Взяло императора раздумье: «Што это за вор?» Рассудила дело государыня: достать слепого вора с темницы. Приходит старый вор с темницы, спрашивает государь император: «Што, старый вор, старинный, смошь ли знать, кто ограбил мой банок?» Старик и отвечал, што «Был вор не простой, был вор деревенский, городской вор глуповат: с двух потолоков пал, крепко в вар попал». — «Как бы этого вора найти?» — «Деревенский вор в Питере, — уцит старый старик, как деревенского вора словить, — если он украл деньги, унес он голову, унесет и тулово, везите чан на рынок, положите 12 генералов караулить строго тулово, сымать деревенского вора». И деревенский вор поглядыват, как унесли тулово. День проходящий, на другой поглядевши, зашел вор в рынок, купил вор лошадь, приезжает вор к складу, купил бочку вина и два крючка медных; поехал мужик к генералам, подъезжает к тулову, близко оввалил бочку наземь, срычал он генералам: «Пособите поднять, я вам заплачу». Двенадцать человек подскочили, боцку на дровни накрыли, он взял медный крючок, по крючку подал им вина, по крючку они выпили, зашальчело у их в голове, попросили они по другому; по другому поднес, у головы у их зашумело, спросили оны по посоху; он им подал по третьему, оны на разныма голосами запели, а он был толь бойкой, свернул бочку с вином наземь, особенно краном кверху, на место спрятал бочку с вором; остались генералы у крану, уезжает Ваня с вором. Поутру приезжает наследник. «Што, ребята, за караул, на то ли вы поставлены караулить бочку с вином?» — «Што, наслидник, за штука!» Прохватились оны со сна, бочки с варом нету, бочка стоит с вином. «Не вино нас винит, винит нас пьянство. Куды хошь нас клади, тулово с варом потеряно, с рынку оно увезено». Обращался наследник к цярю: измена в эфтих генералах, казнит государь генералов строго. Потребовал с темницы старого вора.
Старый вор приходит, спрашиват государь: «Ну, старый, рассуди наше дело, как бы словить нам вора, вор приезжал в рынок, увез чан с туловом, как мы будем ловить?» Старый старик предлагает совет: «Сокрутить именного козла в парчёвую одёжу; если есть вор в городе, то обдерет этого козла, послать за караул посланника — козла вести на серебряной цепи по Питеру». Посланник пошел с полковником, увидал деревенский вор, выбежал на Невский пришпект: «Пожалуйте гости ко мни, жена у меня именинница». Заговорили посланник с полковником: «Не тут ли деревенский вор, а мы к ему зайдем». Зашли к Вани в дом, Ваня их уговорил: «Живите у меня по-гостинному, а козла положим в подвал». Они и раздумались, козла с руки спустить не умеют, отвел им подвал, положили козла в подвал, подает им ключ и замок, замкнули козла в подвали; составил им гостинцю, напоил их допьяна, обобрал козла догола, поджарил козла в масли, подносит любезным гостям. Покушали жарко — поджаренный козёл, видят, тут вор. «Вор деревенской, а мы с Царского села». Распростились строго, на праперть вышли, вверьху написали, што «Мы тут были, козлятину ели». И на улицю вышли, клетку отворили под верьхом написали, што «Мы тут были, козлятину ели», с радостью в Царское село побежали Деревенский вор за йима следами, письмо ихная стер, в десяти местах написал, што «Мы тут были, козлятину ели». Обратились они к государю, што «Мы поймали вора». Государь скоро в коляску, поехал ихныма следами, увидал ихную руку надпись, што «Мы тут были, козлятину ели». Государь проехал вперед, опять в доме написано, што «Мы тут были, козлятину ели». Приехал в гостинницю, в гостинницы написано: «Мы тут были, козлятину ели». Он обернулся на их и заговорил грубо, што «Вы передо мною неправильно во многих местах: "Мы тут были, козлятину ели", а именно не оказалось, кончился мой козел. Вси служитя ложно, идите вси под суд».
169
Благодарность покойника
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
Был в Санпитенбурге старик, фамилия Нименяев, у его единственный сын был Василий. Вот хорошо. Этот Нименяев жил несколько лет и помер, а Василий остался 18 лет, и двоима с матерью жили, значит, страшный капитал от отця остался: лавка, магазин огромадные. И в одно прекрасное время вздумал торговать Василий с прикащиками в магазине. И услышал он пение священницкое в Миллионской улице, несут покойника с выносом; он поглядел на эфтих людей, и несут покойника, и несколько людей с дубиныма, и бьют в гроби покойника. И он обстановил эфтих батьков и доспросил, што и за што ево бьют. Отвитили ему, значит, эфты самые батьки, што должен он мужичкам, за то мужички и провожают. Он мужиков этих скликал, што «Вы оставьте, не троньте покойного, заходите ко мни в магазин, а я вам заплачу». Обратил народ внимание, несколько человек приходят к Василью в магазин, и всех Василий расчитал как следует в магазине своем; вся публика народа осталась довольна. И вперед в одно прикрасное время этот Василий продолжает время в магазине, и захотелось ему сходить в погребок выпить; пришел, в погребку сидит за выручкой деревенской мужик в сером кафтане: «Што, Вася, найми меня в работники». Вася и отвечал: «Приходи, найму». Вася шел домой обедать, через два цяса велел приходить (выпил перед обедом). Церез два цяса эфтот деревенский мужик приходит к Васи, доклад сделал, мать спускает. Вот хорошо, сецяс садятся за обед, этот мужичок потребовал четверть водки у Васи и потребовал бакал, бакал и выпил. Вот хорошо. И пить попивать эту четверть, за обедом и выпил. Вышли из-за обеда, и этот работник спрашиват: «Што, Вася, есь ли у тебя по мни конь, я хочу ямшичать у тебя». Вася и ответил ему, што «Есть у меня в конюшни три коня, бери любово». Этот работник приходит в конюшню, два коня вовсе не нравятся, третий конь хорош, ндравится работнику, только он молодая лошадь — сел вершком, так он дугой гнется не может носить. «А лучше, Вася, дай мне 100 рублей денег, я куплю лошадь с телегой». Котора лошадь может его носить и телегу возить. Вот хорошо, принял этот мужичок возить из магазина в лавку всякой товар, при нагрузке товару товарищей не требовал.
Прошло несколько времени, в одно прикрасное время предлагает Васе совет: «Поедем мы с тобой на охоту, забирай провиант на целые месяцы». А на эту самую чухонскую телегу и сел с этим самым работником Иваном; распростились с матерью хорошо. И поехали они на охоту почтовым трактом и ехали несколько вёрст, и сустигла их тёмная осённая ночь. Вот хорошо. Спустили они лошадь на зеленый луг, разделали оны огонька, подогрелись и закусили хорошо. Вдруг зарычала в дереве громадном попугай-птиця. Это Вася купеческой сын натягает тугой лук и полагает каленую стрелу, спускает в попугай-птицю; попугай-птиця с дерева не пала, а обронила железные ключи; спрятал Вася эфти ключи. «Ключи нам и нужные, а ты вовсе нам не нужна». Стал белый светлый день, съехали они в Саратовской уезд, продали оны лошадь и телегу, купили они в мори небольшой пароход, садятся они на пароход, поезжают они в иностранную землю, приехали они к иностранному королю.
У иностранного короля была дочь Настасья и оченно хороша; этот Василий просит работника Ивана, што сосватай мне Настасью замуж. И занялся Иван сватать Настасью замуж; иностранный король не сдается, а Настасье-царевне Вася люб. Потребовал жениха и сватуха государь император. «Ну, што, сватух Иван, сын ли это тебе или чужой человек?» Отвечал Ваня, што «Это прикащик мой, а я его верный слуга». Вот государь император и говорит: «Выстрой-ко мне церковь в трое суток». Ваня строит церковь, день построил, сутки, выше окон; другой построил к потолку, на третий день накрыли всю крышу. Иван работник является к государю, што «Принимайте собор, готовый». Приходит государь, собор сготовлен, и сейчас ему отвел дочерь Настасию; благословил ю замужно, при освящении церкви их обвенчали. Потом Государь по трои сутки сроку велел нагрузить двенадцать кораблей с грузом. Нагрузили двенадцать кораблей с грузом и отправляли Ивана, Васю и Настасию в море. И пали им походные ветры и приятная погода, и съехали они в свое место к своей мамаше. Мамаша их стретила со слезами; двенадцать кораблей выгружали цельную неделю и выгрузили эфты корабли.
И стал проситься эфтот работник, што «Росчитай ты, Вася, меня». Росчитал эфтого роботника Ивана, эфтот самый работник роскрыл свою тайность, што он самый тот человек, которого человека в гробу несли. «И выкупил ты меня, послужил я тебе верой и правдой».
А Вася остался со своей мамой и молодухой жить в своем доме у Нименяева и торговал прилицно, хорошо, и жизнь его при всей обличности и при удовольствии.
