188
Кафтан с золотом
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Старицек ходил просить во много мест и пришел к одному хозяину и незамог, полежал да и помер. А оставается кафтан, уж выплацен, худой этакой; ну он сокрутил вси платья его. «А этот худой кафтан в огонь бросить мнекова». Пецка загасла, как бросил он, ну он взял, говорит: «Ладно, я в воду снесу его, затоплю». Его затопить и не может, он не тоне ко дну кафтан, да и не уносит никуда. Он взял да и роспорол заплатку-то, ну и стал заплатки много пороть и под каждой заплаткой по деньги, ну и напорол он денег много, и стал деньги цитать; нацитал целую тысяцю рублей. Ну он: «Куды эти деньги? Дай я пойду к отцу духовному, спрошу». — «Ну, а ты, — говорит, — эти деньги возьми, сходи на рынок и купи свинью, пока денег хватит, так всё корми ю». Ну он, этих денег пока хватало, все кормил ю, перестали деньги, больше кормить нецем. «Отце, — говорит, — свинью кормить — перестали деньги, больше кормить нецем». «Так ты, — говорит, — выпусти свинью на улицю и ходи вслед да карауль ю». Ходил, ходил этот, в такой гладкий луг пришел и по середке репка бежит, затым катится колесо огненно с огнем, там в реки в колеси сидит народ, да этот нищий сидит там. Ну эта свинья как скоцит, так прямо в реку, в колесо это. И все стерялось, как было, так и есть по-старому. Он опять пришел к этому отцу духовному и рассказыват. «Да, вот, дитятко, ходил да просил, не молился, так скопил денежки, так вот Господь за то нам грехи дават».
189
Святой работник
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Был прожиточной человек, хозяин был и держал роботника. Ну, вот праздник пришел, он и вздумал с хозяйкой в черковь сходить. В черквы Богу помолились и: «Станем, — говорит, — на обед крещеных звать». Созвали крещеных и засадили за столы их обедать. Хозяин сидел помимо стола и как будто призаснул, а ему и приснилось, и показалось, што Успенье Богородиця Цяриця небесная на воздусях над столом стоит; заглянул на хозяйку, на хозяйке венёч золотой на головы, и у роботника венеч золотой на головы. Он и взял на раздумье: «Што же у жены у моей венец золотой да и у роботника, а у меня нет ницего? Дай-ко я схожу к отцу духовному, побеседую, спрошу, для цего же у их есть, а у меня нету». Ну, духовной и говорит: «Это жена у всего живет, подает милостинку и накормит, а роботника ты хошь в воду, хошь куды пошли, он везде пойдет». А хозяин говорит: «Унистозить богатсво да бобылём жить, да в роботники пойти». Он эти богатства все решил, да што оставил и пошел в роботники. Там служил он долго уж у хозяина, его хозяин и взлюбил, што он везде готов, хошь в воду, хошь куды хошь пошли, везде справит. А хозяйка тая его не любила, все насказывала. «Вот ты, — скажет, — держишь Ивана коло года, — говорит, — а вот он наехал на меня, рубашку разорвал да сарафан, да тело выщипал». Он спросил у его: «Как же, Иван, ты делаешь?» Он и повинился, на себя взял вину, што уж согрешил. Его и посадили в темно место засиживать. Он там посидел да помер, и заносил ладонный дух по ограды везде. «Што же это, — говорит, — откуда этот ладонный дух носит?» А он и схватился за Иванушку. Он помер да и рукописание оставил тутока при себе.
190
Мышонок
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Старицёк да старушка тоже пошли на службу Богу молиться; вышли со службы да и пошли обедать; тут старичёк ходит, зовет крещеных на обед тоже, а они стоят: «Вот, — говорит, — их зовут, а нас не зовут; коли бы нас позвали, мы бы посмотрели, каки кушанья ими едутця». Он позвал, поцтил их, они и пошли; пришли, за столы полно, некуда сесть, а хозяин говорит, что «После пообедаете вы». Гости пообедали, благодарили и ушли, а он их и посадил, принес кружёцку, положил на стол, повернул вниз под кружку, оны-то не видели, што он положил, а я вот скажу, мышонка. Он ушел, а они говорят: «Дай-ко посмотрим, уж верно испытыват нашего брата». Как поприздынули эту кружецку повыше посмотреть, што там под кружкой есть, оно оттуда што-то, птицка али што, вылетело, боле пищи там и нет. Он пришел, они вышли, спасаются, што накормил обедом. «Детоцки, вы шевелили это у меня, деточки не надо бы так делать».
191
Ворожея
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Случился цярь нездоровой, случился. Вот цяриця говорит цярю своему: «Есть волшебница, вот если позвать ю, так она скажет, какая у тя боль». Но, ю позвали к нему, она и пришла: «Здравствуйте, дитятко, ваше чярское величество». —
«А што, бабушка, знаешь, мне смерть или житьё будет?» — «А станешь, дитятко, ворожить, как нецего в рот положить, где-же мне знать Господню тайность про это». — «Так, бабушка, коли не знаешь, дак спросят тя служащие — скажи: смерть будет чярю». Она как пошла, у ей и спрашивают: «Што будет чярю, житьё, али смерть?» Ну она и скажи: «Смерть чярю, утром умрет». Царь помер. Тут старуху вознесли так, что она на вековечной хлеб попала.
192
Берестяный клуб
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Старицек с работником сено косил, пришли люди, сказывают: «Бог помощь, работницки! Вот, — скажут, — говорили, мужика убили в эком месте». Ну, а этот старик, бересту дерут на клуб, и свил да в кошель и положил с берестом. «Вот, — скаже, — разбойники, мужик мужа убил». И пошли домой роботники; роботники вслед идут, а у него из кошелья кровь бежит. Пришел старик, кошель бросил в сени и прошел в фатеру, а роботники посмотрели, што у него в кошеле: и в кошеле целовецья голова. «Ну ты, крещеный, — говорят, — убил старика». Ну и пришел то десятский и понятые смотреть этого кошеля; посмотрел, то целовецья голова и есь. У его тут запецятали, а его посадили в темницю. Он и сидит там, и решение пришло выпустить его под наказание. Не поверился он священнику, што осужал, а не грешен, не убил никого, пришли распецятали кошель, а там лежит бересто голова. (За то наказание, што осудил другого.)
193
Чудные имена
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Жила старуха с сыном. Пожили с сыном, да и стало им трудно прокармливаться. «Ну, поедем кормиться, — говорит, — в большое место». Ну, едут, впереди идет, вскакивает с кисой молодець, все попереди их заходит. «А сядь, добрый целовек, на лошадку да и поедем». Он сел на лошадку и поехал с ей, да и спрашиват: «Как тя, молодца, зовут?» — «Как, батюшка, его зовут — нынешние попы и нынешние законщики не смеют и сказать, как зовут. А Усралком зовут», — говорит. — «А тебя как зовут?» — «Ох ты, дитятко, а Обсерусей зовут». Ну и приехали, хватера большая пятистенная, на хватеру и выдавались. Они напились, наелись и спать заложились. А этот постойцык: «А ты, Обсеруся, приходи ко мне к ноци». Заложились, а Обсеруся со Сралком повалились на подпольницу. Ну, а этот принес кису и клал в большой угол. Ну, он полежал, полежал: «Как же мы сойдемся?» — «А ты кликни, ты и услышишь». Вот ноцью: «Усралко, Обсеруся!» Зарычал Усралко погораже. Хозяин услышал да хозяйка. «Вот, — скаже, — оммарался». Достали огонь, а он спит по-настоящему. Посмотрели, постояльця нету (Обсеруся); поглядели большой кисы нету у торговця; объявили, он и свопел, и домой пошел.
