«Я-то – восемьдесят!» –
«На житье хватает?» –
«Магазин сглотает
Хоть и втроерядку
Денег: то нарядку
Купишь, то колбаску,
To – избе оснастку». –
«Да не всё в хворобе,
Можно б и поробить,
Только нонь работа
Вся – не для народа.
Вся работа – для машин,
Для машин да для мужчин». –
«Нынче наши грабли
Не нужны ни капли:
Ни в лугах, ни в поле
Баб не видно боле». –
«Надо бы доярки,
Да ведь перестарки;
Где же нам убегать!» –
«Нет, пора на вехоть!» –
«А местами мы, того, –
Вовсе даже ничего?
Можно бы из бабок
Накроить заплаток!» –
«Все-таки прорешек
Было бы пореже!» –
«Есть-таки прорехи?» –
«Как не быть! Огрехи,
Может быть, и не грехи:
Хлеб, ведь он – не без крохи!
Да меж крох, поосвети,
Попадают и ломти!» –
«Целые ковриги!
Вон у нас, в Кулиге...» –
«А у вас на Горке...» –
«А у нас на Ёрге...» –
«А что у нас-то на Песках,
Дак уж такого – поискать!» –
«Да у нас в Дворищах
Кое-что почище!..» –
«Ну, назаскребали –
Худа – не копна ли?
Ну-ка, грабельки хватай
Да по сторонкам разметай!» –
«Да граблями-то почто?
Бульдозёры-то на что?!»
«Ой, хозяйка, где твой квас?
Ты наслушалась про нас!
Что-то про тебя-то
Слышно не порато?
В городу-то как живешь,
По деревне не тоскнешь?» –
«А чего ей тосковать,
Хорошо живет, видать:
Вишь под платьем-то мяса-т:
Не вмещаются, висят!» –
«Эко углядели!
Да и вы – при теле!» –
«Пенсия велика ль?
Сотня есть, поди-ка?»
«Сотня, да!» –
«А в городах
Что? Тепло и сухо!
Спишь, поди, в пуховиках,
Словно поросюха?
За водой тебе – не нать,
За дровами – тоже.
Только спи да деньги трать!» –
«А еще чего же?» –
«Ну, спасибо за квасок!
Пригласи еще разок.
Раз-другой сойдемся –
Может, распоемся». –
«Но вдругорядь нам, смотри,
Пива больше не вари.
В пиве толк велик ли?
Мы к вину привыкли!
Да чтоб из чарочек!
Да высших марочек!»
«А ой, не шастай под окошком,
Бегай под угорами!
Не срами меня гармошкой,
Все кругом – с моторами!
Тыр да пыр, тыр да пыр! –
Как и догадался!
На задворках у меня
Милый изломался.
Всю округу обошла –
Гармониста не нашла!
Вместо гармониста
Завела транзистор!
Раньше пашенку пахали,
Нонь на пенсии живем!
Раньше сеяли да жали,
Теперь песенки поем!»
...Улыбнулась: не сдают
Женки! Все-таки – поют!
Глава шестая
НОЧНАЯ
У внука Сережи –
Свой праздник хороший:
К нему приходили
(Сережа – в чести!),
Его нарядили
В ночь стадо пасти:
С архангельским Димой,
Свердловским Вадимом
Да с Петей Каминским
Из Северодвинска.
Ах, смена ночная!
Прохлада речная,
До кожи гусиной –
Туман по низинам.
В какой-то из банек,
Нашарив топор,
Стянули дровишек,
Раздули костер.
Вадим, на горящее глядя полено,
Изрек многодумно:
«Пасти – не проблема:
Лишь вовремя выгнать
Да к сроку пригнать,
А все остальное –
Одна благодать...
Вам хочется спать?» –
«Нисколечко даже!» –
«Ни капли!» –
«Да что ты!» –
Вскричали все трое,
Скрывая зевоту.
«А я, так, признаться,
Ужасно хочу!
И как отсыпаться,
Сейчас научу:
Ту баньку топили,
И эту – топили,
Ту баньку – закрыли,
А эту – забыли
Закрыть на замок, –
Допек?
Там теплые лавки
И теплый полок.
Ну, пок!
Я – лег!
А завтра – Петёк.
К восходу – восстану,
Будь спок!»
Немного завидно.
Немного обидно.
Но в том признаваться,
Однако же, стыдно.
Смолчали.
Теснее прижались к огню.
«А нам еще лучше –
У нас – по коню!» –
«А слушайте, братцы,
Давайте кататься!
– Мой – Карько!
– Мой – Рыжко!
– А мой – Воронок!
– «Урал»!
– «Иж-Юпитер»!
– А мой – «Ветерок»!
– Ура! Мотогонки!
Наперегонки –
От того куста
До того моста!
