"Я ВЕСЬ В МЕЧТАНЬЯХ
УТОНУЛ..."
(документальная трагедия в
четырех актах с прологом и эпилогом) [2] [В очерке
использованы материалы, собранные совместно с С.
В. Скачковой]
ПРОЛОГ
Жил на свете Игнатий Иванович
Соколовский, "благодетель и друг страждущего
человечества". Именно так охарактеризовал его
в 1809 году журнал "Русский вестник" (1809, N 2, с.
303-311), поместивший проникновенную статью об этом
заступнике за сибирских сирот и бедняков. И. И.
Соколовский родился в Смоленске, но с ранних лет
служил "на границе китайских и
киргиз-кайсацких народов, в отдаленных сибирских
странах", женился на сибирячке Анне
Афанасьевне, от которой имел шестерых детей.
Бедный дворянин, он не был "осыпан дарами
счастия", и автора статьи тем более удивляли
его "(бескорыстные благодеяния". В 1809 г. он
был подполковником Селенгинского мушкетерского
полка, потом - управляющим тельминокими
фабриками в Иркутской губернии, наконец - томским
губернатором. Ни особенных денег, ни великой
славы он не выслужил и умер в безвестности.
В этом очерке речь пойдет о его
младшем сыне Владимире, имя которого связано с
ярким произведением "вольной" русской
поэзии:
Русский император
В вечность отошел,
Ему оператор
Брюхо распорол
Плачет государство,
Плачет весь народ -
Едет к нам на царство
Константин-урод.
Но царю вселенной,
Богу вышних сил,
Царь благословенный
Грамотку вручил.
Манифест читая,
Сжалился творец -
Дал нам Николая,
Сукин сын, подлец!
Песенка написана после 1825 года.
Она лихо касалась событий 14 декабря, смерти
"царя благословенного" Александра I, смены
власти и воцарения Николая I. Песенке этой была
суждена завидная популярность: ее пели до конца
XIX века, ее певал Н. С. Лесков, ее до сих пор
включают в хрестоматии "декабристской"
поэзии.
Автора песенки - забыли. В.
Чивилихин в недавно опубликованной книге
"Память" ("Наш современник", 1983, N 5, 6, 10, 11)
приводит поразительные примеры этого
"забвения" и даже уничижения имени этого
оригинальнейшего поэта и прозаика 1830-х годов,
приводит множество новых материалов, связанных с
его жизненным и творческим обликом и убедительно
доказывает, что тот, кто обрекает Соколовского и
подобных ему "малоизвестных" писателей на
"неизвестность" и "забвение", - тот
"вырывает из истории русской литературы
довольно важную страницу".
Наша задача - восстановить эту
"страницу". В. Чивилихин подробно пишет о
годах учения Соколовского в 1-м Кадетском корпусе
(который поэт окончил в 1826 году), о его
последующей службе в Томске и Красноярске, о
литературных предприятиях Соколовского в Сибири
(в частности о том, как он вместе с двоюродным
братом Н. А. Степановым, впоследствии известным
художником-карикатуристом, принимал деятельное
участие в издании "Енисейского Альманаха"),
о встречах с сосланными в Сибирь декабристами: В.
Раевским, Н. Мозгалевским, С. Кривцовым... Не желая
повторять того, что написано В. Чивилихиным,
обратим внимание лишь на некоторые факты, дабы
перейти к связям поэта Соколовского с нашим
краем. Связи эти были очень значительны и
представляют особенный интерес потому, что в
Вологде Соколовский оказался как бы в
кульминационный момент своей трагической и
беспоря-дочной жизни.
Впервые имя поэта Владимира
Соколовского появилось в столичной печати в 1830
году: в 34-м номере журнала "Галатея"
публикуется его стихотворение "Прощание".
В феврале 1832 г. Соколовский
появляется в Москве. Он решает вовсе не служить и
посвятить себя целиком литературе. В 1832 году
вышла в свет его поэма "Мироздание", тепло
встреченная читателями и критикой; в 1834 году -
большой (в четырех частях) роман "Одна и две,
или Любовь поэта"; в 1835-м - "Рассказы
сибиряка"...
В Москве Соколовский завел
знакомство с кружком Герцена и Огарева. С ними и с
другими членами кружка - Н. М. Сатиным, И. П.
Оболенским, Н. И. Сазоновым- он делится своими
литературными замыслами, читает отрывки из новой
(видимо, не доведенной до конца) поэмы "Иван IV
Васильевич"...
Их же в лихую минуту он знакомит
с песенкой "Русский император...", которую
сам, по воспоминаниям современников, распевал
перед бюстом Николая I.
A. И. Герцен. "Былое и думы:
"Соколовский... имел от природы большой
поэтический талант, но не довольно дико
самобытный, чтоб обойтись без развития, и не
довольно образованный, чтоб развиться. Милый
гуляка, поэт в жизни, он вовсе не был политическим
человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый
товарищ в веселые минуты, bon vivant, любивший
покутить - как мы все... может, немного больше".
Кто важно в свет вступил при
шпаге,
Кто много нежностей читал,
Тот хочет вдруг, при первом шаге,
Сыскать для сердца идеал.