194
Шишко и старцы
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Старуха ходила за морошкой в лес, да блудила долго, выйти не может, домой попасть. Ну, а шишко (по-нашему лесовик) приходит: «Не можешь муты сделать со старцем, грех произвести». Ну она и пришла: «Отце, отворите окошецко». Тот отворил, наклонился к ей, ну она взяла, рукой его щёлкнула в голову: «На, — говорит, — тебе, другому оставь». Ну, а другой пришел. «Што, — говорит, — цёго тебе дали?» — «А не дали ницего». — «Да как же ницего, сказала: "Оставь другому"». Поспорили да погрешили. А шишко с лесу вывел, домой свел.
195
Старик и крестьянин
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Старик сначала Богу молился. Ну и приходит тут, уж Господь знает какой, приходит, говорит: «Бог помочь лесовому лежебочина» (в лесу-то лежит). — «А как я лежебочина, как я Богу молюсь да тружусь, труды полагаю, потею». — «Да што твое богомолье: вот благочестивый крестьянин на поле пашет, дак знает, — говорит, — когда Господь благовестит, к обедне звонит и каждый обед, когда пора будет». Он и взял в разум: «Что мне калика прохождающий говорил, что обедня пора, когда будет». Ну и пришел, мужик на поле пашет: «Бог помочь». — «А приходи, пожалуй, добрый целовек». —
«Ну, а обедал ли ты, добрый целовек?» — у пахаря спрашиват. «А я еще не обедал, что когда у Господа благовест не идет еще». Один посидел на межи, другой попахал, поставил лошадь и глаза перекрестил. «А цёго ты, добрый целовек, глаза перекрестил?» — «А вот, — говорит, — благовест к обедни, так надо итти Богу молиться да обедать». Ну, дак он пришел, да стал Богу молитця, во святы попал. Крестьянин, видно, больше у Господа знает, чем старец; старец не домолился.
196
Самосожжение
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
В Линдозере были староверы; к ним стали приезжать изгонять веру староверскую; там какой-то наедался, говорит, надо, говорит, решить и на свои руки посягнуть. А жительство большо, амбары, пахота, хлеб годовой был, а там и наслался он, говорит: «Надо собрать, дом сделать и зажечь». Ну как зажгли, а время морозное, холодное. Они говорят: «У нас пороху много, отойди». А женщины бы с робёноцки в подпольи сидели. Нацяльник говорит: «Бросьте из платья штони-будь, холодно», — так они и бросили. Как сгорели, они костоцки собрали да амбар; он и теперь сохранился, костоцки собраны. Тогда с Линдозера вси жители разбежали на вси диревни.
197
Вор Мамыка
Наум Михайлов, дер. Койкинцы.
Старик да старушка жили, семьи у их один внук был прозванный, имя ему вор Мамыка. Он у дедка узнал 100 рублей денег, стал он у деда своего просить денег на торговлю, дал ему дедушка 100 рублей на торговлю; шел он в город, ничего он по уму прибрать не мог товару, купил два сапога Козловы. Подходят государские слуги с быком в дорогу, у него дома нет никакой скотины, смекнул себе — как бы у них этого быка отобрать. Пошли слуги с быком по почтовой, обежал он около, бросил сапог на дорогу, сам сел в сторонку, увидали цярские слуги сапог на дороге. «Ох, товарищ, — говорит, — сапог козловый на дороге». Другой говорит: «Никуда нам с однем сапогом». Вперед продолжали, пошли. Вор Мамыка взял опять сапог, вперед сторонкой обегает их, бросил опять на дорогу сапог другой. Опять товарищ говорит: «Вот другой сапог на дороге, мы не взяли, пара бы сапогов была». Они и согласились: «Оставим быка и сапог, а пойдем другого искать». Вор Мамыка взял быка и повёл на вязке домой. Обращалися слуги назад, и быка нету, и сапога нету: «Ну, вот беда, как мы к государю императору придем, быка кончили, и сапогов не найти». Пришли к государю императору с извинением, так говорят: «Быка потеряли, сапог не нашли, быка увел не знаю кто». Государь взял в эту деревню старику записку написал, требует старика на число придти, пришел старик. «Государь батюшко, почему ты меня требовал?» — «Што, — говорит, — много ли у тебя семьи?» — «Один внук». — «Как его зовут». — «Вор Мамыка». — «Не украл ли он у царя быка?» — «Не знаю, батюшко, украл не украл, а такого пригнал, что едва в дворишко прошел». —
«Ну, хорошо, — говорит, — пускай же он украдёт у царя коня, а не украдёт, казнь ему будет». Он пошел старик домой, скручинился, спечалился: как у царя украдешь коня? Внук на одной ноге прискакивает: «Дедушко идет, красно солнышко идет». — «Дурак ты, внукушко, наделал ты дела». — «Чего, дедушка, чего?» — говорит. «Да вот, — говорит, — государь император велел коня украсть, не то казнь тебе». — «Дедушка, Богу молись, да спать ложись, все дело поправится». Сейцяс в ночи вор Мамыка потащился в Цярское село. В тоё время государь император в синод ушел. Как-то в те господские забился в царские покои вор Мамыка, скомандовал: «Коня давайте гулярного, в сад доезжаю гулять». — «Сейцяс, ваше императорское величество» (за царя почитали, он в платье господское оделся, в одежду цярскую). Потом сел и поехал, потащился домой на коне на цярском, приехал закричал: «Отворяй, дедушка, ворота». Дедушка обрадовался, ворота отворил коня запустить. Приехал государь император и выходит к синоду во дворец, скомандовал кучеров: «Коня в прогулку ехать гулярного». Отвечали конюхи: «Мы сейчас впрягли коня в ночных часах, коня гулять, как же так?» — «Должно быть, черт вор Мамыка, а никто, угнал коня». Написал он старику в деревню записку, требует государь старика. Приходит старик, поклонился: «Здравствуйте, государь батюшко». — «Што, старик, много ли у тебя семьи?» — «Один внук, батюшко». — «Как его зовут?» — «Вор Мамыка». — «Не украл ли он у царя коня?» — «Не знаю, батюшко, украл не украл, такого пригнал, что едва в дворишко пришел». — «Пусь, — говорит еще, — из-под царя и из-под цярицы украдет перину, тогда я прощу, а не то казнь ему, если не украдет». Старик скручинился, спечалился, пошел домой. Внук стретат, на одной ноге скачет: «Дедушко идет, красно солнышко идет». — «Наделал ты, внук, дел, жизь свою решишь». — «За чего, дедушка, чего?» — «Да вот государь велел перину украсть из-под цяря и из-под цярицы, если не украдешь, то дело плохо». — «Дедушка, Богу молись, да спать ложись». — «В ночных часах государь император леворвер заправил, заредил, обжидает вора Мамыку. В ночи прибежал вор Мамыка в Царское село, в нощи сбегал на кладбище, отыскал свежие могилы, роскопал, достал покойника из гроба, на