Елизавета Петровна принадлежала к старинному дворянскому роду и одной из лучших вологодских фамилий: поэт А.М. Брянчанинов (1750-1786) 54[См. о нем: Лазарчук P.M. Литературная и театральная Вологда 1770-1800-х годов: Из архивных разысканий. Вологда, 1999. С. 44-82.] приходился её отцу двоюродным братом. Она получила в «приданое» не только 150 душ крестьян, но и определённое положение в обществе, связи, помощь и поддержку многочисленной родни. Переезд молодой семьи из Петербурга в Вологду отнюдь не случаен. Оттуда ближе к имению жены, там дешевле жизнь, там легче и быстрее сделать служебную карьеру. Наконец, Гревенс не просто уезжал в провинцию, он возвращался на родину, на землю своих предков. По свидетельству исправляющего должность предводителя дворянства Вологодской губернии Н.Д. Неелова, «лейтенант Григорий Абрамович Гревенц после отставки от службы» находился «постоянно в городе Вологде с мая
<...> 1832 года» 55[ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 792. Л. 9.]. Запомним эту дату.
В начале 1833 года Григорий Абрамович стал опекуном Батюшкова. Этот поступок Гревенса биографы поэта всегда расценивали как проявление его доброты и благородства.
В.А. Кошелев поставил перед собой задачу развенчать миф о «великодушном племяннике», «некоем благородном бессребренике»: «Всё было не так» 56[Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 333.]. Увлечённый идеей разоблачения Гревенса, исследователь усматривает в поведении опекуна только корысть и холодный расчёт. Думается, что в решении столь важного вопроса лучше полагаться не на эмоции («Всё было не так»), а на строгую логику фактов.
Мысль о необходимости перевезти больного поэта из Москвы в Вологду возникла ещё в 1829 57[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 56. Л. 196. Говоря о событиях десятилетней давности, Шипилов не уверен, когда точно они произошли: «Помнится, в 829 году».] или 1828 годах 58[Эту дату называет в своих объяснениях вологодской полиции Варвара Васильевна Золотилова. -Там же. Ед. хр. 57. Л. 711 об.]. По просьбе А.Н. Батюшковой и с согласия Е.Ф. Муравьёвой П.А Шипилов (он был тогда опекуном над имениями К.Н. Батюшкова) нанимает дом, принадлежащий помещице Золотиловой, производит там необходимый ремонт, заказывает мебель 59[Там же. Ед. хр. 56. Л. 196.]. (Мы разыскали этот «несостоявшийся» адрес, по которому мог бы проживать Константин Николаевич. Подпоручица Варвара Васильевна Золотилова имела дом, находящийся во 2-й части города Вологды на Дворянской (в настоящее время - Октябрьской) улице (его номер в «Обывательской книге» не указан 60[ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 572. Л. 79 об. - 80.]).) Однако хлопоты Павла Алексеевича оказались напрасными. Начавшаяся душевная болезнь Александры Николаевны сделала переезд Батюшковых в Вологду невозможным.
Ситуация повторилась в феврале 1833 года. Теперь (уже по просьбе Е.Ф. Муравьёвой) Шипилов находит для больного шурина подходящую квартиру в Петербурге: Батюшков должен был., поселиться в «отдельном флигеле с особым палисадником» «напротив Таврического дворца». «Беспрестанный надзор» за больным поручался хозяину дома, англичанину Куни, и его «доброй и благоразумной» жене 61[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 637 об.]. Пользовать Константина Николаевича согласился доктор Мерц. Уже внесена плата за наём жилья (квартира должна быть готовой к 15 марта 1833 года), уже обсуждаются подробности предстоящего отъезда Батюшкова в Петербург… 62[Там же. Л. 637 об., 638, 638 об.] А между тем в марте 1833 года Константин Николаевич «оказался на жительстве» в Вологде, куда его перевёз из Москвы новый опекун Г.А. Гревенс. Таким образом, события развивались по совершенно другому сценарию, не известному ни Е.Ф. Муравьёвой, ни П.А. Шипилову. Во всей этой истории главную и весьма непривлекательную роль В.А. Кошелев отводит Г.А. Гревенсу. Ловкий и корыстолюбивый, Григорий Абрамович заранее просчитал все выгоды, которые сулит ему опека над больным дядей, и потому действовал быстро и решительно 63[См. об этом: Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 333-334.]. Полагая так, В.А. Кошелев ошибается. Он не учитывает особенностей процедуры оформления опеки. Бюрократическая машина не допускала самодеятельности и работала лишь в заданном режиме.
«Опекуном к недвижимому К. Батюшкова имению» (до возвращения поэта из-за границы) П.А. Шипилов был назначен в августе 1825 года, согласно прошению, поданному в Сенат «старшим родственником» - родным дядей Константина Николаевича П.Л. Батюшковым 64[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 56. Л. 179.]. В январе 1833 года тайный советник, сенатор и кавалер П.Л. Батюшков ходатайствует перед Сенатом «об определении к имению находящегося в болезненном положении
<...> надворного советника К. Батюшкова опекуном флота лейтенанта Григория Гревенса вместо
<...> надворного советника Шипилова» 65[Там же. Ед. хр. 57. Л. 596.]. (Из документа видно, что с такой просьбой Павел Львович обращается вторично, не дождавшись предписания, которое II департамент Сената должен был отправить в Вологодскую гражданскую палату.) Следовательно, инициатива замены опекуна исходила от П.Л. Батюшкова. Её необходимость мотивируется, прежде всего, переездом Шипилова из Вологды в столицу. «О других причинах» 66[Там же. Л. 596 об., 596.], не называемых Павлом Львовичем, догадаться нетрудно. В 1829-1832 годах Шипилов практически не занимался делами, связанными с имением шурина. Именно П.Л. Батюшков, а не Г.А. Гревенс, как думает В.А. Кошелев, настаивает на том, чтобы опека «истребовала» от Шипилова «надлежащие отчёты» 67[Там же. Ед. хр. 56. Л. 179 об.]. (Заметим, что в журнале заседания Вологодской дворянской опеки от 14 марта 1833 года прошение П.Л. Батюшкова (список этого документа был «препровождён» сюда из Сената) квалифицируется как «жалоба».) 68[ГАВО. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 4. Л. 53. Вопрос о назначении Г.А. Гревенса опекуном Батюшкова впервые рассматривался на заседании Вологодской дворянской опеки 13 января 1833 года в связи с получением просьбы Шипилова о его увольнении от опекунской должности. Кандидатура Гревенса была предложена предводителем дворянства Вологодского уезда гвардии поручиком Н.Д. Нееяовым. Значит, ПЛ. Батюшков уведомил его о своих намерениях тогда же (то есть в конце 1832 года), когда направил в Сенат первое прошение. - ГАВО. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 4. Л. 8, 8 об., 9; 53-54 об.] Таким образом, бесконечные объяснения, тяжбы, «стеснения», обрушившиеся на Шипилова (под запретом оказалось его собственное имение), были невольно инспирированы П.Л. Батюшковым. Павел Львович признаётся в этом сам в своём оправдательном письме, направленном Вологодскому уездному предводителю дворянства в марте 1840 года: «...действием сим (то есть требованием отчётов о доходах и расходах. - Р.Л.) отнюдь не думал я навлечь г<осподину> Шипилову какое-либо неудовольствие и ещё менее стеснение, будучи совершенно уверен, что как в хозяйственном распоряжении по имению, так
<...> и в доставлении получаемых доходов г<осподин> Шипилов всегда поступал согласно с правилами честного человека и по чувству ближнего родственника» 69[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 56. Л. 179 об. - 180.]. Впрочем, то, что со стороны могло показаться «нерадением» бывшего опекуна, вполне объяснимо, с одной стороны, причинами объективного характера (невозможность взыскать с крестьян оброк в «бедственный холерный год», не доведя их до разорения 70[Там же. Л. 197 об.-198.]), с другой - обстоятельствами сугубо личными (служба в столице, смерть сына Алёши, тяжёлая депрессия безутешной в печали жены Елизаветы Николаевны 71[Первенец сестры поэта Елизаветы Николаевны и Павла Алексеевича Шипило-вых, любимец Константина Николаевича (II, 313), Алёша родился в 1806 году. (Чекалова И.В. Новые материалы к биографии родственников К.Н. Батюшкова (по документам Государственного архива Вологодской области). С. 368.) О его, по-видимому, недавней смерти упоминается в письмах П.А. Шипилова Е.Ф. Муравьёвой от 21 мая 1832 года и 27 февраля 1833 года (РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 637; 638 об. - 639).]). Расчёт Павла Львовича прост: Гревенс находится в отставке, живёт в Вологодской губернии и «состоит ближайшим родственником» К.Н. Батюшкову 72[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 596 об.]. Григорию Абрамовичу и его семейству не нужно было спешно переезжать из Петербурга в Вологду в марте 1833 года, как думает В.А. Кошелев 73[Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 334.]. Напротив, «жительство в Вологодской губернии» 74[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 596 об.] (и это подтверждается документально) стало одним из доводов, приводимых П.Л. Батюшковым в пользу определения Гревенса опекуном Константина Николаевича. Почему Г.А. Гревенс принял предложение Павла Львовича? Потому что не мог поступить иначе. В пять лет оставшийся без матери и в десять переселившийся в казармы... Что он должен был помнить о своём детстве? Самые светлые воспоминания его, безусловно, связаны с дядей Константином Николаевичем. Утверждая так, мы, конечно же, сознаём недостаточность фактического материала: в сохранившихся письмах Батюшкова имя Гриши Гревенса упоминается всего несколько раз. Доподлинно известно лишь то, что, живя в Петербурге, Константин Николаевич виделся с мальчиком, опекал его, а оказавшись за пределами столицы, тревожился и просил Гнедича: «Кланяйся [Абраму Ильичу] и поцелуй его деточек» (1 ноября
<1808>. Indosalmi. Из шведского похода); «Поклонись от меня Абраму Ильичу и узнай, здоров ли Гриша? Съезди его посмотреть и сам» (<Октябрь 1812. Нижний Новгород> - II, 80,236). Следовательно, в жизни мальчика был и другой дядя - Николай Иванович Гне-дич, друг Батюшкова, хорошо знавший покойную мать Гриши и друживший с его тётками Александрой Николаевной и Варварой Николаевной (II, 96,170,219 и др.). Нет сомнений в том, что, уходя в заграничный поход, Константин Николаевич не мог не попрощаться с племянником, уже находившимся в Морском корпусе, а возвратившись в Петербург, поспешил навестить его. Значит, были рассказы о генерале Н.Н. Раевском, адъютантом которого Батюшков стал в начале августа 1813 года, о Лейпцигской «битве народов», где был убит друг поэта И.А. Петин, о вступлении русской армии в Париж. Надо ли говорить о том, что кадет Гревенс гордился военными подвигами дяди (за «отличную храбрость», оказанную «в сражениях
<...> под Лейпцигом» 75[Цит. по: Кошеяев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 170.], штабс-капитан Батюшков награждён орденом Святой Анны II степени) и его поэтической славой, что в библиотеке Григория Абрамовича был драгоценный подарок - «Опыты в стихах и прозе», опубликованные в 1817 году. Наконец, необходимо учитывать и «контекст» - материал, относящийся к другим племянникам Батюшкова - Алексею и Александре Шипиловым. Константин Николаевич не только «всем сердцем» (II, 407) любил детей своей сестры. Он понимал детей и умел заслужить их доверие. Судя по письмам Елизавете Николаевне и Павлу Алексеевичу Шипиловым (II, 381-384; 387-388 и др.), у Батюшкова была своя «программа» воспитания, цель которой - «человек» (II, 382). «Человек, годный на службу царскую, человек грамотный и светский» (II, 382) -думается, такого будущего Константин Николаевич желал не только Алёше Шипилову, но и Грише Гревенсу. Можно не сомневаться, что именно в этом - в воспитании человека - и заключался смысл влияния поэта на сына покойной сестры и содержание того, что он обещал сделать и сделал для её детей. Почему же надо отказывать Григорию Гревенсу в любви, привязанности, сострадании к душевнобольному дяде, наконец, в благодарности ему?
