«...Каждое правительство,— пишет Д. Юм,— имеет веские основания заботиться о сохранении своего населения и своих мануфактур. А относительно денег оно может спокойно, без страха и зависти, положиться на обычный ход человеческих дел или, если оно обращает какое-нибудь внимание на этот предмет, должно делать это лишь настолько, насколько он влияет на население и трудолюбие»[6]. Однако окончательное перенесение предмета иссле-
358
дования из сферы обращения в сферу производства связано с именами классиков буржуазной политэкономии.
Временный союз дворянства и буржуазии, нашедший свое классическое выражение в меркантилистской политике абсолютизма, был недолговечен. Стремление к регламентации производства, нормативность и авторитарность абсолютизма все больше становились тормозом развития капитализма. Окрепшая мануфактурная буржуазия все меньше нуждалась в поддержке со стороны абсолютистского государства. Все чаще появляются работы, критикующие протекционизм и обосновывающие принципы свободной торговли.
Значительный вклад в развитие светского характера культуры внесло и Просвещение, идеологи которого выдвинули лозунг свободы, равенства и братства. Они рассматривали эти буржуазные права в универсальной, антисословной форме, считая их не порождением определенной исторической эпохи, а естественными (природными) свойствами любого нормального человека. Поэтому философы эпохи Просвещения апеллируют к «естественным потребностям», «естественному разуму», «естественным правам» человека. Интерес к его внутреннему миру способствует подъему чувства личности, еще не осознавшей антагонистический характер нового, рождающегося капиталистического общества. Развитие личности проявляется и в том, что человек на пороге Нового времени ставит перед собой более широкие и глубокие задачи в науке и творчестве. В истории экономической науки это проявилось в рождении классической буржуазной политической экономии.
«Политическая экономия... как самостоятельная наука возникает лишь в мануфактурный период...»[7]. Ее первыми представителями были Уильям Петти (1623—1687) в Англии и Пьер Буагильбер (1646—1714) во Франции. Оба они предприняли попытку свести стоимость к труду и тем сделали решающий шаг в сторону научной политической экономии, открывшей источник капиталистического богатства в сфере производства. Во Франции ведущей отраслью оставалось земледелие. Поэтому представители французской классической буржуазной политической экономии — физиократы — источник прироста капитала искали в земледелии, а «чистый доход» рассматривали как дар природы. Глава школы физиократов Франсуа Кенэ заложил основы теории воспроизводства общественного капитала. «Политическая экономия,— отмечали К. Маркс и
359
Ф.Энгельс,— которая прежде разрабатывалась либо финансистами, банкирами и купцами, т.е. вообще лицами, непосредственно имевшими дело с экономическими отношениями, либо же людьми всестороннего образования, как Гоббс, Локк, Юм, для которых она имела значение одной из отраслей энциклопедического знания,— эта политическая экономия только благодаря физиократам превратилась в особую науку и с тех пор стала разрабатываться как таковая»[8].
Буржуазная политическая экономия сыграла важную роль в теоретической подготовке буржуазных революций. Особенно большое влияние оказало учение физиократов на Великую французскую революцию 1789—1794 гг. Не случайно поэтому К. Маркс высоко оценил творчество «Тюрго, который — в смысле прямого влияния — является одним из отцов французской революции»[9].
Развитие производительных сил, капиталистического уклада неминуемо должно было вступать в непримиримое противоречие с феодальной системой производственных отношений, с абсолютной монархией. В середине XVII — XVIII в. создаются материальные предпосылки для буржуазных революций, в которых буржуазия выступает как передовой класс, стоящий во главе антифеодальной борьбы городского плебса и эксплуатируемого крестьянства. Английская революция 1648 г. и французская 1789 г. имели общеевропейское значение. Они означали не только победу буржуазии, но и «победу нового общественного строя, победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем, дробления собственности над майоратом, господства собственника земли над подчинением собственника земле, просвещения над суеверием, семьи над родовым именем, предприимчивости над героической ленью, буржуазного права над средневековыми привилегиями»[10].
Революции — локомотивы истории. В ходе революций растет сознание народных масс, углубляется радикальная трактовка буржуазных лозунгов, накапливаются предпосылки для превращения социализма из утопии в науку. Поэтому генезис капитализма имеет важное значение для формирования не только буржуазной, но и социалистической мысли.
Иными путями проходил процесс разложения феодализма в Восточной Европе (Пруссии, Польше, России и некоторых других странах). Начиная с XVI в. наступает период феодальной реакции, расширения барщины и уси-
360
ления крепостничества (так называемое второе издание крепостничества). В XVII — XVIII вв. в Пруссии, Польше и России складывается своеобразная ситуация, когда развитие капиталистического уклада сопровождается усилением крепостничества. Тем самым формируется тенденция к превращению феодальной монополии на личность крепостного в монополию рабовладельческого типа, а феодальной монополии на землю — в монополию частной собственности на землю. На этой основе развиваются особо острые формы кризиса феодализма, подготовившие необходимость буржуазных реформ и решения аграрного вопроса. Эти проблемы становятся центральными в трудах дворянских революционеров России.
Раздел I
ПРЕДПОСЫЛКИ СТАНОВЛЕНИЯ БУРЖУАЗНОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Глава 18
КРИЗИС ФЕОДАЛЬНОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА
ЭКОНОМИЧЕСКУЮ МЫСЛЬ ПОЗДНЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
1. Критика торгашеского феодализма и обоснование буржуазного предпринимательства. М. Лютер и Ж. Кальвин
В XIV — первой половине XV в. заметно оживилось развитие промышленности в Германии. Этому способствовали укрепление цехового строя, расширение торговли, увеличение добычи серебра. Германия занимала в то время первое место в Европе по добыче этого благородного металла. Однако факторы, способствовавшие ускорению ее социально-экономического развития, оказались недолговечными. В конце XV — XVI в. цеховой строй уже все больше тормозил развитие: шел процесс «замыкания цехов». Великие географические открытия привели к переориентации главных торговых путей. Усиливавшееся отставание немецкой промышленности по сравнению с промышленностью других европейских стран приводило ко все большему оттоку благородных металлов из Германии. В условиях феодальной раздробленности в стране не оказалось силы, способной защитить национальную промышленность от конкуренции иностранных товаров. Развитию как внешней, так и внутренней торговли препятствовало то, что германская империя состояла почти из тысячи княжеств и территорий. Процесс перехода к капитализму затянулся. Буржуазные тенденции оказались слабыми, а феодализм был еще достаточно силен и пытался своими феодальными методами приспособиться к меняющимся условиям. Дух наживы и жажда стяжательства проникают в среду феодалов. Их интересы все глубже, все теснее переплетаются с ростовщичеством, усиливая эксплуатацию крестьянства и бюргерства. «Ростовщичество не изменяет способа производства, но
362
присасывается к нему как паразит и доводит его до жалкого состояния. Оно высасывает его, истощает и приводит к тому, что воспроизводство совершается при все более скверных условиях»[1]. Возникает отвратительное явление позднего средневековья — торгашеский феодализм. Развивающиеся товарно-денежные отношения обостряют и обнажают социально-экономические противоречия, разрушая феодальные патриархальные формы, маскировавшие эксплуатацию в более ранний период. Перед идеологами бюргерства встают проблемы разграничения ранне-капиталистического предпринимательства, с одной стороны, и позднефеодального стяжательства — с другой [2]. Появляется необходимость, во-первых, социально-экономического, политического и идеологического (морально-этического и даже религиозного) оправдания «честного» (основанного на законах капиталистической конкуренции) «делания денег» и, во-вторых, осуждения паразитического (основанного на насилии и грабеже, ростовщичестве и внеэкономическом принуждении) накопления богатств класса феодалов.
