Михаил Григорьевич был твердо убежден, что хорошее настроение наполовину решает успех дела. Эту истину он усвоил не из учебников по психологии, а из личного опыта общения с разными людьми в разные времена, из анализа собственных поступков. Нагляделся и на руководителей разных рангов. Приходилось встречаться и с такими, кому в кровь впиталась армейская, а точнее, солдафонская, казарменная, искаженно-уставная манера командования. Это в основном было характерно для демобилизованных офицеров. Война по всякому отпечаталась в человеческих натурах: в одних обострила сострадание, научив при этом сдержанно проявлять его, другим внушила мысль, что только беспрекословное выполнение приказов способно держать порядок и дисциплину «па должном уровне». Привычка – как шрам от зажившей рапы: вырежь его – новый на этом месте нарастет.
Отбить настроение недолго, большого ума не надо. А вот поднять...
Сейчас его особенно заботил настрой людей на предстоящую посевную. Семенами – он уже обтолковал этот вопрос и в райкоме, и в райземотделе – колхоз обеспечат на полную площадь. Успели вывезти по настам часть накопленного у ферм навоза. Но каким выдастся май, как будет созревать почва? Случается, подсохнет земля, пласты за плугом рассыпаются, борона не скачет по глыбякам, легко разрыхляет пласты – глядеть приятно. Вдруг, только бы вслед сеять, разверзнутся хляби небесные, 30 задождит на неделю, а то и снежком сыпанет, потом несколько дней не то что на низинное поле – на пригорок не сунешься. Ноги вязнут, не говоря уж о колесах. Упущено время, а весенний день год кормит. Упущенное приходится наверстывать на нервах, с двойной тратой сил.
Все надо предусмотреть, ко всему быть готовым.
* * *
В начале апреля Лобытов созвал правление, чтобы совместно выработать план проведения посевной. Пригласил всех бригадиров и всех эмтээсовских механизаторов, закрепленных за колхозом. Люди, заранее ознакомленные с повесткой заседания, пришли со своими мыслями, предложениями. Особых разногласий, споров по поводу того, что и где сеять раньше, что – позднее, не возникло. Решили по мере поспевания почвы в первую очередь сеять овес и ячмень, не тянуть со льном. Белов сообщил, что минувшей осенью озими ушли под снег по слабо промерзшей почве, не исключено частичное выпревание и по всей вероятности поврежденные площади придется подсевать, если удастся достать из госфонда семян. Исходя из этих соображений, уточнили и утвердили предварительно составленный график всех весенне-полевых работ. Механизаторам строго-настрого наказали не оставлять огрехов при пахоте, бригадирам – тщательно, изо дня в день контролировать качество работы трактористов и сеяльщиков. На посадку картофеля – ее наметили начать следом за колосовыми и льном – будут привлечены шефы с льнокомбината.
Весеннее тепло прибывало воробьиными шажками, да вдруг хлынуло со всех сторон. Потемнев, разом осели снега на полях, бойкие ручьи располоводили вертлявую Лосту, и на южных склонах быстро проклюнулась травка. Довершил празднество тепла и света первый апрельский дождик. Заблестели под солнцем умытые, еще не обсохшие избы, деревья и пашни. Захлебываясь от первобытного восторга, устроили торжественную перекличку горластые деревенские петухи, и вразброд, оглушенное ярким солнцем, потянулось к ближней луговине колхозное стадо.
В последние дни агроном Белов пропадал в бригадах, мотался по полям, не забывал про кузницу, где старатель Теребков готовил к пахоте и севу «все железо». Белов торопил бригадиров дочинить сбрую и отладить телеги, наставлял их предусмотреть все, чтобы на севе не случилось заминок и срывов. Он осунулся и загорел, как пастух. Но когда он вечерами забегал к председателю, чтобы поделиться наблюдениями и сообщить о готовности к посевной, на его лице сквозь усталость просвечивала довольная улыбка.
И сам Михаил Григорьевич в эти дни, прихватив по привычке неразлучную тросточку, уходил в ближайшие поля или садился верхом на своего Матроса и скакал бок о бок с Беловым в дальний угол колхоза. Опытный агроном, заехав в деревеньку, не гнушался кликнуть из избы древнего старичка, потолковать с ним на завалинке о народных приметах: каким год будет вообще, урожайным или голодным, какую погоду на ближайшее время чуют стариковские кости, мокрым или ведренным выдастся нынешнее лето, и, слушая прогнозы многознающего долгожителя, следил за тем, как рядом сидящий председатель вычерчивает тросточкой на земле замысловатые загогулины и, наверное, думает о том же: о видах на предстоящие весну и лето.
Однажды, изрядно намотавшись по бригадам, они спешились на берегу ручья. За ветерком на припеке скинули плащи, стянули сапоги с разомлевших ног.
– Видел? Халтурят эмтээсовские трактористы, – хмуро сказал Белов. – И так из года в год. Тут полметровую кромку на краю поля оставят, там недопашут. Во глянь-ка, Михаил Григорьевич, дернина так и прет, так и жмет полюшко с луговины.
– А ты ихнему участковому агроному эти огрехи поставь на вид. И сам построже контролируй качество вспашки. А бригадиры куда глядят? Мы же на правлении тогда им строго-настрого наказали: следите, заставляйте опахивать края.
Белов сорвал листок молодого щавеля, пожевал, улавливая языком непривычно острую кислинку.
– Следи, заставляй... – вполголоса повторил он. – Им с выработки платят, вот и гонят гектары.
– Не принимай халтуры – и баста!
– Совесть у них должна быть или нет? Я вот часто думаю: настанут ли такие времена, когда тракторист будет и к колхозному полю относиться, как к своему огороду? По-хозяйски, а?
– Настанут, – с неожиданной для агронома уверенностью сказал Лобытов. – Тут, выражаясь ученым слогом, такая альтернатива: или землю вконец запустим, или, как ты говоришь, по-хозяйски.
– Как это – «вконец запустим»? – с искренностью ребенка возмутился Белов. – Да кто ж нам позволит?
– А это происходит как раз без позволения, – оживился, развивая свои мысли, Лобытов. – Возьмем, к примеру, вот это поле перед нами. Сколько здесь гектаров?
– По плану не помню, а на глаз, так все четыре будет.
– Давай посчитаем. Метр по всей кромке трактористы вспахали кое-как, так же и засеяли. За лето кромка насквозь проросла пыреем и другим сорняком. Сколько мы пашни потеряли только на этом поле? Не морщи лоб, я быстрее считаю: без малого десять соток. А в отчетных документах у пас с тобой эти десять соток как выбывшие из пашни числятся? Вот тебе и ответ на вопрос, кто ж нам позволит. За каждым полем далеко не в каждом колхозе следят, а уж про районный надзор и говорить нечего.
– Не-ет, – протянул Белов в раздумчивости, – мне лично такая альтернатива не подходит. Возрождать землю надо, по-доброму к ней, по-хозяйски, она добром за добро расплатится. Я вот иногда поразмыслю, и получается: можно и в наших краях урожаи брать не хуже кубанских. А что? Непогода, что ли, мешает? Да у них засухи-то, поди, через год случаются. Все дело в землице. Ну, конечно, в чернозем наши земли не превратить никогда, но если побольше – побольше! – навозу да компостов, да пахать и сеять правильно, да все в сроки, да зерно не терять ни на корню, пи на уборке... – Белов увлекся и рубил воздух ладонью, – ни при уборке, говорю, вот все до зернышка взять – другое дело будет.
Увлеченность агронома нравилась Лобытову. Не мальчишка, тоже пятый десяток, кажется, разменял, а не утратил хорошую мечтательность, не остудил душу будничной текучкой, сохранил в себе силу не поддаваться временным неурядицам и жить широкими помыслами. Правда, люди такого типа часто имеют слабину в характере: помыслы самые благие, а настойчивости, упорства доводить дело до конца у некоторых не хватает. Не дай бог, подножка-другая – и вот надломился, махнул с горечью рукой на все свои помыслы. Таким помощь и поддержка нужны, тогда с ними горы можно свернуть.
– Я вот чувствую, – продолжал, несколько усмирив свой пыл, Белов, – верю, изменится, обязательно изменится у людей отношение к земле-кормилице. Когда, через сколько лет – не знаю. Но – верю! Не верил бы – ушел из агрономов. Вообще от земли бы ушел.