170
Пропавший молодой
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
В одном прикрасном мисти, у отца у матери был единственный сын, был вырощон 25 лет. Надумали его женить, прибрали невесту с своей деревни. Вот хорошо. И женили его, |и прошли столы, пиры, как следует; увалились они на чесной спокой в отдельной чулан. И приходит к дверям крестовый брат, и постучал у дверей. Молодой человек услыхал: «Што за народ?» Отвечал крестовый братец: «Нельзя ли вытти». Заговорит он, и раздумали со своей молодой: «Выйти мне-ка, али нет?» Посоветовала ему молодая жена идти: «Это не долго время, слово дать, а друго взять, этого времени не много». Слиз он с кровати, отворил немножко двери и сдернуло его в сени. Поутру приходят будить молодых, молода спит одна. «Где же у тебя молодой?» — «Увел крестовой брат». Сходили к крестовому брату, там вовсе его нет; обратили внимание в зад; потерялся молодой. Но долго продлилось время: три года молодого ищут — нет; молода живет при доме у родителей, у чужих.
В одно прикрасное время, в холодну осенную ночь приходит к им странный человек; сидят они, беседуют, и запевают они писню с этим с богоданныим со свёкром. Доспрашивал у их проходящий человек: «Што, хозяин, дочь ли тебе, али невестка?» Отвечал странному человеку хозяин: «Женщина мне чужа, по закону мне невестка. Был у меня поженен сын — потерялся на первом подлеге, и нигде найти не можем; ноне его поминаем». Странный человек отвечал: «Живых поминать не нужно, а нужно их поискать». Взял хозяин смекалу. Поутру угостили странного человека хорошо, попросили его со слезами, наказ сделал странный человек, што «Ты, хозяин, обрати внимание, што за 10 верст отсюдова есть у вас рыболовное озеро, у озера хорошая фатерка, в фатерке печка-пекарня; захвати хлеба, иди туда, протопи немножко печку и зайди в эфту печку, прикройся заслонкой и свидишь своего сына, и справишь дело». Хозяин шел к рыболовному озеру, протопил эфту фатерку и зашел в эфтую печку, прикрылся он заслонкой.
Приходит в фатерку сын, на голови несет большой шкуль с разныма кушаньяма, денщиком живет у хозяина; полагает шкуль на стол, разбирает белую браную скатерть и раскладывает разныя кушанья, графины с разныма водками, вилки, тарелки, ножики; приходят резвыи хозяева, два парня молодых, у одного гусли в руках, а у другого гармони; три раза сплясали, три раза протанцявали, сели за стол, у графинов хорошо попили, обратно оны отвалили, остался сын убирать приборы. Отец вышел из печки, поздоровался с сыном: «Здорово, дитятко, пойдем домой». Сын ему отвечат, што «Я не по своей охоти, а живу у водяного по неволи; мни домой идти нельзя, если ты идешь со мной, пойдем». Отец с ним идти пожелал. Вышли оны на улицю, приходят оны к озеру, живой воды большой пролубь, сын показал, што мне идти в пролубь надоть, а отец туды идти не посмел, а сын ушел в воду, а отец обратился домой. Спрашиват дома старуха, отвичал отец, што видел, проводил его до воды.
На другой день обращается старуха к эфтому рыболовному озеру, к эфтой фатерки, потопила пекарню и пецку и заходит в эфтую пецку и прикрылась она заслонкой; отворилися двири, является свой сын с большима приборами, полагат прибор на стол, развертывает белую скатерть, вынимает разныя кушанья, графины с разныма водкамы, вилки, тарелки и ножики; являются водяные хозяева, три раза оны проплясали, три раза оны взыграли в разныя музыки, за стол сели и поили скорым шагом, обратили внимание взад, а сын стал кухню убирать. Старуха с печи долой: «Дитятко, пойдем домой». — «Мне идти домой нельзя, я не по своей охоты, по неволи; если ты идешь со мной, то я тебя возьму». Вышел сын на улицю, проводила старуха к озеру, к широкой большой пролубы живой воды, у речищу. «Маменька, мне пойти туды». — «А я, дитятко, не пойду». Обращается старуха домой, а сын в воду. Приходит старуха домой, спрашиват про сына молодая жена: «Видала ли моего мужа?»
По третий день обратила внимание жена, обращается к рыболовному озеру, к эфтой лесовой фатерке, протопила пекарню и пецку, заходит в пецку, прикрылась она заслонкой; является муж молодой со всим ядомным прибором, полагает прибор на стол, развязывает белую белобраную скатерть, вынимает графины с водками, вилки и ножики, отворяет двири; три раза проплясали, три раза станцевали, попили и обратили внимание взад. Выходит жена из пецки, роет руки на шею хозяину: «Што ж ты меня покинул?» Отвечат тут хозяин, што «Я не по своей охоти, а живу здесь по неволи, а хорошо мне домой идти нельзя; если ты идешь со мной». — «Пойдем, а я от тебя не останусь». Приходят они к берегу, к широкой пролубы, живому уречищу воды, хозяин обращает внимание в воду, а молодая жена вслед за ём. Вдруг всрылась вода — стоит белокаменна палата; заходят они в палату, на кухни живут кухарки, готовят разныя кушанья. Отвечал молодой жены, што «Ты поживи здесь», а сам пошел к сатане. Скучал по ём сатана. «Зачем в Руси долго ходишь?» Увидали тут сынова эфту саму молоду жону, доносят разговор сатане, што он в Руси побыл, привел русскую женщину, которая для нас не годится. Отвечат тут сатана своим любезныим сыновам, што «Выкиньтя молодых на воздух, не сщядитя эфтим лакием». Приступали два сына, выкинули молодых на лед, одного на ту стороны пролубы, а другого на другую. Прославили они Бога, пошли оны домой. Не робкой руки была жена, достала хозяина с воды. Мало люди таких находят жен, было указанное дело, и имели они силу и достаток.
171
Любитель сказок
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
В одном прекрасном мести, на одной почтовой питенбурской дороги, на громадном большом волоку был почтовый содержатель и страшно любил истории и сказки, и проходящего народу, и упредил всякого человека, и кто знал сказку, тому есть ночлег, а хто вовсе ничего не знал, того — иди вперед. Он имел пять сыновей; в одно прекрасное время шел проходящий человек и попросил у его ночевать, он допросил его строго: «Знаешь сказку — есть ночлег, а не знаешь — иди вперед». Ответил ему проходящий человек, што «Я как-нибудь скажу». Заходит в дом, и когда не кормил, не поил человека и доспрашивает уж сказку. Отвечал ему проходящий человек, што «Ты перво накорми и напой, а потом висти выспрашивай».
После ужина увалились на спокой, проходящий человек лег на предел, сынова с женами разошлись по горницам, отец с матерью лег зараз, спросил проходящий человек хозяина: «Выстань, старичёк, проводи меня во двор». Приходит на двориню ступень. «Стань-ко, хозяин, на правую ногу». Обернулся хозяин медведем, пришли они во двор, приломали они всих лошадей, зашли они в хлев, прирвали они всих коров, приходят они в сени, не идут они в фатеру, как кастили они много, выходят они на улицю среди темной ночи. Спрашиват проходящий человек: «А што, хозяин, ищи репную яму, отулиться наб туда». Встал светлый белый день, приходя сынова во двор, приломаны вси лошади, приходят невески в хлев, прирваны вси коровы, приходят к невестке в фатеру, и срычали громким голосом мужики: «Што знайте, то делайте». Два брата были полисники, взяли два ружья железныих, лыжи под ноги деревянныи, пошли по следам зверинным, приходят к ямам к репным, услышали медведи чорные, говорят: «Идут полисники нетленные». Говорит проходящий хозяину, што «Я тебя поберегу, я сяду поближе; убьют меня ножом, погляди, што делать будут надо мной: шкуру мою сдерут, вынут с грудей вынишок, между ноги оттянут липасы (так зверей сдирают) и станут поколачивать по шкуре: «шкура эта хороша». Вы оборотите внимание. Выскочишь из эфтой ямы и сгреби за липасы зубами, и смолитесь со слезами, што «Детушки, меня не убейте». Этот самый старик выскоцил мимотально на эфту медвежью шкуру, сгрёбса за липасы зубамы и срыцял, што «Детушки, не убейте».
Прохватились вси сынова в горницях, набежали сынова со свичками со светом: отец у матери меж ногами сгребса за липас зубами и рыцит, што «Детушки, не убейте». Не столько отец рыцит, колько мать рыцит; едва старика оттянули, полтора цяса был старик в затмении, церез полтора цяса старик отжился хорошо, пришел в старый рассудок и дал клятву доспрашивать добрых людей.
