявлял полководческий талант и воинскую смелость. В то же время он вел себя вызывающе самостоятельно и по отношению к великому московскому князю (наследственные гены!), и к крымскому хану, за что в конце концов и поплатился, попав в немилость. Обманным путем вызванный в Москву, он был схвачен слугами нового великого князя, Василия III и заточен в тюрьму, где и скончался в 1529 г. Его жена и две дочери были насильно пострижены в монахини. Так закончился род мятежного Шемяки.
О судьбе младшего сына князя Дмитрия Заозерского я расскажу в очерке «Святой Иоасаф Спасокаменский». Он, уйдя от грехов мира сего в Спасо-Каменный монастырь и там через пять лет скончавшись, прославился как один из местночтимых святых в Кубеноозерье. Светлый образ юного князя-страдальца, презревшего богатство и суету бренного мира, отказавшегося служить власти, которая безвинно лишила его всего, волнует и вдохновляет не одно поколение местных жителей. Инок Иоасаф явился идеалом монашеского служения Господу, молитвенником за весь край. Он как бы готовил появление в вологодских пределах таких святых земли Русской, каким явился преподобный Нил Сорский.
Святой Нил (в миру Николай Федорович) во второй половине XV в. выразил всей своей жизнью, своими сочинениями, своими убеждениями и взглядами то, что в течение века, если не более, накапливалось в духовной и нравственной традиции Русского Севера, что составляло саму основу русского мировидения.
До сих пор не решен вопрос, где великий молитвенник принял постриг в монахи. Большинство историков считают, что Нил Сорский ушел в Кирилло-Белозерский монастырь, в котором подвизался старцем Паисий Ярославов, его духовный учитель. Но высказываются мнения, что обряд пострижения Нил мог принять и в Спасо-Каменном монастыре, когда там какое-то время находился тот же Паисий Ярославов. Но можно не сомневаться, что Нил Сорский был хорошо знаком с соседними монастырями в Кубеноозерье, знал о настроениях среди монашества, остро чувствовал необходимость очищения «от скверны стяжательства». Выдающийся русский исихаст, Нил Сорский выступил в защиту духовного любомудрия, аскезы скитской жизни, став самым видным представителем «заволжского старчества».
На страницах журнала «Исторический вестник» за 1898 г. я отыскал малоизвестную статью-очерк И. Тюменева, подробно рассказывающую о поездке автора в Нилову пустынь. Она была едва ли не первым известием для широкой публики о жизни и учении Нила Сорского. Побывали спустя век с небольшим и мы в тех краях, найдя там психоневрологическую больницу, вход в которую посторонним строго воспрещен. На территории больницы-монастыря покоятся мощи преподобного Нила, и есть что-то символическое в том, что человек, учивший русский народ добру, праведной жизни, когда «брат брату помогает», отказу от личного стяжания, давший отечественной литературе и философии духовную традицию, которую пытаются разгадать и по сей день, находится среди больных людей.
Мне показалась интересной вся статья И. Тюменева, написанная с большим уважением и сильным чувством к преподобному Нилу Сорскому, но из-за большого ее объема я имею возможность процитировать лишь маленький кусочек: «Святой Нил принадлежал к московскому роду Майковых и родился в 1433 году. Желание укрыться от треволнений мира и стремление к подвижничеству для Бога увлекли его из столицы в суровую глушь Белозерского края. Достигнув обители св. Кирилла Белозерского, он принял здесь пострижение и подчинился во всем ее строгому уставу. Но его горячая ревность в служении Богу, его пылкий, пытливый дух не могли быть удовлетворены простым пребыванием в монастыре и холодным исполнением возложенного на него послушания. Ему хотелось изучить все, что касалось спасения души, как в творениях великих отцов церкви, так и в жизни и правилах не только русского, но и восточного иночества. И вот, взяв себе в товарищи своего кирилловского ученика и сподвижника Иннокентия, он, не боясь ни лишений, ни опасностей, тронулся с берегов Белоозера в путь к далекому Царь-граду. Здесь он обошел все монастыри, побывал в известной своим уставом Студийской обители, затем перешел на Афонскую гору и провел на ней несколько лет, изучая в богатых афонских книгохранилищах творения святых отцов и наблюдая жизнь и уставы афонских подвижников. Здесь особенно полюбился ему не известный еще в русских пределах устав скитского жития, который он и перевел в свое отечество.
Чтобы понять, какую особенность внес преподобный этим уставом в жизнь русского иночества, надо припомнить, в каких формах выражалась она до этого времени.