Служебная карьера Г.А. Гревенса в Вологде складывалась отнюдь не легко. В конце декабря 1834 года (л. 5) он был утверждён в звании почётного смотрителя Вологодского уездного училища. Училищный комитет ходатайствовал об определении на эту вакансию коллежского регистратора Дмитрия Фёдоровича Резанова, однако попечитель Санкт-Петербургского учебного округа отдал предпочтение Гревенсу, принимая во внимание его «долговременную и усердную службу» и находя Д.Ф. Резанова слишком «молодым» «для сей должности» 76[ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 792. Л. 7.].
Григорий Абрамович оправдал доверие дворян Вологодского уезда, дважды (в январе 1835-го и декабре 1837 года) избиравших его старшим кандидатом в звании почётного попечителя Вологодской губернской гимназии. Любопытна статистика: при выборах на первое трёхлетие он имел 37 избирательных голосов из 45-ти; на второе - 49 из 52-х 77[Там же. Ф. 32. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 642, 1069 об.]. За «отличное усердие к службе и попечение при устройстве
<...> пансиона при перестройке дома гимназии» Гревенсу было объявлено в июне 1837 года «монаршее благоволение» (л. 5 об.). О том, что деловитость отставного флота лейтенанта, его энергия и организаторские способности были замечены местным начальством, свидетельствует назначение Гревенса членом Комитета статистического и губернских выставок (л. 5 об.). И всё же главным предметом попечения (ведь именно этого требовали обязанности почётного смотрителя) стала для Григория Абрамовича сама гимназия, надзор за обучением и воспитанием её питомцев.
Единственным документальным свидетельством, относящимся к этой стороне его деятельности, является дело «По секретному письму почётного попечителя
<...> Гревенца...», хранящееся в Государственном архиве Вологодской области. Поводом к его «возникновению» было событие, как выяснилось в ходе дознания, для Вологодской гимназии обыкновенное: старший учитель латинского класса Николай Позняков «жёстко драл за волосы», бил по голове и лицу ученика VI класса Анфимова за ошибку, «сделанную в глаголе» 78[Там же. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 864. Л. 3, 9, 1. «Суровые наказания» («стояние на коленях по целым часам, сиденье без обеда, заключение в карцер на хлеб и воду в праздники, сечение розгами») «практиковались» в Вологодской гимназии и позже, в 1840-1850-х годах. - См. об этом: Бунаков Н.Ф. Моя жизнь в связи с общерусской жизнью, преимущественно провинциальной. 1837-1905. СПб., 1909. С. 8.]. В деле имеются четыре письма Гревенса. Первое, датированное 29 ноября 1835 года, носит приватный характер. Об этом говорит и «неофициальная» (почтовая) бумага (тонкая, голубовато-жёлтого цвета), и надпись в правом верхнем углу листа «по секрету». Гревенс явно не намерен «возбуждать дело» и, надеясь на искренность директора вологодских училищ А.В. Башинского, просит его лишь подтвердить справедливость того, что почётный попечитель пока склонен считать (или делает вид, что считает) лишь «неблагоприятными для гимназии и г<осподина> Познякова слухами» 79[ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 864. Л. 1.]. Угадать ответ директора нетрудно. Опасаясь последствий огласки, надворный советник и кавалер Башинский отрицает случившееся. Интервал между первым и вторым письмом (автограф на почтовой бумаге голубовато-жёлтого цвета) всего один день. Этого времени Гревенсу было достаточно, чтобы провести собственное расследование, о результатах которого и сообщается в письме. Жестокое наказание ученика действительно имело место, инспектор гимназии Тукалевский сразу же доложил об этом директору 80[Там же. Л. 2,3.]. Третье и четвёртое письма написаны на «казённой» бумаге со штампом в левом верхнем углу: «Министерство народного просвещения. Попечитель Вологодской губернской гимназии». Текст последнего письма предельно лаконичен: «Не получая до сих пор уведомления
<...> вынужденным нахожусь сделать ещё повторение и надеюсь, что Вы молчанием своим не поставите меня в необходимость с первою отходящею почтою довести до сведения
<...> попечителя С<анкт>-Петербургского учебного округа» 81[Там же. Л. 6,10]. Между первым письмом Григория Абрамовича (от 29 ноября 1835 года) и строжайшим предписанием попечителя Санкт-Петербургского учебного округа (оно было получено в Вологде 14 января 1836 года) 82[Там же. Л. 11-11 об.] - полтора месяца противостояния. И всё это время Гревенс сохраняет завидное самообладание. Он предельно корректен, терпелив... и чрезвычайно настойчив. Что придавало ему решимости?
Воспоминания о «кокосках» (так в Морском корпусе называли шишки, появлявшиеся на лбу после удара головой о классную доску, - это был один из излюбленных приёмов наказания воспитанников за ошибку, допущенную на уроке 83[Морской кадетский корпус в 1823-1828 годах (Из воспоминаний генерал-майора Петра Васильевича Митурича). С. 513.]) ; тревога за будущее человека, подвергаемого публичному унижению; страх, что это может случиться и с его детьми 84[Вологодскую гимназию окончили два сына Григория Абрамовича - Владимир (в 1855) и Леонид (в 1870). См.: Столетний юбилей Вологодской губернской гимназии. 1786-1886. Вологда, 1886. С. 31, 35.]; привычное чувство ответственности, побуждавшее следить за соблюдением Устава учебных заведений, или глубокое осознание своих обязанностей: попечитель - «старатель, или заботник и радетель»... 85[Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. III. С. 298.]
28 ноября 1886 года, в день 50-летнего юбилея гимназической церкви, когда Григорий Абрамович, скорее всего, уже покинул земной мир, вологжане с благодарностью вспоминали его старания в «действительном исполнении» «мысли об устройстве церкви» и готовность «сделать потребное дополнение» к недостающей сумме денег 86[Вологодские губернские ведомости. 1887. 18 декабря. Часть неофициальная. № 51. С. 9.]. В течение 1840-1850-х годов Г.А. Гревенс был постоянным участником различных благотворительных акций 87[См.: Вологодские губернские ведомости. 1845.14 апреля. № 15. С. 156; 28 апреля. № 17. С. 266; 1847. 24 мая. № 21. С. 207 и др.].