(В. И. Соколовский. "Рассказы
сибиряка")
Странной фигурой 30-х годов был
Соколовский. Наше представление о "ем и о его
наследии не исчерпывается характеристикой его
как "доброго малого" и "веселого
товарища"... Последнее великолепно показано В.
Чивилихиным в "Памяти".
Среди современников он
прославился "духовной поэзией". Стоило ему
"выбиться из того направления, которое он сам
определил первой своей поэмой ("Мироздание"
- романтическая вариация на тему библейской
"Книги Бытия"), как критика уже напоминала
ему: от тебя ждут "высокой поэзии". Ныне его
"духовные поэмы" забыты, а историки
литературы вспоминают его как жертву царизма,
как автора песенки "Русский император"...
Воспоминания, будто в один
голос, говорят: "Соколовский был далеко не
политический человек" (Н. М. Сатин). А в деле
Соколовского в III Отделении значится, что он
вместе с Огаревым в 1833 году распевал
"Марсельезу" у подъезда Малого театра.
Говорят еще, что он был далек от
тех умственных и идейных запросов, которыми жили
участники кружка Герцена. А поплатился он за
участие в этом кружке тяжелее, чем кто-либо
другой из его членов. И потом никогда не
"каялся" и ни разу не плакался, не жаловался
на несправедливости судьбы...
B. Чивилихин, заканчивая
обширную главу о Соко-ловском, пишет: "На
небосклоне великой русской литературы Александр
Полежаев и Владимир Соколовский не были звездами
первой величины. Они были... первыми
поэтами-разночинцами и, следуя тернистым,
мученическим путем за декабристами, связали
собою цепь времен в самую темную пору
безвременья, передав эстафету русского
свободомыслия Герцену и Некрасову, петрашевцам и
шестидесятникам".
Может быть, оценка слишком
преувеличена. Однако поэт Владимир Соколовский
не имеет права на забвение. Его страдающая и
дерзкая фигура представляет личность
выдающуюся. "Заглянув поглубже в душу его, -
пишет его современник А. В. Никитенко, - вы
смотрите на него с уважением".
"Ум" и "талант", как
писал еще Белинский, - понятия, существенно
различные. "Талант" может "уйти в ум", а
"ум" - в "талант". "Талант" может
стать основным жизненным путеводителем. Участь
Соколовского, "поэта в жизни", - это
концентрированно выраженная и очень по-русски
написанная судьба русского поэта.
Поэт бросает судьбе вызов,
который очень точно выразил Грибоедов: "Я как
живу, так и пишу: свободно и свободно!" А судьба
смеется: ну-ну, дескать, живи... Поэт борется с
судьбой: рвется, путается, мечется, бьется... А
судьба опять смеется: что, дескать, съел?.. И поэт
гибнет - или покоряется.
АКТ ПЕРВЫЙ
Но кто грозит подобными бедами?
Кто смел на власть бесславье
возвести?..
В. И. Соколовский. Хеверь
В июне 1834 года Владимир
Соколовский устроился в канцелярию
петербургского военного генерал-губернатора П.
К. Эссена на должность помощника секретаря, а 19
июля был арестован и препровожден на следствие в
Москву.
В Москве, по доносу провокатора,
был арестован кружок Герцена: он сам, Огарев,
Оболенский, Сатин, Ибаев, Уткин... Сразу же
составилось дело "О лицах, певших в Москве
пасквильные стихи". "Пасквильные стихи" -
это все та же песенка "Русский император..."
Авторство Соколовского тотчас было установлено -
и он сразу явился главным виновником.
А. И. Герцен: "Попавшись
невзначай с оргий в тюрьму, Соколовский
превосходно себя вел, он вырос в остроге. Аудитор
комиссии, педант, пиетист, сыщик, похудевший,
поседевший в зависти, стяжаниях и ябедах, спросил
Соколовского, не смея из преданности к престолу и
религии понимать грамматического смысла
последних двух стихов:
- К кому относятся дерзкие слова
в конце песни?
- Будьте уверены, - оказал
Соколовский, - что не к государю, и особенно
обращаю внимание на эту облегчающую причину.
Аудитор пожал плечами, возвел
глаза горе и долго молча посмотрев на
Соколовского, понюхал табаку".
Причина была, действительно,
"облегчающей": "сукин сын" относилось к
господу богу...
В московском остроге
Соколовский просидел около года.
А. В. Никитенко: "С ним очень
дурно обращались, а один из московских
полицмейстеров грозил ему часто истязаниями".
А. И. Герцен: "Соколовского
привезли прямо в острог и посадили в какой-то
темный чулан. Почему его посадили в острог, когда
нас содержали по казармам?.. Если бы доктор Гааз
не прислал Соколовскому связку своего белья, он
зарос бы в грязи".
Суда не было. Николай I, опасаясь
дальнейшего распространения "пасквильных
стихов", предпочел обойтись лишь приговором
следственной комиссии. Соколовский вместе с А. В.
Уткиным и офицером Л. К. Ибаевым был зачислен в
"первую категорию" и осужден к заключению в
Шлиссельбургской крепости "на бессрочное
время".