Раз-два... оп!
Все – в галоп!»
Вздрогнули коровы,
Головы подняв,
В их глазах огромных –
Отблески огня.
Замерли картинно,
Дожевать забыв,
Влажные травины
Свесили с губы.
Топот над лугами.
Хохот. Птичий вскрик...
«Не маши руками!
– Я же – не привык!
– Димка, жми!
– Газуй, Серега!
– Петька, жарни моего!
А давай рванем до лога?
– Далеко ведь!
– Ничего!
Ой вы ну ли!
Газанули!»
...Высока трава в июле.
Высока – не высока –
Хлещут прутья по бокам.
Конь бежит. Ведь он от века,
Конь, послушен человеку.
Гордый конь, не покорись!
Мудрый конь, остановись!
Человечество привыкло
К самолётам, мотоциклам...
Конь! Не выжать из костей
Автомотоскоростей!..
«Повернули, братцы,
Там – мелиорация!» –
«Стой! Левей! Коренья!
Эй, держи левей!» –
Жуткое мгновенье.
«Влево, ротозей!» –
...Черная канава.
Страх, как острый нож.
Лево или право –
Разве разберешь?
Дернул повод этот,
Дернул повод тот...
«Слышь, Серега, где ты?
Жив ли, обормот?» –
...Вылез – черно-белый...
«Что-нибудь зашиб?» –
«Я-то вроде целый,
А вот он – лежит...» –
«Карько! Карько! Ка-а-рько!» –
Взяли под уздцы...
«А попробуй, вдарь-ка!» –
...Желтые резцы
Страшно обнажились.
Захрипел. Дрожит.
Поняли. Решили:
«Ну его! Бежим!»
...Нож красный над шеей прекрасной:
«Работник-то был – безотказный...»
«А-а, чего пускать слезу!
Все равно на колбасу
Осенью свели бы!» –
«Не свести могли бы!» –
«Ох, уж это робятьё,
Сразу видно – не свое!» –
«Да теперь и наши –
Городских не краше». –
«Шибко, горожаха,
Боек твой Сергаха!
Вишь, коня перебойчил –
Кто и ездить научил!»
Подошла – узнала:
«Я ж на нем пахала.
Карюшко ты...» –
Круг немоты.
«Люди, да ведь я-то
Разве виновата?
Тут свои у вас грехи:
Сами – спать, а в пастухи
Вишь кого турнули:
Им ли в карауле?
Дети ж, господи прости, –
Их самих еще пасти!» –
«Да живи спокойно, мать,
На коня души не трать:
Нынче, слава богу,
Тут у нас – не строго».
Глава седьмая
БЕРЕЗОВАЯ
«Перелив, перещелк соловьиный
Вдоль лесной потаенной тропы:
То не ты ли со мной – по малину,
То не я ли с тобой – по грибы?
Полон лиственный полог дырявый
Обжигающих капель росы...
Не у той ли березы кудрявой
Мать тебе испросила красы?
Перерезала путь, озоруя,
Золотая от солнца река...
То ль она меня нежит на струях?
То ли ты закачал на руках?
Эти, полные света и ласки,
Чище неба родные глаза...
И из песни они, и из сказки,
И не верить, и верить – нельзя...»
Ты об этом не думала думать,
Не хотела веком вспоминать,
Да речонка по-юному шумно
Под угором сверкнула опять.
Помогая ожить дорогому,
Шаг за шагом ясней и ясней,
Заливаются птицы знакомо,
Обступают деревья тесней.
Приобняв обомшелую елку,
Постоишь, посличишь голоса...
Только нет соловьиного щелка
В предосенних родимых лесах.
Шевелится листвы покрывало,
Серебрится в просвете вода...
И тогда соловьев не бывало,
И не будет уже никогда;
Соловьиным насиженным гнездам
Где-то дальше, южнее – предел.
А щелкать соловьем на бересте
Только он и один и умел...
Спохватилась: что было, то было!
Оттолкнулась от елки, пошла.
Только что ж так в глазах зарябило?
Зарябило – не вдруг поняла!
Словно зубья от белой расчески,
Оголенны, остры и белы –
Все березки, березки, березки,
Неживые сухие стволы.
Оглядясь беспокойно, незряче, –
Али кажется? Что и за срам!
Лес покойников – белых, стоячих! –
Дальше кинулась: то же и там!
Чем-то каменным сердце сдавило.
С посошком до реки – отпилась.
А потом уж дошло, докатило:
Это ж новая жизнь началась!
О лугах, о покосах забота,
Чтоб вольнее гулялось стадам,
Опылили леса с самолета,
То-то ты и пришла – ко крестам!
Видно, так и должно, не иначе:
Люк открыл, крутанул рычагом...
Лес об лесе, известно, не плачет!