172
Иван Рбгуэн
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
В одном прикрасном мисте у отца-матери единственный сын был нареченный Иван Рогуэн. Он был до 18 лет и наглядевши на людей. И заохотелось ему пополесовать. Попросил, знацит, он отца и мать купить ружье и собаку. Чельную осень он в лесу проходил, ницего убить не мог. В начали холодной зимы выпал ему сцасливый день: пошел он в лес и убил свежего прутового рябчика. Укупорил он его в корзинку и перевязал его перекрестной веревкой и выпросил у отца-матери денег. Продавают оне последнюю корову и давают ему в Питер ехать денег на дорогу. Церез малое время он отправляется в Питер и приезжает он в Сам-Питербурх, и приходит в гостиницу. И попотцивал он в гостинице пьющего целовека и попросил его проводить к государю императору. Натакал его простой человек, што явился мужик в царский дом, государь занимается делами. Обождал он полцаса. Государь выходит на кухню. Допросил этого мужика, зацем мужицек явился. Мужицек подает ему свежего прутового рябчика. Государь получает, спрашиват: «Умел ты его в лесу убить?» Мужицек и отвецяет што «Умел». — «И умел ты его сюды принести?» Мужицек отвецяет, што «Умел». Государь и спросил: «Умеешь ты на мое семейство разделить?» Мужицек отвецяет, што «Умею». Вот хорошо. Государь велел самому лучшему лакею перо снять, поджарить в масле. Потребовал мужик ножик и вилку, спросил государя: «Сколько вас семейства?» Государь отвечал, што «Шесть душ: два мальцика и две дочери». Мужик приказал государю императору стать в ширинг. Принялся мужик делить рябчика. «Так што, государь по царству, по королевству, первая голова по закону». Мужик отрезал ножиком, обдержал вилкой резвую голову и подает государю императору. Государь получает. А государыни вырезал резвое горло. Дал мальцикам сыновам по резвыя ноги. Они и полуцяют. Царские доцери дарил по резвому крылу. Они и полуцяют. Остается мякоть и один хлуп. Мужик вилкой тыкнул да сиби. Государь расхохонулся: «Всех наделил и себя не обделил». И потом государь велел снаровить полцясика и сходил в свой банок, и взял денег колько надыть, и подает мужику, и благодарить его: «Поезжай домой и делай што надыть». Мужик съехал домой.
В той же деревни был замысловатый полисник и сейцяс обращается в лес и убивает в лесу пять рябчиков. Запаковал их в корзинку и потребовал он поцтовых лошадей. Приехал он в Сам-Питербурх и спросил царский дом. Обращается в десять цясов в царский дом, приходит на кухню и потребовал государя императора. Государь является, спрашиват: «Зацем, мужик?» Мужик отвицает: «Принес пять рябциков, ваше царское велицество». Спрашиват государь: «Умел ты их убить?» — «Умел», — говорит мужик. «А умел ты сюды принести?» — «Умел». — «А умеешь ли ты на мое семейство разделить?» Мужицек спросил государя: «А сколько вас в семействе?» Государь отвецял: «Шесть душ». Мужицек опялся. «Я рябчики розделить не умею». Государь подает ему 15 копеек: «Вот тиби на орехи, и долой с моих покоев». Мужик оставил этих рябчиков и отправляется домой. Вышел с царского дому и зашел в одну гостинницу, и выпил стакан вина, потребовал поцтовых лошадей. Государь взял этих рябчиков и не может на свое семейство разделить. Удумала государыня, што достать прежнего мужика. Написали письмо в деревню, штоб приехать прежнему мужику. Приезжает прежний мужик. Принял государь его хорошо и спросил его как следует: «Можешь ли ты пять рябчиков на мое семейство розделить». Мужик отвечал, што «Могу». Государь переспросил его. «Нужно ли их щипать или целиком делить будешь». Мужик отвецал, што делить буду целком, и приказал государю императору стать со своей семьей в ширинг. Взял пять рябчиков в руки, приходит к милостивому государю. «Царское ваше велицество, вы с государыней стоите двое, и никого при вас нет?» Государь отвецяет, што «Тоцно так, двое». — «Я вам дарю рябчик, вас будет и трое. И вы, два брата любезны и царские сынова, на правом боку стоите двое?» Оне отвицяют, што «Двое». — «И никого при вас нету?» Отвецяют, што «Нету». «Так вот я вам дарю рябчик. Вы будете трое. По левую руку две царские доцери стоите, любезные, двое?» Оне отвецяют што «Двое». — «И никого при вас нету?» — «Тоцно так», — говорят. «Вот я вам дарю свежего прутового рябчика». Оне и полуцают. «Вас родилось и трое. Да мне два рябчика — и нас трое». Государь и расхохонулся, што «Молодец, мужицек, всех наделил и себя не забыл». Государь велел обождать. И сходил в свой банок и насыпал ему денег, колько надыть. «Поезжай, мужик, домой и живи хорошо». Мужик распростился и отправился. Спросил поцтовых лошадей и выезжал в свою деревню. Приняли его родители хорошо и расчетом остался доволен.
173
Священник и дьявол
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
В Саратовской губернии у одного несчастного священника в одну темную осённую ноць в двенадцать цясов случилось — и по покоям и на кухне стук и гром, и шум. Зашли к нему нецистые духи и просят у его одну любезную доцерь. Звали доцерь Александрой. И перепал несцястный священник и не знат, што с дьяволами поделать. И отказал их до второй ноци, и припал он Господу Богу и усердно со своима молитвами и, именно к Николе Чудотворцу. Никола Цюдотворец вложил ему сцясливый мысль: «Если явятся к теби дияволи, и дай им задачу, цего оны справить не могут». На вторую ноць и обращаются дияволи и беспокоят эфтого священника: «Дай нам доцерь Александру». — «Если вы к свету можете состроить божественную церковь, тогда я вам дам доцерь». Выводит их священник на улицю, отводит им такое место и занимаются они за работу. Дело двигается к полуноци, а церковь у них сработана до потолока. Священник на этот слуцяй перепал, што оны задацю справят. Взял послал попадью к сусёду и вьшросил живого петуха и принял петуха кабайтать (чикутать). К свету ближе петух запел. Священник обрадовался, у них храм не достроен. Так и у них и осталась задаця не достряпана, а доць Александра осталась у своих родителей, и попугали его нецистые духи. И крепко он благодарил Миколу Угодника, и тым он сбыл от диявола.
174
Мужик-медведь
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
Один полесник ходил в лиси. Имел он свою фатерку и заходит вецером на ноцлиг. Является к ему медведь и заходит за пецку не спрося. Мужицек и перепал. Стрелить его не смел. Сготовил мужик ужину, поись значить. И дал медведю полрыбника и полмякушки хлеба, медведя накормил, увалились на спокой. Поутру выстали, мужицек запоходил в лес, а медведь с фатерки йде. Мужик опять дал полмякушки хлеба и половину рыбника, медведь вышел с фатерки и поклонился ему низко. Один пошел в сторону, а другой в другую. Мужик явился в зимнее время в крещенску ярмарку в Шуньгу. Один богатый приказчик зовет мужика в гостиницу и ну этого мужика полисника угощать. И так его угостил, што мужицек век такого угощения не видал. И спросил эфтого мужицка: «Можешь ли знать, за што я тебя угощаю?» Мужик отвецял: «Не могу знать». Приказчик ему говорит, што «Помнишь, как я у тебя ноцевал? Был ты в своей фатерке в лесу, а я пришел к тебе медведем. Если бы ты сходился с ружьем, я бы тебя съел. Тогда ты меня попоил, покормил. Я был, знацит, испорцен в свадьбу, и сделан я был медведем, и ходил я три году, а воротили меня добры люди обратно в жизнь целовеческу, и жить здраво и хорошо».
175
Кум и кума
Мануйло Петров, дер. Морская Масельга.
Кум ходил к кумы. Вецером приказыват эфтова кума: «Приходи, кум, в овечью хлевушку». Кум и приходит. Как пришел кум туда, она посылат своего мужа к овцам дать сена. Приходит, а там кум. «А ты, кум, зачем?» — «Вот люди говорят, кумушко, што увести тайком барана, чтобы скорее овца взялясь». Днем увидал куму. «А, кума, — кум говорит, — и как ты меня провела и в хлев завлекла». — «Ну, кумушко, извини, — говорит, — на другой день приходи в коровий хлев». На другой день приходит в коровий хлев. Посылает кума своего мужа в хлев. А в хлеву кум. «Ты, кум, зачем?» — «А, кумушко, извини, тайком увести быка, чтобы скорее корова обошлась. На, возьми!» Днем увидал куму. «Как, кума, ты меня провела». — «Ну, кумушко, извини, вецером приходи в фатеру и вались прямо на перинную пустелю». Вецером ложатся на цесный спокой, и говорит свому мужу: «Возлюбезный мой хозяин, скинь подштанники и штаны, ложись на мягкую перину, я буду печку мазать». Погасила огонь в фатере. Является кум. Ложится на мягкую перинную пустель. А там без подштанников хозяин. Спрашивает хозяин гостя: «Ты зачем?» Гость перепал, хозяин его обдержал, срычал громко: «Неси, хозяйка, огня». Хозяйка приносит огня, лежат на перины два кума. Гость и говорит: «А, кума, третий раз меня провела». Отвечала кума, что «Не являйся никогда». Обратился кум домой и не пришел никогда.
176
Горбушка
Степанида Максимовна, дер. Корелький Остров.