Первый и самый обыкновенный вид иноческой жизни составляло так называемое общежитие, т.е. совместная жизнь иноков в стенах какого-нибудь монастыря, причем и пища, и одежда, и келейное имущество, все считалось общим, и все работы по обители исполнялись сообща всею братией, жизнь которой находилась всецело в ведении игумена. Вторым видом иноческой жизни было отшельничество, представлявшее собою прямую противоположность общежитию. Здесь инок совершенно отказывался от всякого общения с людьми и, поселясь где-нибудь в непроходимой глуши дремучего леса, проводил дни свои в полном одиночестве, забытый людьми, никем не знаемый, ведомый только одному Богу. В России до половины XV века были известны только два эти вида, но на востоке в дополнение к ним был уже выработан третий. Причиной возникновения этого третьего вида было то обстоятельство, что общежитие в монастыре не удовлетворяло многих иноков, представляясь им слишком спокойным и удобным путем для достижения царства небесного. Но, с другой стороны, их пугала мысль и об отшельничестве, всегда сопряженном с серьезными опасностями от диких зверей, от злых людей, от собственных галлюцинаций, возникающих на почве необъяснимого страха в пустынном месте, кроме того, обильном лишениями такого рода, которые, как, например, лишение пищи, ведут часто к невыносимым страданиям. Вследствие этого восточные иноки и выработали особый вид так называемого среднего пути подвижничества. Они удалялись в пустыню, но не по одному, а по два или по три человека вместе, и селились друг от друга на расстоянии, на какое может быть слышен человеческий голос. Они изредка навещали один другого для бесед и назиданий и кормились трудами рук своих, меняя свои рукоделия в ближайшей населенной местности на съестные припасы. Такие группы разбросанных поселений отшельников получили название скитов.
С этим-то скитским уставом св. Нил и вернулся с Афонской горы на свою духовную родину, в Кирилло-Белозерский монастырь.
Сначала он поселился неподалеку от сей обители, но потом нашел более удобное место в пятнадцати верстах от монастыря, на речке Сорке, вытекающей из озера Сорожского и впадающей в реку Бородаву. Здесь поставил он крест и часовню, вблизи которых устроил себе келию и выкопал колодезь. В нескольких десятках сажен от него поселился его спутник и духовный друг, Иннокентий. Мысль преподобного — доставить возможность отшельничества всем стремящимся к нему, хотя бы и немощным инокам, — была встречена с радостью любителями безмолвия. Они спешили под его духовное руководство, селились в уединенных хижинах в лесу, и таким образом возник первый в России скит, получивший от соседней речки имя Сорского. Так как местность по берегам Сорки была низменна и болотиста, братия старалась ставить келий на небольших возвышениях, когда же св. Нил задумал построить для скита небольшую церковь, то сам, своими руками вместе с братией насыпал для нее холм, на котором было устроено и братское кладбище. Церковь была освящена во имя Сретения Господня.
По скитскому уставу преподобного, братия должна была содержать себя трудами рук своих; при нем в скиту все было общее — и пища, и одежда, и труды, и рукоделия.
Насколько скромен был сам блаженный основатель скита и насколько мало доверял он своей многолетней опытности и своему светлому уму, видно из одного его письма, в котором он рассказывает о себе: «Теперь особенно занимаюсь я испытанием духовных писаний и прежде всего испытываю заповеди Господа и их толкования и предания апостолов, потом жития и наставления святых отцов; о всем том размышляю, и что, по рассуждению моему, нахожу богоугодного и полезного для души моей, то переписываю для себя, тем поучаюсь и в том нахожу жизнь и дыхание для себя... Если случится мне что делать, когда не нахожу того в писании, отлагаю на время в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-нибудь». Старец не спешил предписывать правила и законоположения для своего юного скита, и его «Предание учеником о жительстве скитском» написано им только к концу жизни. В этом предании, равно и в посланиях, писанных преподобным к разным лицам, видна его большая начитанность в Священном Писании и основательное знакомство с творениями отцов церкви.
Духовная опытность старца привлекла к нему многих искренних почитателей. В числе его учеников, кроме Иннокентия, основавшего на реке Нурме, в 12 верстах от Грязовца, общежительную обитель, были: Кассиан, князь Магнувский, родом из Мореи, прибывший в Россию с Софьей Палеолог и построивший свой монастырь на реке Учме близ Углича, князь Вассиан Косой, Дионисий, князь Звенигородский, Нил Полев, происходивший из дома смоленских князей, и многие другие.