Заключение в страшнейшей из
российских тюрем вряд ли могло стать
"бессрочным". А. В. Уткин умер через год.
Соколовский содержался в Шлиссельбурге полтора
года (с апреля 1835 по декабрь 1836) и был выпущен, по
определению Герцена, "полумертвым".
И. И. Панаев: "Он (Соколовский. -
В. К.) начал с печального рассказа о перенесенных
им страданиях в сыром каземате, с потолка
которого капала сырость и стены которого были
усыпаны клопами".
Е. А. Карлгоф (хозяйка известного
литературного салона): "Соколовский
содержался ...в крошечной комнатке, никого не
видел, даже не имел позволения выходить на
воздух".
Поэт Соколовский не был
"трагическим" героем: он умел весело
относиться к жизни и смерти, к славе и бесславью,
к свободе и к тюрьме. В Шлиссельбурге он, презрев
страдания, начинает изучать... древнееврейский
язык. Получилось это у него случайно.
Ф. Н. Фортунатов: "Здесь, в
месте его заключения, как рассказывал он, нашел
он еврейскую библию с переводом и объяснениями
Кальмета, оставленную кем-то из содержащихся до
него в том же каземате, где находился он. По
Кальмету учился он еврейскому языку и занимался
переводом Исайи и других пророков".
В Шлиссельбурге Соколовский
закончил свою поэму "Хеверь". Там, в
уединении, он начал работу над основным трудом
своей жизни - драматической поэмой "Альма".
И. И. Панаев: "Хотя он
(Соколовский. - В. К.) был очень крепкого
телосложения, но такое долгое заключение
разрушило его здоровье".
В декабре 1836 года титулярный
советник Соколовский "по болезни" был
досрочно выпущен на поруки брата, выхлопотавшего
ему эту милость через великого князя Михаила
Павловича.
Потом он около девяти месяцев
живет в Петербурге.
АНТРАКТ
Эти девять месяцев были самыми
счастливыми в жизни Соколовского. Потом, уже в
Вологде, он вспоминал о них с теплотой небывалой:
"О Петербурге говорить нечего: там жизнь моя
была настоящий сумбур забот, хлопот, рассеяния,
якубства и всех возможных дурачеств..." (из
письма к А. А. Краевскому).
Фигура репрессированного поэта
привлекла к себе внимание литературных салонов.
Он знакомится с цензором Никитенко и прозаиком
Панаевым, с издателем Краевским и поэтом
Креницыным, с Вяземским и Сен-ковским, с
книгопродавцом Лисенковым и водевилистам
Федором Кони... У него появляются
высокопоставленные покровители - князь А. Н.
Голицын и граф Ф. Н. Толстой.
К поэту Соколовскому приходит
популярность. На него смотрят как на восходящую
поэтическую звезду. От него многого ждут. Его
друг А. Н. Креницын в октябре 1837 пишет к нему в
стихотворном послании:
Надеждам ты не измени
Нам общей матери - России
И чудной "Альмой" в наши дни
Чудесного певца Марии
Нам замени, нам замени!
"Певец Марии" - Пушкин, В
Соколовском видят нового Пушкина - ни более ни
менее. Отрывки из его новых поэм "Хеверь" и
"Альма" читаются в литературных гостиных.
И. И. Панаев: "...Многие заранее
прокричали о ней (о поэме "Хеверь". - В. К.) как
о чуде".
И. П. Сахаров (археолог): "Его
"Альму" тогда всюду читали... (Тогда в
рукописи, притом неоконченную)".
A. А Краевский (в передаче И. И.
Панаева): "У! это, батюшка, замечательный
талант... Какой стих-то, - чудо!.."
B. А Кречетов (в передаче И. П.
Сахарова): "Ведь какой человек! Все принимают в
нем участие; все видят в нем великого поэта".
Д. А. Каменский (из письма к Я. И.
Неверову): "Соколовский идет в ход, - на днях
выйдет из цензуры его "Альма", - это chef-doeuvre
драма-эпопеи. Я слышал ее во время чтения самим
поэтом и унес домой душу полною неподдельного
восторга - диво!"
В салоне Карлгофов его называют
"нашим Сильвио Пеллико" [1] [Сильвио Пеллико
(1789-1854) - итальянский писатель и общественный
деятель, просидевший 10 лет в тюрьме за участие в
движении карбонариев, автор книги "Мои
темницы" (1832).].
Стихи его появляются на
страницах лучших русских изданий. В
"Литературных прибавлениях к Русскому
инвалиду" - отрывки из незаконченной поэмы
"Иван IV Васильевич". В пятом томе
"Современника" (первом после смерти Пушкина)
- отрывки из "Альмы"....
Печатается второе издание его
поэмы "Мироздание": Соколовский в перерыве
между "дурачествами" продал его за сто
рублей...
АКТ ВТОРОЙ
Да, им готовы гнев и муки!
На них сам бог идет с лозой,
И потому-то под грозой
У них у всех расслабнут руки...
