В летописях издавна пространство между современными городами Вологодской области — Череповцом, Устюжной и Бабаевом — именовалось Железным полем. И теперь еще среди мхов и торфяников, с редколесьем вокруг больших и малых болот, —
можно найти месторождения железных руд, болотных и луговых. А раньше их было много больше.
На холмах — сосновые боры, богатые зверем и птицей. В реках — знаменитая красная рыба, которая издревле поставлялась отсюда в специальных кадях к столу царя и патриарха. По берегам рек — Суды; Мологи, Чагодощи, Кабожи — плодовитая пахотная земля.
Еще до нашей эры жившие здесь люди научились выплавлять железо, изготавливать орудия труда и пахать благодатную землю. А славяне поселились здесь еще в VIII — IX веках. Потом в устье речки Ижины, впадающей в Мологу (а Молога впадает в Волгу), возникло большое славянское поселение, которое потихоньку да помаленьку к XIII веку стало городом, ремесленным и торговым центром всей территории Железного поля, да, пожалуй, и соседнего Белозерья. Где-то здесь, на реке Сить, 4 марта 1238 года произошла решающая битва владимирских князей с татарами, и Батыевы рати, как известно, не двинулись в район Устюжины и Белоозера. Эта обетованная земля вообще не знала захватчиков.
Тихо и радостно жили эти «гипербореи». Крестьяне, помимо сельскохозяйственных занятий, добывали руду в болотах Железного поля, выплавляли в домницах кричное железо и жгли древесный уголь. В деревнях по берегам Мологи они строили речные суда и ходили на них торговать своими ремеслами. Кузнецы в городах и деревнях ковали плуги и пушки, косы и пушечные ядра и пивные котлы. Устюженские кузнецы попали даже в ирои-комическую поэму Василия Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх»:
Плутон по мертвеце с жрецами пировал,
Вулкан на Устюжне пивной котел ковал
И, знать, что помышлял он к празднику о браге...
Умели они и воевать, ежели придется. В 1609 году под стенами Устюжны был остановлен ополченцами большой отряд поляков под командованием Косаковского, опустошивший многие города и села. В 1812 году целый полк устюженских ополченцев, крепостных графа Матвея Мамонова, отправился защищать родину от французских завоевателей...23
От старинного дедовского села Даниловского открывается вид верст на тридцать кругом. Прямо возле окон старого усадебного дома — сад, за ним — поле, а дальше, у кромки горизонта — синий старый бор, населенный издревле дивными чудесами... Помещичий дом небольшой, одноэтажный, с мезонином наверху в три окошечка. На первом этаже — семь окон по фасаду. Дом хотя и старый, но уютный: разве родительские дома бывают неуютными?
Отдай, богиня, мне родимые поля,
Отдай знакомый шум домашнего ручья,
Отдай мне Делию: и вам дары богаты
Я в жертву принесу, о Лары и Пенаты!..
(«Элегия из Тибулла. Вольный перевод», 1815)
Согласно римской мифологии, Лары — это души предков, а Пенаты — боги, покровители семьи и дома. Их статуи должны находиться в особом шкафчике, вблизи очага, в котором поддерживается неугасимый огонь. Это, по терминологии Батюшкова, «отеческие боги»: в их осмыслении соединяются два понятия:
отец и Отечество.
Еще чаще у Батюшкова встречается определение «дедовский»: «дедовский кров», «дедовский нрав», «дедовский устав», «солонка дедовска одна»... Что это: просто условное обозначение старины? О деде Батюшкова толком не говорится ни в одной из биографий
поэта.
А напрасно: с 1791 по 1797 год будущий поэт был оставлен в Даниловском именно, на дедовых руках. Лев Андреевич, которому в те времена уже перевалило за шестьдесят, был еще весьма бодр и умело содержал довольно крепкое помещичье хозяйство. В эти годы в большом дедовском доме, кроме самого хозяина да дворовых, жили только его внук Константин да малолетняя внучка Варенька.
При доме — парк, маленькая церковь и большое родовое кладбище с могилами предков. Эти могилы — немаловажная деталь биографии поэта. За ней — традиция...
В 1821 году молодой поэт П. А. Плетнев, желая польстить прославленному и признанному Батюшкову, поместил в журнале «Сын Отечества» следующую стихотворную «надпись»:
К портрету Батюшкова
Потомок древнего Анакреона,
Ошибкой жизнь прияв на берегах Двины,
Под небом сумрачным отеческой страны
Наследственного он не потерял закона:
Ни вьюги, ни снега, ни жмущий воды лед
Не охладили в нем огня воображенья —
И сладостны его живые песнопенья,
Как Ольмия благоуханный мед24.
Лестная эта «надпись» утверждала вненациональное, «античное» существо творчества Батюшкова и вполне соответствовала устойчивым представлениям современников о нем как о «Парни Российском», «нашем Тассе», «маленьком Овидии», «новом Тибулле» и т. п. Здесь декларировалось восприятие Батюшкова как «чистого художника», далекого от народной стихии, живого носителя «античных» или «италианских» литературных традиций.