Будучи приглашен на Московский собор 1503 года, семидесятилетний старец, всю жизнь свою бывший проповедником иноческой бедности и нестяжания, не побоялся поднять вопрос об отнятии от монастырей вотчин, населенных крестьянами, находя, что инок не должен жить на счет чужого труда. Против его предложения восстал известный автор «Просветителя», игумен Волоколамского монастыря Иосиф, смотревший на иноков своего времени как на духовную аристократию, а на монастыри как на интеллигентные центры, проводившие просвещение в массу. Возражение свое он подкрепил следующими практическими соображениями: «Аще у монастырей сел не будет, — говорил он. — Како честному и благородному человеку постричися? Аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию или архиепископа, или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет колебание». Но подвижник-идеалист не сдавался на эти доводы и требовал, чтоб чернецы спасали душу, жили в пустыне и кормились рукоделием. Мнение его поддерживали кирилловские и иные старцы, но большинство присутствовавших на соборе игуменов не пожелало лишиться работавших на них крестьян, и предложение старца было отвергнуто.
Возвратясь из Москвы в свой Сорский скит, преподобный еще пять лет управлял духовною паствою и мирно скончался 7 мая 1508 года» (Тюменев. С. 229—232).
* * *
С 70-х годов в Вологодской области принялись свивать свои гнезда целые колонии писателей и художников, историков и музыкантов. Это были, конечно, не скиты, но духовное начало в жизни их обитателей преобладало. «Неперспективные » деревни с пустыми домами вдруг стали перспективными в плане творческом. Селился в купленных за копейки избах сначала первопоселенец, вернее, возобновленец деревни, за ним его друзья, творчески близкие ему души. Такие колонии возникли на Цыпиной горе, под Ферапонтово (там, в основном, живут художники, немало среди них и столичных, которые проводят коллективные выставки своего «ферапонтова братства»). Вологодские писатели, правда, предпочитают одиночество, но и это можно объяснить: они живут на своих малых родинах, которых, как известно, не выбирают.
В Заозерье же возникла колония, по-своему необычная, нарушающая традиции других поселений. В Харовском районе творческое расселение происходит вокруг Тимонихи — родины В.И. Белова. Там уже имеют свои избы и часто наезжают Анатолий Заболоцкий и выдающийся художник из подмосковной Коломны Михаил Абакумов. Живет и наш общий друг живописец Валерий Страхов.
Не доехал до Тимонихи Виктор Петрович Астафьев, когда он, будучи волог-жанином, купил дом в деревне Сибла на берегу реки Кубены. Астафьев, думаю, и не рвался под бок к Василию Ивановичу.
Один Николай Михалович Рубцов остался странником по земле Вологодской, шел на любой деревенский огонек, хотя его малая родина — в Тотьме и в селе Николе. Бывал поэт и в Кубеноозерье, о чем я писал, гостил в деревне Дмитриевской, рядом с Новленским, у бабушки поэта Сергея Валентиновича Чухина (1945—1985). А родные места Чухина находятся в деревне Бабцино под Кубенским, здесь он заканчивал Погореловскую школу, потом поступал в Литинститут.
Вологодский краевед В. Пудожгорский собрал под одну книжную обложку описание ста литературных мест Вологодской области (1992). Мне понравилось, как автор написал о Новленском: «Село проезжал Кирилл Белозерский, царь Иван Васильевич Грозный, Владимир Алексеевич Гиляровский и Валерий Васильевич Дементьев». Не забыл упомянуть дотошный краевед, что в Новленском в двухклассной министерской школе учился писатель Иван Васильевич Евдокимов (1887—1941). Я читал его роман «Заозерье» — революционный триптих, охватывающий события в русской глубинке в начале XX в. Кое-какие географические реалии автор позаимствовал с натуры (например, отдельные эпизоды происходят в том же селе Новленском), и сам роман назван «Заозерье», но за беглым описанием быта и нравов жителей деревень, барской усадьбы, стекольного завода и бумажной фабрики видна прямолинейная тенденция: с одной стороны, пролетарии-рабочие и крестьяне-бедняки, а с другой — «гнездо контрреволюции», естественно, в Горицком монастыре. Тем не менее талант Ивана Евдокимова, который считал своей малой родиной Сяму, где прошли, по его словам, самые «ласковые и прекрасные годы жизни», проявился в полную силу в одной из первых книг по искусству Русского Севера, так им и названную «Север в истории русского искусства». Позднее он писал хорошие монографии о Левитане, Репине и Серове.