Положение осложнялось тем, что монополией на образование и культуру в этот период обладали церковные феодалы, католическая церковь. Она выступала, по меткому замечанию Ф.Энгельса, «в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»[3]. В отличие от светских феодалов церковь опиралась на строгую иерархию и действовала как наднациональная, в известном смысле космополитическая, феодальная организация. В этих условиях выступить с критикой религиозного мировоззрения означало нанести удар не только по отдельному феодалу, но и по феодальной системе в целом. Положение, однако, облегчалось тем, что отношения торгашеского феодализма проникли и в церковную среду. Разложение католической церкви проявлялось в разложении не только церковных институтов, но и христианского мировоззрения. Все больше обнажалось противоречие между первоначальным христианством и римско-католической церковью позднего средневековья, которое проявлялось в форме противоречия между Священным писанием (Библией) и Священным преданием (декретами и постановлениями церковных соборов и римского папы).
Одними из первых, кто обратил внимание на это противоречие, были гуманисты Рудольф Агрикола (1444—1485), Якоб Вимфелинг (1450—1528), Себастьян
363
Брант (ок. 1458—1521), Иоганн Рейхлин (1455— 1522), Эразм Роттердамский (1469—1536), Генрих Бебель (1472—1518), Ульрих фон Гуттен (1488—1523). Наиболее крупный из них — Эразм Роттердамский (Герхардт Гер-хардс) в 1517 г. издал греческий текст Нового завета и его латинский перевод, который сопроводил своим комментарием к евангелиям. Строго филологический подход к текстам Нового завета явился важной предпосылкой для последующей исторической критики Священного писания. В начале XVI в. такое издание создавало условия прежде всего для критики схоластического формализма и официальной философии господствующей католической церкви. Наибольшую известность получило произведение Эразма Роттердамского, которое он назвал «Похвала Глупости». Используя форму пародии, Роттердамец издевается над порядками позднесредневекового общества. «...В человеческом обществе,— пишет он,— все полно глупости, все делается дураками и среди дураков»[4], поэтому, чтобы голос разума был услышан, он вынужден надевать на себя шутовской колпак.
Гуманисты подготовили Реформацию. Они так же, как позднее теоретики Реформации, обращались к раннему христианству первых веков нашей эры в борьбе со схоластическим формализмом, невежеством и продажностью римско-католической церкви, способствовали просвещению передовой, образованной части феодального общества. Тем не менее, гуманизм носил элитарный характер, нуждался в поддержке меценатов, затронул лишь сравнительно небольшую часть интеллигенции. Необходимо было более демократическое учение, обращенное к более широкой аудитории, которое могло бы привести массы в движение. Оно должно было апеллировать не только к разуму человека, но и к его чувствам.
Как уже отмечалось, в силу господствующего положения католической церкви критика существующего строя не могла не принять форму богословской ереси — требования реформы церкви. Движение назад — обращение к первоисточнику — характерно для всякой религии. Однако в условиях становления капитализма критика разлагающейся католической церкви означала нападение на крупнейшего феодала, которому в Европе принадлежала треть земель. Требование реформы церкви превращалось, таким образом, в первый и сильнейший удар по феодальной системе в целом. Не случайно, поэтому Ф. Энгельс назвал Реформацию первой буржуазной революцией. «Реформа-
364
ция,— лютеранская и кальвинистская,— писал он,— это буржуазная революция № 1 с крестьянской войной в качестве критического эпизода»[5].
Рассмотрим экономические взгляды теоретиков Реформации Мартина Лютера и Жана Кальвина подробнее.
Доктор богословия, магистр свободных искусств, монах-августинец Мартин Лютер (1483—1546) родился и вырос в бюргерской среде. 31 октября 1517 г. на двери своей церкви в Виттенберге он вывесил 95 тезисов против индульгенций, что положило начало Реформации в Германии. Лютер развивал тезис о том, что спасение души (оправдание) возможно прежде всего не через церковь и ее формальные обряды (и уж тем более не через покупку индульгенций), а через истинную веру — веру в Священное писание, а не в Священное предание. Позднее, уже в ходе Реформации, Лютер и его последователи пришли к отрицанию церковной иерархии, культа святых, церковного богатства и монашества, что способствовало подчинению духовной власти светской, упрощению церковной догматики и богослужения, объективно оправдывало секуляризацию церковных земель, открывало путь к созданию необходимой для буржуазии дешевой церкви. Неудивительно, что «под знаменем бюргерско-умеренной лютеровской реформы объединились имущие элементы оппозиции — масса низшего дворянства, бюргерство и даже часть светских князей, рассчитывавших обогатиться посредством конфискации церковных имуществ и стремившихся использовать удобный случай для завоевания большей независимости от империи»[6].
Критика экономических основ торгашеского феодализма была органической составной частью взглядов Мартина Лютера. К.Маркс считал его старейшим немецким политико-экономом [7] и неоднократно цитировал его произведения в «Экономических рукописях 1857—1859 годов», в «К критике политической экономии», в первом и третьем томах «Капитала», в «Теориях прибавочной стоимости». «Лютер,— пишет Маркс,— знает капитал, естественно, лишь в двух его допотопных [формах]: в форме капитала, приносящего проценты, и торгового капитала»[8]. М. Лютер различает внутреннюю и внешнюю торговлю, при этом одобряет первую и осуждает вторую. «Нельзя отрицать,— пишет он в книге «О торговле и ростовщичестве» (1524),— что купля и продажа — вещь нужная, без которой нельзя обойтись; и можно покупать по-христиански, особенно вещи, служащие потребностям и приличию, ибо
365
и патриархи покупали и продавали таким образом скот, шерсть, хлеб, масло, молоко и прочие блага... Но внешняя торговля, которая из Калькутты и Индии и т. д. привозит товары вроде драгоценных шелков, золотых изделий и пряностей, служащих роскоши, а не пользе, и высасывает из страны и из населения деньги, не должна была бы допускаться, если бы мы имели единое правление и государя»[9].
В критике внешней торговли слышатся не только натурально-хозяйственные, но и ранние меркантилистские мотивы. Лютер выступает прежде всего против торговли предметами роскоши, которая развивает «щегольство и обжорство». Он критикует и торговлю предметами первой необходимости (в частности, английским сукном), ибо такая торговля способствует оттоку из страны золота и серебра. Это происходит потому, что существует политическая раздробленность страны. Единое немецкое государство, по его мнению, препятствовало бы этому процессу. Утечка драгоценной монеты из страны способствует росту задолженности ростовщикам.
Лютер выступает против оправдания высокой купеческой прибыли риском, связанным с торговлей. К тому же на практике, считает он, торговля нередко сопровождается грабежом и разбоем. «Но так как сами купцы творят столь великое беззаконие и противохристианское воровство и разбой по всему миру и даже по отношению друг к другу, то нет ничего удивительного в том, что бог делает так, что столь большое имущество, неправедно приобретенное, снова утрачивается или подвергается разграблению, а их самих вдобавок еще избивают или захватывают в плен... Так он бьет одного злодея другим...»[10].