«Пожалуй, не ушел бы ты, а если бы ушел, так все равно вернулся бы», – подумал Лобытов, но вслух свою догадку не стал высказывать.
День клонился к вечеру, по солнце стояло еще высоко. Над полем, взбегавшим от ручья на пригорок, чуть заметно дрожал прогретый воздух.
– Верить – надо, – подхватил Лобытов. – Но надо еще искать и способы организации труда на колхозной земле. Мое убеждение: надо поставить колхозника в такие условия, чтобы он колхозное поле возделывал так же старательно и добросовестно, как и свой огород.
– Ну-пу, – недоверчиво протянул Белов, – до таких времен нам не дожить.
– Доживем. – Лобытов натянул сапоги, легко поднялся. – Нам с вами эти времена и приближать. Кому ж еще, как не нам, а, Лев Михайлович? – заключил он совсем весело и постучал тросточкой по голенищу.
В конторе их ждал уполномоченный – инструктор райкома партии. Пришлось надолго обложиться бумагами, вводить товарища в курс предпосевных дел. Михаил Григорьевич больше молчал, справедливо полагая, что агроном Белов и по сроку в колхозе, и по должностной обязанности ориентируется лучше.
Слушая Белова и часто переспрашивая, уполномоченный изредка взглядывал на Лобытова, и тот движением век подтверждал что все так и есть на самом деле. За два часа агроном познакомил приезжего с наличием в колхозе пахотных угодий «в разрезе бригад», доложил о структуре посевных площадей, показал договор с МТС, выложил расчеты проведения вспашки-сева своими силами. Тот сверил данные с бумагами из своей полевой сумки. Когда закончили, молоденький инструктор встал, поправил галстук и с напускной басовитостью начал:
– Установка райкома на нынешнюю посевную, товарищи, заключается в том, чтобы...
Тут он осекся, уловив усмешку Лобытова. Уполномоченный больше месяца не вылезал из командировок, отстал от райкомовских новостей и теперь терялся в догадках, выведен уже Лобытов из членов бюро райкома или пока оставлен?
Белов заметил замешательство уполномоченного, по простоте душевной подумал, что тот забыл установку, и поспешил на помощь.
– Да ладно, – сказал Белов. – Завтра позвонишь в райком, уточнишь и нам передашь. Сегодня-то уж поздно звонить, рабочий день кончился, поди, все по домам разошлись.
А и всего-то было: Лобытова больно уж рассмешил нарочитый басок и петушистый вид райкомовского новичка.
Вечером, проходя по проулку, Михаил Григорьевич увидел тракториста Павла Коспарина: в огороде он заканчивал грядку под ранние овощи.
– Труд на пользу, Паша. Под морковку?
Коспарин распрямился, воткнул лопату поглубже в пухлую черную землю возле кучки перепрелого навоза.
– Спасибо, Михаил Григорьевич. Нет, морковь уж мать посеяла. Это под лук.
– Да ведь лук-то рано еще садить.
– А мы не сразу. Вскопанная гряда лучше продышится.
– И то верно. Подойди-ка сюда, Павел.
Коспарин подошел к изгороди, сколоченной из тонких еловых жердочек, достал пачку «Прибоя», встряхнул ее и протянул открытой стороной Лобытову.
– Спасибо, я не курю. Ты вот что скажи: когда пашешь, что берешь с собой из еды?
Вопрос, видимо, удивил Коспарина: вместо того чтобы прикурить, он рассеянно бросил зажженную спичку под йоги.
– Хм. Когда как. Ежли поле недалеко, домой прибегаю.
– А дома в печке – мясные щи? Коспарин расхохотался:
– Какое там! Вон мать у меня всех святых знает, все церковные праздники. Через две недели, говорит, будет «Бориса и Глеба». А на «Бориса и Глеба» – ни соли, ни хлеба. В общем, на дворе май – пояс туже зажимай.
– Все же скажи: чего в поле берешь? Коспарин, продув папиросу, криво усмехнулся: – Я-то думал, вы по какому серьезному делу.
– А что, мой вопрос несерьезный?
– Хм. Чего беру? Пару картошин, хлеба краюху да бутыль молока.
– И у других обед не гуще?
– Я в чужих узлах не роюсь.
– Что ж, Паша, спасибо за информацию. Больше отвлекать не буду – работай.
Пока Лобытов шел проулком, Коспарин провожал его взглядом, скреб в затылке и мусолил губами неприкуренную «прибоину». Неспроста подзывал его председатель. Люди говорят, что Лобытов на пустяки не разменивается. Стало быть, была у него причина задать такой несерьезный вопрос.
А дело было в том, что Михаил Григорьевич решил во время сева кормить всех занятых в поле горячими обедами за казенный счет. С райпотребсоюзом он договорился насчет муки и крупы, в его рабочем столе уже лежало разрешение финорганов забить колхозного бычка, а картошки найти не представляло никакой проблемы. Оставалось только позаботиться о посуде и кое-какой другой кухонной утвари.
Собственно, идея была не нова. В южных колхозах страны, на той же, к примеру, Кубани, такая организация обеденного перерыва диктовалась спецификой местных условий: поля поистине необозримые, механизаторы уезжают от дома не на один десяток километров. Потому там и оборудуются полевые станы, где люди могут и пообедать, и послушать свежие новости о международном положении от агитатора, да и просто собраться в одном месте, куда в назначенное время приходит машина, чтобы отвезти всех в станицу.
Заводить такой же порядок в нашем северном колхозе вроде было и ни к чему. Поля – рядом с деревнями, сбегать домой на обед – от силы полчаса в обе стороны. А главное, почему практика южан не прививалась у нас, состояло в том, что обычно колхозный председатель в страдное время, как и в его преддверии, был настолько издерган разными хозяйственными делами, что ему было не до нововведений.
Лобытов рассудил так. Добросовестный механизатор потратит на обед самую малость времени. Тот же, кто привык работать ни шатко ни валко, прибавит к положенному перерыву часок, а то и другой. Это раз. Во-вторых, обед – у каждого из своего узелка – как бы разъединяет людей. А как было бы хорошо, если бы в перерыв люди собрались вместе, обменялись посевными новостями, отобедали из общего котла, словом, и на остальные полдня зарядились хорошим настроением. Наконец почувствовали бы, что правление заботится о них, и на заботу откликнулись доброй работой.
В канун посевной он попросил бригадиров прикинуть, кто из деревенских женщин в их бригадах (у кого дома не семеро по лавкам) будет не слишком загружен нарядами, и направить к нему в контору. Пришли. Настороженно переглядываются: по дороге все догадки иссякли, не на что и подумать, зачем вызвал председатель.
– Да вы садитесь, стульев всем хватит, – улыбнулся, заметив смущение колхозниц, Михаил Григорьевич, – Наверно, уж наработались по дому? Знаю, с рассветом встаете.
– А бабы вон дорогой говорили – председатель раньше всех встает, – осмелела самая бойкая. Соседка толкнула ее локтем – молчи, тараторка! – но та ничуть не сконфузилась и даже напустилась на соседку: – Нечего меня подталкивать, я не из робкого десятка. Язык ни перед кем не отнимается. И у председателя в кабинете не проглочу.
Бойкуха всех расшевелила, и натянутость как рукой сияло. Лобытову того и надо было: по натуре сдержанный и всегда сосредоточенный, он вообще не умел, что называется, бухтеть, приступать к деловому разговору издалека или с шутливым предисловием, всегда говорил коротко, без красивых словесных финтифлюшек.
– Дело к вам серьезное, товарищи женщины, – сказал председатель, и они, привыкшие слышать одно только «бабы», потупились в приятном смущении, но уже при следующих словах все превратились в слух. – Нынче сев будет напряженный. И яровых немало, да и часть озимых придется пересевать. А техники негусто. Значит, каждый трактор нужно использовать с двойной нагрузкой. В общем, мужикам достанется.
– А мы тут при чем? – опять встрепенулась нетерпеливая бойкуха, за что еще раз получила тычок от соседки.
– Сейчас скажу. Правление колхоза на время сева думает организовать для механизаторов и всех колхозников, занятых на посевных работах, общественное питание. Столовой у нас пока нет, нет и штатных поварих. Вот мы и просим вас помочь. Вкусно готовить умеете?
– Было бы из чего.
– Все будет, – ответил председатель. – И продукты, и посуда. Горячую пищу будем доставлять в поле. Согласны на такое дело?