В. И. Соколовский. Разрушение
Вавилона
"Слабость здоровья" не
избавила Соколовского от ссылки. 6 марта 1837 года
"государь-император высочайше повелеть
соизволил титулярного советника Соколовского,
подвергнутого в 1835 г. заключению в
Шлис-сельбургской крепости... определить на
службу в Вологодской губернии под самым строгим
надзором начальства..."
"Полумертвого" после
Шлиссельбурга поэта отправили в холодную
Вологду - умерять.
Соколовский не был ни политиком,
ни "опасной головой". Просто "в
сгущающемся сумраке того времени он не давал
потухать лампаде и играл в ту игру, которая
известна под именем "жив курилка". Есть
эпохи, в которые такая игра есть уже большая
заслуга". Так писал выдающийся философ и поэт
1830-40-х годов А. С. Хомяков.
Предоставим слово документам:
они бывают красноречивее описаний [1] [Очерк, в
основном, построен на архивных материалах: дело
Соколовского в архиве III Отделения (ЦГАОР, ф. 109, III
Отд., 1 эксп., оп. 214, ед. хр. 14); дело Соколовского в
Государственном архиве Вологодской области (ф. 18,
оп. 2, ед. хр. 17); письма В. И. Соколовского к А. А.
Краевскому (ГПБ, ф. 391, ед. хр. 720); письма В. И.
Соколовского к А. В. Никитенко (ИРЛИ, 18684, СХХ1У б. 3);
поэма В. И. Соколовского "Альма" (ГБЛ, ф. 218, к.
1311, ед. хр. 2). Из работ о Соколовском укажем:
Хмельницкая Т. В. Соколовский. - В кн.: Русская
поэзия XIX века. Под ред. Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н.
Тынянова. Л., 1929, с. 205-247; Поэты 1820-1830-х годов, т. 2.
Сост., подг. текста и прим. В. С.
Киселева-Сергенина. Л., 1972; Фортунатов Ф. Н.
Несколько слов о В. И. Соколовском. - Русский
архив, 1865, N 10- 11, стлб. 1396-1399.].
26 марта 1837 года министр
внутренних дел Д. Н. Блудов запросил губернатора
Болговского: "...Прошу вас немедля донести, куда
именно определен будет Соколовский".
Д. Н. Болговской (ответ): "Как
Соколовский ко мне еще не доставлен, то я долгом
считаю об этом вашему превосходительству
донести".
Министерство внутренних дел
молчало полгода. В начале сентября пришел еще
один запрос: "Департамент полиции
исполнительной просит ваше превосходительство
ускорить доставление отзыва... По делу об
определении на службу во вверенной Вам губернии
титулярного советника Соколовского".
Д. Н. Болговской (ответ):
"...Имею честь уведомить, что по недоставлению
его ко мне доныне никакого об нем распоряжения не
сделано".
Министерство всполошилось:
"антракт" затягивается! Государь "изволил
повелеть" еще в марте, на дворе сентябрь, а тот,
коему надлежит быть сосланным, болтается по
Петербургу! В дело об "отправке"
Соколовского включается сам шеф жандармов граф
А. X. Бенкендорф. Не доверяя "полиции
исполнительной", он связывается с вологодским
губернатором "на прямую":
"27 сентября 1837 г. Секретно.
Милостивый государь Дмитрий
Николаевич!
Государь-император в марте сего
1837 года высочайше повелеть изволил: титулярного
советника Соколовского... определить на службу в
Вологодской губернии под самым строгим надзором
начальства. Высочайшая сия воля, по причине
болезненного положения титулярного советника
Соколовского, по сие время не могла быть
приведена в надлежащее исполнение. Ныне же
Соколовский получил облегчение в болезни,
снабжен мною подорожною на проезд в Вологду, куда
обязан он отправиться немедленно, не
останавливаясь в пути..."
Повеления Бенкендорфа
исполнялись безотлагательно. Его письмо
Болговской получил 6 октября, а Соколовский
прибыл в Вологду уже 29 сентября.
Первые вологодские впечатления
нашли отражение в неопубликованном письме
Соколовского к А. А. Краевскому. Оно настолько
ярко раскрывает личность поэта, что мы приводим
его почти целиком:
"2 октября 1837. Вологда,
Сегодня четвертые сутки, как я
приехал в Вологду... Разумеется, что я на другой
день был у губернатора, который принял меня очень
благосклонно и едва ли не оставил при себе
собственно; по губерниям - это самая благородная
служба для нашего брата молодого. Но служба еще
впереди, потому что мне сперва надобен медик. В
будущую пятницу, то есть едва ли не в тот самый
день, когда ты получишь это письмо, я перееду из
проклятого трактира в хорошую квартиру... А уж
гостиница!..
Черно, и крысы, и мороз,
И запах - божье наказанье:
Ей, право, след откинуть гос -
И взять бы тинницы названье!
Кстати о черноте!.. Писал ли я
тебе из Тихвина (ведь ты получил оттуда, или из
Сомины, письмо?) - писал ли я о ваксе? Кажется, нет!..
Ну, так вот в чем дело... Купил я в Питере у некоего
Христофорова ваксы; банка престрашенная!..
заплатил я красненькую, положил я эту ваксу в
сундук с бумагами... Вот еду - вижу хорошо!..