Однако наибольшую ненависть вызывает у Лютера ростовщичество. Его критике посвящена и другая специальная работа —«Наказ приходским священникам выступать с проповедями против ростовщичества», изданная в Виттенберге в 1540 г. Экономические взгляды Лютера тесно связаны с его религиозной концепцией, в частности с его теорией двух порядков. Понимая, что в современной ему действительности невозможны отношения между людьми в строгом соответствии со Священным писанием, он обосновывает необходимость светской власти. Главной задачей светской власти и церкви в этот период должна была стать, по мысли Лютера, борьба с ростовщичеством. Светская власть при этом должна действовать силой, а церковь — убеждением и советами. При этом, считает
366
Лютер, князья должны управлять разумно, т.е. не только опираться на писаные законы и рекомендации юристов, но, прежде всего, действовать на благо своих подданных. Поэтому Лютер оправдывает мелкое ростовщичество сирот, вдов и стариков, если оно вызвано бедностью. К тому же он считает необходимым законодательно ограничить норму процента. Лютер приводит, в частности, в качестве исторических примеров деятельность Солона в Афинах и Неемии в Иудее, ограничивших процент по ссудам 12 % в год, а также деятельность Александра Македонского и Юстиниана. Однако так как в раздробленной Германии «светская власть нерадива и ленива, а частично слишком слаба, чтобы защитить от такой беды (какой является ростовщичество.— Авт.), то священники,— считает Лютер,— должны учить народ и приучать его к тому, чтобы ростовщиков и скряг принимать за живых чертей...». Поэтому Лютер уделяет главное внимание разоблачению оснований для изъятия процента, учит распознавать замаскированные формы ростовщичества, различает ссуду и займ, кредит в товарной и денежной форме, т.е. по существу коммерческий и банковский кредит. Он гневно осуждает любые попытки оправдания взимания процента. Критикуя ростовщика, Лютер не только показывает страсть к накоплению, характерную для этой допотопной формы капитала, но и дает наглядный образ капитала вообще. «Язычники,— пишет Лютер,— могли заключить на основании разума, что ростовщик есть четырежды вор и убийца. Мы же, христиане, так их почитаем, что чуть не молимся на них ради их денег... Кто грабит и ворует у другого его пищу, тот совершает такое же великое убийство (насколько это от него зависит), как если бы он морил кого-нибудь голодом и губил бы его насмерть. Так поступает ростовщик; и все же он сидит спокойно в своем кресле, между тем как ему по справедливости надо бы быть повешенным на виселице... Поэтому на земле нет для человека врага большего (после дьявола), чем скряга и ростовщик, так как он хочет быть богом над всеми людьми... Ростовщик же или скряга хочет, чтобы весь мир для него голодал и томился жаждой, погибал в нищете и печали, чтобы только у него одного было все, и чтобы каждый получал от него, как от бога, и сделался бы навеки его крепостным...»[11]. Лютер рассматривает ростовщический капитал как накопленный (или, точнее, капитализированный) процент. «Вообще наиболее сильным моментом в его полемике,— пишет К. Маркс,— является то, что
367
главным пунктом нападения он избирает врастание процента в капитал»[12].
Другой его сильной стороной была критика торгашеского феодализма — союза ростовщиков и дворян. «...Исполняется пророчество Исайи,— пишет он,— князья твои стали сообщниками воров. Ибо они вешают воров, укравших гульден или полгульдена, и якшаются с теми, которые грабят весь мир и воруют с большей безопасностью, чем все другие, как бы для того, чтобы оставалась верной поговорка: крупные воры вешают мелких воров, и, как говорил римский сенатор Катон: простые воры сидят в тюрьмах и закованы в цепи, а государственные воры расхаживают в золоте и шелках. Что же в конце концов скажет об этом бог? Он сделает так, как он говорит устами Иезекииля: князей и купцов, одного вора с другим, он сплавит вместе, как свинец и медь, как бывает, когда выгорает город, чтобы не было больше ни князей, ни купцов. Я опасаюсь, что это уже на пороге»[13].
Критикуя представителей торгашеского феодализма, Лютер выступает на стороне предприимчивого и делового хозяина, бюргера, превращающегося в мелкого буржуа. Поэтому он осуждает праздность, критикует сословную иерархию, утверждая, что между людьми есть «лишь различие по должности и делу, а не по званию»[14]. Он отмечает важнейшую роль труда в «призвании» человека. Эти мотивы морального оправдания буржуазного предпринимательства получают еще большее развитие в учении о богоизбранности Жана Кальвина (1509—1564).
В своем главном сочинении «Наставление в христианской вере» (1536) он развил учение о божественном предопределении. Согласно его вероучению, одних бог предопределил к спасению и вечному блаженству (избранные), других — к осуждению и вечным мукам (осужденные). Хотя предопределение фатально, никто, однако, не знает, что ждет его лично: спасение или осуждение. Каждый христианин должен думать, что именно он — божий избранник, и в своей деятельности, своей профессии должен доказать свою избранность. В качестве показателя избранности Кальвин берет денежное богатство — эту абстрактно-всеобщую, универсальную форму выражения успеха в капиталистическом обществе.
В соответствии с потребностями буржуазии кальвинизм еще более упростил христианский культ, ориентируясь уже не только на Новый, но и на Ветхий завет. Новое вероучение, выражая интересы буржуазии эпохи перво-
368
начального накопления, пропагандировало мирской аскетизм. Бережливость и расчетливость, скопидомство и накопительство объявляются первейшими гражданскими обязанностями каждого представителя нарождающегося буржуазного класса. Кальвинизм стал идеологией наиболее передовой части буржуазии, теоретическим оружием Нидерландской и Английской буржуазных революций. «...Там, где Лютера постигла неудача,— писал Ф. Энгельс,— победил Кальвин. Его догма отвечала требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии. Его учение о предопределении было религиозным выражением того факта, что в мире торговли и конкуренции удача или банкротство зависят не от деятельности или искусства отдельных лиц, а от обстоятельств, от них не зависящих. Определяет не воля или действие какого-либо отдельного человека, а милосердие могущественных, но неведомых экономических сил. И это было особенно верно во время экономического переворота, когда все старые торговые пути и торговые центры вытеснялись новыми, когда были открыты Америка и Индия, когда даже наиболее священный экономический символ веры — стоимость золота и серебра — пошатнулся и потерпел крушение. Притом устройство церкви Кальвина было насквозь демократичным и республиканским; а где уже и царство божие республи-канизировано, могли ли там земные царства оставаться верноподданными королей, епископов и феодалов? Если лютеранство в Германии стало послушным орудием в руках князей, то кальвинизм создал республику в Голландии и деятельные республиканские партии в Англии и прежде всего в Шотландии.
В кальвинизме нашло себе готовую боевую теорию второе крупное восстание буржуазии. Это восстание произошло в Англии»[15].
2. Экономическая программа крестьянских масс. Т. Мюнцер
Если М. Лютер и Ж.Кальвин выражали интересы буржуазии, то наиболее радикальным выразителем интересов широких крестьянских масс стал Томас Мюнцер (ок. 1490—1525). Вначале он поддерживал борьбу М.Лютера против католической церкви, но отвергал его тезис о необходимом пассивном смирении в светских делах. В 1521 г. Т.Мюнцер окончательно порвал с Лютером и стал развивать учение, связанное с активной борьбой
369
народных масс. Оно обращалось к революционным традициям чешских таборитов. В Цвиккау Т. Мюнцер устанавливает контакты с сектой анабаптистов, придерживавшейся хилиастических воззрений и руководимой Никласом Шторхом. Вынужденный в 1521 г. покинуть этот город, Мюнцер попадает в Прагу, где устанавливает связь с гуситами. Изгнанный и оттуда, он в 1522 г. обосновывается в Альштедте (Тюрингия), где развертывает реформаторскую деятельность. Мюнцер отменяет латинский язык в богослужении, предвосхищая мероприятия Лютера.