– Да кто ж возражает против хорошего дела?
– Управимся, накормим мужичков...
– Ну, вот и хорошо, – заключил председатель. – Считаю, договорились. Конкретно – где, когда, что готовить – об этом вас всех известят накануне выезда в поле. А вы сами пока выберите старшую.
Женщины ушли довольнехоньки. «Сарафанная почта» быстро разнесла новость по всем деревням. Только и разговоров было, какой молодец председатель. Дед Лохов в окружении мужиков-«красноармейцев» – так звали тех, кто жил в деревнях прежнего колхоза «Красная Армия», – изрек: «Я думал, и этот не с того начнет, а он – с того». «Красноармейцы» выкурили не по одной цигарке прежде чем докопались до сути. Дедовы слова расшифровали следующим образом: новый председатель начал с заботы о людях, и это очень даже правильно.
Пришел первый день весенней страды. Технику вывели на верховые поля, где земля уже поспела для пахоты. Вешнее солнце быстро прогрело и низинные места, фронт работ расширился. Тогда впрягли в плуги колхозных лошадок. Люди не жалели себя, старались не упустить благодатное время. И все-таки моторно-конная тяга давала сбои. «Натик» и ХТЗ были старенькими, порядком изношенными машинами, запаса прочности, который они получали при зимнем ремонте в эмтээсовских мастерских, хватало на несколько первых дней.
Дальше шли поломки, и трактористы, без толку измаявшись с починкой «полетевшего» узла или детали, уезжали в Вологду с малой надеждой, что эту деталь им заменят на складе или выточат на станке. Колхозники, косо поглядывая на беспомощный трактор, понукали уставших лошадей и сильнее налегали на рукояти довоенного плуга.
Первая в его председательской практике посевная навела Михаила Григорьевича на глубокие, подчас тягостные раздумья. Дружно, с хорошим настроением вступили в страду люди. И работали задорно, старательно. Значит, почувствовали, что в колхозе они не безликая рабочая сила, а главный вершитель дела. Но вот техника... Вся надежда была на нее, но никак не получалось, чтобы без ложки дегтя. Потому что техника чужая, не колхозная, и в этом корень всех бед. На готовность ее к работе, исправность и надежность колхоз практически повлиять не может. Ему, колхозному председателю, как и тысячам других в стране, имеющим право на свой маневр, в том числе и техникой (а может быть, не «в том числе», а в первую очередь), отказано в этом праве – так получается на деле. Почему? Почему лошадка, принятая за единицу энергетической мощности – собственность колхоза, а машина в 52 лошадиные силы – собственность чужая?
К этому противоречию он вернется еще не раз. И все больше будет убеждаться в том, что технику надо передавать колхозам в их полную собственность. И вот тогда-то председатель на все сто процентов может использовать право на свой маневр. Тогда он сможет поставить дело так, чтобы механизатор, готовясь к выезду в поле, думал не только о количестве вспаханных, засеянных или сжатых гектаров, но и о том, какой урожай он снимет с этих гектаров. То есть думал бы не о промежуточном, а о конечном результате. Какими средствами заинтересовать его? Это найдется потом, жизнь подскажет и средства. А пока ему было ясно одно: без принадлежности техники колхозной земле, постоянному полю, без соответствующей материальной заинтересованности механизаторов, без точного, экономически обоснованного расчета хороших результатов в ведении хозяйства не добиться.
5
Михаил Григорьевич завел для себя твердый распорядок рабочего дня. Ранним утром шел не в контору, а на фермы. Первой по пути была Погореловская, через поле – Огарковская. Он подстраивался под конец утренней дойки, чтобы застать доярок, узнать, довольны ли они пастьбой, вовремя ли подвозят зеленую подкормку, и если были нарекания, делал внушения пастухам, выяснял, часто ли они меняют пастбищные участки, не мелеют ли водопои, не опаздывают ли доярки на дневную дойку. Потом возвращался в контору как раз ко времени, когда молодой бригадир Володя Петров давал людям наряды на работы.
Недавно он уговорил Петрова перейти в колхоз. Ну что за должность для молодого парня – налоговый агент райфинотдела? Скучно, да и никакой перспективы. Иное дело – колхозный бригадир. Сколько всего ему доверено, какое хозяйство на нем! Целый прежний колхоз! А главное – доверены люди. Руководить людьми, главными работниками на земле, – разве это не интересно? Хозяйствовать – а ты хозяин бригады – с умом, с размахом, с выдумкой, видеть результаты собственной распорядительности, хватки, смекалки, видеть и без устали приближать лучший день этой земли, этих деревень, этих людей, с которыми ты связан самим рождением своим, значит, самой судьбой, – есть ли помысел благороднее?
Убедил-таки пария.
Мужикам, работавшим в эти дни на конных косилках, Петров еще вчера вечером наказал перебазироваться на новые пустоши в пойме Лосты, а сейчас распределял женщин и подростков, кому на каких пожнях ворошить, копнить сено, распорядился насчет подвозки к ферме викоовсяной зеленки. Слушая, как расторопно, подготовленно Петров давал поручения, Михаил Григорьевич размышлял, надолго ли хватит парня, не укатает ли его текучка, не захочет ли он переметнуться обратно в тихую заводь налоговой службы: ведь после нарядов ему целый день метаться между пожнями и фермой, походя помочь женщинам сгрудить сено, проследить, чтобы в меру накосили вики и вовремя привезли к ферме, чтобы молоко на сливпункт отправили без задержки, чтобы...
– Ты не забыл? – спросил Лобытов, пока не разошлись люди. – Двоих крепких мужиков – на электролинию.
– Что вы, Михаил Григорьевич, я ничего не забываю. Вчера еще наказал. К семи явятся сюда.
– Добро. Трое выделены с Огаркова. Я тоже жду человека со льнокомбината. Он специалист по этому делу, тебе с ними быть не надо.
– Электричество? – вмешались в разговор женщины. – Сюда, к нам подведут?
– К нам, – ответил Лобытов. – Будем электричество в дома проводить и на фермы. Хватит глаза керосиновой лампой портить.
– Бабы! – всплеснула одна руками. – Дак не хуже городских заживем!
– Чай, от города не за тридевять земель.
– Ай в городе-то, слыхала, не в каждом доме лампочка.
– Перещеголяем!
– Ну, председатель, спасибо!
– Не мне спасибо, – смущенной скороговоркой ответил Лобытов. – Шефам с льнокомбината. От нас требуется немного: столбы заготовили, вроем в землю, как их специалист скажет. Остальное они докончат.
Электрик приехал утренним поездом. Михаил Григорьевич был уже знаком с ним: первый раз он приезжал, чтобы разметить трассу будущей электролинии и составить проект и смету, а во второй раз Лобытов сам ездил на льнокомбинат и знакомился с подготовленной документацией. Тогда и договорились, что колхоз возьмет на себя заготовку столбов и установку их по всей трассе, а льнокомбинат – остальное.
Электрику Лобытов сказал, что столбы уже напилены по заданной длине, окорены, просмолены на комлях и развезены по размеченной трассе, как было велено, и что мужики с лопатами, ломами, трамбовкой ждут команды. Электрик и не скрывал удивление: похоже, у него было превратное представление о колхозных порядках. Он и приехал-то на всякий случай, настроившись на то, что хоть и договорились с председателем, и день назначили, и обещание все подготовить к этому дню получено, по ведь известно: обещанного три года ждут. А обещанного колхозом – втрое дольше. Обрадовавшись, он вскинул на плечо еловую трамбовку и весело зашагал в поле. За ним, громыхая ломами и лопатами, потянулась ватага землекопов.
Отправив людей на строительство линии, Михаил Григорьевич принял от бухгалтера пачку счетов, внимательно изучил каждую бумагу, нужные цифры перенес в записную книжку, проставил подписи и печати. Не успел разделаться с бумагами, как зашли одновременно Белов и Соколов. Вчера Лев Михайлович уезжал в дальнюю бригаду, проверял, как взошли яровые на пересеянных полях озимой ржи.
– Хорошо поднялись, – доложил агроном. – Ровно, часто, но все же кое-где в низинах отстали, а местами и совсем не взошли.
– Надо выравнивать поля, – озабоченно вздохнул Лобытов. – На этих твоих «кое-где» сколько зерна потеряем...