кол жопой посадил этого покойника, понес на плеци к царскому дворцу; знал очень хорошо, где царь, в каком покое ночует: напереди окон стал этого покойника на том колу вертеть; государь усмотрел в окошко: какой-то человек напереди окна, разбудил свою цярицю государьшю. «Смотри, вор Мамыка», — ставает, в окошко показывает ей; в белом платьи закутался и покажется, из леворвера в его. Бросил он покойника о зем. Охканул вор Мамыка. «Ложись, цярица, со спокоем, подстрелили вора Мамыку, не украдет больше». По задним ходам залез в покои. Заснул крепко государь император с цярицей, сейцяс он пошел, нашел квашенку с белым раствором, спролил тихонько раствор белый между цярем и цярицей в середку, сам сел в уголок вор Мамыка. Сейцяс государь император проснулся, ввалившись прямой рукой в это тесто. Будит свою цярицу: «Ах, цярица, ты усралась». — «Што ты, государь, может быть, ты сам усрался». Заспорились. «Што, — говорит, — цярица, я о тебя опёрся, ты усралась». Скомандовал холопам: «Холопы, снимите эту перину». Оны подскоцили, нежным голосом говорят: «Пожалуста, сецяс, сецяс». — «Новую перину подстели, живо ночным делом». Посидел немного государь император, заспал и цярица заспала. Эту перину в окошко спихал на улицу да и сам под окошко, притащил домой перину. Што же ему сделать? Большие приметы надо подставить, чтобы знал государь император, што был вор Мамыка: наложил стульев, навязал кухарок, косами вместе вылепил. Поутру вставают холопы, стулья вслед волоцятся, удивились, что случилось, кухарки: «Ой, Люба, ты чего меня за косу». Другая: «Ой, Люба, ты чего меня за косу». Государь император смотрит на это. Государь спрашивает: «Где же обкащённая перина?» Кухарки отвечают: «Государь император, мы совсем не видали». — «Неужели проклятый вор Мамыка приходил?» Посмотрел в окошко, там покойник на колу лежит вместо вора Мамыки. Требует старика из деревни. «Много ли у тебя семьи, дедушко». — «Всего, батюшко, один внук». — «Как его зовут?» — «Вор Мамыка». — «Не украл ли он у царя перину?» — «Не знаю, батюшко, украл не украл, а приволок, едва в угол запихал». — «Хитрый же у тебя внук, старик, пускай же у царя цярицу украдет, а то голова на плаху, жисть решу». Старик скручинился, спечалился, пути перед собой не видит, раздумывает сам про себя: «Как у царя цярицу украдешь?..» — «Богу молись, дедушка, да спать ложись». Сейцяс ноць пришла, в ночь поехал на государевом коне, поехал в Царское село. Приехал в село и разузнал, где государь император ушедши. Сейцяс холопам сказывает: «Требует государоню в сады сюда гулять, поезжать немедленно, скорее». Сейцяс государоня оделась, справилась, выходит в ночи на крыльцо, смотрит, што кони государевы, села в санки и повез вор Мамыка цярицу. Привез домой, цярица и свыла, в свою маленьку хатку завел цярицу. Государь император является в свой дворец, спрашивает: «Где же цярица?» Кухарка отвечает: «Государь император, вы вить требовали царицу гулять в сад, она уехала с вами». Раздумавши государь: «Верно, вор Мамыка увез цярицу, омманул». Сейцяс написал старику записку в деревню: «Приходи, старик, к государю императору». Сейцяс император подергивает стул к старику: «Садись, дедушко, садись. Што, дедушко, много ли у тебя семьи?» — «Один внук». — «Как его зовут?» — «Вор Мамыка». — «Не украл ли он у царя цярицу?» — «Не знаю, украл ли, не украл, а только таку барыню привел, што едва в фатерку гадку вошла». — «Хороший, — говорит, — твой внук парень, очень проворен, смекалист, пускай же он весь государя императора живот представит: быка, коня, перину, Цярицу, прощает он всема делами, всема грехами, получает до смерти нагруду».
198
Рассказы про лешего
Иван, охотник, дер. Корельский Остров.
а) Мы ходили в лесях. Пала погода, большая погода. Мы стрелили оленя, я к нему. Вижу, батюшка стоит, оперся на ружье. Подхожу, смотрю, ни батюшки, ни оленя, видно, так прикохло. Заводит темница, и я маленько не толкую, куда пойти. Хожу, рыцю: «Батюшка, батюшка». А погодища родилась великая. Вижу, будто отец идет и с псом, и зарыцял, будто свой отец. Тут, вижу, с островинки выстал отец и зарыцал, а другой-то словно протаял, провалился.
б) Шли мы в лес, вижу, стоит мужик большой, глаза светлые. «Ты, мужик, — говорю, — когдашний?» — «А я, — говорит, — вчерашний». — «А какой ты, — говорю, — большой, коли вчерашний». — «А у меня сын годовой, а побольше тебя головой». Побаяли, побаяли, отец что-то смешное сказал. Он захлопал в долоши и побежал, засмеялся.
в) В лесях ходючи на всякую штуку попадешь. Он попужать-то может. Ночью не всегда сразу к фатерке попадешь, иной раз верст на пять ошибешься. Иду я раз один зимником. Нет фатерки и нет. И тут сзади меня кто-то ка-ак побежит, да захлопает в долоши. Я его матюгом, он и убежал. Боится матюга.
г) А то раз собрались у избушки. Он и начал собак пужать да рыть. Мы вышли из фатерки, да и зачали его матюгать... Иной раз и страшно: как это гугай-то в лесу рыцит, и собака лесовая дает. Налетит это гугай к фатерке да на березу. Страшно.
д) Понесли хлеб в лес. А солнце уж село. Дяинька и рыцит: «Филип, Филип, иди ужинать!» А тут река, да ельник
угрююмый! Из этого-то ельника выходит мужик высокий, глаза светлые, собачка на веревке. Пала дяинька на земь. А он-то над ней свистит, да галит, да в долоши клещет. Пришел Филип, а она чуть жива. Привел ее в избушку да и ну ругать, что после солнца рыцит.
е) Мой батюшка полесовал по путикам. А бор-то све-етлый был! Видит мужик: идет впереди Василий с парнем. Батюшка и рыцит: «Василий, Василий, дожди меня». А они идут, будто не слышат, сами с собой советуют и смеются. Он их догоняет, а они все впереди. Перекрестился он и вспомнил, что праздник был Казанской Божией Матери. Это ему Бог показал, что в праздник нельзя полесовать.
ж) Девчонки ушли в лес по ягоды, да что-то долго домой не шли. А мать и сказала: «Черт вас не унесет, ягодницы». Девочки вышли на лядинку, вдруг он и показался со своими детками. Говорит им: «Пойдемте, девки, со мной». Они приняли его за деда и пошли вслед. И повел их лесом, где на плечи вздымет, где спустит. Они как молитву сотворили, а он им: «Девки, чего вы ебушитесь? Не ебушитесь!» И привел их в свой дом, к своим ребятам, человек восемь семейства. Ребята черные, худые, некрасивые.
199
Лопарь на небе
Василий, с Белой губы на озере Имандра.