Жил-был старик да старуха. Была у их одна доцка. Потом старуха померла, а старик на иной бабице женился, на злой мачихи. Злая матушка не залюбила девушку и стала вон ю гнать. Она собрала имущество свое, вперед горб и назад горб наклала. И пошла старушкой старой, грязной. Потом она шла близко ли, далеко, пришла в село и стала наниматься в работники. Ей давали сто рублей, она не взяла, только состроить такое платье, как солнце на небе. Хозяин согласился и ю нанял, согласился состроить платье, как солнце на небе. Но, она это год прожила у хозяина, и прочь. Потом она пошла в другую деревню. Опять пошла к богатому мужику, просила состроить платье, как месяц на небе. Хозяин согласился. Год прожила, он состроил ей платье, и прочь. Опять к третьему мужику, состроить платье, как звезды на небе. И пошла вперед с этими котомками-горбами, приходит к царю наймоваться в работницы. «Куда тебя эку горбатую, можешь ли работать?» — «Я могу всяко дело делать». Ну и согласился, нанял ю на год, рядила 100 рублей. У царя был сын Иван-царевиць. Как он запоходит к службе в церковь, а она придет пахать горницю. Ну он говорит: «Горбушка, подай сапоги». А она как сапоги понесет: «А кабы мне этот сапог на ноги». Он возьмё сапог в руки, ей в голову щёлк: «Эх, ты, горбатая! Где тебе держать экой сапог на ноге». Но, он как в церкву уйдет, она отпашется и в след в церковь идет, и наденет платье, как звезды на небе. И вси крещеные на ю глядяться: «Экая красавиця, эка идет». Этот Иван-царевиць не столь молитце, колько на ю глядит. Потом стерпеть не може, пошлет лакея спросить: «С чьего города барыня». Она ему отвечат: «Я недальнего городу, где сапогами бьют в голову». Идно уж Иван-царевиць бестолковый был. Она впереди его из церкви домой придет, горбы надежет, а платье скинет. Потом Иван-царевич из церкви придет, предъясняет родителям: «Вот какая барышня была в церкови, что вси крещеные удивились; какая красавица и одежда что, как нет на свете луччи ёйной. Я послал спросить, чья такая, говорит: где сапогами бьют в голову. Я поеду разыскивать этого городу». Ездил, ездил, девицы разыскать, говорит, не мог. На второй день опять службу запоходил, она горницы пахать к нему. Он говорит: «Горбушка, подай фуражку мнекова». Она взяла фуражку, надела себе на голову: «Эх, кабы мне фуражка на голову». А он ю снял с головы и шлепнул в голову: «Ох ты, горбатый черт, где же тебе эку фуражку да дёржовать». И ушел в церковь. Она отпахалась, отбряшницялась и одела в сенях платье, как месяц на небе, и еще лучше стала, и пошла в церковь. Еще гораже народ на нее глядит, нисколько Богу не молится, а все на ю глядят: «Откуда эка красавица!» Иван-царевиць стоял, стоял, стерпеть не може, пошлет лакея спросить. Лакей спрашиват. Она ответила: «Што я недальнего городу, где фуражкой бьют в голову». Служба отошла, она пришла домой, скинула платье, опять эти горбы надела. Приходит Иван-царевиць, рассказывает: «Как была барышня в церкви, вси крещены дивились, нисколько не молились. Поеду я этого города искать». Ну отец его уволил. Ездил, ездил ноць, не мог найти городу, так порожний и приехал. Третий день как идет, заходит пахать. А он говорит: «Подай, горбушка, зеркало со стены». Она взяла зеркало со стены, сама сказала: «Эк, кабы мне эко зеркало в руки». — «Эх, горбатой церт, где тебе в эко зеркало смотреться». Взял щёлкнул ю зеркалом в голову и ушел в церковь. Она опять отпахалась, отбрешничалась, сходила переоделась в платье, как солнце на небе, платье еще того лучше. Приходит в церкву. Поп службу прекратил, в церкви сияет каждое место, так бы на ю и смотреть. Лакей спрашиват: «С какого городу?» — «Я недальнего города, где зеркалами бьют в голову». Потом службы никакой не родилось, она пришла домой, платье скинула. И одумался Иван-царевиць, думат: «Ладно, видно из городу это близко». И одумался: он, и сапогам ударил в голову и фуражкой попало в голову, так видно, тут и быть. Приходит из церкви, матери в ноги: «Благословите меня на горбушке жениться, видно, тут моя богосужена». Потом перво отец и мать не давали. Но он выстал, взял ейную правую руку и свой именной перстень, поцеловал наперед ей. «Будь моя богосужена». Она потом ему скажет: «Позвольте на несколько минут выйти». И взяла потом в сарай эти горбы сносила, надела как звезды на небе платье и является. Он взял за правую руку, поцеловал в уста сахарныи, и тут свадьбу завели и оввенчались. И стали жить да быть да добра наживать.
177
Приплыш
Степанида Максимовна, дер. Корелький Остров.
Жил досюль старик и старуха. У них сперва не было детей — ни сына, ни дочёры, никого. Потом божили детей себе-ка, она и понеслась, принесла себе сына. Сын ростет не по дням, а по цясам. Утром принесла, а в вецеру на ногах пошел. Церез три дня пошел в лес дров сечь, отец рубит топором, а он возьмет руками да беремецко сломает — и дрова. Ну, он по день ходил да по другой ходил, и вырос такой мужик большой большинской. На другой-то день вецером приходит старик: «Старуха, — скажет, — уж дал Бог нам сына, да сбыть нам бы от этого сына». А старуха скажет: «Как придете обедать, так ты вели ему воды подать, он как, — ска-же, — наклонится над водой, так ты его и толни в реку». Ну взяли обед сварили. Отец и говорит: «Дай, дитятко, воды напиться». Он взял чашку, наклонился. А отец взял да и толнул его в руку. А река оцень быстра, его и понесло и потом с реки вынесло в море и морем несет его. Там близко ли, далеко ли несло много мест. Потом увидали его с корабли, на корабли ехал Иван-царевич. Спустили маленькую шлюпку, ну его и переняли, этого приплыша, и привезли его на корабль. Вот и говорит: «Ну как тебя звать?» Говорит: «А зовитя меня Приплышем». И поехали они так на корабли. Этот Иван-царевич ходит по кораблям, а он ехал жениться в другу землю. Сам говорит Иван-царевич: «Кабы мне лук, я стрелять бы, кабы мне мець, я бы сець, кабы была красна девка, я бы и спать». Ну, а этот Приплыш ему и говорит: «Вот што, Иван-царевич, буде у тебя лук, да не буде у тебе рук, но буде мець, да некому сець, а и буде красна девка, да не с кем спать». Он и говорит: «Да што тебе сделаю, Приплыш, я тебя взад в море брошу». А он ему и говорит: «А вот што, Иван-царевич, если ты меня в море бросишь, меня в море ты не рой, а брось меня на землю». А потом и говорит: «Как бросишь ты меня на матерь-землю, дак, может, я тебе чем пригожусь». Ну ладно. Доехали до того берега, где надо ему сватать. Он взял его на землю-матушку выпустил, отказал. Этот Приплыш ходит и говорит матросам: «Отказал мне Иван-царевич от себя, так все равно ему без меня не жениться». Потом он этот Иван-царевич сватать стал, потом наказала эта невеста службу. «Если хочешь замуж взять, рукой здынуть этой»... 40 человек несут лук, а ему, надо одному здынуть. Он и говорит: «Ах, лакей, сходите, зовите ко мне Приплыша». Сходили, созвали Приплыша. Он и приходит: «Ну, здравствуй, крестов братец, — говорит Иван-царевич, — помоги моему горю, сделай милость». — «А вот я тебе говорил, крестов братец, сказал, што "будет лук да не будет рук", да "будет мець да некого сець", а "будет красна девица, да не с кем спать"». Он и говорит: «Помоги, сделай милость, крестовой брат, если можешь». Он взял скидавал плохи одежды, цярскую одежь надевал Приплыш и взял этот лук, взял одной рукой здынул да на земь пустил, на щепья лук и рассыпался. Так и заговорила невеста: «Не своима догадками живёт русак, а чужима». Тут второй день пришел, слуги несут царевичу мець сорок целовек, а ему надо одному здынуть, Ивану-царевичу. Это Иван-царевич опять крестового брата: «Не покинь, выруци меня, замени». Ну он опять одел Ивана-царевича платье царско, Приплыш, и пошел к мецю. Пришёл да здынул мець, одной рукой, наземь бросил, на песок, рассыпался мець. «Ну, — говорит, — не своима догадками живёшь русак, а чужима». На третий день нужно свадьбу играть, цесным пирком свадебку сыграли, ну и поехали на корабли домой. Ехали домой и оченно толстая княгиня, порато толстая, пёрет накинет так не может здыхать. Иван-царевич потом и домой презжает, она Ивана-царевича хуже работника поцитает; не поцитает што и муж. И поладила его коз да свиней да коров пасти, и как это коров пригонит, каждую нужно еще поцеловать под хвост. Ну, потом эта жена глядит в окошко, как коров-то угощать. Ну, потом этот Приплыш и говорит: «Вот што, — говорит, — крестный брат, Иван-царевич, ты дай мне свою одежду, я пойду пасти коров, а сам сходи в кузницю скуй прут, один оловянный, другой медный, третий железный». Этот Приплыш взял, приходит со скотом вецером, а она глядит вверх в окошко, а этот ворота отворил, он как скотину швырнет, так она и кувырком и летит: а эти три прута железны у Приплыша уж под пазухой. Она оттуль и спустила вниз Ивана-царевича казнить, она думает Иван-царевич он, а тут Приплыш. Этот Приплыш взял ю, захватил правой рукой и почал ю зудить и колотил, колотил, и прут сломился и потом и двуми прутам завёл; потом взял и третий, и тут она стала с руку толщиной уж, потом стала с валёк толщиной, потом уж с веретёшку стала толщиной. Остатней прут сломался, взял Приплыш веретёшко да пополам и разломил: «Напереди стань жена молодая, а назади стань гора золотая, лучше старого да и лучше прежнего». Вдруг стала наперед гора золотая и назади жена молодая и лучше прежнего, просто красавица сделалась, што на ю бы и глядел. «Ну, вот Иван-царевич, крестовый брат, Бог тебя благословит с женой молодой. Ну, вот же спи с Иваном-царевичем благословясь». А Иван-царевич ему надавал и золота, и серебра, и скатна жемчуга, а Иван-царевич спит с молодой женой, живут-поживают и добра наживают, а Приплыш пошел, куда голова понесет.