– Худо с картошкой, – продолжал Белов. – Садили-то, помните, какие клубни? Вот если бы успели отсортировать... Поглядел вчера, аж сердце защемило. Всходы редкие, ботва слабая. Да и земля там – сплошная глина, где пониже – от жары растрескалась на пластушки.
_ Видел, – насупился Лобытов, и агроном понял, что продолжать не надо.
Затем был разговор с зоотехником о новой Погореловской ферме, которую достраивали шефы. Лобытов был недоволен тем, что до него проект принять поторопились, и зря: ухватились за первое, что подсунули, и явно просмотрели крупный просчет: в ширину двор 18 метров, а надо бы метра на три пошире.
– Да и восемнадцати хватит, – невозмутимо ответил Соколов.
– А ты, Дмитрий Александрович, гляди дальше. Не век же на ферме все будет делаться вручную. Придет время – механизируем. Так что запас площади обязательно должен быть.
– Эх, Михаил Григорьевич, я сейчас не о механизации думаю – это ведь журавль в небе, а как бы побольше кормов. Запастись бы сеном да соломой на всю зиму, а три метра туда-сюда – это роли не играет.
Лобытов нервно отодвинул пачку счетов, резко поднялся.
– По-твоему, меня корма меньше заботят? Мы с Беловым уже все просчитали: сколько соломы получим при ожидаемой минимальной урожайности, сколько сена возьмем на пустошах да на пойменной низине, сколько мякины приберем, если не пустим по ветру. Все, товарищ дорогой, предварительно просчитали, с чем тебя на днях и познакомим. А твоя задача – составить рационы, и если совсем большой недостаток обнаружишь, предлагай выход. Лето не заметим, как и промелькнет, так что осень, зимовку надо встречать с готовыми расчетами. Это первое, что я хотел тебе сообщить. А второе... Ты же, Дмитрий Александрович, работал зоотехником райсельхозуправления и должен мыслить масштабно, глядеть вперед не на год, не на два, а дальше. Вот ведь ферму в Погорелове строим как минимум на три-четыре десятка лет. А за это время технический прогресс так шагнет, что сегодня и представить трудно. Потом, когда Погореловский двор начнем механизировать, себя же станем проклинать: куда раньше смотрели, неужели с запасом нельзя было построить? Что головой качаешь, разве не так?
Соколов привык к обычному немногословию Лобытова и сейчас без труда догадался, что тот за столь длинным монологом скрывает свое раздражение. «Зачем меня дернуло за язык сказать про эти три метра? – упрекнул он себя. – Соглашайся во всем с председателем, и худа не наживешь. Впредь никаких с ним конфликтов...»
– Вполне с вамп согласен, – быстро ответил зоотехник и круто сменил тему. – Пастбище огарковского стада сильно истоптано, может, велеть пастухам завтра перегнать стадо в другое место?
– Тебе виднее. По таким частностям сам принимай решения и сам распоряжайся. А вот по перспективным вопросам давай думать вместе.
«Опять ему неладно, опять я не угодил, – раздосадованно подумал Соколов. – Ишь, чего он требует: «по перспективным». А весной опять будем снимать солому с крыш?»
Полчаса спустя на колхозной полуторке Лобытов ехал в Вологду. Шофер высадил его у КПП «Красных казарм», сказав, что на потребсоюзовских складах он задержится недолго и сразу вернется сюда. Михаил Григорьевич назвал караульному звание и фамилию заместителя командира части, тому сразу же позвонили, и офицер, входя в будку пропускного пункта, широко, как хорошему и давнему знакомому, улыбнулся Лобытову и протянул руку для приветствия.
С этим интендантом у Лобытова была договоренность насчет списанных телег: он пообещал, что согласует этот вопрос и с командиром части, и с начальством по своей интендантской линии, чтобы после списания это имущество передать колхозу имени Ворошилова в порядке помощи сельскому хозяйству. Сейчас он сообщил, что «добро» получено, телеги можно забирать хоть сегодня. Михаил Григорьевич попросил разрешения посмотреть, и они вместе отправились на хоздвор.
«Хорошо живет армия, – подумал с тихой завистью Лобытов, оглядывая рядок телег, окрашенных в защитный зеленый цвет. – Ведь как новенькие, а их списывают».
– Я дал команду отремонтировать их, – словно угадав мысли гостя, сказал интендант. – Кое-где борта подновили, оси проверили и смазали солидольчиком. У вас, наверно, кроме дегтя, и смазки никакой нет?
Лобытов деликатно промолчал, смекнув, что утвердительный ответ будет понят как просьба дать еще и солидолу. Он прикидывал, что на эту широкую и длинную, с высокими бортами армейскую телегу можно погрузить воз той же вико-овсяной зеленки вдвое больше, чем на обычную деревенскую, и не надо гонять лошадь в поле лишний раз. И на отвозке зерна от комбайнов, и на подвозке снопов к молотилке такой транспорт просто незаменим. Отличная находка!
– Большое спасибо вам, – поблагодарил он интенданта. – Хорошее колхозу подспорье. В начале следующей педели я вам позвоню, и мы договоримся, когда мои люди могут приехать и забрать это хозяйство.
– Послушайте, Михаил Григорьевич! – громко и с выражением от осенившей его мысли сказал офицер. – Мне тут предстоит перетряхнуть склады с обмундированием. Сапоги, ватники, ушанки, роба. Может, вам что пригодится?
– А это можно? – спросил Лобытов.
– Вообще-то начальство такое не поощряет. Но я договорюсь. Опять же в порядке помощи сельскому хозяйству.
_ А что? Это мысль, – ответил Лобытов. – Сапоги, говорите, и ватники? Конечно, конечно, что поновее, поберегите для нас. Армейский срок вышел – «гражданка» доносит. Может, и плащ-палатки найдутся? Знаете, нашим бы пастухам...
– Понимаю. Посмотрим, – хитро улыбнулся офицер, и Михаил Григорьевич уверился окончательно, что этот изворотливый интендант, умеющий, не нарушая инструкций, все же обходить их, в сущности, большой добряк и при этом исключительно практичный человек. Качества, редко уживающиеся в одной натуре.
Из воинской части Михаил Григорьевич отправился в рай-земотдел утрясти кое-какие дела, на что потратил без малого два часа. Напоследок решил проведать домашних и попросил шофера рулить на улицу Гоголя.
Пока он жил на квартире в Погорелове, жена и мать оставались в городе. Иногда на воскресенье он приезжал домой. С женой старался не заводить разговоров о переезде в деревню: еще тогда, когда он сообщил ей, что уходит из райисполкома в колхоз, она решительно отказалась оставлять работу и городскую квартиру. С тех пор отношения между супругами стали натянутыми.
Дома в этот час оказалась только мать, Ксения Григорьевна. Жена еще не вернулась с работы. Ксения Григорьевна, увидев сына, несказанно обрадовалась, засуетилась с обедом, тормоша его расспросами о «сиротском» житье-бытье.
– Исхудал-то как, Миша, – всплеснула она руками, приглядевшись к лицу сына. – Прошлый раз приезжал, так был вроде не такой. Поди, и ешь худо, и спишь мало.
– Ну что ты, мама, – успокоил он ее, – я теперь все на свежем воздухе, на парном молоке да на щах из русской печки. Это тебе показалось, что исхудал.
– Дом-то тебе еще не строят?
– Дом я не буду для себя строить. То есть для нас, – поправился он. – Построю новую контору, старую отремонтирую, в нее и переберемся.
– Ну, ты там сам хозяин, тебе виднее, – согласилась Ксения Григорьевна. – На работе-то шибко устаешь?
– Ты же знаешь: с хорошего устатку крепче сон, – отговорился он. Не мог же он расстраивать мать правдой.
Уже под вечер он вышел из полуторки в Огаркове, завернул на ферму. Двое мужиков, наклонясь, складывали к стене двора дранку. За делом не замечая председателя, они продолжали разговор. Тот, кто был старше, спрашивал, а молодой нехотя отвечал.
– Ну, а дальше думаешь куда? Ведь к осени все дворы закроем.
– Там видно будет, – с беззаботной веселостью сказал молодой напарник. – Отец настаивает: «Вступай в колхоз». А я говорю: «В колхоз вступить никогда не поздно». Торопиться незачем. Может, чего в городе присмотрю.