приехал в Тихвин - вижу: худо!.. Сундук-то зевнул
нижним концом я оскалился книгами... Нечего было
делать: внесли сундук в комнату, вскрыли сундуку
нижний конец, глядь - все растушевано!..
Престрашенная банка лежит себе пустешенька, как
ни в чем не бывало, а книги, бумаги и литературная
газета одного моего приятеля так нафабрились,
что из рук вон; только книги нафабрились
обыкновенно, а литературная газета одного моего
приятеля, плотно сдавленная большою шкатулкой,
нафабрилась по одним краюшкам и вышла из-под
шкатулочного пресса, как будто после кончины
какого-нибудь великого человека... Да! нечего
сказать! насолил мне этот переезд!.. Неприятное
почти на каждом шагу: там, например:
Смотрительша с
ребенком-плаксой;
Там каша гречная с золой,
Там одолжит сундук гнилой,
Упитанный раздольно ваксой;
Там, как бы ни был кто весел,
А ум его ямщик-осел
Скует унынья кандалами,
Когда в езде безбожно тих
Он трех влачащихся своих
Зовет, каналья, соколами,
А те дожили до поры,
Чтоб их пожаловать в одры
Там в избах тараканьи тучи,
Там девки в мирной простоте,
И в юбках все, и юбки те
Преподозрительно пахучи;
Там в дырках мост и почва гать,
Где шагом должно вам шагать,
А вас колотит молотками
В подложку, темя и виски;
Дорога - мерзость: все пески,
А нет песков, зато местами
На доброй почве люди злы
И тянут с вас под ризой мглы
Ночную ризу - одеяло,
Чтобы на счет своих гостей
Укрыть под ними пыл страстей, -
Все это так меня доняло,
Что ваш лирический поэт
Чуть не погиб во цвете лет!..
Но разные Эбрейские силы
хранили меня, и я остался в живых, назло
Кукольнику и комлании [1] [Нестор Васильевич
Кукольник (1809-1868) - драматург и поэт,
представитель враждебной Соколовскому
литературной группировки.], которая, верно,
подкупила новгородского исправника, чтоб он
сломил мне шею на своих проклятых мостах...
Наконец, дорога моя начала
оканчиваться...
Вот еду... еду, подъезжаю...
Любуюсь, видя Вологду,
И говорю у ней в виду:
"Мое почтенье!.. Уважаю!..
Зато, губернский город наш,
И ты меня, мой друг, уважь!.."
Теперь вопрос: что такое
Вологда?
- А бог ее знает!.. Прямо, гладко,
чисто, опрятно, но раскинуто на миллион верст, и
на этом пространстве 42 церкви и дома помещиков
форменной архитектуры. Что же до общества, то я
его вовсе не знаю и, кажется, не буду знать, по
крайней мере, очень долго, затем что я едва ли не
до нового года буду сидеть, закупорившись - так
жестоко терзают меня безоблачные последствия
нелепых лечений... Скажи, пожалуйста, Степанову,
когда его увидишь, что доктор, общий наш с ним
знакомец, слишком недобросовестно обманывал
меня насчет качественности моей болезни. Это из
рук вон дурно!
Чтобы иметь понятие о здешних
ценах, довольно рассказать, что я нанял квартиру
в особенном флигеле, 4-ре светлых комнаты, потом
передняя, потом отдельная кухня, потом каретный
сарай (это для водевиля "Кареты", который,
вероятно, пришлет мне Лисенков, чтоб я не платил
даром денег), потом конюшня (это для самых Коней)
[1] [Федор Алексеевич Кони (1809-1879) - писатель и
драматург, приятель Соколовского.], потом сад,
потом огород, где я буду сажать капусту, как
Гораций, потом дрова, вода, наконец, хорошая
мебель - и все это за 336 рублей монетой. Повар и
камердинер стоят мне 18 рублей в месяц. Зато
перламутровые пуговицы здесь дороже, нежели в
Петербурге.
...Кланяйтесь всякому из честной
братии, кто только спросит обо мне с участием. Мой
друг Кречетов дал честное слово проститься со
мною и не заехал. Скажи ему, что он после этого
филин огородный..."
Читаешь это письмо - и на ум
приходят письма Надеждина из Вологодской ссылки.
Один жалуется на судьбу и на страдания. Другой
весел, несмотря на то, что кончился антракт и
начался второй акт трагедии, который, для
разрядки зрительного зала, имеет в себе кое-что
веселенькое... А дальше - полная обреченность.
Д. Н. Болговской - Д. Н. Блудову,
министру внутренних дел: "Назначенный на
службу в Вологодскую губернию под самым строгим
надзором начальства титулярный советник
Соколовский 29 минувшего сентября ко мне
доставлен, но в должность еще не определен, по
неимению по прежней службе аттестата или
формулярного списка..."
Так в трагедии впервые
появляется зловещее слово "аттестат".
Завязывается новая коллизия: в действие вступает
всемогущая российская бюрократия.