Вокруг Мюнцера стали возникать группы учеников и сторонников, широко распространявших его идеи. Установив связь с крестьянским движением, Мюнцер начал борьбу с князьями. Отмежевываясь от умеренного лютеранства, он заявлял, что с «наступлением жатвы следует вырывать сорняки из ветрограда божьего». Как отмечал Ф. Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии», «под царством божьим Мюнцер понимал не что иное, как общественный строй, в котором больше не будет существовать ни классовых различий, ни частной собственности, ни обособленной, противостоящей членам общества и чуждой им государственной власти»[16]. В ходе революционных событий власти должны быть «низложены, все промыслы и имущества становятся общими, устанавливается самое полное равенство». Т. Мюнцер проектировал ради этого создать союз, но наивно предусматривал присоединение к нему дворян и даже князей. В случае отказа те и другие подлежали уничтожению. В проповедях они клеймились, как и попы. Бурная деятельность Т. Мюнцера в Альштедте сопровождалась выпуском брошюр, рассылкой пропагандистов, которые обещали «тысячелетнее царство» равенства и братства. Попав в замок саксонских князей (по вызову), Мюнцер потребовал истребления безбожных правителей, попов и монахов, третирующих Евангелие как ересь. Он грозил народным гневом, так как «сила меча принадлежит всей общине», а главными виновниками народных бедствий (ростовщичество, воровство, разбой) являются князья и дворяне, забирающие все плоды земли, рыбу в воде и птицу в воздухе, грабящие крестьян и ремесленников. Поэтому фальшиво звучит и заповедь «не укради». Мюнцер заявлял: «истинно говорю вам, я буду возмущать народ»[17]. Приняв активное участие в Крестьянской войне 1524—1526 гг., ее вдохновенный проповедник погиб в 1525 г. от руки княжеских палачей во Франкенгаузенском лагере (в Тюрингии).
370
Мюнцер был благородной личностью, глубоким мыслителем, страстным проповедником, восторженным мечтателем и беззаветным борцом против феодализма, за освобождение и счастье народных масс. Его проекты «тысячелетнего царства» были утопическими, но они отражали классовые интересы народных масс и общинные иллюзии крестьянства. Требования равенства и ликвидации налогового бремени, барщины и оброков прямо вытекали из антифеодальных настроений крестьянства. Следовательно, истоки революционного пафоса Мюнцера были объективны и реальны. Его критика феодального режима тоже носила реалистический характер и была прогрессивна. Утопичны были лишь проекты будущего, навеянные отчасти хилиастическими иллюзиями средневековья. Традиция Мюнцера состояла в том, что ликвидация феодализма, церковной иерархии и княжеского деспотизма казалась ему еще неразрывно связанной с торжеством равенства и братства, исчезновением всякой эксплуатации. Идеи Т. Мюнцера оказали большое влияние на развитие Крестьянской войны в Германии.
Именно в кругу Т. Мюнцера в конце 1524 г. была составлена первая программа революционного крестьянства, известная под названием «Статейное письмо». «Так как до настоящего времени,— говорилось в нем,— на бедных, простых людей городов и деревень... налагались большие тяготы духовными и светскими господами и властями, которых те и мизинцем не трогали, то из этого следует, что подобного бремени и отягощения невозможно ни переносить, ни терпеть, если только простой бедный человек не хочет пустить совсем по миру с нищенским посохом самого себя, свое потомство и потомство потомства». Задача объединившегося народа заключается в том, чтобы «освободиться совсем». По мнению авторов письма, «светскому отлучению» должны были быть подвергнуты все замки, монастыри и церкви, если только дворяне, попы и монахи не покинут их добровольно, не переселятся в обычные жилища, подобно остальным людям, и не примкнут к христианскому союзу. Как отмечал Ф. Энгельс, «в этом радикальном манифесте... речь шла прежде всего о революции, о достижении полной победы над еще господствующими классами, а пункт о «светском отлучении» означал лишь, что угнетатели и изменники должны быть перебиты, замки сожжены, монастыри и церкви конфискованы и сокровища их обращены в деньги»[18].
371
Кроме такого радикального документа, каким было «Статейное письмо», в ходе Крестьянской войны выдвигались и более умеренные программы, включавшие конкретные требования восставших крестьян. В Швабии они были изложены в «XII статьях». Крестьяне требовали отмены малой десятины и расходования большой десятины на общественные нужды (после оплаты трудов священника), освобождения от крепостной зависимости, ограничения налогов, повинностей и барщины, возврата общинам пастбищ, лесов, прав на охоту и рыбную ловлю, ликвидации произвола судебного и административного. Хотя эта программа была умеренной, она также носила антифеодальный характер.
В мае 1525 г. во Франконии под руководством дворянина Гиплера была составлена Гейльброннская программа. Однако содержала она преимущественно политические требования бюргерства (отмена внутренних пошлин, создание единой монеты, унификация мер и весов, секуляризация церковных владений и т.д.). Правда, ставился вопрос о выкупе крестьянских повинностей за двадцатикратную цену.
Крестьянская война потерпела поражение. Причину этого Энгельс видел в разрозненности крестьянских выступлений и неумении всех слоев оппозиции возвыситься над местными и провинциальными интересами, в том, что даже крестьяне и плебеи в большинстве районов Германии не смогли объединиться для совместных действий против княжеских войск, численность которых не достигала даже десятой части всей массы восставших [19].
3. Социальные утопии
периода разложения феодализма
Важное значение для развития экономической мысли западного средневековья имели социальные утопии. Зарождение утопических идей можно найти у всех народов в легенде о прошлом «золотом веке», которая идеализировала общинный строй и господствовавшее в нем социальное равенство людей. В Древней Греции мыслители вели дискуссии об общественном неравенстве и «естественном» состоянии общества, о легендарных уравнительных реформах в Спарте и платоновской утопии кастового рабовладельческого коммунизма. На формирование идей утопического социализма большое влияние
372
оказало учение раннего христианства, проповедовавшее общественное человеческое равенство, братство и потребительский коммунизм.
В условиях классического средневековья утопические идеи находят отражение в ересях, в частности тех, в которых борьба народных масс против угнетения принимает форму хилиазма. Хилиастическое учение в XII в. развивал калабрийский монах Иоахим Флорский (ок. 1132— 1202), который мечтал о «тысячелетнем царстве» будущего, не знающего частной собственности и свободного от рабства, нищеты, войн. Ему рисовалась фантастическая картина блаженства людей в новых условиях. Позднее, в начале XIV в., Дольчино ожидал тысячелетнего «царства божия», тоже не знающего частной собственности.
В позднем средневековье социальные утопии оказываются более многочисленными, излагаются более обстоятельно. Появляется немало специальных сочинений. Роль мистического элемента уменьшается, авторами рисуется более реалистическая картина общества будущего.
Утопические идеи социального равенства широко представлены в народных социально-религиозных учениях, ересях (табориты, анабаптисты). Своей вершины в условиях феодализма идеология социального равенства достигает в учении Томаса Мюнцера. Широкое распространение антиэксплуататорских идей в позднее средневековье объяснялось сильным обострением классовых противоречий в период перехода от феодализма к капитализму, когда народные массы часто оказывались под двойным гнетом — феодальным и капиталистическим. «При каждом крупном буржуазном движении,— писал Ф. Энгельс,— вспыхивали самостоятельные движения того класса, который был более или менее развитым предшественником современного пролетариата... Эти революционные вооруженные выступления еще не созревшего класса сопровождались соответствующими теоретическими выступлениями; таковы в XVI и XVII веках утопические изображения идеального общественного строя»[20].