Это был здоровенный детина в солдатской робе. Рукава гимнастерки закатаны до локтей, обнажив крепкие, загорелые руки. По голосу да и фигуре Лобытов узнал в нем Николая Сивова, сына того самого Виталия Сивова, который так распалил людей на памятном выборном собрании. Михаил Григорьевич вспомнил, как перед майскими праздниками Сивов-младший приходил к нему подряжаться крыть крыши.
– Давно демобилизовался? – спросил тогда Лобытов.
– Весной, – неопределенно ответил парень.
– А почему в колхоз не вступаешь?
– Дак ведь сразу-то как? Надо посмотреть.
– Чего смотреть? У тебя отец всю жизнь в колхозе. Брат, хоть и инвалид, в любом деле здорового обгонит. Кажется, еще брат и сестры есть.
– Есть. Еще четверо.
– А где сейчас пристроился?
– Завхозом в детдоме.
– Что, там хорошо платят?
– Хорошо не хорошо, а деньгами на руки. Каждый месяц. В колхозе и столько не заработаешь.
– Сколько – столько?
– Пятьсот шестьдесят.
– Не густо. Мой тебе совет: увольняйся оттуда. Надо нам крепких парней. Пока на дранке работаешь, подумай хорошенько насчет вступления в колхоз.
Теперь, глядя в широченную спину Сивова и прислушиваясь к разговору, Михаил Григорьевич с прежним сожалением подумал, что если этот парень, закончив подряд, уедет из дома, за ним потянутся и младшие сестры, и брат Сергей. Еще пять пар крепких рук потеряет колхоз.
– Ты, Никола, не гляди на сторону, – закончил расспросы напарник. – Колхоз не век на боку будет валяться. Новый председатель – мужик хваткий. Помяни меня на этом слове, лет через пять выведет он колхоз в люди. Как пить дать, выведет.
Лобытову стало неловко оставаться незамеченным, он нарочито покашлял, и работники разом обернулись.
– Труд на пользу, – поздоровался Лобытов. – Дело, я вижу, у вас хорошо движется.
– Да уж настропалились, – ответил старший. – Гвозди вот только кончаются.
– Скажу кладовщику. Сколько надо, столько и выпишет. Вы, мужики, как кончаете, так лестницу-то отставляйте, а то, не дай бог, ребятишки полезут на крышу да свалятся оттуда.
– Ребятишки сюда не бегают, – отмахнулся старший, фамилию которого Лобытов никак не мог вспомнить.
– Ну, все же, для порядка.
Сивов поставил лестницу горизонтально к стене и снова склонился над грудой.
– А ты, Николай, не решил еще?
– Насчет чего?
– Что, забыл наш разговор?
– А-а. Дак вот еще не закончили. Закончим, видно будет...
В конторе никого не было, кроме уборщицы. На столе лежала записка бухгалтера. «Звонил Власенко. Велел позвонить завтра». Михаил Григорьевич сразу снял трубку, попросил телефонистку набрать обкомовский номер.
– Леонид Андреевич? Добрый вечер. Лобытов. У меня тут записка. ...Как дела? Отсеялись в сроки, всходы добрые. Картошка? Кажется, подведет. Да, садили, что было. Не до сортировки. Быть бы, как говорится, живу... Что? Начали косить, начали. Сделал предварительный кормовой баланс на зимовку. Жатва? А как же. Не только продумали, но и вовсю готовимся. Не-ет, на одну МТС надежда маленькая. Ждать комбайнов не будем, по мере поспевания начнем выборочную. Лобогрейками, вручную. Сами хотите посмотреть? Милости просим, приезжайте. До свидания.
В трубке звучал отбой, но Михаил Григорьевич долго не опускал ее на рычаги, размышлял, по какому поводу секретарь обкома просил позвонить ему? Ведь разговор состоялся самый обычный, дежурный. Может, просто дал понять, что о нем, Лобытове, в обкоме не забывают?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДОБРЫЕ ВСХОДЫ
Как было прежде и будет всегда, август навалился на сельчанина скопом самых разных, не терпящих отсрочки работ. Отсенокосили только на открытых лугах да частично в речной пойме, множество лесных полянок и заросших ивняком пожен-неудобий оставалось нетронутым. А уже подоспела рожь, отвердевало зерно в ячменном колосе, янтарным блеском отливала под полуденным солнцем овсяная нива. Лен просился на вылежку, под обильные августовские росы.
График проведения уборки, составленный председателем и агрономом и утвержденный правлением, предусматривал короткие сроки, но всем было понятно, что в эти сроки никак не уложиться. Тем не менее он был необходим, этот бумажный график, реальный для выполнения лишь наполовину, а скорее всего, на треть, как ориентир для всего колхозного коллектива и для каждого колхозника в отдельности. Да и попробуй без «ура-бумаги» начать жатву – тотчас же последует окрик сверху, вызов в райком, где на первый раз, возможно, обойдутся без строгача, но вынесут предупреждение, что если завтра же не будет готов график, рассчитанный на самые короткие сроки, и если не будет обеспечен «героический, самоотверженный труд на хлебном фронте» (как написано в газетной передовице), – жди, председатель, нового вызова в райком, где к тебе будут принимать «крайние меры». Конечно, райкомовская узда и должна быть натянута крепко, потому что в некоторых колхозах с началом жатвы запаздывают из года в год, растягивают ее до октября да и весь урожай взять не могут: сколько несжатых полосок уходит под снег – не счесть. А сколько раз в холодное предзимье приходилось видеть людей на запорошенных, а то и уже на завьюженных стлищах!
Гибнет хлеб – что может быть мучительнее этой мысли? Как тут не вспомнить суровое военное время, дела-разбирательства о так называемых хищениях. Насобирают ребятишки колосков на закрайке поля и застигнет их сторож-объездчик – не всякий раз отведут беду от семьи материнские слезы. Бывали, конечно, случаи, когда кражи исчислялись мешками зерна. Но ведь не нажива, не жажда разбогатеть, а нужда, боязнь голодной смерти толкала человека подобрать то, что плохо лежало.
А теперь, если хлеб уходит под снег, разве строгости не правомерны? Да ты, председатель, сам ночей не спи и людям спать не давай, но сделай так, чтобы каждый колосок, каждое зерно попало в закром. Иначе грош тебе цена как руководителю, и пусть вечным укором твоей совести будет этот ячменный колосок, оставленный в поле на произвол слякотного предзимья.
Тактику уборки они с Беловым рассчитали таким образом, чтобы комбайнам отдать массивы с одинаковой спелостью зерна, а лобогрейки пустить на те поля, где хлеба всходили неровно и где теперь то и дело встречались участки с недоспевшими колосьями. Заранее выбрали место, на котором колхозники расчистили площадку и установили молотилку. У армейских телег нарастили борта, уплотнили кузов полуторки. Михаил Григорьевич договорился с директором льнокомбината, и тот согласился выделять людей по мере производственной возможности и колхозной необходимости, согласился, серьезно оговорившись, что его люди должны быть загружены работой «под завязку», а не дремали на припеке, ибо шефская помощь обходится комбинату в копеечку, потому и на поле девчатам надо создать такие условия, чтобы они не расхолаживались, не отвыкали от производственного ритма и чтобы каждая крутилась, как у ткацкого станка. Директор ударился в длинные наставления по старой привычке, памятуя о тех случаях из прошлых лет, когда старшие шефских групп, возвратившись из колхоза, докладывали, что всех на полный день бригадир не сумел занять работой, и у девчат сложилось представление, будто тамошние колхозники, и бригадир в том числе, лодыри, каких белый свет не видывал, а лодырям и помогать незачем.
Девчата в основном были выходцами из деревень, многие умели серпом жать, знали, что в суслон надо ставить не меньше восемнадцати и не больше двадцати одного снопа, если рожь, а в груду ярового хлеба – не больше двенадцати снопов. Хоть и утратили ту сноровку, которая требуется при вязке снопов, но работали задорно, соскучившись по исконному, наследственному делу. Пожилые колхозники, отпустив лошадей на отаву, говорили за обедом с отеческой укоризной:
– Эх, девки, и почто вы только хлеб на паклю променяли?