Лес – не плачет... а ты-то чего?
День-то нынче не так уж и длинен,
Солнце в небе давно-предавно!
Меж покойников, гли-ко, малинник,
А в малиннике – ягод полно!
Видно, так оно – сладко и горько
Вечно рядышком – все принимай!
Не с пустым же обратно ведерком,
Собирай-ка давай, собирай!
Сладкой ягодой боль заглонула,
Возвратила проворность рукам...
Вдруг откуль-то дымком потянуло –
Ох, откуда бы взяться дымкам?
Слуда Белая, Красная Слуда,
Слуда Грязная – все позади.
До ближайшей деревни отсюда
Километров десяток, поди.
А дымком-таки тянет и тянет,
Что ты скажешь! – горчит и горчит.
И румянец малиновый вянет,
И малина в ведро не ловчит.
А дымком таки пуще да гуще!
Видно, надо идти поискать!
Только выбралась к свету из гущи –
И хоть в гущу кидайся опять.
Ах ты, господи! Что я? Куды я?
Как заблудшая, право, овца!
...Чуть не лбом – о свитые, святые,
О заветные два деревца.
...На окраине дальних покосов,
Чтоб не многие видеть могли,
Две верхушки зеленых березок
Вы в четыре руки заплели.
Красной гарусной ниткой из шали
Обручили два белых ствола...
Мураши по спине побежали:
Это ж надо – нашла! Набрела!
Кто бы думал, что так и привыкнут,
Так и сладят да так и взрастут,
Так светло и так горько окликнут.
Так к ответу тебя призовут!
...Уходя на войну на рассвете,
Как умел, ты меня утешал.
И березоньки юные эти
Навещать, уходя, завещал.
А когда сообщили: «Убило»,
Опустилась глухая стена...
До березок ли, миленький, было:
Лишь бы – хлебушек, лишь бы – сена!
Нынче вволю и хлеба, и сёна,
Нынче в меру – и солнца, и гроз.
Только глаз твоих нету весенних,
Да вот нету листвы у берез.
Перелив, перещелк соловьиный,
Отпусти ты меня, не души!..
По сухим заплетенным стволинам –
Вверх и вниз – мураши, мураши.
На сухих, на витых корневищах
Кто-то, шибко не добрый душой,
Муравьев вековое жилище
Подпалил и беспечно ушел.
Глубоко под коренья запущен,
Тут уж голой ладонью – не тронь!
По березовой мертвой опушке
Расползается тихий огонь.
Вот откуда несло-натягало
На малинники горьким дымком.
Изловить – на паршивце сломала б
Не один бы бадог, на таком!
«И твои по малину ходили!» –
Лютым холодом душу свело:
Не они ли, часом, запалили?
Не свои ли содеяли зло?
...Не упомнишь, с которым ведром уж
От реки – на реку – от реки...
Никого не покличешь на помощь:
Только две – не четыре – руки.
Тяжело – некошеной травою,
Тяжело – на крутой бережок,
Да сгорит с неживым и живое,
Если вспыхнет какой корешок.
Может, бегаешь вовсе без толку:
Все взрывается, что ни плеснешь...
За березами старая елка
Али вспыхнула?
Кинуло в дрожь.
Прямиком, безо всякой тропинки,
Добежала, как встарь – палея!
Не огонь? Не огонь! На косынке,
Слава богу, – малина твоя.
Слава богу – опала жарища!
...Обрала по подолу репей.
И по – можно ступить! – пепелищу
Взад-вперед пробежал муравей...
1976
* * *
Полыхают дальние зарницы,
Оседают тучи за леса.
До меня теперь не дозвониться –
Провода запутала гроза.
Ливни исковеркали дорогу...
Собственным здоровьем дорожа,
Не служа ни черту и ни богу,
Все машины спят по гаражам.
Золотые, ласковые, спите!
За собой не чувствуя вины,
Ни в Москву не выеду, ни в Питер
С отрешенной милой стороны.
Ввечеру на сенную подушку
Спать меня уложит соловей,
А поднимет ранняя кукушка,
Зазывая в таинство ветвей.
Оценю радушие соседки
И пойду, куда она зовет.
Мне роса с черемуховой ветки
На ходу лицо ополоснет.
Легкий ветер под руку подхватит,
Проведет в заветный уголок,
Грянет хор невидимых пернатых,
Мягкий мох раскинется у ног.
Приглушенно-солнечным и пестрым,
Лиственно-березовым путем
Набреду на ландышевый остров
И останусь ландышем на нем.
1977
* * *
Поезд, стой! Помедли малость!
Дай сойти. Вернусь. Беда:
Незавернутой осталась
Родниковая вода.