Выдающиеся мыслители и писатели-гуманисты англичанин Томас Мор и итальянец Томмазо Кампанелла дали глубокую критику общества того времени, основанного на частной собственности, и нарисовали картину общества социального равенства, опирающегося на «общность имуществ».
Утопия Томаса Мора (1478—1535) явилась прямым отражением острых классовых противоречий того време-
373
ни, вызванных аграрным переворотом в Англии. Мор занимал самые высокие государственные должности, в том числе главы правительства (лорд-канцлера). Однако великий утопист оказался в оппозиции к королю Генриху VIII, не признав его главой церкви, и был казнен.
Сочувствуя бедствиям английского народа, Мор в 1516 г. опубликовал сочинение под длинным названием «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии». Эта книга, известная под кратким названием «Утопия», приобрела необычайную популярность и обогатила общественную мысль. В ней были высказаны идеи утопического социализма, обнажены и ярко показаны социальные язвы Англии начала XVI в. Критика феодализма получилась красноречивой. Более того, она переносилась и на капитализм, рождающийся в муках аграрного переворота.
Фактически Т. Мор был не только утопистом. Анализ существующего строя был вполне реалистическим. Гуманизм Мора не мирился с жестокостью репрессий абсолютизма. Он считал, что власти действуют вроде плохих педагогов: «охотнее бьют учеников, чем их учат». Мор не отрицал, что воров порождает и бедность, но подчеркивал, что в этом повинны также королевские чиновники. Они доводят бедняков до воровства, а затем жестоко карают. Мор считал недостойным для короля править нищими, предварительно разорив их, в том числе с помощью порчи монеты ради пополнения королевских доходов. В его книге осуждались также захватнические войны, как порождающие склонность к разбою и наглости, нарушению законов, презрительному отношению к ним. С сарказмом высмеивал Мор паразитизм феодальной знати, которая окружает себя блестящей свитой, но, «подобно трутням, живет трудами других», своих арендаторов «стрижет до живого мяса».
Резкой критике подверглись огораживания общинных земель в пользу лордов и присвоения крестьянских наделов для расширения господских пастбищ. Обращаясь к лордам, Мор писал: «...ваши овцы, обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города». Мора возмущало то, что аристократы и даже аббаты, слывущие за «святых людей», не довольствуются своей паразитической и бесполезной жизнью за счет доходов от имений, а пре-
374
вращают пашни в пастбища, «сносят дома, разрушают города, оставляя храмы только для свиных стойл». В итоге «обращаются в пустыню» все деревни и каждый клочок земли. Мор гневно писал, что лорд-огораживатель — это «ненасытная и жестокая язва отечества», уничтожающая полевые межи, обносящая изгородью тысячи акров земли, сгоняющая арендаторов, вынуждающая их обманом или насилием к продаже своего достояния. Только ненасытная алчность превратила овцеводство в гибельное для народа занятие.
Корень зла Мор видел в частной собственности, в условиях господства которой человек обречен на голодную смерть, если «не позаботится о себе лично», нет даже следов «справедливости и беспристрастия». Многие ничего не делают или выполняют бесполезную работу (дворяне, ростовщики, ювелиры и т. д.), другие же обременены трудом, который едва «могут выдержать животные» (поденщики, извозчики, земледельцы, рабочие), но бедствуют и живут в условиях хуже скотских. Заработков хватает лишь на потребности того же дня, а общество не проявляет ни малейшей заботы об этих людях. Зато оно одаривает банкиров, ростовщиков и т.д. Даже государство оказывается «заговором богачей», под защитой которого «„омерзительные" люди, в силу своей ненасытной алчности, поделили в своей среде все то, чего хватило бы на всех »[21].
Таким образом, Т. Мор красноречиво показал бедствия народных масс, гибельные последствия для них экспроприации крестьянства, превращения пашен в пастбища, развития аграрного капитализма. Автор «Утопии» выступал блестящим критиком феодализма, дворянского паразитизма, ростовщичества. Мор был также первым в истории критиком капитализма. Он проявлял заботу о наемных рабочих, считал частную собственность первоисточником всех зол. Маркс ссылался на Мора как на критика аграрного переворота в Англии XVI в.
На «государство богатых» Мор не мог возлагать надежды. Поэтому он ограничился лишь изложением своей мечты о лучшем общественном устройстве, встал на путь социального утопизма, исключающего частную собственность и все бедствия, связанные с ней. Прообраз общества будущего Мор искал на неведомом острове, где население пользовалось благами республики, не знало частной собственности, жило в условиях равенства, достигло распределения продуктов по потребностям. Весьма важным
375
моментом организации общества у Т. Мора является коммунистическое преобразование не только сферы потребления, но и, прежде всего самого производства. Хотя производство и размещается на мелких предприятиях, но является общественным. Его продукция поступает на общественные склады. Отсутствует социальный паразитизм, ибо участие в труде для всех обязательно [23]. Здесь нет денег. Рабочий день в Утопии длится не более шести часов. Семья — главная хозяйственная ячейка — организована на производственных началах. Граждане имеют время для занятий искусством, наукой. Обучение детей связано с потребностями производства.
Хотя Т. Мор высказывал гениальные догадки о возможности изобилия при общности благ, о гармоническом сочетании личных интересов с интересами общества без ущерба для свободы личности, в его трактовке материальных потребностей людей присутствуют элементы уравнительности и аскетизма. Потребности в еде и одежде ограничены до минимума. В Утопии всякая физическая работа остается «телесным рабством» и не доставляет гражданам никакого удовольствия. Поэтому есть специальные должностные лица, которые следят за тем, чтобы все усердно трудились.
Об ограниченности представлений Т. Мора об обществе будущего свидетельствует также то, что в Утопии сохраняется и рабство (правда, в смягченном виде), и своеобразная социальная иерархия, и власть верховного управителя (князя), что противоречит строю с подлинным равенством людей. Сам Мор не очень верил в возможность осуществления своих идей.
Тем не менее, Т. Мор может рассматриваться как основоположник утопического социализма, сформулировавший его существенные идеи. Его взгляды оказали огромное влияние на развитие общественной мысли, а название его книги относят теперь ко всему домарксистскому периоду социалистических и коммунистических исканий и мечтаний.
Яркое отражение социальные утопии западноевропейского средневековья нашли в сочинениях Томмазо Кампанеллы (1568—1639) —итальянского революционера, выходца из среды крестьянской бедноты Калабрии, отличавшегося большой ученостью. В 1598—1599 гг. он возглавил в Калабрии заговор против испанского владычества. Однако заговор был раскрыт предателями, и почти на 27 лет его организатор попал в тюрьму. Там он написал
376
свое знаменитое сочинение «Город Солнца», где осуждал феодальный режим и политический деспотизм, господство частной собственности как первоисточника эгоизма, зависти, лицемерия, грабительства, нищеты. Нищета приводит к тому, что бедные люди становятся ворами, негодяями, отверженными. Поэтому Кампанелла решительно осуждал паразитизм и роскошь знати и богатого купечества, предающихся праздности и распутству.