Лопин все думал: вот небо-то близко, как бы мне туда попасть на небо. Взял вырубил лесину и стал строгать стружки. Строгал, строгал и настрогал большой костер. Потом закрыл его мокрой рогожей и эти стружки зажег. Стружки загорелись, а он и выстал на рогожу; жаром его вверх поднимать будет, вот какой расчет имел. Его и стало поднимать дальше и дальше. Ну по небесам ходит, живет, народу никого нету. Неделю прожил, скушно стало, что земли не видать. Ходил, ходил, нашел у Бога ярус и видит, что ярусов много накладено у Бога, а Бога самого нету. Думает: я свяжу и спускать буду, и хватит до земли. Спустил все яруса, рассчитал, это должно хватить до земли. Привязал за дерево большое. Спускался, спускался. Не хватает на полверсты, не больше. Качает ветер над долиной и над горами носит. Понесет над долиной, все города видны и все деревни. Кричит. Прикатилось такое время, земля, гладкое место. «Развяжу узел». Развязал: только уши запели. И угодил он в дряп (болото) по грудь и с руками, вылезть не может. Весной налетели разные птицы. Прилетел и лебедь... видит: на болоте сено. Но у лебедя известно: где бы нашел кусочек, тут и гнездо делать. Плавал, плавал видит клоч. Лапками огладил, пришел с берегу земли, яйцо положил, другое, третье. И начал парить. Вдруг бежит волк, чует гнездо, а попасть не может. Волк прибежал, лебедя не было, яйца съел, гнездо разворотил. А лопин как зубами сцапит за хвост! Волк как прыгнет, его из дряпа выдернет. Так и вышел. Пришел и сказывает: «Нет, ребята, не нужно попадать на небо». И с тех пор охотники-лопари не стали хотеть на небо попадать.
200
Кит-камень на Имандре
Василий, с Белой губы на озере Имандра.
Два лопаря жили у Имандры и стали хвастать друг другу. Один говорит: «Можешь ты зверем обернуться или животным?» Другой говорит: «Я зверем не могу обернуться, а обернусь морским китом и нырну, и ты не увидишь, куда я выстану, в лес уйду». Другой говорит: «Увижу». Обернулся и в воду. Сажен пятьдесят от берега осталось, он и выстал. А другой крикнул: «А вот ты выстал!» Он и окаменел. И теперь там камень лежит наподобие кита и называется Волса-Кедет, значит, кит-камень.
201
Город Лынь-Лан-нынч
Василий, с Белой губы на озере Имандра.
В Волчьей ламбине у Имандры жила старуха, у нее сын был холостой. Он пошел за оленями на охоту в Чуны-тундру. Жажда одолила, нашел ручей. Напился нападком. Тяжесть напала: на какой камень ступит, камень валится, ляжет отдыхать — камень шевелится. Встал и стал камень сдымать, оказывается, сила непомерная. Прежде ел мало, теперь много. Пришел к матери: «То, мать, я воды напился, здоров сделался». — «Ну и слава Богу». — «Я еще пойду, попью ее». Но не мог найти. Пришел домой, взял невод и карбас и мать на плечо, понес через тайболу в Волчью лам-бину. Пришел и стал крепость городить, город. Пришли шведы, паны. Старуха со страху померла. А он шведов палкой бить, всех и перебил. И теперь в Волчьей ламбине горушка есть, где паны складены. И называется Лынь-Лан-нынч.
202
Остров Кильдин
Василий, с Белой губы на озере Имандра.
Лопка-старуха похвалилась, что запрет кильдинскую губу и что коляне (жители г. Колы) оттого помрут с голоду, а то они лопарей (в Кильдинском погосте) обижают. Пал туман на море, двое суток на море не выезжают, спят все в погосте. На третьи сутки вышла женщина кормить собаку. Видит — идет остров по морю. Она и заговорила: «Что за чудо, идет остров по морю!» И все окаменели, и остров остановился, и все окаменели. А это старуха тянула остров Кильдин на оборе, как женщина сказала, обора оборвалась, и все окаменели.
203
Вик варач
Василий, с Белой губы на озере Имандра.
Два брата жили, оба женатые, матери не было живой. Одна женка поставила варить утром рано и рыболовкой [Рыболовка – это деревянная лопатка, которой лопари достают из котла рыбу] пригнетает рыбу, чтобы не сырая была. Оставила рыболовку в котле. Муж захотел узнать, почему жена оставила рыболовку в котле, глядит на рыболовку, оказывается тень человека в котле, голова видна, а остального ничего не видно. Он смекает, не в котле же это, а откуда-нибудь тень наводит, и замечает в трубу. Повалился на свое место и глаз свел вверх в трубу и глядит: голова показывается в трубе, и смотрит человек. Он взял лук и натянул, стал следить еще не окажется ли. И вдруг голова оказалась. Бух, стрелил. Слышит, что пал и заревел. Как панов боялись, так жили аккуратно. Швед ревет, ногу подстрелил. «Откуда ты взялся». — «А вот на вараке [Варака – гора, холм] у нас войско стоит триста человек, и меня послали по всем вежам следить, сколько в вежах народу живет». Лопин спрашивает: «Есть ли у вас человек сильный?» — «Есть, — говорит, — атаман». — «Как же его убить?» — «Его никак не убить, что он весь в латах». Лопин отрубил голову. Брат говорит: «Надо собрать всех лопарей, пойдем с ними». Собрался народ; весь погост, и пошли. Надо логом идти. Крались, крались, огонь замечают. Ну известно, огонь повсеместно: тут не видко, а с долины все видко. Подкрались близенько. Он (атаман) мясо берет, в сало окунает. «Ты, — говорит, — смотри, как он (атаман) ножик занесет в рот, так ты в ножик и стрели» (а то он весь в латах). Целился, целился, отложил лук. Рука дрожит, не смеет человека убить. «Что ты, — говорит, — медведя не боишься, а шведа боишься. Дай-ка». Старший брат стрелил. В крен ударил и ножик проскочил сквозь. А он с братом их всех перебил и в ту вараку похоронил. И называется: Вик варач (выше Бабинского погоста, почти у Имандры).
Записи Н. Е. Ончукова
Калинин Павел Петрович
Живет в Заонёжье, около Толвуя, в одной из деревенек, в Пад-мозере. Павел Михайлович среднего достатка крестьянин 40-45 лет. Занимается хлебопашеством, но когда полевые работы кончатся, ездит по разным местностям своего уезда и даже дальше и строит дома — он плотник. Я познакомился с ним в лодке, на реке Теле-кин, я ехал по водному пути в Поморье, он в деревню Реваш-Наво-лок строить у одного из богатых мужиков избу. Узнав, что я очень интересуюсь сказками, он вдруг начал скороговоркой рассказывать своего «Коня». Мы приехали в Реваш-Наволок в воскресенье, Павел Михайлович не работал, и я записал у него народную комедию и, кроме того, несколько сказок и песен исключительно скабрезного содержания и одно предание об его родном Падмозере. Рассказывает Павел Михайлович очень скоро, но очень своеобразно, и я не успевал за ним записывать дословно, так что сказки (но не «Конь» и песни) записаны не с точным соблюдением говора и не дословно.
По поводу «Коня» Павел Михайлович дал такое объяснение: с «этой игрой», с «Конём» ходят по избам с «Васильева дня» (с Нового года) «хухляки» (маскированные) и «приталивают». Двое участвующих изображают ездока и коновала, третий, в шубе навыворот, коня; коня ведет «на вязи» ездок. Приходят в избу и разыгрывают комедию, вся суть которой, по-видимому, и состоит в том, чтобы очень скоро и без заминки отбарабанить реплики. Зрители покатываются со смеху, слушая остроумную комедию, и хозяин угощает артистов вином; вероятно, собирают и деньги, конечно, копейки. П. М. Калинин, бывало, сам участвовал в этих «пришаливаниях» хухляков.