Впрочем, должность для
Соколовского уже сыскана: 5 октября 1837 года
Болговской сообщил покровителю опального поэта
князю А. Н. Голицыну (рекомендательное письмо от
которого Соколовский вручил вологодскому
губернатору по приезде): "...Что же принадлежит
до службы его при мне лично, то, желая угодить
воле Вашей, я представлю его в чиновники особых
поручений с жалованьем по 1200 руб., а вслед за тем
дам ему занятие сколь возможно значительнее..."
Болговской пишет в будущем
времени, ибо пока возникла одна остановка: у него
нет аттестата о прежней службе "титулярного
советника", а без аттестата даже губернатор не
имеет права определить его на службу. Впрочем,
кажется, аттестат скоро пришлют...
АНТРАКТ
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому, 9 ноября 1837. Из Вологды в Петербург:
"Меня здесь очень обласкали. Многие приезжали
знакомиться сами и, как все включительно желали
чаще видеться со мной, то по общему соглашению у
меня назначены дни: вторник и пятница, в которые
приезжают ко мне вечеровать от 6 до 12 и более
человек... Мы пьем чай, беседуем, читаем всякую
всячину, потом опять беседуем, потом закусываем
и, наконец, разъезжаемся. Главнейшие мои
посетители (кабинетные) - это некто Макшеев, потом
директор, инспектор и два старшие учителя
гимназии, потом некто Дьяконов и, наконец, из
поляков: Ярошин-ский, граф Пршездецкий и доктор
Просинский. Вот тебе десять умных, добрых,
обязательных и весьма хорошо образованных
людей... Сверх того есть еще у меня посетители
также добрые и умные, но играющие: эти садятся в
гостиной - и дело идет как нельзя!.. Одно плохо:
болен; но страшен сон - милостив бог...
Я собираю здешние идиотизмы.
Когда накоплю побольше, перешлю к тебе, а покуда,
ожидая сам приятного вечера, ибо сегодня вторник,
желаю, чтобы перед первым рандеву тебе кто-нибудь
подкумошил, то есть чтобы ты не смог..."
И еще один веселый документ:
Распоряжение Д. Н. Болговского
Вологодской городской полиции, 4 октября 1837:
"...Как Соколовский сюда уже прибыл, то
предлагаю полиции иметь надежный, самый строгий
надзор, включив его в общую ведомость о состоящих
под надзором лицах".
АКТ ТРЕТИЙ
Осенью 1837 года Соколовский был
назначен редактором только что открывшейся
газеты "Вологодские губернские ведомости"
[1] [См. об этом в следующем очерке.] с жалованьем 100
рублей в месяц.
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому, 7 ноября 1837. Из Вологды в Петербург:
"Да!.. говоря без всяких шуток, мне очень
грустно... В крепости я был одинок поневоле, - и это
одиночество меня не тяготило нисколько... Здесь я
живу священною жизнию сердца и высокою жизнию
мысли, а между тем, мне грустно донельзя, не
потому, что мне надобно любви (несмейся!), мне
надобно горячих вскипов, мне нужно сильных
потрясений сердца, когда я качусь по колее
благоразумия, а как у меня нет ни любви, ни
вскипов, ни потрясений,- то мне очень грустно".
"Мечты, мечты, где ваша
сладость?.." Много было в жизни Соколовского
надежд и очарований: добрые начальники, большое
жалованье, приличное общество, литературные
связи в Петербурге, активная творческая
деятельность. Только что вышла из печати его
новая поэма "Хеверь" (по мотивам библейской
"Книги Эсфирь"), написанная в
Шлиссельбургском застенке. Дописывается новая
поэма - "Альма". Задуманы и пишутся
"Разрушение Вавилона", "Новоизбрание",
"Искупающий страдалец"... Отчего ж и не
помечтать?
Только куда они уходят, мечты?
Большое жалованье? Оно
"числится" за Соколовским, но никто ему не
выплачивает вожделенных ста рублей в месяц. Его
не могут официально определить к должности "по
неимению о прежней службе его аттестата или
формулярного списка". Таков железный
бюрократический закон. Неутомимый и жаждущий
помочь Болговской рассылает во все концы России
запросы и просьбы, но...
Ответ Санкт-Петербургского
военного генерал-губернатора графа П. К. Эссена (8
ноября 1837): "Означенный Соколовский на службе
при канцелярии моей не состоял... я приказал
подвергнуть Соколовского испытанию, в
продолжение коего он... был задержан и отправлен в
Москву, упомянутые же аттестат и прошение
Соколовского препровождены мною туда же..."
Ответ делопроизводителя
следственной комиссии С. М. Небольсина: "...Все
бумаги, которые бывшая следственная комиссия
нашла возможным возвратить находившимся под
следствием лицам, вручены были им... но был ли в
числе бумаг Соколовского аттестат его -
неизвестно..."
Ответ Московского
обер-полицеймейстера князя С. М. Голицына (15
января 1838): "...Тюк, принадлежащий титулярному
советнику Соколовскому, выдан был под расписку
смотрителю губернского замка штабс-капитану
Толоконникову, а им, вместе с Соколовским,
представлен в секретное отделение канцелярии г.
Московского генерал-губернатора..."
