X
Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса
и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не зна-
ешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит
он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без
конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому
солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и
прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые! они толпятся
вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не
наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и
приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют гля-
нуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая пти-
ца долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден
Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь,
и птица; а бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает
ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все ра-
зом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна
не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими
воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя
длинною тенью своею, - напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прик-
рыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как
середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье
око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по
себе серебряную струю; и она вспыхиваете будто полоса дамасской сабли; а
он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в
мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до
корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый
мир - страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с
блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так уби-
вается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и
бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шап-
ку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и
ломает над ним руки, и заливается горючими слезами.
Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдав-
шемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, прис-
тающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда
рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух,
людей.
Лодка причалила, и вышел из нее колдун. Невесел он; ему горька триз-
на, которую свершили козаки над убитым своим паном. Не мало поплатились
ляхи: сорок четыре пана со всею сбруею и жупанами да тридцать три холопа
изрублены в куски; а остальных вместе с конями угнали в плен продать та-
тарам.
По каменным ступеням спустился он, между обгорелыми пнями, вниз, где,
глубоко в земле, вырыта была у него землянка. Тихо вошел он, не скрып-
нувши дверью, поставил на стол, закрытый скатертью, горшок и стал бро-
сать длинными руками своими какие-то неведомые травы; взял кухоль, выде-
ланный из какого-то чудного дерева, почерпнул им воды и стал лить, шеве-
ля губами и творя какие-то заклинания. Показался розовый свет в светли-
це; и страшно было глянуть тогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глу-
бокие морщины только чернели на нем, а глаза были как в огне. Нечестивый
грешник! уже и борода давно поседела, и лицо изрыто морщинами, и высох
весь, а все еще творит богопротивный умысел. Посреди хаты стало веять
белое облако, и что-то похожее на радость сверкнуло в лицо его. Но отче-
го же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смея пошевелиться, и
отчего волосы щетиною поднялись на его голове? В облаке перед ним свети-
лось чье-то чудное лицо. Непрошеное, незваное, явилось оно к нему в гос-
ти; чем далее, выяснивалось больше и вперило неподвижные очи. Черты его,
брови, глаза, губы - все незнакомое ему. Никогда во всю жизнь свою он
его не видывал. И страшного, кажется, в нем мало, а непреодолимый ужас
напал на него. А незнакомая дивная голова сквозь облако так же неподвиж-
но глядела на него. Облако уже и пропало; а неведомые черты еще резче
выказывались, и острые очи не отрывались от него. Колдун весь побелел
как полотно. Диким, не своим голосом вскрикнул, опрокинул горшок... Все
пропало.
XI
- Спокой себя, моя любая сестра! - говорил старый есаул Горобець. -
Сны редко говорят правду.
- Приляг, сестрица! - говорила молодая его невестка. - Я позову ста-
руху, ворожею; против ее никакая сила не устоит. Она выльет переполох
тебе.
- Ничего не бойся! - говорил сын его, хватаясь за саблю, - никто тебя
не обидит.
Пасмурно, мутными глазами глядела на всех Катерина и не находила ре-
чи. "Я сама устроила себе погибель. Я выпустила его". Наконец она сказа-
ла:
- Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя
ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на месть сы-
на... Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вам уви-
деть его! Сердце мое до сих пор бьется. "Я зарублю твое дитя, Катерина,
- кричал он, - если не выйдешь за меня замуж!.." - и, зарыдав, кинулась
она к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручопки и кричало.
Кипел и сверкал сын есаула от гнева, слыша такие речи.
Расходился и сам есаул Горобець:
- Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда; отведает, бы-
вает ли сила в руках старого козака. Бог видит, - говорил он, подымая
кверху прозорливые очи, - не летел ли я подать руку брату Данилу? Его
святая воля! застал уже на холодной постеле, на которой много, много
улеглось козацкого народа. Зато разве не пышна была тризна по нем? вы-
пустили ли хоть одного ляха живого? Успокойся же, мое дитя! никто не
посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моего сына.
Кончив слова свои, старый есаул пришел к колыбели, и дитя, увидевши
висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку и гаман с
блестящим огнивом, протянуло к нему ручонки и засмеялось.
- По отцу пойдет, - сказал старый есаул, снимая с себя люльку и отда-
вая ему, - еще от колыбели не отстал, а уже думает курить люльку.
Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель. Сговорились провесть
ночь вместе, и мало погодя уснули все. Уснула и Катерина.
На дворе и в хате все было тихо; не спали только козаки, стоявшие на
сторо'же. Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась, и за нею проснулись
все. "Он убит, он зарезан!" - кричала она и кинулась к колыбели.
Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши, что в ней ле-
жало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, не зная, что ду-
мать о неслыханном злодействе.
XII
Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный го-
род Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будто камен-
ными цепями, перекидывают они вправо и влево землю и обковывают ее ка-
менною толщей, чтобы не прососало шумное и буйное море. Идут каменные
цепи в Валахию и в Седмиградскую область и громадою стали в виде подковы
между галичским и венгерским народом. Нет таких гор в нашей стороне.
Глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога чело-
вечья. Чуден и вид их: не задорное ли море выбежало в бурю из широких
берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались
недвижимы в воздухе? Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили
собою землю? ибо и на них такой же серый цвет, а белая верхушка блестит
и искрится при солнце. Еще до Карпатских гор услышишь русскую молвь, и
за горами еще кой-где отзовется как будто родное слово; а там уже и вера
не та, и речь не та. Живет немалолюдный народ венгерский; ездит на ко-
нях, рубится и пьет не хуже козака; а за конную сбрую и дорогие кафтаны
не скупится вынимать из кармана червонцы. Раздольны и велики есть между
горами озера. Как стекло, недвижимы они и, как зеркало, отдают в себе
голые вершины гор и зеленые их подошвы.
Но кто середи ночи, блещут или не блещут звезды, едет на огромном во-
роном коне? Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами, над
озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах, и беско-
нечная тень его страшно мелькает по горам? Блещут чеканенные латы; на
плече пика; гремит при седле сабля; шелом надвинут; усы чернеют; очи
закрыты; ресницы опущены - он спит. И, сонный, держит повода; и за ним
сидит на том же коне младенец-паж и также спит и, сонный, держится за
богатыря. Кто он, куда, зачем едет? - кто его знает. Не день, не два уже
он переезжает горы. Блеснет день, взойдет солнце, его не видно; изредка
только замечали горцы, что по горам мелькает чья-то длинная тень, а небо
ясно, и тучи не пройдет по нем. Чуть же ночь наведет темноту, снова он
виден и отдается в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его. Уже проехал
много он гор и взъехал на Криван. Горы этой нет выше между Карпатом; как
царь подымается она над другими. Тут остановился конь и всадник, и еще
глубже погрузился в сон, и тучи, спустясь, закрыли его.