204
«Ездок и Коновал» или «Конь»
Коновал. Скок, скок через порог,
Еле ноги переволок,
Не с большой батагой,
Сам с собакой;
Знаешь ли, я Коневал
За морем бывал,
Поташ-корень добывал;
Поташ-корень
С собачью голень,
Потереть, направить,
На путь наставить,
В байну на ногах,
А из байны на дровнях,
Из зелья в зелье
К утру в землю,
От того человека-канальи
Век отрыжки не будет.
Здраствуйте, девицы перепелицы!
Удалые добры-молодцы!
Што ж вы скоса смотрите на нас на коневалов?
Голова ль у вас болит,
Але между ног у вас сверлит?
Не надо-ле кинуть крови-руды
Из подпольной дыры?
Но не нужно не крови, не руды,
Только сделать в порядке пена у дыры.
(Обращается к ездоку.)
Здраствуй, барин!
Ездок. Здраствуй, господин! Не можь-ле моей лошади
излечить?
Коновал. Ты чей?
Ездок. Я с .....казначей,
С .......усья,
С под........горы,
С города Потатуя,
А кто спросит —
Тому тридцать три ...
Коновал. Однако с каких же ты мест?
Ездок. А откуль и ты лез.
Коновал. Где ж ты живешь?
Ездок. Я живу по ту сторону Ростова,
По сю сторону Рожества Христова,
За две недели от Нова-города.
Коновал. Гди же твой дом?
Ездок. Мой дом на колу дном,
Дверямы в воду,
Не откуль нет ходу.
Поправь мою лошадь.
Коновал. Надо средиться.
Што ты можешь пожертвовать мни за труды?
Ездок. Я дам тебе сорок анбаров
Мороженых тараканов.
Коновал. Мне это не треба.
Ездок. Дам сорок пуд
Собачьих ....
Коновал. И это не годится.
Ездок. Сорок кошелей
Конинных плешей.
Коновал. Не надо.
Ездок. Сорок аршин
....... морщин.
Коновал. Вот это ладно.
Только надо мне пашпорт либо вид.
Ездок. У меня есть вид,
Трубкой свит,
Низко прибит:
Была тетушка Апросенья у меня в гостях,
Подмочила тресту;
Когда подсушу,
Тогда и покажу
Коновал. Если ты не покажешь мне пашпорту или виду,
я не буду поправлять твоей лошади.
Ездок. ( Вынимает бумагу и отдает ее Коновалу,
последний берет и хочет читать, а перед тем
вынимает табакерку, делает вид, что хочет нюхать
табак и говорит.)
Бидьнинькой ратничек,
Садился на клочёк,
Нюхал божью травку табачёк;
Бога хвалит, царя звеличает,
Богатую богатину крепко проклинает:
Богатой богатины,
Три.......матери,
Пива и мёду
И мать его ...
(Нюхает табак и начинает читать.)
«Выехал кульер из аду,
Вывез страшный газет:
Вси наши городские начальники
Ушли на тот свет.
Явился старик седой,
С долгой бородой,
Сатана с дале увидал:
— Ну што, старик с долгой бородой,
Не являешься сюда долго?
— Я ладил стольки денег накопить,
Чтобы весь ваш ад с дьяволами откупить.
— Есть про тебя местечко давно откуплено,
Взять его пристану (так!),
Дать по толчку в спину».
Лёв-лёв бережсной,
Епишка загорской,
Исавка карпинской,
Вычерпали ему теста,
С пуд места;
Вычерпали в лоток,
Ему пришол один глоток.
Тут дядюшка Егорка
Ходил по горкам,
Забирал заборки,
Стрелял тетёрки;
А тетушка Хавронья
Выстала с подворья,
Приздынула подол,
Показала хохол:
— Вот те, дядюшка Егорка!
Черна тетёрка,
Поёт и не улетит.
Тут наварили ему киселя с маслом,
А он и за стол насрал;
Наварили крупницы,
Стал срать, как с трубницы;
Дали на дорогу,
Большу кадушку творогу.
Прибежал я к матушке Бровичной;
У матушки у Бровичной,
Не случилось хлеба печёного.
Чесноку толчёного,
Занела мучки,
С несчасливой махонькой ручки;
День не пекёт и два не пекёт,
Спекла коврыжки,
На горшки покрышки;
Кусишь — гребёнка, волоса чесать,
[Т. е на хлебе получается отпечаток от ряда зубов, напоминающий гребень.]
Режешь — осёлко, ножик точить.
— На-ко, Федор Еремеев, кушай,
На, Ахонька, гашники рушай,
А, Федор Еремеев, проходы очищай.
Ну вот, муж мой возлюбленной,
Говорят, у тебя..... отрубленной,
Если это правда да былица,
Я, родна жена, с тобой не жилица.
Я живу барыня барствую,
Скота убавила, двора прибавила,
На серёд двора боину поставила;
Выкормила борова,
Убить этого борова,
Купить хорошаго .....
Пошол я к барину с оброком.
Взял я утку,
Взял я курку,
Кадушку масла,
Коробку яиц,
Охапку творогу,
Господину своему.
Выбежал баринище:
— Что ж ты за мужичище?
— Вашей милости крестьянин,
К вам с оброком:
Вот вам утка,
Вот вам курка,
Кадушка масла,
Коробка яиц,
Охабка творогу,
Господину своему.
Это барину прилюбилось,
Дал он лошадь,
Впрёг и в сани,
Дал долгую кнутину;
День я ехал, другой я ехал,
Прямо господскаго дома приехал;
Так ю мать не потянула.
Вышел с саней,
Поттену и сани,
Приворочу хвосты,
Посмотрю на восьмой нумер.
Выбежал лакеишко,
Начел меня бить,
Начел колотить:
— Не веди кобылы,
Не тени саней,
Не заворачивай хвоста,
Не смотри на восьмой нумер,
Мать твою ...
Не страми господского дому.
(Понял от падмозёрского старика Ефима Андреева.)
205
Бабьи заповеди
Жил бедный мужик, и так ему плохо пришлось, что уж и кормиться нечем. Отправился он куда-нибудь денег наживать. Идёт дорогой, стало ему горько, он и подумал: «Хоть бы черт денег мне дал! Я бы лучше ему душу продал, штобы робят кормить». Черт и явился, заговорил, и написали условие кровью из безымянного пальца. Черт дал мужику денег; с этих денег мужик розжился, начал торговать.
Стал мужик стареть, стал задумываться, баба и спрашивает:
— Што ты, мужик, задумываешься? Раньше нам думать, как мы жили бедно, а теперь што нам думать!
— Ты не знаешь, где я денег взял? Я ведь черту душу продал!
— Э, не горюй, мужик, — говорит баба, — пусть сначала черт мою душу возьмёт; а мою не возьмёт, дак и твою не возьмёт.
Пришло время, черт явился к мужику за душой, баба черту и говорит:
— Возьми и мою душу. А черт рад:
— Сколько возьмёшь за душу?
— Я денег не возьму, а справь мне три заповеди. Черт согласился.
Баба приказала истопить байну, пошла в байну, и черт вслед. Выстала баба на полок, пёрнула.
— На, имай!
Черт ловил, ловил, поймать не мог.
— Ты, што же? Не мог и первой заповеди справить! Выдернула из хохла волосинку.