178
Волочашка
Степанида Максимовна, дер. Корелький Остров.
Жил досюль старик и старуха. У старика и старухи всего была одна доць живота. Старик ходил дрова сець в лес. День сек и по другой сек, затем в лесях заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а не отдашь, то и вон пойди». День сек и ушел домой. Вецером приходит старик, говорит старухи: «В лесе заговорило, што отдай девку замуж, то и секи дрова, а не отдашь, так прочь поди». Старуха и вопит: жалко доцерь отдать. «Сходи еще, что будет на третий день». На третий день старик приходит в лес, как тюкнул, то заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а если не отдашь, дак и живой не пойдешь». Ну он што же: «Ну, отдам, што хошь отдам». — «Ну, как отдашь, пусть идет по золотой дорожке, а не по говенной». Пришел домой старик и говорит: «Ну, старуха, отдать надо доцерь, так говорил некого ницего не сбыть». Того же дню стала дочерь и отправилась. Она шла, шла, две росстани, две дорожки попало, одна золотая, а другая говенная, она и пошла. Шла, шла, вдруг стоит избушка на турьей ножке, на веретённой пяты, ну и другой дом стоит рядом. Она заходит к бабушке задворинке. Бабушка и говорит: «Фу, фу, русский дух! Цья ты есь такая?» Она говорит: «Есть вот то и так, отдали замуж тако. А вот, гыть, на пришла». — «А, дитятко, оммоешься, оберись, опашись, а там где двенадцать завесок попьешь, поешь да за самую лучшую завеску и повались». Она взяла убралась и повалилась спать за завеску. Вдруг стук, гром, идет двенадцать молодцёв. Они и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай, у тебя есть невеста». Повалились спать, слышит: храпит, спит, целовек есь, а не бает ницего с ей. Посмотреть надо што хошь, протерпела ноць, на утро повыстали, поели, попили и ушли на работу. Бабушка задворенка приходит к ей. «Дитятко, каково спала?» — «Спала, — скажет, — бабушка, глаза не видла, спит, сопит, храпит». Бабушка задворенка говорит: «Отнюдь не смотри, если ты спицецку цирнешь да жемчуженку уронишь, тогда все сгорит, и ницего не будя, и я сгорю, а ты останешься нога-боса на одной земли». Она и тую другую ноцку проморщилась, протерпела, не посмотрела. Опеть приходит на третью ноць, бабушке говорит: «Што хошь, бабушка, сегодня уж посмотрю». Бабушка и говорит: «Уж ты как посмотришь на жемчуженку, искорку уронишь, так все сгорит». — «Не, бабушка, не натворю». Она взяла, повалилась и спицки под сголовья взяла. Вдруг стук, громят, идут двенадцать молодцёв, приходят и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай». Она слышит, што говорят, а в глаза не видит. Ну, маленько попили, поели, повалились спать, потом слышит и заспали. Взяла коробоцку, спицку цирнула огонька да на жемчужинку искорку и уронила, жемчужинка загорела, все загорело. Осталась она гола-боса на одной земли и пошла скитаться, куды голова понесет. Шла, шла близко ли, далёко, дошла до селенья, в селеньи кузницы; зашла в кузницу, сковала латы железны, друти оловянные, третьи медные и три посоха сковала, один железный, другой оловянный, третий медный. Ну и пошла. Шла, шла, близко ли, далёко ли, стоит избушка на турьих ножках, на веретённой пяты. В избушке сидит старуха, титки через грядку, руками уголья гребет, зубами каменья спущат. «Фу, фу, русский дух, цья ты есь, волоцашка, откудашна?» По щеке ударила, по другой переправила. «Ох, я дура, ох я шельма! У холодной да у голодной родители не велели вестей выспрашивать, надобно напоить, накормить да и то што вестей выспрашивай». Напоила, накормила, стала вестей выспрашивать. Спрашивает: «Куда ты идешь?» — «А пошла перегарного мужа искать». — «О, бедна, — говорит, — далеко тебе идти, куда моя племянница замужем, поди-ка волоцашки выточи, байню выпари, моим детям решетом воды наноси». Она байну затопила и стала воды носить, а птицка летит, так девушке говорит: «Глинкой, глинкой заложь». Она глинкой заложила, воды наносила. Пришла: «Тетушка, где твои дети?» Говорит: «Под лавкой, в деловушки, дети скакухи (лягухи), да жагалюхи (ящерицы)». Она пришла в байню, вылила на пол, моет их да хвощет, так хорошо это говорят: «Вот хорошо, как она моет». Принесет в байну, разроет кого под полом, кого по углам. Она взяла, намыла их, собрала и принесла на старое место. Потом она: «Поди, волоцяшка, дай коровам ись». Ушла девушка в хлев, она и спрашивает детей: «Каково вас чужа тетка парила да мыла?» «Ой, матушка, хорошо, прихорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошое и ждет пусть». Потом с хлева пришла, старуха и в хлев. «Каково вас, коровушки, чужа тетка кормила да потчивала». — «Ой, хорошо, прехорошо», — говорят. «Ну, хорошо делат, хорошего и ждет пусь». Она взяла да и запоходила, запоходила, она дала ей прялицку. «Ну, вот што дам я тебе, мила волоцяшка, прялицку, только ты ее за деньги не отдавай, а за завет отдай: вырядь с Иваном-царевичем ночь проспать». И пошла вперед; лапти протоптались, посох сломился. Опять стала избушка на турьей ножке, на веретёной пяте... «Избушка, избушка повернись к месту задом, ко мне передом, пусти одну ноць ноцевать». В избу заходит, старуха еще того больше, говорит: «Фу, фу, русский дух. Кто пришел? Цья ты есь?» — «А ты накорми да напой, а потом и спрашивай». — «Ох, я дура! Мне-ка матушка и батюшко не велели у холодного да у голодного вестей выспрашивать; а вот попоить, покормить, не то што вестей выспрашивать». Напоила, накормила и т.д. (по-старому). Запоходила девиця, так она дала пяльцо ей. «Только, — говорит, — за деньги не продавай, а за завет: с Иваном-царевичем ноць проспать». Ну, потом она пошла и т.д... Старая старуха еще того больше, и т.д... Запоходила, она дала ей палицку золотую. «Ты за деньги ей не продавай, за завет: с Иваном-царевичем ночь проспать». Ну она и пошла. Шла далеко ли, близко ли, пришла в то царство, где Иван-царевич живет, потом к бабушки задворенки и зашла. Зашла, с бабушкой задворенкой поздоровалась, бабушка задворенка развопелась: «Ой ты милая, глупая! Меня-то ты сгубила да и сама-то погинула, а Иван-царевич ныне на Ягивовни женился, теперь уж ни попасть никак». Ну она и сказала: «Хоть мне, бабушка, посмотреть». Поела, попила, отдохнула, вышла на крыльцо с прялицкой, а Ягивовна пошла на берег за водой и говорит: «Волоцяшка, продай прялицку». — «Нет не продажная у меня, а заветная». — «А што за завет?» — «А с Иваном-царевичем ночь проспать». — «Ну, давай, приходи, приноси прялицку вецером». Она вецером пришла, принесла прялицку, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен, не слышит ницего. Она уж кусала да щипала, будила, да не могла разбудить. Утро пришло да выгнала вон Ягивовна. Ну, она пришла к бабушке. «Што?» — говорит. «Ницего, разбудить не могла». Поела там, попила, покушала, день прошел; она взяла опеть с пяльцами вышла на ступени с золотыма, опять идет Ягивовна. «Што, женка, продай мне пяльцы, волоцяшка». — «Не продажны, а заветны». — «Што за завет?» и т.д... Вечер пришел, она взяла с пяльцами туда и вышла, а Иван-царевич сопит, напоен да на кровать снесен. Она кусала, щипала, все будила — разбудить не могла; утро приходит: «Волоцяшка, вон ступай». К бабки пришла со слезами. «Бабка задворенка, ладь», — говорит. «Ну, на поешь, попей да отдохни, а Иван-царевич поедет в цисто поле гулять да заедет ко мне, я и поговорю». Иван-царевич запоезжал прогуливаться, она и увидала в окошке. Поехал, заехал Иван-царевич к бабушке задворенке. «Сам, — говорит, — я, бабушка, не могу никокого места пошевелить, все выщипано, да выкусано, всяко место больно». А бабушка говорит: «Иван-царевич, да придет ли тебе старопрежняя жена по разуму, али не придет?» — «Ой, бабушка, да будто бы не приде, придет кажной день на разуме, да взять негде». А она и говорит: «Дотяни, как вецер придет, да тебя Ягивовна станет поить сонным питьем, ты уж не пей, мимо лей, и станя кормить сонными блинами, так ты отнюдь не ешь, а куда-ни кладовай да притворись, она тебя снесет на кровать и к тебе придет старопрежняя жена к ноци». Он и уехал Иван-царевич, а она взяла прялицку и вышла на ступени. Вышла Ягивовна и говорит: «Што, — говорит, — волоцяшка, продай прялицку». — «Она, — говорит, — не продажна, а заветна» и т.д... Вецер пришел, Иван-царевич вылил мимо питье, блины давала, а он положил мимо и потом овалился, притворился; она снесла его на кровать эту и пихнула волоцяшку, а Иван-царевич как и сонный. Ну и принял жену. Ноць проспали, она и гонит волоцяшку вон, раз гонит и два гонит, волоцяшка ей ницего не говорит. Потом третий раз: «Волоцяшка, вон ступай с добра, добра не буде». А Иван-царевич и заговорит: «Не место-ди волоцяшке идти вон, и ты-то будешь вон». Выстал Иван-царевич да приказал Ягивовну на воротах привязать и растрелять. А с этой женой стал жить да поживать, да добра наживать и с лиха сбывать.