Должность почётного попечителя не только не предполагала жалованья, но и требовала ежегодного взноса: в 1835 году Гревенс пожертвовал 200 рублей, которые он просил «обратить в пользу на содержание Вологодского приходского училища», нуждавшегося «в пособиях
<...> по недостаточности сумм» 88[ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 792. Л. 15.]. Но семья росла: в 1837 году Григорий Абрамович уже был отцом четверых детей 89 [РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Ед. хр. 596. Л. 99.]. Служба, которая принесла Гревенсу и твёрдый оклад, и положение, нашлась только через пять с половиной лет после переезда в Вологду. В октябре 1838 года почётный попечитель Вологодской гимназии и почётный смотритель училищ Вологодского уезда Г.А. Гревенс был «перемещён» на должность помощника управляющего удельной конторой 90[Об этом ходатайствовал управляющий конторой Гиппиус. - ГАВО. Ф. 438. Оп. 3. Ед. хр. 1072. Л. 1-1 об.] (л. 6 об., 7). С ноября 1839 года он «исправлял должность управляющего конторой», а 14 апреля 1842 года решением министра Императорского двора и уделов утверждён её управляющим (л. 6 об.). Путь от титулярного (ГК класс) до статского (V класс) советника - в этот чин Гревенс был произведён 17 июля 1849 года - Григорий Абрамович прошёл за одиннадцать лет. Его «отлично-усердная служба и особые труды» отмечены орденами Святой Анны III (1844) и II степени (1847), Святой Анны II степени, украшенным Императорскою короною (1851), Святого Владимира III степени (1856). Он получил знаки отличия беспорочной службы за XV (1843), XX (1848), XXV (1853) лет. Он удостоен монаршего благоволения за «успешные распоряжения по сформировании и снаряжении Вологодского государственного ополчения» (1855) и пожалован бронзовою медалью на Владимирской ленте в память войны 1853-1856 годов (л. 8-10).
Удельные конторы были созданы для управления удельными имениями - недвижимым имуществом Императорской фамилии. Должность управляющего конторой предполагала присутствие на местах, контроль за работой сельских приказов, находящихся в непосредственном подчинении конторе, и потому была связана с постоянными поездками по губернии. (В списках приехавших в Вологду и выехавших из неё (они печатались в «Вологодских губернских ведомостях») Г.А. Гревенс упоминается довольно часто 91[См., например: Вологодские губернские ведомости. 1853. Часть неофициальная. № 49; 1854. Часть неофициальная. № 29, 30, 35, 49; 1855. Часть неофициальная. № 1, 9 и др. ].)
«...Искателен в старших и в людях, которыми нуждается, а с прочими надменен» - так (мы уже цитировали этот отзыв) в донесении штаб-офицера Вологодской губернской жандармерии П.А. Соколова представлены отношения Гревенса с «прочими». Но существует и другое мнение: «истинный мой благодетель». Оно принадлежит одному из «прочих» - голове (председателю) Спасского удельного приказа Тотемского уезда Василию Тимофеевичу Попову (1828-1899). Обычное подобострастие подчинённого? Вовсе нет. Эти слова употреблены Поповым не в официальном прошении и не в личном письме, где такая формула давно стала общим местом, маскирующим просьбу. Он написал их в своём дневнике 92[Хранится в Тотемском краеведческом музее. Приношу сердечную благодарность художнику-реставратору Вологодского филиала Всероссийского научно-реставрационного центра им. академика Н.Э. Грабаря Сергею Павловичу Белову, любезно предоставившему мне фрагменты из дневника В.Т. Попова, относящиеся к Г.А. Гревенсу, и сопроводившему эти дневниковые записи своими комментариями.], а значит, только для себя, то есть предельно искренне. Когда и почему возникло это чувство? Может быть, в сентябре-октябре 1848 года? Тогда «г<осподин> управляющий Григорий Абрамович Гревениц
<...> отправился в Симбирскую губернию для обозрения хозяйственных заведений и взял» с собою девятнадцатилетнего писаря. За месяц пути они проехали 2500 вёрст. Крестьянский сын, родившийся в далёкой северной деревне, впервые увидел пол-России. «Из губернских городов были в Ярославле
<...> в Костроме, в Нижнем Новгороде и Симбирске. Как теперь вижу все эти города!» - вспоминает Попов почти четыре года спустя.
В отношениях начальника и подчинённого человеческое оказалось выше и значительнее социальной и бюрократической иерархии. К управляющему удельной конторой Гревенсу можно было обратиться за советом в ситуации сугубо личной. Его слово могло определить даже такой важный в человеческой жизни шаг, как женитьба. Именно об этом запись ретроспективного характера, сделанная Василием Поповым 31 июля 1853 года: «Ещё весною 1847 года, когда я служил в Турундаевском отделении писарем и когда мне почти не было 19-ти лет от роду, предложена была мне невеста, сестра головы Александра Васильевича г<осподина> Сорокина, Евгения Васильевна, девица равных со мной лет. По молодости лет, не вполне понимая семейную жизнь, я не отказался от женитьбы и летом 1847 года, будучи дома, получил благословение и родителей; но по возвращению в Вологду, когда нужно было отвечать Сорокину решительно, я отвечал ему уклончиво
<...>. 1847,1848,1849 и 1850 годы прошли в одинаковом положении касательно моей женитьбы: то иногда решусь исполнить начатое дело, [то] вовсе оставить; впрочем, сердце как-то всё удаляло меня от женитьбы; так случалось не один раз, что согласны были все условия и оставалось сказать мне одно только слово
<...> но какое-то предчувствие удерживало до другого дня
<...>. Находясь в таком колебании мыслей, я осмелился сходить к господину управляющему удельной конторою статскому советнику и кавалеру Григорию Абрамовичу Гревениц, истинному моему благодетелю, посоветоваться с ним о моём критическом положении. Господин управляющий, выслушав благосклонно моё объяснение, сказал мне, что он советует жениться, если невеста вполне нравится мне; но про приданое не льститься; впрочем, уверял меня в своём постоянном расположении. От господина управляющего я пошёл к поздней обедне в Спасскую Всеградскую церковь; тут же был г<осподин> Сорокин; после обедни пошли с ним опять в тот же номер в гостиницу, и я отвечал ему уже совершенно отрицательно, прибавив к тому, что я надеюсь, что обстоятельство это не разорвёт нашей искренней дружбы, бывшей в продолжении многих лет». Обратившись к Гревенсу за поддержкой в минуты душевной смуты, Попов нуждался в его участии и тогда, когда чувствовал себя счастливым. «...Предстоящая моя невеста - дочь Бекриева Катерина - сделала на меня такое впечатление, что я каждый день её вспоминаю и, признаюсь, несколько полюбил её, чего прежде никогда со мной не бывало
<...>. Подожду ноября месяца, в это время будет сюда господин управляющий, попрошу его совета и решусь на то, что Бог положит на сердце», - запишет он в свой дневник 7 сентября 1853 года. Обязанный Григорию Абрамовичу своим душевным покоем и счастьем, Василий Попов чрезвычайно дорожил добрым расположением и поддержкой Гревенса. Получив в подарок от А.В. Сорокина портрет Григория Абрамовича, выполненный петербургским художником 93[«...заплачено за письмо его
<...> не мене двенадцати руб<лей> серебром». Местонахождение портрета неизвестно. ], Попов показывает его своим сослуживцам: «Удивлялись все они как сходству портрета, так и прекрасному письму». Трогательная подробность, доказательство признательности и благоговения...
Чувства Василия Попова естественны и понятны: он обрёл в своём начальнике не только покровителя, но и духовного наставника. Но чем объяснить почти отеческую заботу Гревенса о своём подчинённом? Душевной щедростью управляющего или его глубокой проницательностью: в крестьянском сыне с далёкой Кокшеньги он угадал незаурядную натуру... Так или иначе, но в счастливой судьбе В.Т. Попова - известного краеведа (его первая работа «Описание Кокшеньги» опубликована в «Вологодских губернских ведомостях» (1857)), автора большого исторического очерка «ГородТотьма» (1886), почётного потомственного гражданина Тотьмы (этим званием был отмечен его усердный труд на земском поприще 94[См. о нём: Угрюмое А. Кокшеньга. Историко-этнографические очерки. Архангельск, 1992. С. 149-150; Соболев И.А. Почётный потомственный гражданин (Памяти В.Т. Попова - основоположника тотемского краеведения) // Тотьма: Историко-литературный альманах. Вологда, 1995. Вып. 1. С. 315-325.]) - есть духовный след и родного племянника К.Н. Батюшкова.
Нет ничего удивительного и в том, что именно Попов купил в 1870-х годах «много книг» 95[Ильинский Н. Василий Тимофеевич Попов и его тотемская библиотека // Известия Вологодского общества изучения Северного края. Вологда, 1917. Вып. IV. С. 66. Благодарю бывшего ведущего специалиста Тотемского музейного объединения Валентину Алексеевну Притчину за указание на этот источник.] у своего бывшего начальника. Из огромной, насчитывавшей 2,5 тысячи томов, библиотеки знаменитого тотьмича сохранилось всего 682 книги. Сотрудниками Тотемского краеведческого музея, готовящими описание библиотеки В.Т. Попова, выявлено 125 книг, ранее принадлежавших Г.А. Гревенсу 96[Находятся в Тотемском краеведческом музее. Приношу сердечную благодарность бывшему научному сотруднику Тотемского музейного объединения Ольге Николаевне Письменной, составившей каталог библиотеки В.Т. Попова и сообщившей мне эти сведения.]. Уцелевший фрагмент некогда «значительной» 97[Ильинский Н. Василий Тимофеевич Попов и его тотемская библиотека. С. 66.] библиотеки племянника К. Батюшкова отличается единством внешнего оформления: переплёты и уголки книг выполнены из малиновой бумаги хорошего качества или кожи. «В верхней части переплёта наклеен книжный знак, размером 3,7 дл., 1,9 выс., края его обрамлены простым орнаментом - чёрным по белому, типографским шрифтом сделана надпись: «№ . Библиот. Г. Гревениц». Номер книги написан от руки чёрными чернилами» 98[Из письма В.А. Притчиной от 30 марта 2001 года. Приношу сердечную благодарность директору Тотемского музейного объединения Юлии Павловне Ерыкаловой, а также бывшему ведущему специалисту ТМО Валентине Алексеевне Притчиной, любезно сообщившей мне эту информацию и приславшей «Опись книг г. Гревениц из библиотеки В.Т. Попова», включающую 87 книг.].