Началом уборки и всем ее последующим ходом Михаил Григорьевич был доволен. Дни стояли сухие, и верилось, что ведро-пришло надолго. Бригадиры, а за лето он успел уговорить на эти должности нескольких парней послеармейского возраста, успели подготовить сушильное и амбарное хозяйство, исправно следили, чтобы гужевой транспорт действовал без пробуксовок. Урожай по виду выдался получше прошлых лет, и люди, надеясь на более богатый трудодень, не ждали по утрам стуков бригадирского кнутовища в рамное перекрестье, выходили в поле дружно: каждый знал свое дело на завтра.
Но опять то же самое обстоятельство, что и весной, огорчало председателя: эмтээсовская техника. Два комбайна С-4 приступили к жатве позднее конных лобогреек, как и было предусмотрено графиком. Но вот уже на третий день начались их простои. Лобытов, переговорив с комбайнерами, начал всерьез сомневаться: может, не столько техника виновата, сколько сами механизаторы? «Мужики, – наступал он, потеряв всякое терпение, – у вас же уйма времени была, чтобы отремонтировать машины как следует. Срам: час работаете, два стоите». Мужики сконфуженно отворачивали глаза и после стыдливого помалкиванья, хряснув промасленной ветошью о железо, отвечали на один манер: «Дак это... Михал Григория, ни сичас он с завода-то. Который уж сезон...»
Превратности уборки забывались лишь в те короткие минуты, когда он, отворив скрипучие ворота, входил в полутьму старинного амбара, с наслаждением вдыхал ни с чем не сравнимый, смешанный запах сухого дерева и остывающего зерна, брал пригоршню туго налитых крупных зерен и, просыпая их между пальцев, ощущал чуть шершавое, спокойное течение. «Что бы там ни случилось, – повторял он в эти минуты, – а сначала запасусь семенами. И пусть меня обвиняют там во всех смертных грехах».
Там – он предвидел эту вероятность и готовился к ней – ему сначала устроят разнос, но все же постараются понять и согласиться с ним. Не согласятся – он тоже не пойдет на уступки. В крайнем случае, прямо из райкома направится за поддержкой к Власенко и убедит его в правильности своей позиции.
На правлении, утверждавшем график уборочной, он предложил в первую очередь и с самых лучших участков заложить зерно в колхозные амбары как семенной фонд для посевной будущего года. В этом был некоторый риск испортить отношения с районным начальством, поскольку от колхозов в первую очередь требовали отчитаться по хлебосдаче государству, во вторую – по натуроплате МТС, а остальное использовать на семена и для расчетов с колхозниками по трудодням. Понимая, что председатель идет на формальное нарушение общепринятого порядка, правленцы тем не менее поддержали предложение, поскольку каждому было ясно, что председатель руководствуется единственно заботой о завтрашнем дне хозяйства и ничем больше. Возможно, поддержали еще и потому, что с них, правленцев, взятки гладки и ответственность за «самоуправство», если в райкоме позицию определят именно этим словом, понесет персонально и безраздельно председатель.
Гроза над председателем могла разразиться со дня на день: за каждые сутки райком и райземотдел собирали телефонные сводки о хлебосдаче, и в этих сводках в графе колхоза имени Ворошилова неизменно ставился прочерк. Председатель соседнего колхоза «Родина» Николай Ячин, зорко и ревниво следивший за делами в сопредельном хозяйстве, позвонил Лобытову и поинтересовался, как это удалось ему протянуть в Огарково электролинию? Между прочим заметил:
– Я вчера заезжал по пути на ваши поля, вижу – кипит работа вовсю, а в районной газете читаю – у имени Ворошилова «ули по сдаче. У вас что – какая серьезная заминка вышла?
– Никакой заминки, – бодро ответил Лобытов. – Ты же видел – кипит работа.
– Значит, хитрость какая-то? Маневр?
Лобытов только пожевал губами над трубкой, ничего объяснять не стал.
Объяснять пришлось совсем скоро: вызвали на районный партхозактив.
* * *
Собрание районного партийно-хозяйственного актива было созвано в срочном порядке. Если бы райкомавские инструкторы, два дня сидевшие на телефонах, и позабыли кому-нибудь сообщить повестку дня, никто из вызываемых не стал бы теряться в догадках, какой вопрос предстоит обсуждать. Все вопросы, кроме уборки урожая, в это время отодвигались на задний план.
До начала собрания председатели колхозов, директора МТС, парторги, как обычно, собирались в курилке традиционными группами, обменивались последними новостями, оглушали вновь входивших редким для этих стен хохотом, всегда находя для безобидной шутки какой-нибудь анекдотический случай, происшедший у ближнего или дальнего соседа, как правило, самый свежий, весть о котором еще не успела разнестись по всему району. Кое-кто, пользуясь выездом в областной центр, успевал с утра обтоптать пороги нескольких организаций, утрясал, договаривался в поте лица; таких, из глубинки, было немало, они опаздывали и, наспех отметившись у регистрационного стола, бежали в зал, с чутким слухом приоткрывали дверь и, скользнув через нее, на полусогнутых трусили к ближайшему от президиума и потому всегда свободному ряду.
Первый секретарь райкома Александров прежде чем огласить повестку собрания представил уполномоченного товарища из Москвы. Зал, наполненный сдержанным шумком, настороженно притих. Хоть должность московского товарища была и не столь высокой, само его присутствие на собрании наводило на мысль, а не запланирована ли уполномоченному поездка по району? Председатели отдаленных колхозов на этот счет были спокойны: полдня на дорогу туда и обратно он тратить не станет, для выводов ему хватит и двух-трех пригородных хозяйств. Лобытов прикинул: москвичу покажут сначала передовой колхоз, скорее всего, «Красное знамя», и какой-нибудь из отстающих. Вполне возможно, нагрянут и к нему.
Александров зачитывал доклад, часто отступая от текста, когда приводил примеры хорошей постановки уборочных дел в отдельных хозяйствах. Но поскольку таких хозяйств было немного, он довольно скоро приступил к тому разделу доклада, который обычно начинался нейтральным по смысловой окраске но грозным в контексте словом «однако».
Однако, продолжил первый секретарь, район в целом не набрал необходимых темпов уборки урожая. И начал перечислять причины. Эти причины, отметил про себя Лобытов, кочевали из доклада в доклад независимо от повестки. Неподготовленность. Неумение. Низкая ответственность. Слабая дисциплина. И т. д., и т. п. В обойме хозяйств, оцененных критически, прозвучал и колхоз имени Ворошилова. На этот раз Александров свел перечень директивных указаний и рекомендаций к минимуму, предусмотрительно оставив право для указаний уполномоченному из Москвы.
Председатели нескольких колхозов и директора обеих МТС, выступавшие в прениях, напрочь забыли не раз повторенное с этой трибуны предупреждение первого секретаря не превращать обсуждение доклада в известную ситуацию из басни Крылова. Уткнувшись в бумажку, Иван по-прежнему кивал на Петра и кидал камешки в его заросший сорняками огород, а Петр ловко перехватывал эти камешки на лету и бросал обратно. Усобицы между колхозами и МТС и здесь звучали притчей во языцех. Взаимные упреки партнеров, в сущности, были справедливы, но делу они не помогали и помочь не могли, поскольку, вспомнил Лобытов пословицу из тех давних времен, когда он баловался с ружьишком в Шольских лесах, «два медведя в одной берлоге не уживутся». Толковее, чем все предыдущие, выступил директор базы Заготзерно, была у него и поучительная, наводящая па^ размышления информация о сдаче хлеба «в разрезе хозяйств» по объемам, влажности, засоренности и прочим показателям, были и полезные советы, стоившие того, чтоб, не надеясь на память, записать их в карманный блокнотик.
Все с нетерпением ждали, когда наконец из президиума поступит предложение прекратить прения, по перед этим дать слово товарищу из Москвы. За такое предложение проголосовали оживленно и дружно. Участники актива уже изрядно утомились и, пропуская трибунные словопрения мимо ушей, подсчитывали в уме, сколько горящих дел успели бы сделать сегодня, вместо того чтобы выслушивать набившие оскомину разносы, обязательные назидания, общеизвестные рекомендации, все эти казенные фразы, которые тряская обратная дорога в хозяйство выветрит из головы начисто.