Где – давно ли? – пили кони,
С губ роняя серебро,
Бесполезное сегодня
Пропадает зря добро:
Заросла колода илом,
Закол од ел гулкий тракт,
По которому водила
Мать напиться жеребят.
Не найти в траве тропинку
К водопою, где ходил
После пашни смирный Синько
С гордой Пальмой впереди.
Нету Синька. Нету Пальмы.
Нет веселых жеребят...
Умолкай давай, хрустальный,
Прекращай сверканье, брат...
Ну, а ты, второй по счету,
Не узришь – такой малыш! –
В незабудках, в кашках – что ты
Развеселое журчишь?
Бабка Катька померла ведь,
Померла – не утаю...
Кто ведро теперь подставит
Под веселую струю?
Кто согреет в самоваре
(«Ну, студена! Как со льда!»)
И до ночи с бабкой Марьей
Будет пить тебя, вода?
Кто поправит, кто угоит
Твой зеленый желобок?
Дай струю – своей рукою
Затяну на узелок.
...Банным запахом приветив,
Молчалив, смирен, толков,
Боязливо смотрит третий
С бочажинок, омутков.
Натерпелся, бедолага, –
Век на самом на виду!
Этот знает: поздно плакать,
Завтра тракторы придут –
Тупорылы, громогласны,
Нос – в живое, и попрут.
Петь-журчать для них напрасно:
Не услышат, не поймут.
Трактора соляркой сыты,
Тракторист – хмелен с утра.
Что им, право, до воды-то?
Что – до «завтра»? До «вчера»?
Рой-взрывай, стирая грани!
Лес – в дыму, земля – в золе:
Лишь бы нынче – рубль в кармане
Да бутылка на столе...
Я зайду в пустую баню,
На полке нашарю ковш,
В честь последнего свиданья
Ямки вычерпаю сплошь.
Всю прозрачную из ямок,
Всю живую из ключа
Вскипячу в котле, как мама, –
Будет банька горяча!
Буду мыться, чтоб замыться,
Чтоб залиться, буду лить, –
Больше нечему молиться,
Больше нечего любить.
Но родник ответил: «Полно
Убиваться ни о чем!
Я не сдамся! Я – упорный!
Я не зря зовусь ключом!
За других не поручаюсь,
За себя не побоюсь,
Огорчусь, но не отчаюсь,
Тут засыплют – там пробьюсь.
Путь трудней – водица чище!
Не печалься обо мне:
Ты всегда меня отыщешь
На родимой стороне!» –
Я поверю и уеду.
А когда вернусь опять,
Будет солнце, будет лето,
Будет тишь да благодать.
Бросив косу или грабли,
Я склонюсь к тебе, родник...
«Не касайся! Я – отравлен!» –
То ли шепот, то ли крик.
«Что ты, милая водица!
Ты – такая ж, как была!..» –
«Не испей... а то синица
Попила – и умерла.
Всем служил – себя не прятал,
И не спрятал бы веком!
Только ядохимикаты
Просочились глубоко.
Я – такой – теперь не нужен.
Не казнись, не утешай!
Опущусь куда поглубже...
Не ищи меня! Прощай!»
1977
* * *
Спи, покуда не знаешь
Про такую неложь:
Если сильно устанешь,
То легко не заснешь.
Знай прохладную речку,
Знай горячий песок.
От реки недалечко
Знай сосновый лесок.
Веток верные стрелки
Малышу не солгут:
В гости к ласковой белке,
Не ленясь, приведут.
Хлопотливой хозяйке,
Если вдруг недосуг,
Непугливые зайки
Боровик поднесут.
Зря минуты не тратя –
Не стучит, а поет! –
Шишку выбросит дятел
И другую возьмет.
То зеленый, то синий,
То совсем голубой,
Твой ровесник-осинник
Встанет рядом с тобой.
Разомкнув на минутку
Голубую листву,
Поднесет незабудку
И покажет лису.
Спи спокойно и долго,
Прибегая домой.
Я медведя и волка
Увела за собой.
1977
* * *
С вечера – планы:
Встать – на заре!
Встану да гляну:
Крыши в мокре.
Лютики мокнут:
Чашечки вниз.
Шорох по окнам.
Стук о карниз.
С ветки рябины,
Что над крыльцом,
Щедрый, обильный
Душ на лицо.
Зябко, ознобно!
Белкой в дупло –
Снова в укромный
Угол, в тепло!
Дремлется брату.
Спится сестре.
Спите, ребята:
Дождь на дворе.
1977
ТРЕТЬЕКЛАССНИКАМ
Кончилось первое десятилетие –
Самое важное в жизни каждого.
В первые десять любая отметина,
Душу задевшая, – самая важная.
Десять ступенек, где лёжано, ползано,
Вставано, шагано, бегано, прыгано,
Жизнь началась в голубом или розовом
И семицветною радугой выгнулась.