179
Про лешего
Степанида Максимовна, дер. Корелький Остров.
Схватились дома, нету девок. Искать да искать. Не нашли. Пошли на Лексу, на скит к колдуньи. Колдунья отколдовать скоро не могла, так 12 дён там у лесовика выжили. Так только им пищи и было: заячья да беличья говядина. И до того девки истощали, что краше в гроб кладут. Как колдунья-то отведала, лесовой взял их на плечи да к реке и принес. А река-то как от ихнего дома до огорода. Он взял одну за ухо да и перекинул, за мочку хватил и перервал. А старшую на доске отправил... в карбасе переняли. Две недели держали, не могли ни есть, ни пить.
Ягоды на Янь-острове брали. Девушки от меня и ушли. Вдруг зашумело в орге, да как будто сватья Маланья рыцит: «Вставай, пошли!» Вздрогнула я, никого нету, а рыцять не смею. Давай еще ягоды брать. Вдруг опять: «Да пошли!» Вижу, он будто женщина, бурак в руке.
Ой, до того напугал меня Шишко, дак ажно дрожь на сердце, кровь сменилась в лице.
Было с мужем двоима на Выг-реке косили. А ельник эдакой большущий, и морошки много порато. Вечером я говорю: «Гаврила, вари ужин, а я наберу морошки». — «Да поди же, — говорит, — я сварю, долго ли варить кашу крупяную». Я и вышла за морошкой. Побрала морошки в чашку, да и будя брать, время место сбавить. Рыцю: «Гаврила, где ты?»
109
А Гаврила: «Подь к избушке». А меня в лес потянуло. А Гаврила услыхал, что неладно рыцю, и свел меня к избушке. Только спать повалились, вдруг по фатерке рапсонуло, да собачка лает: тяк, тяк. Покойник Гаврило не побоялся, три раза выстрелил, поебушился, и все пропало. После 11 годов ходила косить, никогда не видала.
180
Видения вдовы
Степанида Максимовна, дер. Корелький Остров.
а) По мужу я порато вопела... Когда меня скрозь гроб волочили, так я не дала себя протащить, хребтом задерживаю, пусть ходит, думаю. А потом, как прикладываться стала, я его в голые губы поцеловала... холодные. Пусть, думаю, ходит, пусть ходит. А потом как ходить-то стал, так и не прилюбилось... А может, я слезу на верех ронила или обсовестилась. Только стал ходить.
б) Навопелась я раз по нем — а я каждое воскресенье к нему на могилку вопеть ходила — и надела мужнюю шубу, да в одевальницу закуталась, а то после вопу-то дрожь брала... Как сенной-то наволок проехали, вдруг рапсонуло на воз-то мне... Гляжу, муж в жилецком платьи. «Пусти, — говорит, — пусти, не рыци, я не мертвой, а живой»... Думаю: какой мне-ко разум пришло, и как будто одурно стало, дрожь пала, и будто кожу сдирают. Рыцю: «Миколушка, подь ко мне на воз». Сидит на возу, я вижу, а он не видит. И сказать боюсь, парень бояться будет.
А уж как гугай-то в лесу рыцит, да собачка лает, да вся это лесовая-то сила, страсть! А по снегу кубани-то! Как я выстану на воз, да думаю, может, отстанет. И как я пала тут!
Кое снегом меня терли, да кое чаем, на печь положили. Так я без памяти, да без языка сколько времени лежала.
181
Федор Кормаков
Евдоким Ермолаев, из дер. Корельский Остров.
Вот тоже жил-был чярь. По то время летал нечистый дух змей, он имел свои поселища, свои земли, и потом этот помер чярь, у него остался наследник. Надо вести его на чярство, ну ему надо сперва жениться, знаешь, так его не ведут. Ну и стали его женить, и потом он приказал собрать тридевять девиц. «Из которых я вылюбую, и всех в одноцветно платье сокрутить, я буду выбирать из эфтих одну». И эти тридевять девиц все одинаковы были, а одна пришла в простом платьи, ну и он тую вылюбовал себе и женился на ней. Ну и потом его стали вводить и корону надевать. Ну и потом надели корону, змей прилетел и унес корону. Поп остался не при чем и говорит: «Кто бы нашелся отыскать эту корону?» Нашелся Федор Кормаков. «Я, — говорит, — отыщу, твоя корона тридевять земель унесена. Тогда ты мне сострой карабь самый чистый по первой на Русей и потом два попроще и мне-ка на каждый карабь приготовь по 29 целовек матросов». На два корабли положил смолы, на второй карабь соломы, а на третий сам сел и отправился в море с Божьей милостью. И потом занятный был в карты играть, самый чистый игрок. На этот карабь сел и уехал, и приехали на то место, где ему следует быть. Выходит с корабля и говорит: «Матросы чтобы вси готовы были, и карабли готовы, и ждали меня ежеминутно». Ну и шел, и пришел, значит, в келью. Девица, видит, красавица оченно, аж на белом свити нет, и призывает: «Ну, Федор Кормаков, желаешь в карты поиграть?» — «Желаю, — говорит, — только играй да карточки под стол не уроняй». Они заиграли в картоцки; ну играли, он не знает, долго ли, коротко, потом он картоцку спустил под стол, ну и посмотрел: там сто змей свилось, а лико целовецеское, девицы. Ну, а корона на гвозду эта у чяря была. «Ну, дай ты мне, девиця, принадеть корону, как мни она, ладно ли будет». Он надел, она и говорит ему: «Весьма хорошо приляжет». — «Ну и позволь-ка ты мне сходить до ветра». — «Только поди, гыть, да не надолго». Ну он и ушел. Ну потом она и выглядит по дырочке в окошецко маленькое такое, ладонью закрыть. Ну и он сделал восковую ладонь, как свою, ну и пришла против окошецка, смотрит. «Я тут. Мне при вас мочиться неудобно, я ладонью закрою окошецко». Как этой ладонью закрыл, сам ушел. Она ждала, ждала, ждала, и потом и нету; на улицю вышла, его и совсем нет. Ну и потом всех своих слуг разбудила, что при себе было. А он той порой скрепился на корабли, тые слуги вси вслед за им, ну и налетели над его, только взять его, ну и потом он зажег смолу на корабли, на втором солому зажег. Ну и потом на всех прекратил, что за им прилетело гости; потом он отправил их на свои волины. Ну и потом пришел на прекрасное место. «Ну, теперича, робята, отдохните». Ну, привалились потом и заснули крепко. Ну, как прохватился от сну, корабля нет. Ну и является к им храмой мужицек. «Ну, — говорит, — Федор Кормаков, садись мни за плиця». Он гит: «Я не сяду». И солдату говорит: «Ты сядь». Солдат сел, он его и съел. Потом второй и третий, все 29 съел, и потом остался один Федор Кормаков, с короной. Ну и он убежал; бежал кольки место не мерено, ну и потом глядит: этот старик бежит след, он в дерево поднялся. Ну, этот старицек пришел к дереву и сидит, а этот Федор Кормаков и убежал с дерева, а корону не спущает с себя. Ну и потом бежал долго ли, коротко. Но. Идет, стоит огромной теремище; он зашел, ему пожрать охота, сголодал. Тут живе кривой старик. Ну, нанял его в рабочие, ну он и нанялся к ему и потом жил, не знаю, много ли, мало ли, в сказке того не сказано. Ну, работник и говорит: «Ты кривой, я глаз тебе вставлю другой, ты будешь с обоими глазами». — «Ну, сделай милость», — говорит этот старик. «Есть ли у тебя ружье большое, есть ли веревка порядочная у тебя?» Он взял да и привязал к столбу кривого старика. «И ты рвись, можешь ли сорвать веревки». Он двинулся, этот старик, сорвал эти веревки. «Ну, худы веревки, давай другие, крепце». И потом он опять этими привязал к столбу тому же, ну, опять он сорвал тыи веревки. Ну и потом говорит: «Есть ли крепце веревки?» Ну и тот принес еще крепце веревки; он его опять и связал к этому столбу; ну, он и двинул, сорвать не мог эти веревки. Ну, он ружье заправил и стрелил в этот глаз здоровый, одного нет, и в другой стрелил. Ну он, слепой-то, и сорвал веревки. А этот Федор Кормаков выпустил коз и овец, и телят с хлева, а этот слепой имат, за двор проць, што надо поймать самого этого полесника. Бросил Федора Кормакова с бараном, а тот к ему прицялился. Федор Кормаков вскрицал: «Я здесь». А этот старик крикнул: «На вот хоть ножик в приданых». Ну и он этот ножик взял, и ножик к рукам прильнул, своим ножиком стругнул, с перстами так и отсек ножик с кожею. Ну и сам пошел опеть в ход. Ну и опеть шел долго ли, коротко, ну и потом опеть стретился ему терем, да еще побольше того. Ну и пришел в терем, женщина красивая-прекрасивая и наймовала его в работники на три года. И оны тут жили-были; он выспрашивать, што тут, как; она ему и рассказала. «Можно ли отсюда выти прочь?» Она прижила уж ему паренька. Она ему и рассказала, как и выйти. «Вот у меня, гыт, топор есть под лавкой, ну и приди на бережок, лодка нужна. Ну и потом поедешь, то топор с рук не спущай». Ну и сецяс он — они заспали, она прятала топор под лавку, — и убежал на берег с этим топориком — тюкнул лодка