Батюшков, по свидетельству современника, увидел в подобной трактовке своей поэзии «не только оскорбление, но и донос»25. Еще бы: оказывается, что на русском Севере он родился «ошибкой», а надо бы ему родиться в Греции или в Италии,— да и прадед его оказывается не российским дворянином, а самим Анакреоном. «Скажи им,— раздраженно выговаривает Батюшков в письме к Гнедичу,— что мой прадед был не Анакреон, а бригадир при Петре Первом...» (III, 567). Он не позволяет ни себе, ни хвалителям своим забыть истинного своего прадеда...
Андрей Ильич Батюшков, прадед поэта, умер в родовом имении своем в селе Даниловском в 1766 году на шестьдесят седьмом году от рождения. После смерти отца своего, Ильи Матвеевича, он вышел в отставку и занялся хозяйством.
Лев Андреевич, его старший сын, повторил отцовский путь, вышедши по смерти отца в отставку и занявшись управлением наследственных земель.
Старший из двух его сыновей, Николай Львович, отец поэта, в 1798 году, когда отец его занемог, тоже перебрался в Даниловское.
Старшему сыну Николая Львовича, Константину Николаевичу, поэту, такая участь уже не была суждена. И не только потому, что по характеру и наклонностям своим Константин Николаевич не подходил к роли помещика, но и потому, что дележи, неурожаи, тяжбы, невзгоды и всякие житейские передряги совершенно расстроили дедовское хозяйство,— и ему уже, собственно, нечем было бы управлять.
С женами старшим Батюшковым везло — и не везло.
Андрей Ильич был женат дважды, и обеих жен пережил.
Жена Льва Андреевича Анна Петровна (урожденная Ижорина) умерла еще при жизни тестя, в 1765 году, на тридцать седьмом году от рождения, оставив неутешному и горячо любившему мужу двух малолетних сыновей и двух дочерей.
Николай Львович через двенадцать лет после смерти Александры Григорьевны, в 1807 году, женился вторично. Вторая жена, Авдотья Никитична (урожденная Теглева), была моложе мужа на двадцать два года, но и ее отец Батюшкова пережил: она умерла в 1814 году, оставив ему малолетних детей Помпея и Юлию.
Константину Николаевичу участь вдовца тоже не была суждена: он так и не успел жениться за свою долгую и страшную жизнь.
Теперь при Даниловском ни церкви, ни кладбища нет; все заросло, и могил не найти: мало ли могил исчезает из нашей жизни и из нашей памяти? Батюшков и об этом тоже писал, обронив однажды страшный и многозначительный стих:
Минутны странники, мы ходим по гробам...
В годы детства Батюшкова Даниловское было крепким хозяйственным имением. Сохранилась опись усадьбы Даниловское, составленная дедом в 1796 году,— как раз в то время, когда девятилетний внук жил при нем. Лев Андреевич, очень рачительный хозяин, дотошно перечислил в ней все строения, усадебные комнаты, мебель, одежду, посуду, картины, книги, инвентарь...26 В 1796 году в Даниловском оказались оба его сына: Николай Львович (приехавший из Петербурга после похорон жены) и Павел Львович (1765—1848), впоследствии генерал и сенатор, а в то время капитан-поручик Семеновского полка. Обоим сыновьям выделено по отдельной спальне, причем «занавески зеленые гарусные», ранее висевшие «в детских горницах», ныне перевешены в спальню младшего сына.
«Детских горниц», судя по описи, две. В одной висит «образ Спасителя, риза и венец серебреные,— Александры Григорьевны, а от нее благословлены сыну ее Константину Николаевичу», в другой — «образ Варвары Великомученицы». В одной из «горниц», следовательно, живет Константин, в другой — его младшая сестра, которой в то время шел пятый год. Ей же предназначен «полог кисейной белой». В спальне Льва Андреевича, помимо девяти больших и малых портретов, шести картин и родословной рода, обозначен пейзаж, «рисованный Александрой Батюшковой», и пять картин, «детьми вышитых»...
Весьма показательны некоторые детали описи, указывающие на особенности поместного быта Батюшковых. Среди книг усадьбы Даниловское перечислены «Лексикон российский словесной», сочинения Марка Аврелия, Квинта Курция, басни Эзопа, «Жиль-Блаз» (плутовской роман А. Р. Лесажа), «История натуральная», «Опыт российской географии», «Письменные оды Ломоносова», «Флорентова экономия», «Житие Петра Великого» (книга рукописная, вероятно наследство прадеда) и так далее.
В зале и столовой висят портреты царей, фамильные портреты, большое количество «картин исторических». В «лакейской горнице» висят «портрет персицкого шаха и японскогв императора», «две картины на полотне о картежниках и поставщиках», «рожа убийцы — короля швецкого». В сенях — и того лучше: «рожа Димитрия Самозванца» и «рожа Емельки Пугачева».
Ну, а что касается хозяйства и домовитости... Вот единственный пример: в описи перечислено три имеющиеся в усадьбе кареты, четыре коляски, «трои» дрожек, три одноколки, две летние кибитки и две зимние, три зимних возка, пять саней,
«трои» розвальней...
Все это — осколки первых жизненных впечатлений поэта. Портреты предков. Образ, подаренный матерью. В кабинете дед читает: он не любит, когда дети шалят. За зеленой занавеской - окно, за окном зима, снег. Весело потрескивают дрова в простой беленой печке. Очаг...