— На, сделай эту волосинку прямой.
Черт крутил, крутил, вертел, вертел, меж ладонями катал, выпрямить не мог, да и сорвал. Баба и говорит:
— Ты и второй не мог справить? Ну, третью заповедь справляй.
Подняла рубаху, приздынула ноги.
— На, залижи эту рану.
Черт лизал, лизал, стало язык больно, да и бабе натёр. Баба терпела, терпела да и пёрнула. Черт и плюнул. «Тьфу! Первой зализать не мог, а возле друга лопнула». И отступился от бабы и от мужика.
206
Поп и работник
Нанял поп работника, поехали за сеном; кладут сено, роботник и говорит: «Вот што, хозяин, будет тебя хозяин (в деревне) садить ужинать, ты взараз не садись: ты ведь не роботник. И раз позовёт, и другой позовёт, а не то и особё соберёт». Поп послушался. Остановились они у мужика, роботник и говорит: «Ты смотри, попа два да три раза не потчевай, а то поп с ума сойдёт». Стали ужинать, садится хозяин и говорит: «Ну, батынко, садись». Поп не сел. В полвыти хозяин опять подтвердил: «Батюшко, сел бы со мной поись». Поп опять не сел. Ужин кончили. Убрались хозяева спать. Легли и поп с роботником, поп и говорит: «Я есть хочу. Большуха солодягу (для квасу) из печи вынимала, я съем». Роботник научает: «Вывези пригоршнями из горшка». Поп пригоршни и забил в горшок; горшок-то был узкой, а солодяга горячая, поп руки завезил, а вытащить не можот и забегал по избе: «Ой-вой-вой-вой, руки горят». Ночь была месячная, перед окном хозяйской роботник лежал, плешь у него от месяца блестит. Попов роботник и говорит: «Вон на лавке камень лежит, ударь об его, легче будет». Поп побежал, да по плеше хозяйского роботника и ударил; горшок сломался, а хозяйской роботник и завопил: «А вой-вой-вой, убили!» Поп испугался, из избы и побежал в свою деревню босиком, а дело было зимой. Хозяин из другой избы пришел с огнём и видит: солодяга на полу, роботник в крови, и спрашивает: «Што у вас такое?» Поповской роботник и говорит: «Я говорил не потчевай попа два-три раза! Ты два раза попотчивал, он с ума и сошел».
207
Предание о Падмозере
В нашей волости (в заселении около озера) когда-то жили всего два жителя. Жили близко, о друг друге не знали. Один жил при истоке речки Падмозёрки из озера, а другой при впадении ее в Онёго (длина речки всего 1,5 версты). Как-то у верхнего жителя (по течению речки) унесло речкой веник и прибило к избе нижнего жителя. Тогда нижний житель пошел искать, кто живет по реке, и познакомился с верхним жителем.
208
Как не стыдно?
У мужика жена погуливала. Мужик слышал, а своими глазами не видал, а посмотреть охота. Вот он собрался будто в Питер. Жена сшила мешок:
— Ступай мужичек, заработаешь, денег пошлёшь.
И пошла проводить. Проводила до лесу. Воротилась сказать побратиму.
— Мужик в Питер ушел, мы што хочём, то и сделаем. А мужик обратно домой причесал и лёг на полати. Пришла жена, пришел и побратим, и говорит:
— Ну, душечка, всяко мы пробовали, а сзаду нет.
— Нынь на просторе всяко можно.
Заголила ж..., стала к порогу, побратим штаны снял, бегат по избе и ржет по-жеребячьи.
— Иго-го-го-го.
А баба тонким голосом:
— Ив-ив-ив-ив...
Мужик смотрел, смотрел, вытенулся, да с полатей и упал. Побратим скочил через бабу и бежать. А баба встала и давай стыдить мужа:
— Не стыдно, мужичек: в Питер, в Питер, а сам дома! Не стыдно, мужичек: в Питер, в Питер, а сам дома!..
209
Кирасиры, поспевай, гренадеры, подпирай
Солдат по билету возвращался домой; пришел в барское селение. Барыня приказала никого не пускать в селение к ночи: к ей поп ездил в гости, дак штобы не оглазели. Солдат спросился к ночи, его не пустили; видит, топлёная баня, зашел в байну, лёг под полок.
Пришел в байну поп, спичку-свичку зажгал, сам ходит по байне, пальцами щёлкает: «Как долго нет!..» Приезжает барыня, навезла всяких водок, закусок; стали угощаться, батько говорит:
— Как бы нам с тобой позабавиться? Я бы хотел позабавиться сзади?
— Што жо не так, можно.
Барыня стала к порогу раком, а батько стал по бане ходить, штуку свою вынел; барыня и говорит: «Керасиры, поспевай, керасиры, поспевай». А поп говорит: «Гренадеры, подпирай, гренадеры, подпирай». Солдат не вытерпел и говорит: «Армия, наступай». Поп через барыню, да из бани.
Иванов Иван Яковлевич
Крестьянин, около 30 лет, живет в полутора верстах от погоста Шуньги. Летом занимается хлебопашеством и берет мелкие подряды на доставку дров в земскую больницу, на исправление мостов и пр.; зимой занимается извозом. Человек хозяйственный, очень практичный, торговый и бывалый. Часто бывает по зимам в Поморье: берет там рыбу и возит ее в Петербург. Семья, в которой живет Иван Яковлевич, типичная семья в Шуньге: почти все члены ее не только бывали, а и подолгу живали в Петербурге. Отец Ивана Яковлевича лет пятнадцать служил в Петербурге приказчиком по железному делу. Старший сын и теперь живет там, и к нему подолгу ездит гостить его жена. Вся семья придерживается раскола, да еще самого крайнего: покровительствует скрытникам. Сказки записывались от Ивана Яковлевича не дословно.
210
Слепая невеста
.
Жили мать и дочь, дочь была слеповатая. Приехал ее жених сватать, а соседи успели шепнуть, что она слеповата: глазами глядит, а ничего не видит. Вот приехал жених, сидит за столом, а невеста и говорит: «Матушка, матушка, подбери иглу под порогом». (А иглу раньше мать положила под порог.) «Вот, — думает жених, — сказали, что слепая, а она под порогом иглу увидала!»
Но вот, как-то вышли все из избы, жених, желая проверить точно ли так хорошо видит невеста, спустил штаны, подошел к невесте и говорит: «Ну, давай жо, поцелуемся». Невеста потенулась и чмокнула жениха в ж... Посидел еще немного и уехал, а невеста и давай рассказывать матери:
«Матушка, матушка, когда все из избы вышли, я с женихом целовалась; только нос у него длинный-длинный да горячий; а губы толстые-толстые, а душа смородяча».
211
На глазах у попа
Жили-были три брата, ходили оны к одной попадье, а друг про дружку не знали. Вот один раз поезжают в лес дров секчи и съехались в одно место, а перед тем заходили все к попадье, и она дала одному кромку, другому серёдку, а третьему опять кромку. Нарубили дров, проголодались и захотели поесть. Выняли хлеб и видят, что куски друг к дружке подходят, сложили — вышла мякушка (каравай). Один брат тогда и говорит: «Я люблю попадью». Другой говорит: «И я люблю попадью». — «Да и я попадью», — говорит третий. «Вот што, — говорит младший брат, — мы это не ладно делаем; так перессориться можно. Давайте так сделам: кто с попадьей при попе хитрее сделат, тот к ней один и ходить будет». Братья согласились. Пошел к попу старший брат.