Глупо, что будто задуматься – не о чем!
В жизни – не только скакалки да мячики:
Из мелочей вырастают немелочи...
Милые девочки! Славные мальчики!
Зорко следите за юными всходами
Зла и добра, восхищенья и зависти!
Будьте красивыми! Смелыми! Добрыми!
Зависть и зло вырывайте без жалости!
Все у вас будет: вершины и пропасти,
Ливни и засухи, громы и молнии...
Гладко живя, о попавших в неровности
Ваших товарищах – помните, помните!
Видя беду, поспешите на выручку
Без промедления, без опоздания!
Будет без пользы отличная выучка,
Если в душе вашей нет сострадания.
1977
* * *
А может, не поздно, а может, не поздно
Сверкнуть и помчаться звездою падучей:
И в пасмурном небе срываются звезды,
Вот только их ловят не люди, а тучи.
А может, не страшно, а может, не страшно
Барахтаться в тучах, теряя сверканье,
И медленно гаснуть в огромном и влажном
В – никак не согреться! – холодном тумане.
И с ветром попутным в толпе невидимок
Уплыть равнодушно дорогой окольной
От солнца далеко и милого мимо...
А может, не больно? А может, не больно...
1977
КОКТЕБЕЛЬСКОЕ
Мы, дети северных окраин,
Попав впервые в крымский рай.
От роз и солнца угорали,
Под соловьиный спали грай.
Следы забот, приметы горя
И даже лишние года
С нас нежно слизывало море,
И нам казалось – навсегда.
Без восхищенья на лице мы
(Уже не труженики – знать)
Лежим на камнях драгоценных,
Полузабыв отца и мать.
...Но в сад, гремящий соловьями,
В изнемогающий нектар
Свалилось вдруг, как в море камень,
Неподражаемое: «Кар-р-р!»
Родная серая ворона,
На крымской почве ставя крест,
Низвергла с царственного трона,
Напомнив: вечером – отъезд.
1978
* * *
Шорох волн, бытовые услуги
С неких пор отношу к мелочам:
Слишком темные ночи на юге,
Слишком тяжкие сны по ночам.
За неделю – итог неизбежен! –
Здесь становится сердце больным:
Слишком резкая разница между
«Домом» здешним и домом родным.
Реют запахи роз и акаций,
Неумолчно гремят соловьи,
А мне снятся забытые, снятся,
Север, тихие избы твои.
Непрощающий, горький, суровый
Снится материн взгляд пред избой
И последняя наша корова,
Уводимая – да! – на убой...
Я бросаюсь в штормящие волны,
Чтобы черные сны утопить,
И теперь голове моей черной
Несмываемо белою быть.
Ну так что ж! Поскорее за дело:
Превращайтесь в билеты, рубли!
Вдруг изба еще не опустела
И корову еще не свели?
Смейся, море, внизу голубея,
Самолету, прядущему нить
Связи с родиной!.. Может, успею
Все исправить и все возвратить?
Вот и вы, мои серые крыши!
Сердце бьется и верить велит:
Что морская волна не залижет,
То родная земля исцелит.
1978
* * *
Родина встретит угрюмо,
Словно виня за отъезд:
Леса безрадостным шумом,
Холодом мокрых небес.
Мать – среди лета в фуфайке, –
Спрятав скотину во двор,
На беззаботные байки
Не повернет разговор.
Будет рассказывать с болью,
Истово, как никому,
Про неурядицы в поле,
Про неполадки в дому.
Поистянулися жилы –
Диво ли? Век – на износ...
Больше одной не под силу
Неотпрягаемый воз:
Надо кого-нибудь в пару,
А и сменить – не грешно.
Новое ехать на старом –
Мама права – не должно.
...Слушаю, губы кусаю,
Спрятавшись за самовар,
И на глазах угасает
Мой черноморский загар.
Чистая правда сурова.
Знаем, идущие вслед:
Не было дня выходного
Маме – за семьдесят лет!
Новое едет на старом.
Старое рухнет – беда...
Вспыхни на смену загару,
Алая краска стыда!
Тут – на прорехе прореха,
Эвон – дыра на дыре...
Ладно – успела приехать
К самой горячей поре.
Неизмеримы потери
Наших досужих минут.
Ладно, что нам еще верят,
Ладно, что нас еще ждут.
1978
СКАЗ О ТЕЛЕВИЗОРЕ
Было семеро, покуда растила,
А взошли – и ни единого нету:
И сынов и дочерей – распустила
По широкому по белому свету.
Стало некого поить молочишком,
Значит, будет и самой: нахлебалась!..
Вишь, силенок да здоровья – не лишка,
Нонь – жива, а про запас не осталось.
...Продала Капитолина корову –
Не задешево: почти что за тыщу!