Вначале товарищ из Москвы рассказал о тех положительных сдвигах, которые произошли в сельском хозяйстве страны после сентябрьского Пленума ЦК КПСС. Затем он перечислил ряд. насущных задач, а когда перешел к текущему моменту, под его руками зашуршали плотные белые листы, каких не купишь ни в одном сельповском магазине и не выпишешь по разнарядке на дефицитные канцелярские товары. Он остановился, сосредоточиваясь и выбирая из скорописных набросков типичные примеры организации уборки в районе, которыми, это всем было по пятно, снабдил его первый секретарь райкома. Как и следовало ожидать, уполномоченный похвалил колхоз «Красное знамя» где жатва набрала высокий темп и полным ходом ведется хлебосдача.
– Я понимаю, – продолжал оратор, – «Красное знамя» – хозяйство пригородное, и здесь легче, чем в отдаленных хозяйствах, решать вопросы организационного и технического порядка. Но вот другой пример. Колхоз имени Ворошилова тоже расположен вблизи областного центра. Та же земля, то же небо над головой. Словом, условия равные, а отношение к делу разное: колхоз имени Ворошилова до сих пор не приступил к сдаче хлеба государству. Я, товарищи, далек от мысли, что колхозное руководство делает это преднамеренно, ибо такая позиция, сами знаете, влечет за собой очень и оч-чень серьезные последствия. Думаю, что здесь не сумели по-настоящему подготовиться к уборке, проявили медлительность, нерасторопность, упустили время и вот теперь раскачиваются. Меня особенно настораживает тот факт, что колхоз имени Ворошилова возглавляет бывший председатель райисполкома товарищ Лобытов. Уж кому-кому, а ему-то должны быть известны требования партии к хозяйственным работникам на современном этапе. Неоправданно задерживая продажу хлеба государству, товарищ Лобытов. тем самым подает пример безответственного отношения к порученному делу. Надеюсь, что товарищ Лобытов сделает из этой критики правильные выводы и по возвращении с актива наведет в своем колхозе должный порядок.
От этого обличительного выпада кровь бросилась в голову Лобытову. По лицу пошли красные пятна. «Медлительность стуком отзывались в висках обвинения уполномоченного. – Нерасторопность. Упустили время. Раскачиваются». Все ложь! Не удосужился побывать в хозяйствах, познакомиться с положением на местах – и уже обличает с трибуны. Как же ваше отношение к порученному делу оценивать, товарищ уполномоченный?» Вспышка возмущения была столь сильной, что он не смог сдержаться и позволил себе то, чего не позволял ни разу в жизни и ни при каких обстоятельствах, случавшихся в канонизированном регламенте партийного мероприятия: встал и прервал оратора.
– Я не согласен с критикой, – сказал он глуховато и без надсады, которая пыталась прорваться в голос и которую он давил напряжением горла, – потому что она необъективна. Наш колхоз ведет жатву без раскачки и в соответствии с графиком.
Возможно, если бы кто-либо другой, а не Лобытов, оборвал уполномоченного на полуслове, первый секретарь райкома тотчас бы призвал его к порядку, потребовав вести себя прилично и не нарушать регламент, а коль есть возражения, передать в президиум справку или просьбу предоставить слово. Но в первый момент и Александров и все присутствующие в зале не поверили ни глазам, ни ушам своим, а затем, опомнясь от неожиданности, глядели на Лобытова с сочувственным интересом, пытаясь понять, зачем этот всегда сдержанный, исключающий из своего поведения опрометчивые поступки человек вдруг решился оборвать столичного гостя.
– В соответствии с графиком, – повторил Лобытов, и настороженная тишина набитого людьми помещения усиливала его глуховатый голос. – Этим графиком предусмотрено в первую очередь засыпать семена. Так решено на правлении. Мы не можем жить одним днем. Не для рапорта работаем. И не для красивой цифры в сводке. А план хлебосдачи выполним, в долгу у государства не останемся. Урожай предварительно подсчитан, уверенность такая есть. – И сел.
Лицо оратора оставалось невозмутимым, он выжидательно молчал, углубившись в раскрытые перед собой бумаги. Но только Лобытов кончил, как он неподдельно и бесконфузливо улыбнулся в зал и произнес неожиданно помягчевшим, потерявшим официальную тональность голосом:
– Завтра мы вместе с первым секретарем приедем к вам, товарищ Лобытов, и сообща разберемся.
«Надо было до актива разбираться», – простучало в висках Лобытова, и ему нестерпимо захотелось на свежий воздух. Он подумал, что Александров предложит ему задержаться после актива, но тот, по-видимому, не отступал от московского визитера ни на шаг, и в этот вечер ему было не до Лобытова.
Назавтра рано утром Михаил Григорьевич оседлал Матроса и поскакал в поля. Весь день крутился по бригадам, приплюсовывал к позавчерашним записям сжатые за день гектары, считал аккуратно составленные суслоны. А на полях, отданных под машинную уборку, и вчера, и сегодня, как по заказу, без простоев работали комбайны. Под вечер поехал на ток и еще издали увидел там райкомовскую легковушку.
– Вчера я был не прав, – протягивая руку, без предисловий сказал уполномоченный. – Сегодня мы беседовали с агрономом, с бригадирами, с колхозниками. Настрой у людей хороший.
Лобытов даже растерялся от такого начала: он ждал придирок по мелочам, да и недостатки покрупнее при желании можно было бы обнаружить. Он не нашелся, что ответить, и Александров рассеял неловкую паузу заранее заготовленным вопросом:
– Если прижмет, тебе помощь со стороны потребуется?
– Мне и так помогают, – не сразу понял Лобытов.
– Ты имеешь в виду шефов? Я о другом. На комбайн у тебя выработка небольшая. Вот и думаю: у Кундина в «Красном знамени» как уборка к концу пойдет – не перекинуть ли от него к тебе ну хотя бы один комбайн? У него лихие ребята.
– Обстановка покажет, – нехотя ответил Лобытов. Помощь, конечно же, была нужна, но ему нельзя было сразу же хвататься за предложение, чтобы не показаться человеком, который: надеется на чужие подпорки.
К концу рабочего дня, когда до быстролетных августовских сумерек оставалось не больше часа, бригадир Владимир Петров вышел к овсяному полю, круто уходящему от околицы Огаркова к речной низине. Это поле, ближнее к Огарковской ферме, по весне хорошо удобрили навозом, и «золотой дождь» долго нежился здесь, на благодатной почве, тучнел стеблем и набухал гроздьями, в июле отливал еще сочной зеленью и поспел позднее обычных сроков. Массив, почти примыкающий к тракту Москва – Вологда, радовал не только колхозников, по и всякого, кто проезжал мимо. Здесь виделись богатые намолоты, на скоростные проходы комбайна, казалось, нельзя было рассчитывать никак. И вот, поди ж ты, комбайнер Михайлов, приехавший на помощь из «Красного знамени», управился за один день.
– Загонял нас Павлович! – крикнул, обгоняя бригадира, возчик с дребезжащей нарощенными бортами телеги и лихо подогнал упряжку к самоходке С-4.
Петров подождал, пока нагрузят телегу доверху, придирчиво осмотрел воз – не растрясется ли дорогой, ободряюще похлопал лошадь по влажному крупу и проводил повозку долгим взглядом.
– Во даешь! – с восхищением крикнул он механизатору. Тот кособоко спрыгнул на землю, отряхнул о колено запыленную кепку, присел на корточки и снизу прищурился на Петрова:
– А ты думал, не осилю за день?
– Думал, – признался Петров.
– Впредь не думай. Лучше телег на отвозку добавь.
– Да ведь ты, слышь, и так их загонял.
– Вот и загонял, что мало их. Не поспевают оборачиваться. _ Лихо. Это ж у тебя полторы нормы. Здесь без малого двенадцать га. Как это у тебя получается?
– Как получается? Проще простого: комбайн не стоит, а едет. Все едет и едет, понятно?
– Ты, Владимир Павлович, не ухмыляйся, – обиделся Петров.– Я тебя по-людски спрашиваю, по-людски и ответь.
– А чего ты, Владимир свет Иванович, сразу да и на дыбки? Я тебе серьезно объяснил: комбайн не стоит, а едет. Вот и весь передовой опыт.
– Так-то оно так, – согласился Петров. – Только, поди-ка, свой секрет есть, почему твой комбайн не ломается.
– А тебе он зачем, мой секрет? Уж не в комбайнеры ли собрался?
Владимир выдержал пристальный взгляд механизатора и ответил с мальчишеским вызовом:
– А что? И собрался. Не вечно ведь Михайлову из «Красного знамени» греметь на весь район.