Для утешения угнетенных масс народа Кампанелла показал возможность другого общества весьма необычайным образом (как и Томас Мор). Город Солнца находится на далеком острове Тапробане (вероятно, Цейлон), где жители занимаются в основном сельским хозяйством в небольших общинах, ремесло не играет важной роли, а торговля разрешается лишь у городских ворот. Островитяне не знают частной собственности, индивидуальной семьи, недостатка продуктов. Невозможен и социальный паразитизм, поскольку все участвуют в труде. Наиболее тяжелую работу выполняют мужчины. Каждый получает ее с учетом способностей. Автор полемизировал с Аристотелем, доказывая, что частная собственность не является обязательным условием трудолюбия. Ведь при ее отсутствии, у островитян остается «только любовь к свободе» и становится возможным сокращенный рабочий день (до 4 часов). В государстве соляриев нет нищеты, ибо уничтожение частной собственности приводит к изобилию продуктов. Рабство исключается, а пленников продают или используют на работах вне города. В таком обществе не люди «служат вещам, а вещи служат им». Потребление продуктов является общественным [24].
Как видим, и в сочинении Т. Кампанеллы было много реалистического, а не только утопического. Критика общественного строя феодальной Италии и испанского абсолютизма отличалась реализмом, ибо обнажала социальные пороки того времени, порождаемые господством дворянства, обогащением купечества. Эти пороки и классовые противоречия правомерно трактовались как порождение частной собственности, влекущей обогащение одних и обнищание других. Критика феодализма перерастала в критику капитализма. Но условий для ликвидации частной собственности еще не было. Поэтому Кампанелле приходилось переносить решение социальных проблем на далекий остров, подменять свои проекты описанием неведомого гармоничного общества. Гениально предсказывалось будущее торжество общественной собственности на
377
средства производства, исчезновение индивидуального производства. Правда, ошибочно предполагалось и уничтожение индивидуальной семьи, причем под влиянием, видимо, сочинений Платона. Как указывал Ф. Энгельс, коммунизм Т. Кампанеллы —«только вчерне обработанный», «грубый коммунизм». Он носит уравнительный характер. Кампанелла проектировал его не на базе ремесла и земледелия. Но его идеи, наряду с идеями Т. Мора, открывали путь к будущему.
Социальные утопии позднего средневековья не были только утопиями. Критика Т. Мором и Т. Кампанеллой феодализма и зарождающегося капитализма носила вполне реалистический характер, давала основание для революционно-демократических выводов. Борьба с социальным паразитизмом была благородна и прогрессивна. Т. Мор и Т. Кампанелла в своих коммунистических утопиях сделали важный шаг вперед от идеи общности потребления к идее общественной собственности и организации хозяйственной жизни общества как единого целого; от идеала замкнутой патриархальной общины к идеалу крупного политического образования в виде города или федерации городов, к признанию важнейшей роли государственной власти в утверждении основ разумного социального строя.
Однако в силу исторической ограниченности утописты, разоблачая пороки эксплуататорского строя, не могли указать действительного пути для создания нового общества. Гуманизм утопистов был, по справедливому замечанию Ф. Энгельса, «первой формой буржуазного просвещения»[25].
Глава 19 МЕРКАНТИЛИЗМ
1. Предпосылки генезиса меркантилизма. Два этапа развития: монетаризм и теория «торгового баланса»
Первым проявлением идей буржуазной политэкономии стал меркантилизм. В Западной Европе он зародился уже в XVI в., но широкое распространение получил в XVII столетии. Главной предпосылкой генезиса меркантилизма было разложение феодализма и зарождение капитализма. Процесс разложения феодальной систе-
378
мы порождал острые экономические противоречия. Пытаясь преодолеть их, дворянский абсолютизм во Франции, России стремился форсировать торговлю и промышленность меркантилистскими методами, чтобы устранить экономическую ограниченность феодализма путем развития мануфактурной промышленности. Кольбертизм и экономическая политика Петра I дают об этом наглядное представление. Меркантилизм как политика оказывался на вооружении абсолютизма, в том числе и мелкокняжеского (в Германии).
Но меркантилизм был буржуазным течением экономической мысли по своему происхождению, природе и задачам. Он возник на базе обобщения опыта первоначального накопления капитала и решал практические вопросы ускорения этого процесса. Меркантилизм выражал интересы торговой буржуазии. Не случайно Голландия была объявлена идеалом меркантилизма: в XVII в. она достигла необычайного расцвета и обогащения, развивая судоходство, внешнюю торговлю и колониальную экспансию. Маленькая страна бросила вызов Испании, овладев морскими коммуникациями и став властелином огромной торговой империи. Золотой поток, обогащавший голландскую буржуазию, ослеплял меркантилистов. Они призывали учиться у Голландии. На подобный путь развития становились Англия, Франция, Испания и Португалия.
Следовательно, меркантилизм не был случайным явлением в истории экономической мысли Европы. Он имел реальную базу, отличался практицизмом и решал актуальные проблемы своего времени. Следует отметить, что А. Смит без всяких оснований высмеивал меркантилизм как разновидность суеверий средневековья (вроде католицизма), а последующие буржуазные экономисты вплоть до наших дней характеризуют воззрения меркантилистов как наивные и странные. Игнорируется тот факт, что они явились выразителями сокровенных вожделений буржуазии — ее жажды безграничного обогащения за счет торгового грабежа и колониального разбоя. Меркантилисты толковали об увеличении национального богатства, а фактически искали пути спекулятивного обогащения буржуазии, особенно за счет ограбления других стран и колоний.
Не случайным было и обоготворение золота. Шло оскудение дворянства, ускоренное «революцией цен», его титулы и звания теряли значение перед капиталом, который выступал в золотой оболочке. Меркантилисты уже
379
понимали, что капитал превращается в могущественную силу, играет роль «золотого тельца» в экономике развивающегося капитализма. Они и в этом отношении выражали взгляды буржуазии, ее преклонение перед золотом. Маркс писал 21 февраля 1849 г., что «золото и серебро во все времена являются ключом к сердцу буржуазии»[1].
В теоретическом отношении меркантилизм был весьма слаб, поскольку буржуазная политэкономия находилась в младенческом состоянии. Меркантилисты не дали и не могли дать развернутой теории капитализма, не анализировали его законов и категорий. Они трактовали преимущественно вопросы экономической политики и решали их конкретно, практически.
Концепция меркантилизма, как показал К. Маркс, прошла два этапа в своем историческом развитии. Для первого из них была характерна монетарная политика, направленная на решение проблемы накопления золота в национальном масштабе путем манипуляций в сфере денежного обращения, его регулирования.
В работе «Наброски к критике политической, экономии» Ф. Энгельс писал, что «политическая экономия возникла как естественное следствие распространения торговли, и с ней на место простого ненаучного торгашества выступила развитая система дозволенного обмана, целая наука обогащения», которая «носит на своем челе печать самого отвратительного корыстолюбия». В эту пору «люди еще жили наивным представлением, что богатство заключается якобы в золоте и серебре», нужно только поскорее запретить вывоз благородных металлов, а нации «стояли друг против друга, как скряги, обхватив обеими руками дорогой им денежный мешок...»[2]. Энгельс вскрыл корни монетарной системы, показав ее связь с изменениями в экономике XVI в.: разложением натурального хозяйства, необычайным развитием торговли, быстрым формированием купечества, проявлением его хозяйственных и классовых интересов. Купцам потребовалась «наука обогащения», и ее пытались создать их идеологи — меркантилисты. Много позднее в «Капитале» К. Маркс приходит к выводу, что «монетарная система есть просто выражение иррациональной формы Д — Т — Д', движения, протекающего исключительно в сфере обращения...»[3]. Это пристрастие к денежной форме накопления капитала явилось действительно специфической чертой монетаризма. Хотя эта черта была присуща всей меркантилистской системе,
380
в воззрениях монетаристов она выступала особенно ярко, приобретя даже уродливые формы.