И купила для избушки – обнову,
Для самой себя – духовную пищу.
Осторожно, как худого теленка,
За порог его втащила в охапке.
Раскорячась на лучинках-ножонках,
Устоялся он в углу возле лавки.
Местный дока с превеликой охотой
Прибежал, лишь колонула в окошко,
И на крыше – за пятерку всего-то! –
Растопырил для теля теле-рожки.
Провернув сверлом трухлявую стену,
Он продернул сквозь дыру черный кабель,
Тощий хвостик под названьем «антенна»
Где-то сзади он к теляти приладил.
Щелконув большеголового по лбу,
Крутанул ему вихор на затылке,
Сделал ручкою хозяйке: пошел, мол, –
Не закрылся б магазин! – по бутылки.
И которое стояло молчало,
Чемоданом али ящиком было
Заподрагивало вдруг, замычало
И большой зеленый глаз растворило.
Где была хозяйка, тут вот и села:
Сам собою рот поехал в улыбке!
Рассмеяться до конца не успела –
Что-то рявкнуло, да так-то ли шибко!
Засужалося в глазу – и погасло...
Прошипело – вышел дух? – и замолкло...
Час ли, два ли прождала понапрасну,
Грела, гладила, да вовсе без толку.
По окошкам, по углам посовалась,
А тоска но отстает, вырастает...
Близ коровушки, чуть что, – утешалась!
В стаю кинулась... а стая – пустая.
Не приветила хозяйку коровка,
Не вздохнула, рукава не лизнула:
Нету матушки... Ой, девки, неловко!
Зря я, глядя на людей, сфорсонула.
Все бы рядышком живая душа-то,
Дотянули бы до смерти бок о бок...
Телевизор!.. От пустого ушата
Больше толку, чем от этих коробок!
...С мастерами-лекарями – морока:
«Привози в район», – отвечено бабе...
До району не доедешь – дорога
Сорок верст, и все – ухаб на ухабе!
А и силы нету. Ох, кабы сила!
Кабы снова могута, да былая, –
В котоме бы до району сносила,
Чем шофера ублажать, пустолая...
Не резон – держать покойника в доме:
Вряд ли скрасит он судьбинушку вдовью.
Вновь – в охапку, да и в сене-соломе
Поселила его в стае коровьей.
Не спасенье, ну, а все-таки – легче!
Где бы – горе, а у нас – только грустно.
И не правда, что утешиться нечем:
Во дворе, она-то знает, не пусто.
Все же есть кого приветить, погладить,
При нужде излить занывшую душу...
Не корыстна, ей и этого хватит:
Не умеет говорить – будет слушать.
1978
ПАМЯТКА
Посреди деревни
Гордо и надменно
Возвышался древний
Черный пятистенок.
Высоко лепился
Маленький балкончик,
А внизу резвился
Новый патефончик:
Светлая головка,
Радужная шейка:
От его попевок
Лица хорошели,
Проступали слезы,
Отмякали души...
Только тем, кто робит,
Время ль песни слушать?
Походя да наспех
Слушали большие,
Но ведь все большие
С маленькими жили!
Мал-народ ребятки
Песни не чурались,
Чуть она – под окна
Сразу собирались.
Впитывали песню
Не токмо ушами:
Ртами и глазами!
Кожей! Волосами!
...Сын из пятистенка
(С нами не дружил он)
Втихомолку, сзади
Слушателей – шилом...
Чуть подсохнут слезы
И пройдет обида,
Внук из пятистенка
На балкончик выйдет.
Сам себя объявит,
И начнет мальчишка
Разрывать на части
Красочные книжки.
Нам такие – ясно! –
И во сне не снились,
Мы опять, как стадо,
Под балконом сбились.
Внук листок-картинку
Оторвет да бросит,
И ее над нами
Долго ветер носит.
Вот ее – счастливчик! –
Кто-нибудь имает
И под рубашонкой
К сердцу прижимает.
Ну, а если – двое
На одну бумажку?
Ссоры и побои!
Вдрызг – штаны, рубашку.
Юный «просветитель»
Этой нашей болью
(До ушей – улыбка!),
Как нельзя, доволен.
...Нет теперь домины:
На дрова разобран.
Заросли малины
На дворище добром.
Меж репьев, крапивы
Росы отрясая,
Сочные, большие
Ягоды свисают.
Только, крепко помня
Прошлые уроки,
Я предпочитаю
Ягод тех – не трогать.
«Не ходи в малинник! –
Завещаю сыну, –
Упадешь в колодец:
Тут он, не засыпан...»
1978
* * *
Памяти Александра Яшина
Не парижен и не книжен,
Русской, сельский, свой, живой.
У него угор Бобришный,
У меня угор Рябишный –
Поросли одной травой.