Описание сохранившейся части библиотеки Г.А. Гревенса - дело будущего, и потому ограничимся отдельными, предварительными замечаниями. Это книги гуманитарного содержания, главным образом по истории, отечественной (История Петра Великого. Соч. В. Бергмана / Пер. с нем. Егор Аладьин. СПб., тип. Конрада Вингебера. 1833. Т. 2 [Кн. 6-11]; Кн. 18,23; Лукьянович Н. Описание Турецкой войны 1828 и 1829 годов. СПб., тип. Э. Праца, 1847. Ч. III) и всемирной (История народов и республик Древней Греции, излож. К. Арсеньевым. СПб., тип. Мед. деп. М-ва вн. дел, 1826. Ч. II; История Карла ХII, короля шведского. М., тип. Платона Бекетова, 1803. Ч. I; 1804. Ч. III; История немецкой империи, то есть о замечательнейших происшествиях и переменах, бывших в ней со времен восстановления ея Карлом Великим до императора Потария II
<...>/ С фр. языка перевёл и некоторыми примечаниями и объяснениями
<...> пополнил П. Яновский. СПб., Морская тип., 1811. Ч. I. Кн. 2; Ч. II. Кн. 3; Словарь исторический, или Сокращенная библиотека, заключающая в себе жития и деяния: патриархов, царей, императоров
<...> / Пер. с фр. исторических словарей с приобщением к оному деяний и жития великих князей и государей всероссийских
<...> М., Унив. тип., у В. Окорокова, 1790-1798. Ч. IV, V, VII, Х-ХII, XIV). Что могут рассказать книги о своём владельце? Изданную в Петербурге в 1831 году книгу для родителей и наставников «О неблагоразумном и превратном домашнем воспитании детей. В примерах, по способу Сальцмана», конечно же, приобрёл счастливый человек, недавно ставший отцом. Начальника Вологодской удельной конторы и через двадцать лет после ухода в отставку по-прежнему влекут далёкие морские просторы, иначе он не стал бы покупать «Записки Русского географического общества» (Кн. I, II. СПб., тип. Второго отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1849). Как попало в библиотеку Гревенса «Путешествие вокруг света в 1803,4,5 и 1806 годах
<...> Крузенштерна» (Часть первая. СПб., Морская тип., 1809)? Кому принадлежало «Бугерово новое сочинение о навигации, содержащее теорию и практику штурманского искусства... / Преложил с фр.
<...> Николай Курганов» (СПб., 1790) и чьей рукой на обложке, вверху, чернилами, потускневшими за два столетия, старательно выведено: «Любезнейшему брату»? Обе книги из далёкого прошлого бывшего воспитанника Морского кадетского корпуса. Поводом для приобретения книги «Часы досуга. С присовокуплением писем о керченских древностях» (Одесса, тип. А. Брауна, 1850), возможно, стал давний интерес Константина Николаевича к Крыму, куда поэт отправился лечиться весной 1822 года и откуда его привезли в начале 1823 года уже в совершенном расстройстве ума.
В семье Г.А. Гревенса любили книгу. В библиотеке В.Т. Попова уцелели две книги с владельческой записью одного из сыновей Григория Абрамовича - Владимира. Это «Полное собрание сочинений Михаила Никитича Муравьёва. Ч. 3» (СПб., 1820) - издание, в подготовке которого участвовал «дедушка Константин Николаевич», как называли поэта дети Г.А. Гревенса. На 3-й странице обложки есть надпись, сделанная чёрной тушью: «Подарена милому брату и лучшему другу. Вологда». Назвать свое имя даритель (брат или сестра) не пожелал. В другой книге из собрания В. Гревенса - «Сочинения в прозе и стихах Константина Батюшкова. Ч. II» (СПб., тип. И. Глазунова, 1834) - сохранились маргиналии. Пометы, сделанные карандашом, носят характер комментария 99[См. комментарий к первому стиху «Тени друга»: «Я берег покидал туманный Альбиона...» На полях справа карандашом «Альбiона -Англия или Шотландия».] или исправления опечаток; чёрной тушью или чёрными чернилами отмечена перестановка стихотворных строк. В разделе «Эпиграммы, надписи и пр.» против некоторых стихотворений (I, IV, VII, XI, XVII) стоит знак + (плюс), проставленный карандашом. Установить автора помет не представляется возможным.
Особый интерес для биографа поэта представляет «Новое собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах, вышедших в свет от 1816 по 1821 год, изданное Обществом любителей отечественной словесности» (СПб., 1821. Ч. 2), где были опубликованы портрет Батюшкова с рисунка О. Кипренского, гравированный И. Ческим (на фронтисписе) и его стихотворение «Явор к прохожему» (с. 14). Почему Григорий Абрамович расстался с этой семейной реликвией? Он продал книгу Попову? А может быть, подарил её в память о добрых отношениях и в знак особого расположения?..
Теперь обратимся к вопросу, в нашем сюжете едва ли не самому щепетильному: отношение Григория Абрамовича к своим обязанностям опекуна душевнобольного поэта. Человек благородных правил, добрый и сердечный по отношению к чужим, могли он «грабить» родного дядю?.. Обвинение, предъявленное Гревенсу В.А. Кошелевым, основывается на документах. Они и станут предметом нашего анализа.
В отличие от Шишлова (и в этом В.А. Кошелев, безусловно, прав) Гревенс представлял отчёты о доходах и расходах в срок, оформляя все деловые бумаги тщательно и подробно. Очевидно, подобная аккуратность была свойством его натуры. С.П. Шевырёв, посетивший в 1847 году Вологодскую удельную контору и беседовавший с Гревенсом, оставил в своих очерках любопытное замечание: «Нельзя было довольно налюбоваться порядком устройства самой Конторы, где всякая нужная бумага может быть найдена в несколько секунд и где каждый подведомый ей крестьянин известен ей совершенно со всем своим бытом» 100[Шевырёв С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. М., 1850. Ч. I. С. 115.].
Вологодская палата гражданского суда жёстко контролировала опекуна, предписывая своим указом от 19 января 1843 года «сколько возможно» «умерить» «расходы для содержания Батюшкова под собственною в том его (Гревенса. – Р.Л.) ответственностию» 101[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 1157.]. Судя по пометам карандашом, сделанным на отчётах Гревенса, у вологодских чиновников существовали свои представления о роскоши и мотовстве. Запись опекуна: «Дюжина шёлковых платков» сопровождается пометой: «Вздор, ибо бывают полотняные» 102[Там же. Ед. хр. 56. Л. 34. Далее ссылки на этот документ даются в тексте.]; по поводу трат на французский нюхательный табак даётся мудрый совет «нюхать русский» (л. 37 об.); «ревизор» не верит, что для Батюшкова выписаны из Петербурга две пары сапог (л. 33 об.), что была необходимость в покупке «двух висячих ламп» (л. 37), наконец, что именно для больного покупали в столице виноградное вино (л. 33 об.). «Вздор», саркастическое «мало», «неимоверно», «не странно ли лгать» (л. 33 об., 36 об., 37 об., 33 об.) - эти замечания неизвестного вологодского чиновника заставляют подозревать его не только в отсутствии такта, но и в плохо скрываемой неприязни к Гревенсу. Особое раздражение ревизора вызывают расходы на одежду Батюшкова, в частности халаты, в существование которых блюститель закона явно не верит. Однако в контексте свидетельств современников поэта, навестивших его в разное время, подозрительность вологодских чиновников кажется совершенно неоправданной. Одно из них принадлежит А.В. Никитенко. Он видел Батюшкова 15 августа 1834 года и оставил в своём дневнике следующую запись: «Его содержат хорошо. Комнаты его меблированы отлично, и сам он одет опрятно и даже нарядно - в синем шёлковом халате и ермолке на голове» 103[Никитенко А.В. Дневник: В 3 Т. М., 1955. Т. 1. С. 158.]. Ещё больше подробностей в воспоминаниях Н.В. Берга, рассказавшего о своей встрече с Батюшковым 8 июля 1847 года: «...это был старичок в белом полотняном сюртуке; на голове у него была бархатная тёмно-малиновая ермолка; в руках белый платок и серебряная табакерка; на ногах чёрные спальные сапоги» 104[Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. С. 111.]. Особую ценность представляет замечание П.А. Шишлова в письме П.А. Вяземскому от 17 июля 1848 года. Оно лаконично и понятно лишь тем, кто посвящён в подробности течения душевной болезни Батюшкова. Из воспоминаний П.Г. Гревенса известно, что в первые годы пребывания в Вологде с Константином Николаевичем случались «ужасные пароксизмы, он рвал на себе платье», «малейшая безделица приводила его в исступление» 105[Гревениц П. Несколько заметок о К.Н. Батюшкове. С. 362.]. Возвратившийся из Гатчины и давно не видевший поэта, Шипилов замечает прежде всего перемены, происшедшие с ним: «...ныне не только он опрятен, но более щеголеват и бережлив в одежде» 106[Цит. по: Кошеялев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 339. 236].