нужна, ну и поехал. Затым сзади бежит эта женщина с ребенком на берег, разорвала этого ребенка пополам и бросила одну половину к ему, другую себе оставила; крови одна капля капнула на лодку, лодка ко дну пошла. Ну и он топором стругнул и поехал. И он переехал. Близко ли, далеко ли шел — не знаю, но и потом пришел: битвище, на степное место. Подожду, охота поесть, торговцы живут, или что. Ну и потом выстал дерево, ну и сецясь прибегают кидра да лёв-зверь, ну и драться приключились, третий час бьются звери на месте а лёв-зверь смолился: «Мужицёк, визими кулицек, да пособи убить кидру». Ну и он помог, и убили, и потом говорит: «Мужицек, ко мни за плеця, я тебя представлю в царство, откуда вышел». Ну он повез его и привез в это место и говорит, што «Не говори, что на лёв-звере ехал, а то я узнаю, как ты скажешь». И он пришел к этому государю, ну и он принес ему и подарил самую эту корону. «Ну, что тиби нужно за услугу твою, Федор Кормаков?» Ну отвецает Федор Кормаков: «Мне большого не нужно, хлеба с обеда, да грешно тело одеть, потом грешному целовеку надо придется рюмоцку выпить». Ну и государь женился и сделал бал, тогда его и ввел в цярство. Федор Кормаков здорово выпил, ну и похвастался, что: «Я на лёви-звери ехал». Лёв-зверь и вызывает его за город на том мести, куда он был преставлен, ну и сам говорит ему: «Что же, братец, ты сказал, ты мне заклятие дал не сказать?» А он сказал: «Не я сказал, а товарищ мой». — «Ну, как же товарищ есть, когда ты один был?» — «Ну, а тебе угодно моего товарища узнать, так я в город схожу, тебе приведу». Ну, он и ушел, принес ему полведра водки, ну и взял вылил ему в чан; ну и потом он взял и напился этот лёв-зверь. И взял этого лёв-зверя привязал коло ног. И государю его и привел этого лёва-зверя и говорит государю: «Вот мой конь, мне пособил твою корону принесть».
-
182
Вавилон-город
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
А в городе молодежь здумала писать змиев. Взяли да побили змею, зделали мехи да стали раздувать. Они это заходили, зашевелились; ну, оны зашевелились и стали их жрать. Ну, оны в бегство убежали. Вот какая-то там была риза черковная, дорогая, хорошая; священники-то, видно, убежали, надо достать. И стали там о праздниках выкликать, што «Не найдете ли кого сходить, эту ризу вынести?» Наслался Сенька Барабатин. «Только, — скажет, — вы пороху мне набейте в пузырьки, в трех посудинках». Ну и отправился, и карты взял с собой. Пришел тамо, у змеи доложился, что в карты играть, а она тако примщилась, как мужеское лико. Ну играли, играли, она и заснула. Ну он туто забрал книжку, тут какая-то была книжка, и пошел в ход, и глядит, што туманно под верхом; он видит, што уж здись не ладно, здись уж как будто темень нашла. Он и спустил ракитку-ту с порохом вверх, ее и розорвало, тут падали гадовья с темини-то. Он от их сбыл и пошел опять в свое место. Опять пошел, опять темень встават над ним; он опять взял спустил ракиту-то с порохом, опять сбыл, опять потом пошел, и наставала темень третья; опять он спустил ракиту с порохом, их и розорвало. Ну он отправился дорожкой, ну идет опять дорогой, и лёв-зверь на дороги, и змея, и оны тягаются с нею. Змея и заговорила по-целовечески: «Сенька Барабатин, возьми, пособи пересець, разорвать его, так я тебя пропущу вперед». Ну, а он наместо и говорит лёв-зверь: «Я натяну ю, так ты пересеки ю, не дожидай от змеи добра». Лев как потянул, а он взял ножиком и пересек. «Садись теперича верхом на меня, я снесу тебя в город». Он и снес его в город и выпустил его. «Ну, пой, — говорит, — в город, не говори, что я на льви-звери ехал». Он пожил, приехал, его приняли церковники вси за цесть. Ну, он так пожил да напился, да и похвалился: «Я езжал на льви-звери». Он взял так уж изволом или как уж узнал он это. Ну и стал рыцять, што «Подайте целовека». Ну, собрались там, и што надо пойти ему назад. Ну, он взял вино и корытце, и зеркало купил, пришел к дороги, где они расставались-то, расходились. Он и пришел и налил вина, зеркало положил в корытце и выстал к дереву. Ну, он попьет водки да в зеркальцо поглядит, попьет водки да в зеркальцо поглядит, а опьянел зверь, да пал, да заспал. А Сенька взял ножницы да его и выстриг. Ну, ладно, как проспался да говорит: «Пойти-ко мне да шерсть ростить».
183
Фома и Хавронья
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
А был Фома муж, а жена Хавронья. Ну, вот Фома уйдет пахать, а жена стряпать останется дома-то. Придет, жену бранит: «Ты мало постряпала, мало наделала». Ну она взяла на другой день приладила, рожь сохнуть на печь положила. Собрала бук (в Заонежьи-то бучат, тут не бучат, теперь не прядём, так и не бучим, досюль бучили) платье бучить, квашеночку приладила, рожь смолоть, да квашню мешать, да сметану мешать, курочку пасти с яйцами, ну и рабёночка качать. Ночь пришла, да ночь проспала, Хавронья и говорит Фомы: «Ты оставайся стрепать, а я пойду пахать поля. Рожь на печи смели, да квашню замешай, да бук бучь, каменье спускай, курицу карауль, да ребёночка качай, да чтобы ро-бята собак не напустили бы, бука не нанюхали бы». Жена и ушла пахать, он и раздумался: «Я, — скажот, — рожь вычерпаю в коробку, а сметану в кошель сберу, а веревку протяну от зыбки в подпол, к ногам привяжу, там стану я вертеть, а сметана станет трястись, да замешается в кошеле, и робенок спит; робята станут курицу пасти и смотрить, "собаку в избу не допуститя, бука не нанюхала бы"». Робята двери отворили, собака в избу к буку. «Батюшко, собаки вошли, бук нюхают». А батюшко как выскочит, церез корыто пал и сметану спружил. Он тут поставил квашню, мешал да пек в пеци хлеб. Затым робята крицят: «Батюшко, дедушко приехал на улицю при колокольцике». Он сказал: «Ладно, детушки, я выстану на полати, а вы не байте дедушки, што я на полатях. Спросит дедушко: «Где у вас батюшко?» — «А пахать ушел». — «А матушка где?» — «Ушла на селение». Дедушко пришел, поздоровался, сказал: «А где у вас батюшко? А где матушка?» — «Матушка в гости ушла, а батюшко пахать ушел». — «Ну, детоцьки, мне стоять-жить не слободно, а батюшко придет, скажите, дедушко приезжал на свадьбу звать, тетушка замуж выходит». А он лежит на полатях и думает: «Дай-ко я погляжу, как тесть сокрутился, в каком снаряде, в хорошем ли». Потянулся, да как палати пали, да с палатями и наземь. Тесть глядит, как сём отсюда он с палатей наземь пал. «Ну, зятюшко, здорово! Приезжай, — говорит, — мне жить не слободно, доць замуж выходит, приезжай». Ну и Хавронья пришла с пашни. «Вот неладно стряпал да худо». — «Ну, ладно, не бранись, поедем на свадьбу, звал батюшко на свадьбу». Ну и приехали туды на свадьбу; там приняли их, цястили да угощали, разрядили там, вот тому дружке, вот тому, а его разрядили: «Вот, ты съезди в загняты (коротко испиленные дрова) в лес, насеки да привези». Ну, он как съехал в лес, да сушину высек, ронил да по лошади, и убило ее. Ну, отправился на озеро тутока. На озере плавают утоцки, он скал: «Мне хоть утицу убить на жаркое». Он рылся, рылся камешками да палоцками, так утица далеко уплыла. Он взял платье скинул да сапоги и побрел за утицей; глубоко, он вернулся взад. Пришел, платье искал, платье убрали и сапоги, и все. Ну он пошел пеший, да как явиться пешему да голому? А до сего фатеры были не выводны (курная изба). Ну, он и взял и выстал на вышку, и взял ушат со смолой, и сел да пал в ушат со смолой; вышел оттуль, с ушата-то, да в корзину с перьями. Тамо Фому не видать, а свадьбу надо играть, зашумели, песни запели, а он скал: «Дай я схожу посмотрю, что деется». Да как поглядел, да руки-то сбудут, да и на фатеру-то на свадьбу к столам прилетел в смоли да в перьях, да в грязи; его взяли туто посмотрели, на дворе взяли воду мыть, оммыли его, сокрутили его. Надо ему должность дать какая есть. Ну и с пивом боцка стоит, так дали ему ведероцку пиво на стол носить. Носил, носил пиво-то, пришел к боцке, собаки на ступени собрались; он как выцернет с пива гвоздь-от да машет собак, и гвоздь на улицу улетел. Ему што делать? Нашел вокруг себя какую-то снастину да и заткнул. «Где, Фома, где? Да што, Фома, да што?» — «Да не могу отойти, собаки задрались, выцернул гвоздь, на улицу улетел». А Фому от боцки вывели, да и свадьба отошла.