Пришел, поп обедает.
— Здрастуй, батюшко!
— Здрастуй, дитё, што скажешь хорошего?
— Да што, батюшко, стёкла у вас в доме худыи: посмотреть с улицы — такая срамота видится, сказать нельзя.
— Да неужели?
— А не веришь, батюшко, поди погляди.
Поп бросил ложку, выскочил из-за стола и побежал на улицу. А попадья живо со стола обед смахнула, да сама на стол. Поп с улицы смотрит в окно и видит: попадья на столе, а мужик на попадье. Поп рассердился, давай стёкла щёлкать, все перебил до одного.
Пошел теперь средний брат. Приходит к попу и просит продать цыплёнка, кур разводить хочет. Цыплята были в подполье. Поп полез в подполье за цыплятами, попадья наклонилась над дырой, а мужик сзади. Поп хочет поймать цыплёнка, а попадья кричит:
— Не того, поп, не того!
Поп пока ловил цыплят, попадья и мужик сделали чивирик на масле (так).
И этот мужик рассказал братьям, как он устроил. Младший брат и говорит: «Уговор был на глазах у попа "ростово-синьки тово" сделать. Теперь я пойду, не сделаю-ле я».
Приходит младший брат к попу:
— К вашей милости, батюшко.
— Што такое, сынок, говори?
— Да, батюшко, сказать стыдно.
— Ничего, дитё, не стыдись, говори.
— Да, вот, батюшко, жиниться бы надо, а с бабой спать не умею.
— А покажи ты ему, попадья, поди на кровать. Пошли. Попадья легла на кровать, а мужик головой к её ногам. Поп глядит, да и говорит:
— Эка, парень, да разве так! Вот и видно, что дело не разу не бывало. А ты вот так, вот так...
Братья порешили, что ходить к попадье младшему брату.
212
Невестины загадки
[Записана от Матрены Никифоровны, от тетки Ивана Яковлевича]
Послали парня сватать: «Пойди туда, в которой избе раньше дым пойдёт». Встал парень до света и караулит. В одной избе огонёк засветился и дым повалил из трубы, парень туда и отправился. Вошел в избу, девица в одной рубахе печь топит.
— Бог помочь!
— Добро пожаловать, доброй человек. Кабы были во дворе уши, а в избе глаза, не застал бы меня неприбранной. Ну, чем тебя подчивать? Что сварить тебе: рыбки поплёванной, или рыбки облизанной?
— Дура девка, — подумал парень и сказал: — Свари хоть поплёванной.
Сварила она уху из ершей, съел парень, поплевался, девица и говорит:
— Угостила бы еще тебя, да чесь в гузне, а ... [название рассказчица забыла] промеж ног болтается.
Стал спрашивать парень. «Где у тебя отец?» — «В поле, взад да вперёд ходит». — «А мать?» — «Взаймы плакать ушла». — «А братья?» — «Промеж ног смотрят».
Ушел парень домой, дома ему и объяснили: на дворе уши, в избе глаза — на дворе собака, в избе на окне ребёнок. Чесь в гузне, а ... промеж ног болтается: яйцо еще в курице, не снесено, корова еще не подоена. Отец пашет; братья промеж ног глядят — дрова рубят; мать взаймы плакать ушла — ушла плакать по родителям: когда она умрёт, по ней дети плакать будут. В ту избу велели итти, в которой раньше дым пойдет: там значит, раньше всех встают, живут роботящие люди.
213
Тороча
[Записана от матери И. Я. Иванова, Марфы Федоровны]
Робятишкам, которые привязываются, чтобы сказали сказку, говорят:
«Жил-был Тороча, у него одна нога короче; шел он в гумно, ступил в говно; кто просил сказку россказать, тому нога облизать».
214
Смеются над Корелами
Кореляк в работниках живёт, работать не работает, только и думает, когда праздник придёт. В субботу сходит в баню, попарится, помоется и ляжет спать. Утром в воскресенье встает и вздыхает:
— Эх-хе-хе! Шкоро ли шуббота-то, хоть бы в байну сходить!
В понедельник утром работник примется за работу и вздыхает:
— Эх-хе-хе, шкоро ли воскресенье-то, хоть бы отдохнуть!
Неизвестная старушка.
Записаны обе сказки от старушки в Шуньге; имя и фамилию случайно не записал.
215
Петух и курица
Ходила куричка по поповой улички. Задавился петух в попово зернышко. Пошла куричка к озеру просить живой воды, оживить петуха: «Озеро, ты озеро, дай ты мне живой воды оживить петуха». Озеро и говорит: «Поди к свинье, проси у свиньи клею». — «Свинья, ты свинья, дай мне-ка клею, а я клею озеру, озеро мне живой воды, оживить петуха». А свинья говорит: «Поди к сенокосцам». Сенокосцы послали к щелье, просить брусьев. Щелья дала брусьев, курица исполнила все, и петух ожил.
216
Нёбо пало
Ходила куричка по уличке, костёр дров и просыпался. Пошла к петуху и говорит: «О, нёбо пало, нёбо пало!» — «А тебе кто сказал?» — «Сама видела, сама слышала». Побежали с петухом прочь, встретился заяц. «Заяц, ты заяц! Нёбо пало, нёбо пало». — «Тебе кто сказал?» — «Сама видела, сама слышала». Побежал и заяц. Попал им волк. «Волк, ты волк, нёбо пало, нёбо пало». — «Тебе кто сказал?» — «Сама видела, сама слышала». Побежали с волком. Встретилась им лиса: «Лиса, ты лиса! Нёбо пало, нёбо пало». — «Тебе кто сказал?» — «Сама видела, сама слышала». Побежала и лиса. Бежали, бежали, да в репну яму и пали. Полежали, полежали и есь захотели. Волк и говорит: «Лиса, лиса! Прочитай-ко имена, чьё имицько похуже, того мы и съедим». Лиса и говорит: «Лисушка имицько хорошо, волкушко имицько хорошо, заюшко хорошо... Курушко имицько худое». Взяли куру и съели. А лиса была хитра: не столько ее, сколько обирает кишечки под задницу себе. Волк опять говорит: «Лиса, лиса, прочитай-ко имена, чьё имицько похуже, того мы и съедим». Лиса и говорит: «Лисушка имицько хорошо, волкушко имицько хорошо, заюшко хорошо, петушково имицько худое». Взяли петуха и съели. А Лиса была хитра; не столько ее, сколько обирает кишечки под задницу себе. Опять полежали, полежали и есь захотели. Волк и говорит: «Лиса, лиса, прочитай-ко имена, чьё имицько похуже, того мы и съедим». Лиса и говорит: «Лисушко имяцько хорошо, волкушко имицько хорошо, заюшко имицько худое». Взяли съели и зайца. Лиса кишки лапой и ест да ест; волк спрашивает: «Что ты ешь?» — «Свои кишки, зубам да зубам». Волк запустил зубы в брюхо, вырвал кишки у себя, да и околел.
Медведева Ириша
Семнадцатилетняя девица из дер. Шабалиной в 5 верстах от Шунь-ги, неграмотна.
217
Невестины загадки
Парня послали свататьця. Пришел парень в избу, а девица в одной рубашке блины пекёт. Парень и говорит:
— Бог помоць.
— Просим милости, безносой человек. Не дай Бог, как нет на улицы собака, а в избы робята.