Если Иван Васильевич Евдокимов вспоминал о Сяме, что здесь проходили знаменитые конские ярмарки, где играли гармони, крутились карусели, слышался колокольный звон, то Владимир Алексеевич Гиляровский (1855—1935), певец московского дна, помнил иное. К примеру, местных старообрядцев: «...бороды у них косматые, никогда их ножницы не касались — и ногти на ногах и руках черные да заскорузлые, вокруг пальцев закрюченные, отроду не стриглись. А потому что они веровали, что рай земной находится на высокой горе и после смерти надо карабкаться вверх... а тут ногти-то и нужны...» Прочитав подобное, моя бабушка Екатерина Александровна, родом из деревни Бубырево, что рядой с Сямой, всплеснула бы руками: «Батюшки светы!.. Где ж таких он увидел?..» Любитель московских подземных рек и трактиров, чье рождение записано в метрической книге Покровской Сямской церкви, В.А. Гиляровский случайно оказался в наших краях, не питая к ним никакой привязанности. Литературовед Андрей Баженов пишет по этому поводу: «У всякого блудного сына, чтобы он когда-нибудь мог вернуться, должен быть родной дом, в котором он познал покой семейной жизни, счастье детства. У дяди Гиляя в памяти не осталось уютного дома среди широких полей — одни лишь «дремучие домшинские леса», заслоняющие горизонты, да «гиблые... болота непроходимые», где «медведи пешком ходят, а волки стаями волочатся...»... Там, в лесах Вологодчины, у семьи Гиляровских не было глубоких корней. Общались они лишь с такими же пришлыми и, как они сами, временными, залетными не по доброй воле... Всю жизнь дядя Гиляй гордился тем, что и по отцовской, и по материнской линии происходил из запорожских казаков. Но в отличие от донского и кубанского казачества, осевшего на земле и потому обретшего свой дом и свою культуру, запорожское развеселое племя жило исключительно войной и разбоем. Не привязанные к земле, они любили волю без берегов, были легки на подъем и измену» (Баженов. С. 208). Так что правильно пишет В. Пудожгорский, что Гиляровский «проезжал» эти края и они «проехали» мимо него.
Из писателей, верных своей малой родине, любивших ее и помогавших ей словом и делом, назову Констатина Ивановича Коничева (1904—1971), которого вологжане с любовью называли «дядя Костя». Родом он из Заозерья, из деревни Поповской Устьянского сельсовета. К.И. Коничев долго жил в Ленинграде. Он писал об Устьянщине и рассказы, и документальные книги, и очерки, выпускал сборники фольклора.
Родился и жил в Кубеноозерье, в деревне Коншино на Бохтюге поэт Алексей Ганин (1893—1925), друг Сергея Есенина, который вместе с Зинаидой Райх приезжал сюда в нему в гости. Печальная повесть об этом самородке могла бы быть длиннее, чем его жизнь, которая закончилась казнью в советской тюрьме по провокационному обвинению. Теперь в чистом поле, где находилась когда-то исчезнувшая деревня Коншино, местными властями и любителями литературы поставлен памятник-камень, табличка на котором гласит о том, что здесь была деревня, где родился поэт Алексей Ганин. В городе Соколе и в селе Архангельском проводятся Ганинские чтения, на которые съезжаются те, кому близко и дорого творчество поэта.
Наши места, отмеченные знаком небес, рождали и земных творцов-художников. Самый известный из них — академик живописи Платон Семенович Тюрин (1816—1882). Родился он в селе Архангельском, в Заозерье, где проводятся Ганинские чтения, в семье крепостного крестьянина. На родине он расписал огромную по размерам церковь Михаила Архангела, где сейчас проходят реставрационные работы. Также сохранились тюринские росписи в Тотьме в Вознесенском соборе Спасо-Суморина монастыря. Для московского храма Христа Спасителя Платон Семенович выполнил 34 иконы. Известны также его портреты, которые он писал на заказ, в том числе А.П. Межакова и Ю.Ф. Межаковой, пятерых детей А.П. Межакова. П.С. Тюрин сегодня считается крупным мастером русской академической школы середины XIX в., родоначальником профессиональной живописной светской традиции на Вологодчине, интерес к которому с каждым годом растет среди любителей искусства.
В деревне Дилялево, на берегу озера, впервые упоминаемой в исторических документах в XV в., в крестьянской семье родился великий русский авиаконструктор Сергей Владимирович Ильюшин (1894— 1977). В маленькой деревеньке хранят небольшой домик Ильюшина, куда он летом приезжал, скучая по своей малой родине. Как минимум 20 поколений кубеноозеров выпестовали из этого крестьянского паренька создателя серии самолетов марки «Ил», академика, генерала, лауреата многих государственных премий.
В деревне Ярыгино родился дважды Герой Советского Союза Александр Федорович Клубов (1918—1944), знаменитый летчик истребительной авиации, командир эскадрильи, сбивший 50 вражеских самолетов. Деревня Бологово (запустевшая) — родина Героя Советского Союза В.В. Гладкова. В деревне Опалихино (Вотчинский сельсовет) родился актер Николай Олялин.
Новое время — новые герои. Известный на Вологодчине предприниматель и собиратель предметов народного быта Михаил Суров восстановил все свое кубеноозерское родство с конца XVII в.
Я бы мог перечислять и дальше... Но давайте ближе познакомимся с некоторыми знаменитыми людьми Кубенского края.