184
Купеческая дочь и дворник
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Бурлак жил, так в Риге бурлачил. Пришел да женился, на хрестьянстве-то жить не показалось ему после, в деревне-то. Выйдут там на гулянье кто куды, а он высел на улицу. Пляшет теленок, играет идет. Он и говорит теленку: «Бы женить тебя, покинул бы плясать». А тут сусёд ли, кто ли выслушал, ну да там пересказыват какому-то цюжёму. А он скат: «Вот у нас была дочка одинака, у родителей сидела в верхах, кушань носили все наготово. Играли кто в рюхи, а кто мяцком, отворили окошецко, бросили в окошко мяцком, она и окошко заперла. И просили у ей мяцёк, она не отдала. Ну, а тут какой-то наскоцил, дельницы с ногтями, а лапки тоже с ногтями, да выстал по стены, ну она и окошецко отворила, ну он стал вперед гостить к ней. Пришел раз, а отец идет в фатеру, а она взяла да его завернула в постелю; отец пришел, на кроватку присел да и повалился на постели, ну он и мертвый сделался. Ну вот, она родителю не смеет сказать, а дворнику; а дворник в зарод спусти да взял его куда-то убрал и стал потом с поры на поры похаживать к ней. Осень пришла, ночи темные, собрались целовальники, вси 40 человек, в кабак при празднике, выпили и затовакали. А дворник, девушник это: "Вы знаете, значит, я к купецкой дочери спать хожу".-— "Ну, а как ходишь ты спать, так приведи-тко сюды". Он и сходил и вызвал, а ей хоть вопеть, а идти надоть. Вот как привел он, дак поднос положила, две рюмки на поднос, ну и бутылку вина и стала этих целовальников поить, подносить им. Подносила, а они и напились, ну да оны и заснули, и дворник заснул тоже, ну она и раздумалась: "До утра, скат, прожить, так и батюшко и вси узнают, донесут". Взяла отворила, да вино пропустила и зажгла вино, вышла в свою комнату на спокой. Поутру батюшко встает с постели и доносят ему после ночи: "Кабак у тя сгорел, 40 целовальников в одном кабаку сгорело и дворник твой сгорел". Ну и приходит он к доцери, рассмотрел он все дело: "Что, дитятко, спишь?" — говорит. "Ну, а у меня, батюшка, пригрузило меня, я не спала, спать не могла". — "Так, дитятко, у нас в кабаке 40 целовек целовальников сгорело и дворник сгорел"».
185
Ослиные уши
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Один цярь держал слугу и все ездил с ним вместях. У царя поросли ослиные уши и он наказывал слуге строго: «Не говори ты никому, не выноси». Слуга терпел, терпел и не мог больше выносить, вышел из терпения. Пошел он на улицу к дороге, где гуляют, возле дороги розгрёб землю и припал к земле: «Есть, — говорит, — у чяря ослиные уши, выросли, а не знать какие». Затем выросло дерево над этим местом. Ну и поехал царь со слугой прогуливаться. А это дерево царю-то и кланяется: «Есть, — гыт, — у царя ослиные уши». — «Поставь, — говорит царь, — лошадей у березы-то». Сам спрашиват: «Што березка, — говорит, — кланяется-то». А вот кланяется, говорит: «Не говори, не выноси в люди, што есть ослиные уши у цяря. Ну и я терпел, терпел да и не вытерпел, землю розгреб и шепнул, што у царя ослиные уши. А вот выросла березка так объясняется». — «Ну, — говорит, — уж если мать-земля не могла выдержать, то где же крещеному не сказать дружка дружке».
186
Старик за сто лет
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
До сего старики того века по триста лет жили. Так чярь велел дамашникам: «Кто больше ста лет проживет, ему доносить, штобы в больницу, или куда там поспихать». Один старицёк прожил сто десять годов, так что сыну обидно казалось обделить-то его. Он и согласился с хозяйкой: держать его. Жена и говорит мужу: «Я донесу цярю, что ты на другое столетие оттягиваешь». Она ушла к чярю, а он в лес ушел, силья по путику ставить. В реку мережу опустил для рыбы на другой день, зашел в лавоцку пирожков купил, да пряницков. Пришел смотреть мережу: попала щука и окунь. И пошел на путик со щукой да с окунем, да с пряницками. По дороге пряники полагает на клоцки да на прутики, где место приберет полутце. Смотрит: мошник в пась попался. Положил он щуку в сило, окуня в пась, а этого мошника взял в мережу положил. Собрались с женой на ночлег домой. На третий день он справляется опять по путику идти и ю берет с собой: «А я посмотрю и покажу тебе, где путик да где мережи стоят». Приздынул мережу, там мошник попал. «Слава тебе, Господи! Мошника добыл». Ну, пошли в лес, а он пряницки собират в корман. «А что ты собираешь?» — «А собираю вот закуски. У Господа скоро обед будет, так это он нас на обед будет звать, а это пред обедом спускат». Пришли к силу: щука попала. «Слава те, Господи, вот щука попала!» Пришли к паси, у паси окунь. Там над лесом птица рыцит да треплется. «А это что?» — жена-то спрашивает у мужа. «Господь нас на обед к себе зовет». — «А ты пойдешь ли?» — «Да как не итти, когда меня чярь потребует». Ну и пошли домой. Обноцевались дома. Затым приходит от чяря повестка. «Пусь приходит не пеший да не на лошади и пусь приводит недруга и друга». Он приходит к батюшке: «Батюшка, меня, — говорит, — требует чярь, не пеш, не на лошади; велит привести недруга и друга». Поп и говорит: «Пой да свинью возьми, да жену, да собаку. Как пойдешь, свинья у тебя промеж ног будет, а по одну руку жена, по другую собака. А спросит чярь: "Кто у тебя недруг?" Ударь жену по уху, собаку ударь батогом. Как ударишь собацку, она завизжит, а ты кусоцик брось, ластиться станет. Как ударишь жену, она ругаться станет и цярю говорить на тебя». Как пришли к чарю, чарь видит, что не пеший пришел, не на лошади. «Ну, вот у меня друг».
187
Осип-царь
Марья Петровна, дер. Корельский Остров.
Посадили Осипа-чяря на лошадь. Уехал он безызвестно, не знают куды. Мужицёк ходил в лес — телесна нужда — расселся. И прилитела сова-птица и рыцит, что «Осипа-чяря омманили служащие и посадили на неуцёнаго жеребца, и нету живого». А другая птица налетела, говорит: «Хоть омманили, да есть живой». Домой пришел мужик, а Осип-чярь у его уж на фатери. И поздоровались. «Что ты слышал и видел?» — говорит цярь. «А я вот росселся в лесу до ветра, прилетает сова птиця, говорит: что "Осипа-чяря омманили служащие, и нету его живого". А другая прилетела, говорит: "Хоть и омманили, да есть живой"». Обноцевался Осип-чярь и говорит поутру: «Поедем со мной в проводники». И приехал домой. Приобжился дома и собрал князей и бояр и служащих. И посадил выше всех старицка охотницка. Принапились и стали хвастать. «Чим хвастаете?» — говорит. Кто отцом похвастает, кто матерью, кто доцерью, да утварью. А старицек сидит молцит. «А ты што, — говорит чярь, — не советуешь?» Мужицек и говорит: «Пошел я в лес, расселся до ветра, прилетает сова-птица, говорит, что "Осипа-чяря омманили служащие, посадили на неуцёнаго жеребца, и нету его живого". А другая птица налетела говорит: "Хоть и омманили, да есть живой"». Тут Осип-чярь и говорит: «Слышали, что говорит мужицек охотницек?» А инны тихонько говорят: «Слышали, слышали». А инны не говорят. Ну вот, тут он и стал разбирать, кто прав, кто виноват.