— А где у тебя папаша? — спросил парень.
— А на поли, взад-пет ходит.
— А мамаша?
— Лонись смеялась, сёйгод плакать ушла, — потом спрашивает девица у парня:
— Чего тебе наварить, прохожий человек, ись поплёивать, или ись проглатывать?
— А навари хоть ись поплёивать.
Девица сварила ему уху из ершей. Приходит парень домой и говорит:
— Вы послали меня сватать, а невеста совсем дика.
И россказал всё как было. А ему объяснили всё, что она ему говорила загадками: безносым назвала девица его потому, что, когда парень входил в избу, не высморкался. Нет робят в избе и собаки на улице: была бы собака на улице — залаяла, робёнок на окошке — сказал бы, что идёт чужой человек, и девица успела бы приодеться. Если бы сказал «ись проглатывать», сварила бы яичницу, а сказал «ись поплёивать», сварила ершей, ты ел да плевался от костей. Отец на поли взад-пет ходит — пашет; мать плакать пошла — рожать пошла.
218
Настасья прекрасная и Егибиха
Жил старик со старухой, у их было три сына и дочь, дочку звали Настасья прекрасна. Братья уехали в Петенбурх. Нанели роботницу Егибиху. Написали братья — сестру в Питер. Отец и мать отправили дочь с Егибихой в Питер и собаку вслед взяли. Шли-шли, попадает им озерка. Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егибиха хвать собаку по ноге палкой, у ей нога отлетела, она и хромать пошла. Ехали, ехали, опять попадает озерка. Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тебе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Егибиха хвать собаку по ноге палкой, у ей и другая нога отлетела, она и хромать пошла. Ехали, ехали опять попадает озерка. Егибиха и говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егбиха хвать собаку палкой по ноге, у ей и третья нога отлетела, она и хромать пошла. Шли, шли, опять попадает озерка. Егибиха и говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егибиха хвать собаку по ноге палкой и отлетела нога. Шли, шли, попадает озёрка, Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся?» Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, тибе маминька не велела купатьця, велела к братьям пробиратьця». Егибиха собаку и убила. Стали они купатьця, Егибиха с воды раньше вышла, ейну одёжу одела; Настасья прекрасна с воды вышла, вопела, вопела, плакала, плакала, всё-таки Егибихину одёжу одела. Пошли дальше, пришли к братцу. Братцы Егибиху за сестру приняли, обнимают и целуют. Стали кормить Егибиху кушаньем хорошим, а сестру кусками валящими. Стали и спать ложить — Егибиху в покое, а сестру под порог. Егибихе и платье сшили хорошо и отправили. Дома без Настасьи прекрасной еще брат рожен. Отец и мать тоже не узнали Настасью прекрасну и отправили ей коров пасти. Она села на камешок и плачет: «Солнышко ты, солнышко, што моя маминька делает?» А солнышко ей ответило: «Тёплые блинки пекёт, да горькими слезами сковороду мажот». А брат слушат. Взял он сестру и домой повёл, привёл домой: «Мамонька и татинька, это не наша сестра, что дома, а наша сестра, что коров пасти отправлена». Эту Егибиху на воротах расстреляли.
Странница
Пожилая крестьянка, родом из Каргопольского уезда. Когда я записывал сказки в Вирме от Н. М. Дементьевой, странница эта, пробираясь из Соловков, находилась в доме у Н. М. Сама предложила свои услуги, надеясь заработать, и рассказала две сказки, а третью не сумела кончить. Знает, по ее словам, и былины: Князюшка (Княгиня и старицы?), Дунай Иванович и Идолище сватается на сестре Владимира Красно-солнышка Наталье. Былин я у нее не записывал.
219
Решето
Бежало решето по дороге и остоялось на дороге. Идёт вошь по дороге. «Кто в этом городе, кто в этом тереме живет?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка». — «Возми-кось меня, вошь». Взяли вошь. Пришла щелба-щелбаночка, даваитця: «Кто в этом городе живёт, кто в этом тереме живёт?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка, и я вошь-поползуха, да блоха-попрядуха, ты кто?» — «Я щелба-щелбаночка». — «Ну иди». Потом пришел заец, потом лиса пришла, потом волк. Всех спустили. А потом пришел медведь, на решето сел, да всех и задавил.
220
Перстень
Жил старик да старуха, а у них был сын Иван. Они горазно его дрочили. Захотел он на лодке гулять, поежжать, а мать дават ему перстень с собой волшебной. Ездит: в ту сторону носит, во другу носит, прокатился, домой приехал. И на другой день поехал; пала погодушка, он здремал, перстень в воду сронил, его без персня и понесло прочь от берегу. Вышол он на остров, идёт горько плачет, попасть домой нёкак. Идёт, сидит кот, спрашиват: «Цего, молодец, плачешь?» — «Вот плачу, перстень сронил». — «Не плачь, я твой перстень достану». Кот стал веревку вить из песку. «Вот веревку совьём, море высушим...»
221
Поп, попадья и дьячок
Был поп и попадья, у их казак был Ваня, попадья любила дьяцка. И зделалась нездорова, посылает попа в Рымское царево за рымским маслом: «Батюшко, я тебе испеку пирожков-подорожничков, ты, Ваня, коня запреги, да батька отвези». А Ваня батьку повёз и говорит: «Не езди, батько, в Рымское царево; я тебя завежу в солому, принесу в фатеру, и ты посмотришь, што из нашей матки сегодни будет». Ваня взад воротился, занёс солому в избу. «Ваня, куда солому?» — «А я лягу на солому спать». А у ей уж дьяцёк запущен. Села и стали пировать, она запела песню:
— Поехал наш попик,
Поехал родимой
Во Рымское царсво,
По рымское масло.
Рымское масло
Некуда не годно,
К нашему приводно.
И дьяк запел эту песню:
— Поехал наш попик,
Поехал родимой
Во Рымское царсво,
По рымское масло.
Рымское масло
Некуда не годно,
К нашему приводно.
А казак говорит: «Я теперь свою запою». И запел:
— Солома, солома,
Прямая соломка,
Погляди, соломка,
Што девицьца дома:
Дьяк сидит на лавке,
Попадьюшка на скамли,
Самоварчик на столи,
А бизмен-от на стене,
Походи-ко по спине.
Как поп выскочил из соломы, да дьяка по спине накладывать! Дьяк скочил да свопел, да горбаткой по двору пробежал.
Неизвестный
Сказки №№ 222 и 223 записаны мной при странной обстановке. Я приехал в Повенец и остановился в единственном там помещении для приезжих, на постоялом дворе, где есть и отдельные комнаты. Однажды вечером в соседнюю со мной комнату вошло несколько человек, по-видимому, рабочие плотники и, громко разговаривая, начали укладываться спать. Отделяющая нас стена была из тонких досок, и ни делать что-нибудь, ни спать было совершенно невозможно, и я очутился в положении невольного слушателя чужих разговоров. Пришедшие, наконец, улеглись, потушили огонь и стали просить кого-то рассказать сказку. Тот вначале отнекивался, впрочем, не очень, и вскоре принялся рассказывать. Я сразу почувствовал, что рассказчик мастер своего дела. Но записывать дословно не было никакой возможности: рассказ все время сопровождался возгласами одобрения, восхищения, иногда даже восторга слушателей (напр, проделками плотника над барином). Когда две сказки были рассказаны, часть слушателей, по-видимому, уже спала, слышался храп.