– Славы, значит, захотелось? За славой не гонись. – Михайлов выпрямился во весь рост. – На совесть работай – слава сама придет. – И снова спросил, уже без подначки: – Значит, серьезно собрался?
– Отпустит ли Лобытов из бригадиров, – с сомнением сказал Петров.
– Ты не торопись. Надо уборку кончить. А я поговорю насчет тебя с директором или главным инженером.
– А примут?
– Что за вопрос. Как там в песне? «Мол-лодым везде у пас доро-ога...»
Мог ли знать тогда Владимир Петров, что дорога, которую он неосознанно нащупал в случайном зигзаге разговора с именитым комбайнером Михайловым, поможет ему найти свое истинное призвание? Вряд ли. Просто он удивился необычайному мастерству механизатора, приехавшего на подмогу из чужого колхоза, удивился и испытал к нему добрую зависть. Но обещание Михайлова поговорить с директором МТС запомнилось накрепко и надолго, и он все чаще стал подумывать, как бы поудобнее подступиться к Лобытову с личной просьбой, которая, вероятнее всего, того не обрадует. Наконец, когда в полях на корню не осталось ничего, кроме нескольких полос неуродившейся нынче картошки, он решился на разговор и специально по этому поводу заглянул в председательский кабинет. Но невпопад: в кабинете, кроме Лобытова, были два незнакомых человека. «Оба при галстуках, – отметил про себя Петров. – Значит, из района. Портят председателю настроение. Лучше разговор отложить».
Петров как в воду глядел: разговор в председательском кабинете шел на повышенных тонах.
– Я повторяю: почему не сдаешь картошку? – насупив сердитые брови, говорил пухлощекий человек, уставившись в одну точку за окном напротив. И этим взглядом, и рубленой интонацией фраз, и вальяжной позой, и обращением на «ты» он словно повелевал внимать каждому слову важной персоны, каковой он изображал себя, боковым зрением следя за впечатлением, производимым на присутствующих при сем дознании.
– Вам же ясно сказано: нам нынче нечего сдавать, – удивляясь непрошибаемому непониманию приезжего, развел руками Лобытов.
Этого представителя разномастной армии уполномоченных, без которых не обходилась ни одна сельскохозяйственная кампания, привез преемник Лобытова, новый председатель райисполкома. Он представил пухлощекого по имени-отчеству, и тот вместо приветствия достал из бумажника мандат, заверенный печатью и подписью Председателя Совета Министров СССР. Убирая обезоруживающий документ обратно в бумажник, он мельком, незначаще взглянул на Лобытова, выдвинул из-за стола обшарпанный стул и осторожно сел на него. Затем последовал вопрос:
– Почему не сдаешь картофель?
Напускная сановитость приезжего вызывала улыбку, но Лобытов удержался от усмешки и коротко ответил, почему. А теперь, после повторенного вопроса, ему стало не до улыбки. Он, грешным делом, подумал, зачем таким долбунам выдают авторитетные мандаты, и каким образом этот чинуша, корчащий из себя важную птицу, снизошел до того, чтобы приехать в колхоз протирать бостоновые штаны на обшарпанном стуле, в то время как он мог бы это делать с меньшим ущербом на сиденьях у районного или областного начальства. «С мандатом что-то нечисто», – смекнул Лобытов.
– Ты картофель садил? Садил. Следовательно, вырастил, – методично долдонил пухлощекий и вдруг гаркнул на всю контору: – Так почему не сдаешь, я тебя спрашиваю!?
Лобытов изумленно поглядел в неподвижные, налимьи глазки уполномоченного и едва поборол в себе желание треснуть чем-нибудь громоздким по этой откормленной глыбе. Он перехватил предупреждающий взгляд предрика, стоявшего за спиной приезжего: дескать, ну что с ним поделаешь, товарищ имеет право, – и заведомая безъязыкость преемника подбавила Лобытову злости.
– Какое вы имеете право орать на председателя колхоза? – бледнея, произнес Михаил Григорьевич. – Вас, что, на это товарищ Маленков уполномачивал? Или вы думаете, председатель колхоза – беззащитная пешка? Так вы ошибаетесь, и в таком топе я отказываюсь разговаривать с вами.
Он быстро прошел к двери, но вспомнил, что забыл прихватить тросточку, вернулся и на ходу добавил уже спокойно:
– Вы лучше сходите-ка в поле, да поройтесь в боровках. Там поймете, почему не сдаем.
Те немногие, кому случилось быть в это время в колхозной конторе, слышали раскаты разговора, доносившиеся из-за перегородки, но когда Лобытов вышел, лицо его выдавало лишь внутреннее напряжение, и нетрудно было догадаться, сколько сил потребовалось ему, чтобы погасить вспышку справедливого возмущения и показаться на людях спокойно-уравновешенным, каким они обычно и привыкли видеть своего председателя.
Потом выяснилось, что обладатель мандата сходил-таки в поле, поковырялся в картофельных боровках, понял, что с этого колхоза действительно взять нечего, и уехал восвояси. И еще выяснилось, что это был заготовитель из Мурманска, заведующий овощной базой, неисповедимым путем получивший проходную грамоту.
А Петрову хватило терпения на два дня. Лобытов внимательно выслушал бригадира.
– Ты что, Володя, недоволен работой? Не все получается? Так ведь и у меня не все получается, и у колхоза. Тут нужно старание и терпение. И время. Москва не сразу строилась...
– Конечно, не все у меня получается, – обрадовался доверительному тону Петров. – Но не это главное. У меня, Михаил Григорьевич, такой характер: что зависит лично от меня, расшибусь, а сделаю. А в бригаде не все от меня одного зависит. Я сам себя убедить, заставить могу, а людей... Как бы это сказать? В общем, там я буду на своем месте. Да и техника манит. Я как посмотрел, как Михайлов работает...
– Михайлов – это класс, – подтвердил Лобытов. – Так бы всем.
– Буду, и не хуже, – решительно заявил Петров, и глаза его заблестели, как у мальчишки, которому посчастливилось получить очень важное поручение взрослых. – Я ведь, Михаил Григорьевич, только числиться буду в МТС. От земли, от нашей земли, никуда не ухожу.
– Убедил, – улыбнулся Лобытов.
– А кому передавать бригаду?
– Больно прыток. Сразу и передавать. Это как решит правление.
С заменой было туговато, об этом знал и Петров. Конечно, Лобытов держал на примете некоторых людей, памятуя о том, что у руководителя всегда должен быть резерв кадров на выдвижение. Он, правда, давно уже даже про себя не произносил этих слов, поскольку на фоне общего колхозного малолюдья упоминание о резерве кадров звучало бы иронически.
Хоть и не столь катастрофически, как в прежние годы, но все равно довольно ощутимо весенняя бескормица продолжала лихорадить колхозные фермы. Зоотехник Соколов, охватив голову руками, корпел над расчетами, урезая и без того скудные рационы кормления коров и телят. Опять в марте-апреле бригадиры отправлялись на дальние пойменные сенокосы и по клочкам собирали вытаявшую из-под снега осоку. Опять бессонница мучила Лобытова: как бы дотянуть до свежей травки...
А по осени считали, что фуражный фонд складывается нормально. Ну, немного до расчетного запаса недобрали сена, потому в основном, что опять не успели выкосить лесные и приболотные неудобья, зато больше, чем намечалось, заскирдовали соломы. Конечно, по питательной ценности эти корма – как небо от земли, но на двух новых фермах солому можно запаривать, есть теперь там такие условия, и, размягченная, начнет она припахивать нагретым августовским полем, растертым в ладонях колосом. Распаренную и сдобренную, отдающую житным запахом солому коровы едят не хуже, чем силос.
Однако зима-прибериха бесцеремонно перечеркивала казавшийся незыблемым кормовой баланс. В морозные недели, когда стужа лезла в каждую щель, волей-неволей приходилось увеличивать рационы. Много соломы, сена и силоса терялось при перевозках, да и в самих скотных дворах: не приучены были возчики и доярки к аккуратности и бережливости. Упадет клок мимо кормушки – не поднимут, затопчут в навоз. Проскребут упругие ветки придорожных кустов по дровням – не оглянется мужик, не остановит лошадь, не сойдет и не подберет очесанное сено. Тут клок потерян, там – вот и копна. Где копна, там и стог. Кто ведет точный счет потерям? Никто. А весна его всему колхозу предъявит.