В «Бумагах по имениям КН. Батюшкова в Вологодской губернии и дворянской опеке» (они хранятся в Рукописном отделе Института русской литературы) есть и другие документы, не замеченные В.А. Кошелевым. Это рапорт надворного советника Гревенса, поданный в Вологодскую дворянскую опеку 28 апреля 1844 года, после того как она была «удостоверена
<...> в действительном израсходовании сумм подлинными расписками получателей»107[РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 1193 об.]. За внешним бесстрастием документа - глубокое чувство внутреннего достоинства. Ни малейшего намека на необходимость оправдываться... Оскорблённый подозрениями дворянской опеки, Гревенс вынужден напомнить ей, что не только освободил имение Батюшкова от долга Санкт-Петербургскому опекунскому совету, но и «приобрёл
<...> до 13 000 рублей капитала», что «в израсходовании сумм
<...> руководствовался как предшествующими двадцатилетними отчётами об ревизовании уже гражданскою палатою, так и существующими для опекунов узаконениями», что, наконец, больной Батюшков, имеющий в «обыкновенном домашнем быту» «столько здравой и твёрдой воли», «нередко расходы свои лично определяет и требует как в отношении стола, так [и] других предметов жизни». Будучи человеком щепетильным, Гревенс не решается «как наследник лично ограничивать содержание [своего] дяди, чтобы
<...> не навлечь справедливое негодование родных, не участвующих в наследстве», и потому просит опеку «назначить степень тех расходов, которые он должен употребить
<...> на будущее время» 108[Там же. Л. 1193 об., 1194.].
Правительствующий Сенат признал распоряжения Вологодской палаты гражданского суда «совершенно неправильными». Основанием для подобного решения стали не только отчёты опекуна, «ревизование» которых не выявило никаких «злоупотреблений», но и жалоба П.Л. Батюшкова на «стеснения», которым подвергается его племянник. Вологодская палата гражданского суда принуждена была подчиниться указу Сената от 19 января 1845 года: предоставить «опекуну Гревениц производить расходы для Батюшкова, приличные и в настоящем его положении необходимые
<...> не превышая ежегодных расходов» 109[Там же. Л. 1225 об., 1253,1253 об., 1225 об. - 1226.]. Таким образом, подозрения В.А. Кошелева совершенно необоснованны. Г.А. Гревенс не «грабил» своего больного дядю, и не корысть и не трезвый расчет определяли поведение опекуна поэта.
Вернёмся, однако, к служебной биографии Григория Абрамовича. 1 февраля 1858 года статский советник Гревенс был назначен управляющим Казанской удельной конторой, а спустя три месяца (6 мая 1858 года) «уволен от службы по болезни» (л. 10 об., 11). Остаётся неясным, приступал ли он к исполнению обязанностей на новом месте или эта запись в его послужном списке носит формальный характер и отражает лишь время, которое понадобилось для оформления увольнения.
Гревенсы должны были оставить служебную квартиру, находившуюся в здании удельной конторы (угол бывшей Малой Благовещенской - теперь улица Батюшкова - и Гостинодворской - теперь проспект Победы). Семья поселилась во 2-й части Вологды, в приходе церкви Святого Власия Севастийского, где в марте 1859 года на имя Елизаветы Петровны был куплен деревянный (на каменном фундаменте) одноэтажный дом с мезонином и «другими строениями», «с землёю дворовой и огородной» 110[ГАВО. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 4807. Л. 8,4,4 об.; Там же. Ф. 476. Оп. 2. Ед. хр. 55. Л. 88.]. Григорию Абрамовичу уже исполнилось пятьдесят пять лет. Его ожидала старость, одинокая и печальная.
Первым ударом судьбы была смерть старшего сына Петра. Окончивший в 1852 году курс наук в Императорском Санкт-Петербургском университете со степенью кандидата, он служил в Вологде, сначала в удельной конторе, потом «младшим чиновником особых поручений при начальнике губернии» 111[РГИА. Ф. 1349. Оп. 3. Ед. хр. 596. Л. 81 об., 82 об.], в 1860-х годах был предводителем дворян Вологодского уезда 112[ГАВО. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 32.]. 35-летний титулярный советник Пётр Григорьевич Гревенс застрелился, но не в состоянии сумасшествия, как сообщала редакция «Русской старины» 113 [Русская старина. 1883. Т. 39. С. 545.] Подлинной причиной трагедии, разыгравшейся 17 ноября 1866 года в родительском доме, была «растрата вверенных ему по службе денег» 114[См. об этом: ГАВО. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 190-190 об.]. Сын предпочёл бесчестию самоубийство. Отцу предстояло пережить боль утраты и горечь стыда.
Г.А. Гревенс был уволен «с мундиром» (л. 10 об., 11) – знак признания его усердной службы. Доходы, на которые предстояло жить большому семейству, резко сократились. Но до полного финансового краха Григория Абрамовича остаётся ещё тринадцать с половиной лет.
13 ноября 1871 года «Вологодские губернские ведомости» опубликовали список кредиторов помещика Гревенса: среди них чиновники, купцы, почётная гражданка, заштатный дьячок, крестьяне 115[Вологодские губернские ведомости. 1871. 13 ноября. Часть официальная. № 47. С. 8.]; некоторые долги десятилетней давности 116[ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 2653. Л. 45.]. Пытаясь удовлетворить одних заимодавцев, Григорий Абрамович брал в долг у других. Развязка была обычной. Он «лишился» всего: «последней пяди земли» 117[Там же. Ф. 179. Оп. 1. Ед. хр. 227. Л. 23 об.], собственного дома (и потом более десяти лет квартировал с семьёй по чужим домам 118[В 1876-1877 годах Гревенсы жили в доме Матафтиной, находящемся во 2-й части Вологды (Филиал ГАЯО в Рыбинске. Ф.Ф.-383. Оп. 1. Ед. хр. 58. Л. 34, 60 об.), в 1880 году - в доме купца Бакрылова (ГАВО. Ф. 179. Оп. 1. Ед. хр. 162. Л. 34).]), большой библиотеки, которую собирал всю жизнь. На восьмом десятке бывший управляющий Вологодской удельной конторы Гревенс познал убогую и унизительную бедность: «...кроме самого необходимого, ничего не имею» 119[ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 2653. Л. 14 об.].
В деле «О несостоятельности статского советника Гревениц» (1876-1880) есть документ, бесценный для биографа. Представленный в Вологодский окружной суд, он не имеет официального названия и может быть воспринят, с одной стороны, как суровая исповедь, с другой - как трезвый и объективный анализ случившегося. Четырёхстраничный документ обнаруживает в его авторе, 75-летнем Г.А. Гревенсе, мужественного человека, не боящегося заглянуть правде в глаза, и незаурядную личность, способную увидеть собственную драму в контексте социальных и экономических потрясений своего времени.
Адресат «слова» Гревенса - судьи, «милостивые судьи», на «беспристрастный взгляд» 120[Там же. Ф. 179. Оп. 1. Ед. хр. 227. Л. 23 об.] которых он надеется. Наделенный строгим аналитическим умом, Григорий Абрамович строит своё повествование логично, в строгой хронологической последовательности, правда не указывая дат. Доверимся Григорию Абрамовичу и выслушаем его. Мы проверили его свидетельство документами и убедились в том, что племянник поэта говорит правду. Наше вмешательство в «показания» Г.А. Гревенса ограничилось расстановкой дат и включением (лишь в самых необходимых случаях) документального комментария.
Началом своего финансового краха Григорий Абрамович считал раздел имения покойного надворного советника К.Н. Батюшкова, состоявшийся в декабре 1856 года. «Прямых и законных» наследников было трое: коллежская асессорша Варвара Николаевна Соколова (1791-1881 121[Варвара Николаевна Соколова умерла 9 мая 1881 года «от старости» и погребена 13 мая на приходском кладбище «села Спасского, что на Мяксе». См. об этом: ГАВО. Ф. 496. Оп. 66. Ед. хр. 217. Л. 26 об.; РГИА Ф. 577. Оп. 48. Ед. хр. 2114. Л. 7 об. В настоящее время - село Мякса Мяксинского сельского поселения Череповецкого муниципального района.]), младшая сестра поэта, и его племянники - поручик Леонид Павлович Шипилов 122[Сын Елизаветы Николаевны и Павла Алексеевича Шипиловых, он родился 12 октября 1819 года (РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 63, 64). В 1850-х годах «гвардейской артиллерии штабс-капитан», в 1880-х полковник гвардии (РГИА. Ф. 577. Оп. 48. Ед.хр. 2114. Л. 7, 11).] и статский советник Г.А. Гревенс. Каждый из участников раздела получил свою часть недвижимого имения поэта: 2413 десятин 710 сажен земли и 134 души крестьян мужского пола достались В.Н. Соколовой, к Л.П. Шипилову перешли земельный надел в 3324 десятины 453 сажени и 132 души крестьян мужского пола, Г.А. Гревенс унаследовал 2507 десятин 515 сажен земли и 139 душ крестьян мужского пола 123[См.: ГАВО. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 3174. Л. 3 об., 4, 5.].