Запрос Болговского на имя графа
А. X. Бенкендорфа (7 февраля 1838): "...Таким образом,
с сентября минувшего года до настоящей поры
время проходило в одной переписке, и
Соколовский... без места и, следственно, без
способов для жизни. Такое чрезмерно стесненное
положение необходимо вовлекло Соколовского в
долги и вместе с тем крайняя неприятность
подобных обстоятельств окончательно расстроила
и без того уже совсем растерянное его
здоровье..."
Ответ Енисейского гражданского
губернатора В. Ко-пылова (получено 31 марта 1838):
"...Имею честь препроводить формулярный список
о службе чиновника Владимира Соколовского,
находившегося в Енисейском губернском совете
экзекутором и уволенного в мае месяце 1831 года от
службы по здешней губернии..."
Запрос Болговского на имя
министра внутренних дел Д. Н. Блудова (5 апреля 1838):
"...По поводу такового о Соколовском отзыва я
имею честь покорнейше просить Ваше
высокопревосходительство об определении его на
свободную ныне вакансию младшего чиновника при
мне по особым поручениям...."
Ответ Д. Н. Блудова (получено 5
июня 1838): "...Я определил сего числа титулярного
советника Соколовского чиновником особых при
Вас поручений..."
Итак, свои законные 100 рублей в
месяц Соколовский стал получать через 9 месяцев
после приезда...
"Приличное общество", столь
ласково встретившее ссыльного поэта, потом тоже
не подкачало и окружило его "биллионом
сплетен". "Здесь на каждую собаку по три
сплетчика и по одному фискалу. Это заметка для
статистики" (из письма к Краевскому).
Сгрустнешь в тяжелой думочке,
Помолишься творцу,
И снова лезешь к рюмочке,
И снова к огурцу.
(В. И. Соколовский. Экспромт)
В начале 1838 года ссыльный поэт
впал в "пагубную склонность" и запил с горя.
Стремление Соколовского "покутить... немного
больше" (Герцен) отмечали почти все мемуаристы.
В Вологде же "предосудительная слабость"
поэта приняла формы трагические.
Ф. Н. Фортунатов: "В 1838 году
Соколовский поселился вместе с одним молодым
почитателем его литературного таланта, Николаем
Ивановичем Наваиши-ным, учителем словесности в
местной гимназии, на одной квартире. Однако
совместная жизнь с Наваиши-ным не могла повлиять
на усиливающуюся страсть поэта к вину. Наваишину
успел Соколовский внушить какую-то мизантропию,
окончившуюся у него умопомешательством..."
Я рано счастье отравил
Пирами юности беспечной,
Наполнил, вспенил и испил
Я чашу сладких наслаждений...
Мне тесен был свободы круг;
Мне в жизни - жизни было мало,
Для чувств - мне сил недоставало,
И я желал жить дважды вдруг.
(В. И. Соколовский.
"Исповедь")
Где уж тут "жить дважды",
когда и одна жизнь идет кувырком!
Литературный успех окрылил
Соколовского еще в 1832 году: "Мироздание"
ввело автора в "большую" литературу, имело
успех шумный и заслуженный. В 1837 году "нашего
Сильвио Пеллико" объявляют выдающимся русским
поэтом, и от второй своей поэмы "Хеверь" он
ждет успеха еще большего. Но - наступает
похмелье...
И. И. Панаев: "Странность стиха
Соколовского подействовала на меня так сильно, и
я думал, что в этой странности-то и в самом деле
заключается талант. "Хеверь" вскоре после
этого была издана. Она, к удивлению нашему,
произвела на всех тяжелое и неприятное
впечатление... Едва ли этой "Хевери"
разошлось до десяти экземпляров".
Время успеха "духовных
поэм" Соколовского - прошло, и ветхозаветный
облик "карающего бога" как нравственного
кодекса при осуждении социального зла уже не
принимался современниками. Пересказывая легенду
о женщине, спасшей народ от уничтожения, автор
зовет ко всеобщему единению и любви на земле:
Пойдемте же, пойдемте, как
друзья,
Как добрые и близкие родные,
На сладкий пир красот и чистоты,
Где вкруг столов живящей
благоты
Кипят ключом отрады неземные...
Это был своего рода протест
против мерзостей окружающей действительности,
выраженный в напряженной романтической форме, с
ее громоздкой метафоричностью, языком
экспрессивным и неточным, допускающим
неологизмы, экзотизмы и прочие "вольности" -
И радостно при свете
наслажденья
Субботствовать в объятиях
любви!..
Одним словом, "Хеверь" не
поняли и не приняли, в Соколовском -
разочаровались...
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому, 8 марта 1838. Из Вологды в Петербург:
"...Положим, что моя книга дурна, положим, что
господа, получившие при самых учтивейших письмах
экземпляры моей поэмы, совершенно непричастны
никаким слабостям и ошибкам, положим, что я имел
прежде предосудительную наклонность, - все так!..
Ни книга, ни мое усердие, ни я - ничто и никто не
заслуживает хорошего спасибо и ласки...."
Соколовский решился на
последний шаг: поднести экземпляры своей поэмы
членам императорской фамилии - вдруг да
понравятся, да внимание обратят, да помогут!.. Но
"всевидящий глаз" николаевских "пашей"
- вмешался.