Монетаризм был еще примитивной формой собственно меркантилизма, характерной для XVI в. и ориентировавшейся на запрет вывоза денег, ограничение импорта, усиление добычи золота и серебра, установление высоких пошлин на ввоз товаров, снижение ссудного процента. Такие запреты многократно устанавливались в Испании XVI столетия, но не дали нужных результатов. Монетаризм оказался экономически бесплодным. Он был архаической формой экономической политики, отчасти унаследованной от средневековья и приспособленной к условиям абсолютизма. На монетаризме сказывалось еще влияние натурального хозяйства, городской регламентации торговли и денежного обращения, ориентирующейся на замкнутость экономики каждого города.
Основоположники марксизма, подвергнув критике монетаризм, вскрыли причины его эволюции и неизбежность перехода к принципу «торгового баланса». Как отмечал Ф. Энгельс, монетаризм при последовательном его проведении убил бы торговлю. Кроме того, «стало ясно, что капитал, неподвижно лежащий в сундуке, мертв, тогда как в обращении он постоянно возрастает». Именно на этой основе и возникла теория «торгового баланса», допускающая широкое развитие внешней торговли, хотя упорно отстаивалось мнение, «будто богатство заключается в золоте и серебре». Прибыльными признавались лишь операции, приносящие стране «наличные деньги»[4].
Поскольку испанский монетаризм оказался несостоятельным (чисто административные методы накопления золота и серебра оказались бесплодными), начался пересмотр этой доктрины. Во второй половине XVI в. меркантилисты выдвинули теорию «торгового баланса», более зрелую и соответствующую новым условиям мировой торговли. Возникла, по выражению Маркса, меркантилистская система в собственном смысле слова, начался второй этап развития меркантилизма. Поздние меркантилисты центр тяжести переносили из сферы денежного обращения в сферу товарного обмена. Они отказались от запрета вывоза денег за границу, ограничений импорта иноземных товаров и ориентировались на форсирование экспорта национальной продукции, прежде всего промышленной, завоевание рынков, в том числе колониальных.
Идеи позднего меркантилизма усиленно проповедовали английские сторонники этого направления, предлагавшие
381
создать более благоприятные условия для развития торговли своей страны, с использованием преимущественно экономических факторов, путем достижения активного торгового баланса. Для этого английские меркантилисты предлагали ускорить развитие судоходства и экспортных отраслей промышленности. Они допускали свободное движение ссудного процента, осуждали накопление сокровищ, ибо деньги, по их мнению, все время должны находиться в обороте. Импорт товаров не исключался, если он не делал торговый баланс пассивным. Допускалось вмешательство государства в экономическую жизнь, но более ограниченное и преимущественно поощрительное (заключение торговых договоров, содействие судоходству, организация колониальных экспедиций и т.д.). Одобрялся сбор высоких налогов.
Значение теории «торгового баланса» состояло в том, что она давала более зрелое и эффективное решение экономических проблем периода первоначального накопления капитала и мануфактурного капитализма. Активное сальдо торгового баланса действительно являлось важным источником обогащения буржуазии, причем постоянным и надежным, не связанным со случайностями политической жизни и административной деятельности. Это значит, что поздние меркантилисты, открыв один из важных источников накопления капитала, правильно понимали экономические задачи своей эпохи, поскольку время промышленных переворотов еще не пришло. Приходилось ориентироваться на торговлю как на источник капиталистической прибыли.
Важно отметить, что меркантилизм (особенно на втором этапе) порывал с традициями экономической мысли средневековья, ее поисками «справедливой цены», осуждением ростовщичества, оправданием регламентации хозяйственной жизни, нормативизмом, ориентацией на натуральное хозяйство, связью с богословием, нравоучительными догмами и т. д. Меркантилизм был первой ступенью либерализации средневековой торговли, хотя позднее, на более зрелом этапе экономического развития, и подвергался острой критике со стороны фритредеров. На самом деле меркантилисты освобождали купца от «справедливых цен» и ограничений конкуренции, пытались реабилитировать его спекулятивные операции и барыши, разрешали торговать товарами любого качества, а тем более на мировом рынке. Они санкционировали ростов-
382
щичество, порывали с богословием, нравственными сентенциями, с натурально-хозяйственными воззрениями.
2. Роль меркантилизма
в развитии экономических идей
K. Маркс разоблачил легенду А. Смита о беспочвенности и иллюзорности меркантилистских идей. На самом деле они были отражением незрелости капитализма XVI — XVII вв., господства торговли над промышленностью, когда в сфере обращения формировались крупные капиталы и шло их «первоначальное накопление». Именно это привело к идеализации денежной формы стоимости (золота и серебра).
К. Маркс блестяще раскрыл особенности методологии и теории меркантилизма, показал его слабые места и ограниченность. В работе «К критике политической экономии» Маркс писал, что, исследуя сферу обращения, меркантилисты «смешивали деньги с капиталом», но при этом выбалтывали «в грубо-наивной форме тайну буржуазного производства, его полное подчинение меновой стоимости», что вызвало нападки последующих буржуазных экономистов, которые объявляли меркантилизм иллюзией, ложной теорией. По мнению Маркса, «эта система сохраняет не только историческое право, но так же в определенных сферах современной экономики... полное право гражданства», поскольку меновая стоимость и в ней принимает форму денег, а золото и серебро сохраняют «специфические функции» в качестве «денег в отличие от их функции средства обращения». Эти специфические функции только ограничиваются, продолжает существовать противоположность золота и серебра другим товарам [5].
Самым слабым местом в методологии меркантилизма являлось то, что он в силу исторических условий не мог выйти за рамки сферы обращения. Меркантилисты исходили из поверхностных явлений процесса обращения в том виде, в каком они обособились в движении торгового капитала, схватывая только внешнюю видимость явлений. К. Маркс подчеркивал, что это происходило отчасти потому, что торговый капитал был первой свободной формой существования капитала вообще, отчасти вследствие того преобладающего влияния, какое торговый капитал имел в первый период переворота в феодальном производстве — в период возникновения капиталистического производства.
383
К. Маркс пришел к выводу, что концепция меркантилизма по своему «грубому реализму являлась настоящей вульгарной политической экономией той эпохи, перед практическими интересами которой были оттеснены совершенно на задний план зачатки научного анализа у Петти и его последователей». Но это критическое замечание Маркс относил лишь к воззрениям меркантилистов на капитал и прибавочную стоимость. Он отмечал, что «производство на мировой рынок и превращение продукта в товар, а потому в деньги, монетарная система справедливо провозгласила предпосылкой и условием капиталистического производства. В ее продолжении, в меркантилистской системе, решающую роль играет уже не преращение товарной стоимости в деньги, а производство прйбавочной стоимости, - но с бессодержательной [begriffslos] точки зрения сферы обращения — и притом таким образом, что эта прибавочная стоимость представлена в форме добавочных денег, в положительном сальдо торгового баланса»[6]. В первой главе I тома «Капитала» К.Маркс приходил к выводу, что стоимость и величина стоимости вовсе не вытекают из способа ее выражения как меновой стоимости вопреки мнению меркантилистов Зато «меркантилисты переносят центр тяжести на качественную сторону выражения стоимости, на эквивалентную форму товара, находящую свое законченное выражение в деньгах»[7].