Григорий Абрамович стал жертвой обострённого чувства родовой памяти. Оно «подвело» племянника поэта дважды. Опасаясь того, что состоящие «на господской запашке» сельцо Хантаново с деревнями Петряево и Филимоново «чрез раздробление
<...> потеряют ценность», В.А. Соколова и Л.П. Шипилов «уступили» «означенные имения в целом их составе» Г.А. Гревенсу. По условиям раздельного акта Григорий Абрамович заплатил тётке и двоюродному брату «за каждую ревизскую душу по 200 рублей серебром» 124[Там же. Л. 5 об., 6. См. также: Филиал ГАЯО в Рыбинске. Ф.Ф.-383. Оп. 2. Ед. хр. 2089. Л. 2.]. Все эти подробности извлечены нами из документа. Не вдаваясь в них, Гревенс называет в своих «показаниях» лишь количество «наследственных душ - 44» 125[См. об этом: ГАВО. Ф. 178. Оп. 6. Ед. хр. 2184; РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 57. Л. 52 об. - 54.]. Общая сумма выплат составила 8800 рублей серебром.
Потом (из документов видно, что это произошло в октябре 1860 года) 126[ГАВО. Ф. 179. Оп. 1. Ед. хр. 227. Л. 22. Далее ссылки на этот документ даются в тексте.] Гревенс приобрёл «по праву выкупа» 130 душ крестьян по Вологодскому уезду (стоимость каждой - 164 рубля) (л. 22), проданных Л.П. Шипиловым помещику Н.Т. Каратаеву в августе 1857 года, сразу после раздела имения К.Н. Батюшкова. За простым и таким естественным для дворянина объяснением своего поступка (Гревенс не хотел, чтобы крестьяне «перешли из рода» - л. 22) стоит глубокое осознание родового имения как «символа семейного суверенитета и самодостаточности, воплощения обязательств хозяев перед предками и потомками» 127[Евангулова О.С. Художественная «вселенная» русской усадьбы. М., 2003. С. 95.]. Оба «проекта» обошлись Григорию Абрамовичу в 30 120 рублей, и «все
<...> деньги на сей предмет были позаимствованы у разных лиц» (л. 22). Обратим внимание на одну чрезвычайно важную деталь, отмеченную племянником поэта: обе покупки были «совершены [им] в то время, когда существовало крепостное право» (л. 22).
Другой причиной «упадка своих дел» Григорий Абрамович считал смерть сына Петра, управлявшего всем имением отца. Самоубийство П.Г. Гревенса (17 ноября 1866 года), вызванное растратой казённых денег, спровоцировало всплеск недоверия. Под сомнением оказалась не только платёжеспособность бывшего управляющего Вологодской удельной конторой, но и его репутация. Кредиторы Григория Абрамовича «одновременно все приступили [к нему] с требованием» возвратить «занятые суммы» (л. 22 - 22 об.). Но времена изменились. Страна стала другой: реформа 1861 года лишила дворянство собственности - крепостных крестьян, тех самых душ, количеством которых измерялся достаток помещика. Изменившиеся реалии не оставили Григорию Абрамовичу выбора: он принуждён был «отдать всех крестьян на выкуп» (л. 22 об.). Но именно эта спасительная мера привела его к полному разорению 128[См.: «Дело о выкупе по имению статского советника Г.А. Гревениц...» - РГИА. Ф. 577. Оп. 48. Ед. хр. 1616. 1866-1867 гг.]. Гревенс рассчитывался с кредиторами «выпускными свидетельствами по существовавшей тогда биржевой цене (87 за 100)». Его убыток составил 25 046 рублей 20 копеек (л. 22 об., 23).
Не спасла и продажа земли: «Положение 19 февраля о крестьянах, упавшее как снег на голову, установило на ценность крестьянских наделов известную норму» (л. 23). Конкурсная продажа пустошей (с полевою и луговою землёй) или «бережным строевым лесом» (л. 23) производилась по заниженным ценам. «Вся цифра утрат» Г.А. Гревенса равнялась 34 546 рублям 20 копейкам (л. 23 об). Статский советник Г.А. Гревенс был объявлен «несостоятельным должником». К этой роковой черте его подвела реформа, ударившая, говоря словами Н.А. Некрасова, «одним концом по барину, другим по мужику».
Это, хочется верить, последнее испытание судьбы племянник поэта встретил достойно. Не жаловался, не проклинал судьбу... «Никому не может быть не известно, как гибельно действует моментальное взыскание денежных долгов не только на людей с ограниченными, но и с громадными средствами, и как те, так и другие от подобных случаев лишаются всего своего благосостояния», - грустно подытоживает он, виня во всём лишь «несчастно сложившиеся [для него] обстоятельства» (л. 23 об.).
Но время шло. Дети вырастали и покидали родительский дом. Владимир (родился 16 декабря 1838 года) 129[ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 156. Л. 265 об.] окончил Горыгорецкий земледельческий институт и с 1861 года служил в Петербурге, в Департаменте сельского хозяйства (л. 12 об.), потом в Лифляндии, Варшаве, снова в Петербурге (л. 13 об., 14) 130[См. формулярный список В.Г. Гревенса, датированный 1888 годом. - РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Ед. хр. 4000. Л. 12-14 об.]. Младший из сыновей, Леонид (родился 8 августа 1850 года 131[См. также: ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 216. Л. 576 об. - 577. № 8.] - л. 3), уехал в столицу в 1870 году после окончания Вологодской гимназии 132[Там же. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 159.]. Старшая из дочерей, Анна (28 сентября 1834 года - л. 4) 133[Там же. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 142. Л. 295. № 15.], в замужестве Пасынкова, рано овдовела. Судьба забросила её в Кронштадт 136[Там же. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 492.], стала женой артиллерии прапорщика Иванова и жила в Пинском уезде Минской губернии 134[Там же. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 492.]. Елизавета (22 марта 1836 года - л. 4) 135[Там же. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 152. Л. 312.]. Дольше всех оставалась с родителями младшая из сестёр - Мария (19 сентября 1854 года) 137[Там же. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 248. Л. 60 об. № 7; Там же. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 540.]. В начале 1880-х годов она уже была женой губернского секретаря П.И. Попова и проживала в Вильно 138[Там же. Ф. 86. Оп. 1. Ед. хр. 382. Л. 540 об.]. Судьба одного из сыновей Григория Абрамовича и Елизаветы Петровны - Дмитрия, родившегося 26 октября 1840 года (л. З) 139[Там же. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 163. Л. 355 об. № 14.], - остаётся неизвестной.
Когда и где закончил Г.А. Гревенс свой земной путь, точно не знаем. Самый поздний из обнаруженных нами документов, относящихся к его биографии, хранится в Государственном архиве Ярославской области. Это прошение статского советника Гревенса «об утверждении его в правах наследства к половине движимого имущества, оставшегося после умершей вдовы коллежской асессорши В.Н. Соколовой», датированное 13 января 1882 года. В документах указано место жительства Григория Абрамовича - город Новогрудок Минской губернии 140[ГАЯО. Ф. 346. Оп. 5. Ед. хр. 1880. Л. 1.]. Племяннику поэта уже исполнилось 79 лет. 18 мая 1887 года Вологда праздновала 100-летие со дня рождения К.Н. Батюшкова. Никого из Гревенсов на торжествах не было. На могилу поэта в Спасо-Прилуцком монастыре возложили «большой металлический венок прекрасной работы», присланный по почте Елизаветой Петровной Гревенс из Вильно 141[Памяти поэта-вологжанина К.Н. Батюшкова: По поводу чествования столетней годовщины со дня рождения поэта в 1887 году в Вологде / Сост. преподавателем Вологодской гимназии В.И. Тузовым. Вологда, 1892. С. 15.]. Значит, она переехала к младшей дочери Марии, а Григория Абрамовича, скорее всего, уже нет в живых. О «недавно скончавшемся» Г.А. Гревенсе упоминается и в «Предисловии» к опубликованному в том же 1887 году I тому «Сочинений» К.Н. Батюшкова 142[Предисловие издателя // Батюшков К.Н. Соч. / Изд. П.Н. Батюшковым. Т. 1. СПб., 1887. С. VII.]. Таким образом, Григорий Абрамович умер между 1882-м и первой половиной 1887 года. Он упокоился далеко от родных мест, на чужбине, в Вильно. Полагая так, мы основываемся на свидетельстве П.Н. Батюшкова, просьбе, с которой он обращается к Л.Н. Майкову: «Пожалуйста,
<...> поищите в Ваших бумагах письмо Гревенца из Вильно или выписку из этого письма, посланную мною в начале марта или в феврале, где помещены слова брата, сказанные им на похоронах маленького Модеста, в церкви, и пришлите...» 143[РО ИРЛИ. Ф. 166. Оп. 3. Ед. хр. 135. Л. 73.].