Те же елки да березы,
Те же сосны меж осин...
Он стихи творил из прозы,
Из любви, а не для позы
Землю к небу возносил.
Припрягая к силе смелость,
Много смог в недолгий срок.
Одного ему хотелось:
Чтоб любилось людям, пелось,
Чтоб Земля у всех имелась
И никто на ней не дрог.
Не орган, во чуткий орган
Родины (на то и сын!),
Не боялся – по задворкам,
Не гнушался – на закорках
Вынести из хмари в синь.
Вынесенным тем не страшен
Черт! (Горшки не боги жгут!)
Загончарили!
И Яшин
Между ними – не вчерашен.
Был, и есть, и будет тут.
1978
* * *
Здесь хорошо: одиноко,
Несуетливо, легко.
В небе – высоко-высоко,
В поле – светло-широко!
Встань да поди без оглядки:
Ни на одной из дорог
Не наступают на пятки,
Не норовят – поперек.
Разве что шмель-медуница
Рядом с тобой загудит,
Разве что с гнездышка птица
Недоуменно взлетит...
Вольно деревьям и рекам!
Вольно ветрам и дождям!
Воля – побыть человеком –
Предоставляется нам:
Взвесить-измерить былое,
Нынешний день осознать,
Рядом с остывшей золою
Травку-талан поискать.
Травку найти, как ни странно,
И – оробеть перед ней:
Что попросить у талана
В золоте нынешних дней?
Денег? Любви? Или власти?
Все? Или что-то одно?
...Снова загадывать счастье
Вроде бы даже грешно:
Может быть, с миру по нитке,
Может быть, другомя, но
Все мне давалось в избытке,
Все и поныне дано.
Жизнью оказана милость
Истинная – не обман.
Есть у тебя прозорливость,
Вещая травка-талан!
Снова, тебя обретая,
Детские сны воскрешу
И на тебя загадаю,
И у тебя попрошу:
Пусть не погаснет до срока
Это во мне и кругом:
Небо – высоко-высоко...
Поле – светло-широко...
1978
* * *
Не купить мне избу над оврагом
И цветы не выращивать мне...
Николай Рубцов
Всякая дикая птица –
Сокол, журавль, соловей –
Больше, чем смерти, боится,
Знаю, неволи своей.
Что ей далекие мили
Над океаном седым?
Если не связаны крылья,
Птица не чует беды.
Древние чувство и зренье –
Верные поводыри!
Гордо сверкнув опереньем
В отблесках алой зари,
Птицы летают высоко,
Птицы минуют людей,
Что, обескрылев жестоко,
Понасплетали сетей,
Понаготовили ружей,
Вмиг обрывающих лет...
Лучше других или хуже –
Птица по-птичьи живет!
Для продолженья полета
Птице не нужен дворец:
Озера хватит, болота,
Речки, ручья, наконец.
...Слушая черную букву
Сытости – но не души! –
Царь над Природою! Клюкву-
Ягоду – не осуши!
Птицу, что снова и снова
Ниже и ниже – взгляни! –
Радугой пятен лиловых,
С озера не прогони.
Тут с терпеливой любовью
Птицу учили летать,
Тут – родовое гнездовье,
Негде другого искать.
Некуда – дальше и мимо!
Только и это – не ложь:
Ни из лучей, ни из дыма
Даже и в самом родимом
Небе гнезда не совьешь.
Небо гнездиться не пустит!
Птице в назначенный срок
Нужен хоть хиленький кустик,
Тверди незанятый клок.
Выкружен, выгляжен – вот он!
Весь – на пределе мечты:
Кустики. Клюква. Болото.
Озеро ясной воды.
Даже большой привередник
Хлопоты сводит на нет:
Рай на земле. Заповедник.
Выстрелам-бедам – запрет.
С полным к земному доверьем
Тихо сиди под кустом,
Чисти примятые перья,
Строй из былинок гнездо,
С думой о будущих детках
Перышки в люльке равняй...
И под накинутой сеткой
Мужества, друг, не теряй!
Тот, кто больного приметил,
Слабого сеткой накрыл,
В чувствах и помыслах светел
И, разгляди, не бескрыл.
Дело единой минуты –
Легкий целебный укол.
Миг – и распутаны путы,
Пой и летай высоко!
Надо ли рваться и биться,
Добрые руки клюя?
Впятеро, глупая птица,
Сбудется воля твоя!
...Рвешься. Отчаянья звуки
Ранят крылатых сердца.
Дрогнули сильные руки
(Был бы ловец!) ...не ловца.
Может, и вправду – напрасно
Сеять меж вольных испуг?
Может, леченье опасно
Больше, чем самый недуг?
Лишь на мгновенье – сомненье,
И под сачком – никого!