Таким образом, можно отметить определенные достижения меркантилистов в освещении вопросов теории капитализма. Речь идет о признании товарных связей предпосылкой капитализма и условием его развития, о прикосновении к тайне буржуазного общества, призванного «делать деньги», и ее ярком выражении (хотя и в грубой форме), о поисках источника прибыли, склонности к анализу качественной стороны выражения стоимости (в виде меновой стоимости), эквивалентной форме товара. Это значит, что меркантилизм даже в своей монетарной форме имел значение для анализа кругооборота капитала в XIX в. Однако Маркс беспощадно и саркастически разоблачал методологические пороки теории меркантилизма, которая не стала истинной политэкономией. Она не вышла за пределы сферы обращения, отражала лишь исторически ограниченную роль купеческого капитала, предпочитала трактовку практических вопросов, не решая проблему первоисточника прибыли.
384
В методологии меркантилисты не вышли за рамки эмпиризма, оказавшись не способными к дедуктивным построениям и обобщениям. Они ограничивались проблемами сферы обращения, довольствовались описанием поверхностных явлений обмена, придерживались меновой концепции. Критика феодализма как строя у них отсутствовала. Вопросы теории товарного производства не были решены, отсутствовала теория стоимости, хотя цена и противопоставлялась издержкам производства. Сама идея экономического закона была чужда меркантилизму. Функции денег трактовались односторонне. Монетаристы сводили их к накоплению богатства, теоретики «торгового баланса» добавили функцию средства обращения. Первые склонялись к идеям будущего номинализма при трактовке стоимости денег, но оказывались в противоречии со своим учением. Теоретики «торгового баланса» высказывали идеи, созвучные количественной теории денег. Денежный фетишизм был характерен для меркантилизма. Отдавалась дань натурализму, поскольку всякое золото объявлялось деньгами. За ними не замечалось социальных отношений.
Для монетарной и меркантилистской концепций был характерен взгляд, «согласно которому продажа товаров выше их стоимости и возникающая отсюда прибыль создают прибавочную стоимость, положительное увеличение богатства» и «будто прибыль отдельного капитала есть не что иное, как этот избыток цены над стоимостью — „прибыль от отчуждения"». При этом монетарная теория находит источник прибыли «только в обмене с другими странами», а меркантилистская — в активном сальдо торгового баланса, не видя «дальше того, что эта стоимость представлена в деньгах (золоте и серебре)»[8]. К. Маркс подчеркивал, что, по мнению меркантилистов, в сфере всякого производства может создаваться прибавочная стоимость только посредством «прибыли от отчуждения», продажи товаров выше их стоимости, а что «выигрывает один, то теряет другой», и внутри страны нет «никакого образования прибавочной стоимости». Меркантилисты отрицали на деле образование абсолютной прибавочной стоимости, утверждая, что она «выступает как деньги»[9].
Постановка меркантилистами проблемы первоисточника капиталистических доходов и анализ прибыли от отчуждения свидетельствовали о том, что они нащупывали один из этих источников в сфере неэквивалентного обмена. Фактически у меркантилистов проблема сводилась
385
к перераспределению купеческой прибыли, а не к выявлению ее первоисточника. Они игнорировали прибыль, возникающую в сфере мануфактурного производства. Не понимали они и роли внутренней торговли, хотя она была важной сферой формирования купеческих доходов. Прибыльными меркантилисты объявили лишь экспортные отрасли производства, а простую наценку при продаже товаров наивно считали первоисточником прибыли. Хотя меркантилисты предпочитали неэквивалентный обмен, но своими рассуждениями о нем фактически ставили проблему эквивалентного обмена. Но именно попытки ее решения в дальнейшем привели классическую буржуазную политэкономию к поискам экономического закона товарного обращения, а затем и товарного производства.
Важно подчеркнуть, что меркантилисты рассматривали прибыль как самостоятельную категорию, не зависящую от ренты — феодальной или капиталистической.
Односторонний подход к анализу экономики сказывался у меркантилистов и при трактовке производительного труда. Как отмечал К. Маркс, у них труд производителен лишь в тех отраслях производства, продукты которых, будучи отправлены за границу, приносят стране большие деньги, чем они стоили. Меркантилисты выдвигали неосознанную идею о связи производительного труда с прибылью. Они видели, что в XVI — XVII вв. открытие новых месторождений золота и серебра вызвало огромный приток благородных металлов и быстрое обогащение предпринимателей. Они заметили выгодность ввоза товаров в страны, производящие благородные металлы, и заявляли, что производительным является только труд, занятый в экспортных отраслях, продажа товаров которых в обмен на серебро и золото приносит прибыль.
Как видим, у меркантилистов есть проблески зрелых идей, поскольку они производительность труда связывали с функционированием капитала, прибыльностью его применения. Но ограничение этого лишь немногими отраслями производства экспортного назначения было явно односторонним, ошибочным. По мнению Маркса, иллюзии монетарной системы возникают «из того, что она не видела, что золото и серебро в качестве денег представляют общественное производственное отношение, но в форме природных вещей со странными общественными свойствами»[10].
Меркантилистская экономическая политика сводилась к заботам об обмене и приливе золота [11]. Для идеологов
386
купцов и фабрикантов эпохи меркантилизма характерно некоторое понимание роли «ускоренного развития капитала» принудительными методами для перехода от феодализма к капитализму. Но этот переход своеобразен в каждой стране, и поэтому национальный характер меркантилистской системы в устах ее защитников — не просто фраза. Под предлогом, будто их занимает только богатство нации и ресурсы государства, они в действительности объявляли интересы класса капиталистов и обогащение вообще конечной целью политики государства. Но в то же время меркантилисты сознавали, что развитие интересов капитала и класса капиталистов, капиталистического производства, сделалось основой национальной силы и национального превосходства. В статье «Положение во Франции» (1860) К. Маркс писал, что «отмена пошлин на сельскохозяйственное сырье составляет главный пункт доктрины меркантилистов XVIII века»[12]. Позднее в «Наброске доклада по ирландскому вопросу» (1867) он отмечал, что в 1698 г. английский парламент «обложил огромной пошлиной ввоз ирландских изделий» и «запретил их вывоз в другие страны»[13].
К. Маркс убедительно разоблачил классовый характер экономической программы меркантилизма, показав, что обогащение буржуазии выдавалось за умножение богатства нации.
В целом можно утверждать, чтошеркантилистами были сделаны некоторые шаги и в области экономической теории, поскольку ими трактовался капитализм как новый способ производства, выявлялись многие его черты. К. Маркс писал, что уже монетарная теория стояла «на страже у колыбели буржуазной экономии»[14]. Ведь меркантилизм ориентировался на мануфактурный капитализм и впервые в мировой истории делал его предметом исследования, хотя и поверхностно. Поиски источника торговой прибыли были невозможны без понимания отличий капитализма от феодализма, новых условий торговли и методов ее использования.
Меркантилизм открыл новый мир для экономических исследований, хотя смог осветить его только отчасти. Это была самодовлеющая стихия движения товарного обращения, свободная от попечительской регламентации — цеховой, муниципальной, королевской. Тем самым открывались невиданные возможности для экономического анализа, выяснения ряда закономерностей товарного рынка и денежного обращения. Перед экономической мыслью
387
последующих веков была поставлена грандиозная задача, которая породила новые теории стоимости. Получил признание эмпирический метод исследований меркантилистов, который в отличие от схоластического давал фактологическую базу для экономического анализа, хотя и был односторонним. Крупным шагом вперед стало частичное использование статистики. Она делала более надежными выводы. Меркантилизм породил специальную литературу экономического характера. В ней нашли отражение экономические интересы и требования нового класса — буржуазии, хотя и представленного только купцами и мануфактуристами. Для них была сформулирована невозможная в средние века экономическая программа торгового ограбления аграрных стран и колоний, вполне отвечающая условиям генезиса мануфактурного капитализма. Это была программа первоначального накопления капитала.