У Григория Абрамовича была долгая и трудная жизнь, содержанием и смыслом которой стали сострадание и доброта. Двадцать два года рядом с душевнобольным поэтом... В доме Гревенса Батюшков обрёл обыкновенные человеческие радости, нашёл семью. С его детьми он играл, их он любил и баловал 144[Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. С. 110.]; в альбом внучатой племянницы Елизаветы поэт написал стихи «Подражание Горацию», рядом с могилой шестилетнего Модеста, которого он называл «маленьким своим другом» 145[См. об этом: Власов А.С. Заметки о жизни К.Н. Батюшкова в Вологде / Вступ. ст. и публ. В.А. Кошелева // История в лицах: Историко-культурный альманах. Череповец, 1993. Вып. 1. С. 153,151. Модест Гревенс скончался 21 января 1850 года от скарлатины в шестилетнем возрасте. - ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 216. Л. 587 об. - 588. № 4. Здесь же погребена в 1843 году и годовалая Софья Гревенс (ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Ед. хр. 172. Л. 355 об. - 356 об.; Там же. Ед. хр. 178. Л. 527 об.).], Константин Николаевич завещал похоронить себя. «Нежная забота
<...> родных» 146[Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. С. 109.] облегчила течение душевной болезни Батюшкова. Григорий Абрамович был при его последнем вздохе, закрыл ему |, глаза и проводил в последний путь 147[См. об этом: Гревениц П. Несколько заметок о К.Н. Батюшкове. С. 363.]. По его просьбе магистр протоиерей Прокошев произнес во время панихиды надгробное слово по усопшему 148[См. об этом: Кончина К.Н. Батюшкова (Из письма [Ф.Н. Фортунатова] к С.П. Ш<евыреву>) // Москвитянин. 1855. Т. 4. № 13-16. С. 248.]. Гревенс сохранил рисунки поэта 149[См. рисунок К.Н. Батюшкова чернилами, подаренный поэтом Г.А. Гревенсу: бык на лужайке близ воды. - РО ИРЛИ. Ф. 166. Оп. 6. Ед. хр. 6.] и переслал П.Н. Батюшкову письма Константина Николаевича сёстрам 150[Власов А. С. Заметки о жизни К.Н. Батюшкова в Вологде. С. 149. Они были изданы в 1886 году. (См.: Соч. К.Н. Батюшкова. Т. III. Письма). Л.Н. Майков опубликовал два письма П.А. Шипилова А.Н. Батюшковой с примечанием «из семейных бумаг, сообщённых ГА Гревенсом» (Майков Л. Батюшков, его жизнь и сочинения. Изд. второе. СПб., 1896. С. 245, 249-250, 251-252).]. Внучатый племянник Батюшкова П.Г. Гревенс написал очерк о нём, а любимица поэта - Анна Григорьевна Гревенс (в замужестве Иванова) - прислала по просьбе Помпея Николаевича свои воспоминания о «дедушке Константине Николаевиче» 151[Цит. по: Новиков Н.Н. К.Н. Батюшков под гнётом душевной болезни: Историко-литературный психологический очерк / Изд. подгот. В.А. Кошелев. Арзамас, 2005. С. 242-243.].
В биографии замечательного человека судьба уготовила обыкновенному человеку особую роль. Григорий Абрамович Гревенс был не просто родственником Батюшкова и его опекуном - он был добрым гением поэта.
ДОКТОР ИВАН ИВАНОВИЧ ЭНГЕЛЬМЕЙЕР
В чей дом взойду, буду входить
для спасения болящих.
Гиппократ
Фамилия доктора, лечившего душевнобольного Батюшкова в Вологде, установлена В.А. Кошелевым 1[Кошелев В. Вологодские давности: Литературно-краеведческие очерки. Архангельск, 1985. С. 134.]на основании годовых отчётов племянника поэта Г.А. Гревенса - сына его старшей сестры Анны (в январе 1833 года он был назначен опекуном своего дяди). К началу 1840-х годов состояние Константина Николаевича заметно улучшилось 2[См. об этом: Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. М., 1987. С. 336-337.] Была ли в этом прямая заслуга Энгельмейера, пользовавшего Батюшкова с 1833-го по 1841 год 3[Последний раз фамилия Энгельмейера упоминается в годовом отчёте Г.А. Гревенса за 1841 год, хотя записи об оплате услуг доктора встречаются и позже (например, в отчётах за 1843-1845 гг.). - РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 56. Батюшков К.Н. Бумаги, относящиеся к опеке над его имуществом. 1833-1854. Л. 66, 79, 84, 92.], или ослабление недуга отнюдь не связано с искусством врачевания - неизвестно и, думается, не столь важно. Энгельмейер был рядом с Батюшковым в течение десяти лет, самых трудных из двадцати двух, прожитых больным поэтом в Вологде. Годовые отчёты Гревенса 4[Записи типа: «За наём дома у священника Васильевского» исчезают с февраля 1845 года. - РО ИРЛИ. Ф. 19. Ед. хр. 56. Л. 92.] подтверждают свидетельство П.И. Савваитова 5[Письмо П.И. Савваитова М.П. Погодину от 17 февраля 1841 года / Публ. В.А. Коше-лева // История в лицах: Историко-культурный альманах. Череповец, 1993. Вып. 1. С. 157.]: вплоть до середины 1840-х годов Константин Николаевич жил отдельно от своих родственников. Ближайшее окружение Батюшкова составляли его компаньон «штабс-ротмистр Львов» 6[Установлено В.А. Кошелевым. См.: Кошелев В. Вологодские давности: Литературно-краеведческие очерки. С. 134.] и Энгельмейер. Этими обстоятельствами определяется особый интерес к «домовому доктору» поэта.
«Биография есть воссоздание (re-creation) человека, каким он был в действительности» 7[Цит. по: Валевский А.Л. Биографика как дисциплина гуманитарного цикла // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1995. Вып. 6. С. 49.],- утверждает один из американских исследователей. Эта задача представляется нам трудной, иногда практически невыполнимой. Согласимся с А.И. Рейтблатом: «...легко составить послужной список персонажа, но трудно понять мотивы его поведения, определить, что значимо, а что не значимо для его биографии, осмыслить её как целое» 8[От составителя // Лица: Биографический альманах. Вып. 6. С. 3.]. Результативность биографической реконструкции определяется, на наш взгляд, не только «готовностью биографа войти в мир другого человека» 9[Валевский А.Л. Биографика как дисциплина гуманитарного цикла. С. 37.], но и характером фактологического материала. Среди многочисленных документов, обнаруженных нами в Государственном архиве Вологодской области, наибольшую ценность представляют формулярный список 1832 года и дело «Об увольнении со службы инспектора Вологодской врачебной управы статского советника Ивана Ивановича Энгельмейера» (1843), а они позволяют восстановить лишь внешнюю, событийную сторону жизни ещё одного лица из вологодского окружения Батюшкова.
Энгельмейер был немцем лютеранского вероисповедания и происходил «из граждан Королевства Баварского города Меммингена» 10[Формулярный список о службе членов Вологодской врачебной управы и уездных медицинских чиновников. - ГАВО. Ф. 14. Оп. 2. Ед. хр. 2. Л. 1 об. В дальнейшем ссылки на этот документ (с указанием листов) даются в тексте.]. По данным формулярных списков, в 1832 году ему 52 года (л. 1 об.), в 1843-м – 62 11[Об увольнении со службы инспектора Вологодской врачебной управы статского советника Ивана Ивановича Энгельмейера. - ГАВО. Ф. 14. Оп. 2. Ед. хр. 2166. Л. 13 об.]; согласно надгробной надписи, в 1854-м – 75 12[Русский провинциальный некрополь. М., 1914. Т. 1. С. 982.]. Значит, Энгельмейер родился в 1779, 1780 или 1781 году и был старше Батюшкова на шесть-восемь лет, разница (в том возрасте, когда они встретились как врач и пациент) малозаметная. Они принадлежали к одному поколению. Первоначальное образование будущий доктор медицины получил в «городовом лицее» (вероятно, речь идет о Меммингене), где Энгельмейер обучался «латинскому, немецкому, французскому и греческому языкам, философии, физике, математике и истории» (л. 1 об. - 2). По-видимому, в Россию Иоганна привезли в восьми- или девятилетнем возрасте. Так он стал Иваном, а потом Иваном Ивановичем. Подобно многим своим соотечественникам, устремившимся в Россию, он должен был служить своей второй Родине там, где в иностранцах больше всего нуждались. С 1789-го по 1798 год Энгельмейер учился в Московской медико-хирургической академии (л. 2). Четыре года (с 1798 по 1802) службы волонтёром (а это была хорошая жизненная и профессиональная школа) помогли молодому человеку в августе 1802 года блестяще выдержать «генеральный экзамен». Энгельмейер «удостоен кандидатом хирургии» (л. 2) - подробность, драгоценная для биографа, потому что это факт, за которым угадываются характер, личность. Учёная степень кандидата присваивалась в дореволюционной России лицам, окончившим высшие учебные заведения с отличием. Чтобы добиться таких успехов в хирургии, нужны не только прилежание и упорство, необходим большой талант. 13 апреля 1803 года Ивану Энгельмейеру была «поручена должность прозекторского помощника в Московской медико-хирургической академии» (л. 2 об.). Он занимался вскрытием трупов и, следовательно, имел практику, пусть непродолжительную - чуть более полугода, но чрезвычайно полезную для хирурга. 13 ноября 1803 года Энгельмейер был назначен «лекарем госпиталя» (л. 2 об.), а 18 октября 1804 года определён в 20-й Егерский полк.
Военная служба Энгельмейера продолжалась почти одиннадцать лет, исполненных трудов и опасности. В «военных» биографиях И.И. Энгельмейера и К.Н. Батюшкова много общего. Не исключено, что потом, когда они встретились в Вологде как «домовый доктор» и пациент, это общее могло стать предметом воспоминаний и разговоров. Оба служили в егерских полках. Энгельмейер - в 20-м и 32-м, Батюшков - в Лейб-гвардии Егерском. Их военные дороги то пролегали почти рядом, то далеко убегали друг от друга, чтобы через годы снова сойтись. Война с Наполеоном началась для Ивана Энгельмейера 26 августа 1805 года, когда его полк отбыл на военном корабле из Кронштадта и высадился на острове Рюген. Вместе с 20-м Егерским полком лекарь прошёл через Шведскую Померанию, герцогство Мекленбург, Королевство Прусское и «вступил в российские пределы» (л. 3).