Перышко из оперенья –
В благодаренье – всего...
Быть по сему. Но суровы
Птичьи законы, увы:
Слабый – своими заклеван
Меж прошлогодней травы.
...Что ж мы вздыхаем и тужим,
Птицу любивший народ?
Лучше других или хуже –
Птица по-птичьи умрет:
В неохраняемом поле.
В незаповедном логу.
Лишь бы на волюшке-воле
Да на своем берегу.
1978
* * *
Подожгли, а воздуха не дали.
И дожгут, но так и не дадут;
В самый раз землею закидали,
Терпеливо – опытные! – ждут.
Осторожно действуют, умело,
Мастерство накоплено в веках:
Белых плах сиятельное тело
Должно вынуть в черных угольках.
Как поэт, с горящими глазами
(Где-то прост, а в этом деле – Бог!)
День и ночь к своей горячей яме
На свиданье ходит углежог.
Нужный градус держит неусыпно,
Всею кожей чует – тем живёт! –
Где землицы горсть, другую сыпнуть,
Где, опять, убавить лишний гнёт.
Не ему вздохнуть или заплакать,
Лишний раз задуматься о том:
Каково-то им, горючим плахам,
Тлеть, противоборствуя с огнем?
Выраставшим в сини и озоне,
В разноцветных росных жемчугах,
В дождевом и птичьем перезвоне,
Каково им в адских очагах,
Почернев, коробиться и гнуться
Под землей, наваленной на грудь:
Ни высоким пламенем взметнуться,
Ни дождем ожоги сполоснуть...
Не допустит мастер до пожара,
В самый раз добудет уголек!
Чистый жар – без дыма и угара –
Будет продан выгодно и в срок.
И его умеренные дозы
Замерцают в чьем-нибудь горне:
Ни сосны не будет, ни березы
В том дистиллированном огне.
Но когда потешить душу нечем,
И тепло выходит – как обман...
Что кому! А я для русской печи
Расколю березовый чурбан.
1978
* * *
Не сегодня началось.
Кончится – не завтра...
Снегу горсть. Рябины гроздь.
Лыжи. Хмель азарта.
Льдинкой, словно леденцом
(Слаще! Тоньше! Тонко...),
Угощаешь с хитрецой
Взрослого – к ребенку.
Взрослое: «Не простудись!» –
(Строг! А взгляд – лукавый...)
Обмахнул пенек: «Садись!
Посогреться – на вот!» –
Взгляд лукав, а голос строг
(Гм? Не нрав, а норов!..).
Снега талого комок
Под рукой – фарфоров.
«Сотворим?» –
И вот оно,
Сотворенье наше:
Рюмка? Грубо и смешно!
Чаша – подходяще.
Средство – талая вода
Градусов под сотню
Пропадает без следа
В чаше. Чаша сохнет.
«Не годится... Выкинь. Брось!» –
Говоришь, жалея.
Снегу горсть. Рябины гроздь.
Знаю – заболею.
Заболею – так хочу!
И – не на неделю.
Отвернувшись, проглочу
Снежную тефтелю.
Снежная, а жжет огнем!
Белая – как пламя!
...Дальним, давним ясным днем
Это было с нами.
Снегу горсть. Рябины гроздь.
Снежной чаши талость.
Ничего не пролилось:
Все со мной осталось.
1978
* * *
Солнце. Сосны. И – снег. И – суббота.
И зовущая в дали лыжня.
Но любая любовь – несвобода,
Как узда и седок для коня.
Лыж носки озорно и задорно
Возрождая знакомый азарт,
Все под горку, под горку, под горку
Норовят, норовят, норовят.
Высекаются искры отваги:
Затеряться – и вся недолга!
Как темны и опасны овраги!
Как алмазно-прекрасны снега!
Только что-то по лисьему следу
И по свежим лосиным следам
Не идут мои лыжи, не едут
С наторенной лыжни никуда.
Что для них незнакомая местность?
Лыжи знают не хуже, чем я,
Что лыжня не уйдет в неизвестность,
А вернется на круги своя.
Лыжи сами взорлятся на холмик
И рванут через лес по прямой,
Где под темными елями – домик
Голубой, голубой, голубой!
1978
* * *
Не унижай любовь до слов.
Не низводи до объяснений
(До формул – молнию, до дров –
Костер!). Язык любой – не гений.
Тысячелетьями еще
Ему отыскивать сравненья,
Чтоб стать на уровне с душой
В священный час ее волненья.
1978
* * *
Не верю в судьбы неизбежность:
Судьбу переделать – пустяк!
Но что за огромная нежность
Сегодня у сердца в гостях?
Там было прохладно и пусто:
Ни счастья, ни бед, ни страстей...
Откуда прекрасное чувство
В почти не жилой пустоте?