В поход против Наполеона сотенный начальник Петербургского милиционного батальона Константин Батюшков выступил в начале марта 1807 года, когда Энгельмейер уже получил боевое крещение при деревне Черкове, под Пултуском и Прейсиш-Эйлау (л. 4). Гейльсберг был первым пунктом на театре военных действий, где они оказались в одно время.
О Гейльсбергски поля! В то время я не знал,
Что трупы ратников устелют ваши нивы,
Что медной челюстью гром грянет с сих холмов,
Что я, мечтатель ваш счастливый,
На смерть летя против врагов,
Рукой закрыв тяжелу рану,
Едва ли на заре сей жизни не увяну.. . 13[ Батюшков К.Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 172. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте. В скобках указываются том и страница.]
-писал поэт, вспоминая события 28-29 мая 1807 года. «В воздаяние отличной храбрости», оказанной Батюшковым «в сражении при Гейльсберге и Лаунау противу французских войск» 14[Цит. по: Кошелев В. Константин Батюшков. Странствия и страсти. С. 73.], он был пожалован кавалером ордена Святой Анны III степени. Такую же награду коллежский советник И. Энгельмейер получит в 1824 году «за ревностную и усердную службу» (л. 5).
В конце мая 1809 года, когда для прапорщика Лейб-гвардии Егерского полка Константина Батюшкова уже завершилась русско-шведская война (он участвовал в походе на Аландские острова), Энгельмейер находился в Галиции. Шла русско-турецкая война. В составе 32-го Егерского полка штаб-лекарь - старший лекарь 2-го класса Энгельмейер (л. 2 об. - 3) проделал длинный путь через Молдавию и Валахию, форсировал Дунай, в мае 1810 года он «стоял при блокаде крепости Варны» и был «при взятии штурмом города Базарджик» (л. 5).
И.И. Энгельмейер в отличие от К.Н. Батюшкова участвовал в кампании 1812 года почти с самого её начала. Его полк сражался на реке Березине и преследовал изгнанного врага за пределами России. В формулярном списке И.И. Энгельмейера значатся «осада и покорение крепости Торно», сражения у Бауцена, на реке Кацбах, в Силезии, под Дрезденом, при Бриене, Ла-Ротьере, Монмирале, Лаоне и Суассоне. И наконец битва за Париж (л. 6)...
Зачисленный 29 марта 1813 года в Рыльский пехотный полк штабс-капитан К. Батюшков догнал русскую армию под Дрезденом. 15 августа он сражался в бою близ Теплица, 4 октября участвовал в «битве народов» под Лейпцигом. Военные дороги И. Энгельмейера и К. Батюшкова закончились в столице Франции. Оба были свидетелями капитуляции Парижа и торжества победоносной русской армии. Оба пробыли в Париже какое-то время, но едва ли встретились... Адъютанту генерала Н.Н. Раевского Константину Батюшкову и штаб-лекарю 32-го Егерского полка Ивану Энгельмейеру было трудно, практически невозможно найти друг друга на войне. Из заграничного похода они возвратились с наградами. За сражение под Лейпцигом Батюшков был пожалован орденом Святой Анны II степени. Энгельмейер получил серебряную медаль «за нахождение в 1812 году в сражениях» и орден Святого Владимира IV степени за «отличную деятельность, оказанную при подаянии помощи больным и раненым во время кампании 1812 года против французских войск» (л. 4, 4 об. - 5). В формулярном списке доктора Энгельмейера названы и другие почётные награды: бронзовая медаль - за «пожертвование в 1812 году» - и серебряная - «в память вступления российской армии в Париж» (л. 5, 6).
В феврале 1815 года коллежский асессор Энгельмейер был «уволен от военной службы за болезнию» и 17 сентября того же года определён в Вологодскую врачебную управу инспектором (л. 5). Из документов видно, что его карьера на новом месте складывалась вполне благополучно. Уже через полгода (в феврале 1816) Энгельмейер произведён в надворные советники, через шесть лет - в коллежские; чином статского советника он был награждён в феврале 1826-го (л. 5, 5 об. - 6). С 1819 года Иван Иванович (помимо инспекторских обязанностей) «исправлял должность врача при больнице Вологодской духовной семинарии с получением 300 рублей жалованья в год» 15[ГАВО. Ф. 14. Оп. 2. Ед. хр. 2166. Л. 14 об. - 15.]. Его службой довольны, ему явно благоволят. В1824 году дважды (с интервалом в три месяца) он был пожалован «за ревностную и усердную службу» орденами Святой Анны III и II степени (л. 5 об.). Дважды (в 1834 и 1839 годах) «высочайшим особенным благоволением» отмечены труды Энгельмейера «на пользу заключенных узников» (в звании директора Вологодского попечительного комитета о тюрьмах он был утверждён 12 февраля 1827 года) 16[Там же. Л. 15,15 об.].
В августе 1842 года Иван Иванович принял российское подданство. Кажется, он решился на этот шаг не без колебаний, но другого способа «добиться утверждения» себя и своих детей «в дворянском достоинстве» у Энгельмейера не было 17[Там же. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 1157. Л. 1 об. - 2.]. Присяга проходила в Вологодском губернском правлении. Клятвенное обещание дал человек, уже прослуживший России верой и правдой сорок лет.
Вероятно, в губернском городе Вологде Иван Иванович Энгельмейер - личность известная и уважаемая, по крайней мере, среди интеллигенции. Приведём один, но характерный пример. В ноябре 1843 года помещик Александр Алексеевич Холмов освободил от крепостной зависимости Платона Семёновича Тюрина - будущего академика живописи. Свидетелями при получении вольной были инспектор Вологодской гимназии Ф.Н. Фортунатов и И.И. Энгельмейер 18[Приношу сердечную благодарность М.Е. Даен, сообщившей мне эти сведения.]. Событие и соседство имён глубоко значимые. Не исключено, что сближению этих людей способствовала совместная творческая работа. В1841 и 1843 годах инспектор врачебной управы И. Энгельмейер опубликовал в редактируемых Ф.Н. Фортунатовым «Вологодских губернских ведомостях» «Извлечения из метеорологических наблюдений, ведённых в городе Вологде» за 1840 и 1842 годы 19[Прибавления к «Вологодским губернским ведомостям». 1841.15 февраля. № 7. С. 43-44; Прибавление к «Вологодским губернским ведомостям». 1843. 13 февраля. № 7. С. 67-68. В Государственном архиве Вологодской области хранятся «Метеорологические наблюдения за 1841 и 1842 годы», «учинённые» инспектором Вологодской врачебной управы И. Энгельмейером. - ГАВО. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 1071 и 1135.].
Отметим и участие Ивана Ивановича в благотворительных акциях. Он преподнёс Вологодской гимназии «два куска окаменелого дуба, из которых в одном 35 фун[тов] весу, и два штуфа хромокислого свинца» 20[Отто Я. Вологодская дирекция училищ до 1850 года. Приложение к «Журналу Министерства народного просвещения». Ч. CXXXII. № 10. СПб., 1866. С. 55.]. Подарки находились в кабинете естественной истории. Где-то они сейчас?..
Однако в биографии И.И. Энгельмейера есть факты, бросающие тень на его репутацию. В 1828 году он находился «под судом». Энгельмейера обвиняли в «лихоимстве», то есть во взяточничестве: как доктор он участвовал в «освидетельствовании рекрутов». Правительствующий Сенат принял 9 июля 1829 года соломоново решение: «законными доказательствами не обличён, а оставлен под подозрением» (л. 2, 3). Эту компрометирующую запись из формулярного списка инспектора Вологодской врачебной управы ещё можно как-то объяснить. Энгельмейер оказался «под судом» за «показанное на него лихоимство» (курсив мой. - РЛ.). Обычный навет - и только... Но как быть с отставкой Энгельмейера, неожиданной, скандальной и оскорбительной для кавалера трёх орденов?
Иван Иванович был уволен без награждения следующим чином, без права «на сохранение мундира», без аттестата и пенсии. Энгельмейера отправили в отставку 3 мая 1843 года, «согласно его прошению». Иван Иванович подал его, подчиняясь обстоятельствам. 31 марта 1843 года статскому советнику Энгельмейеру «в числе прочих членов врачебной управы» был объявлен «строжайший выговор» за «доведение судебной медицинской части в губернии до совершенного упадка». 22 сентября 1843 года Вологодское губернское правление направило министру внутренних дел «Докладную записку», в которой обстоятельно, со ссылкой на соответствующие статьи Свода российских законов, обосновывалось право штаб-лекаря Энгельмейера на «чин и мундир при отставке». Ответ последовал незамедлительно: «Энгельмейер службою своею не сохранил права на означенные награды» 21[ГАВО. Ф. 14. Оп. 2. Ед, хр. 2166. Л. 6, 21 об., 13-19, 21 об.]. В деле «Об увольнении
<...> инспектора Вологодской врачебной управы статского советника Ивана Ивановича Энгельмейера» много неясного. Почему местные власти вступились за него? Спасали честь мундира или считали решение министра пристрастным? (Заметим, что формулы официального документа плохо скрывают раздражение столичного начальства.) Энгельмейер был наказан «в числе прочих членов» врачебной управы. Его персональная вина не определена. Возможно, её и не пытались установить, или, напротив, она казалась совершенно очевидной только потому, что Энгельмейер оставался «под подозрением».