А. X. Бенкендорф:. "... Имею честь
ответствовать, что находящийся на службе в г.
Вологде титулярный советник Соколовский, как
состоящий под надзором полиции, не может быть
удостоен чести подносить сочинения свои Их
императорским Величествам и Высочествам.
Возвращаю вследствие чего доставленные...
экземпляры сочинений Соколовского. Имею честь
быть с совершенным почтением и преданностию..."
Куда денешься?
Один, в чужом холодном городе,
без куска хлеба насущного (в прямом смысле:
"без куска"), с тяжелейшей легочной болезнью,
с приступами лихорадки и головной боли, - живет
ссыльный поэт по углам у немногих знакомцев, не
имея средств нанять квартиру...
Однажды... страшно вспомянуть!
И давит грусть, и сердцу больно,
И жжет его тоска невольно,
И груди не дает вздохнуть...
(В. И. Соколовский.
"Мироздание")
В довершение всех бед - он
влюбился. Влюбился без надежды на "счастливый
конец" и без упований на взаимность. Ему 30 лет,
он побит жизнью и смертельно болен. Ей - 16 лет, она
- юная романтическая поэтесса.
"У нее самое обыкновенное
лицо, даже немного смешное; глаза простые, как
бывают у всякого порядочного человека; но если б
ты знал, как я люблю встречать добрые взгляды
этих простых глаз и как я засматриваюсь на ее
добродушную улыбку - то ты, может быть улыбнулся
бы, глядя на мои порывы, особенно если бы заметил
при том, что и те добрые взгляды, и эта
добродушная улыбка не говорят мне ничего, кроме
слов неизвестность и тайна... Кажется, отец и мать
заметили мои чувства, и за ней удвоен надзор, и ее
стараются как можно удалить от меня; стало быть,
надежды плохи... Не знаю, право, чем все это
кончится" (из письма к Краевскому от 29 марта).
"Она" Соколовского - это
Варенька Макшеева, дочь вологодского помещика Д.
М. Макшеева. В Вологодском краеведческом музее
выставлен стол из усадьбы Макшеевых (она
находилась в Нижнем Осаново). За этим столом
Соколовский сиживал очень часто... Дмитрий
Михайлович Макшеев, по воспоминаниям Ф. Н.
Фортунатова, "желая удалить Соколовского от
кутящего общества, увозил его несколько раз к
себе в деревню..." Там поэт гостил по целым
неделям, и очень скоро вступил с Варенькой в
"литературную переписку".
Для Соколовского Варенька -
создание необыкновенное: "В ней много
солидного ума и дарования решительного; сверх
того, своею огромной памятью она поглощает
знания и языки, как губка воду, - и если в этих
отношениях можно найти ей подобную, то, верно, не
скоро.
Да!.. без особенных усилий
Едва ль сыскать другой пример:
В шестнадцать лет в руках Гомер,
В шестнадцать лет в руках
Виргилий,
И, душ возвышенных кумир,
В шестнадцать лет в руках
Шекспир.
И все это в оригинале, и во всем
этом будут усовершенствоваться до весны, а там с
помощью гувернантки, которую ждут из-за границы,
примутся за Данта и Тасса. О Франции я уж и не
говорю!" (из письма к А. А. Краевскому от 7
декабря 1837 г.)
Между прочими своими
добродетелями Варенька Макшеева писала недурные
стихи, и в знаменитом библиографическом словаре
С. А. Венгерова ее имя упоминается в качестве
второстепенной поэтессы 30-х годов прошлого
столетия.
Соколовский пишет
"томительные" письма и ревностно хлопочет о
публикации стихов своей возлюбленной. Ее стихи
печатаются, как правило, рядом с его
собственными...
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому, 29 марта 1838. Из Вологды в Петербург:
"Я к тебе высылал как-то стихи Макшеевой
"Будущность". Ты сказал Дм<ит-рию> Мих<айловичу>,
что их потерял. Если это правда - вот тебе новый
список и печатай его непременно; если это
неправда и ты не печатаешь стихов потому, что они
тебе не понравились, - то все-таки вот тебе новый
список - и печатай его непременно, потому что это
произведение лучше иных, которые по временам
мелькают в твоем журнале".
Но - увы! - Варенька Макшеева - не
"партия" для нищего поэта. Поэт-то он,
конечно, поэт - но всего лишь "чиновник по
особым поручениям". Да еще ссыльный - как еще
дело обернется? Да еще больной... Да еще, говорят,
пьет...
Ф. Н. Фортунатов:
"...Соколовский просил в длинном стихотворении
у отца руки ее, но просьба эта была отклонена под
предлогом молодости дочери".
Вареньку было проще выдать за
какого-нибудь "устойчивого" помещика или
"проезжего корнета", недалекого, "но
блестящего"... Что и было сделано. Правда, чуть
позднее.
В. И. Соколовский - А. В.
Никитенко, 18 января 1838. Из Вологды в Петербург:
"Одним словом, если Петербург распек меня, то
Вологда меня допекает - и, говоря без шуток,
влияние здешней безжизненной жизни на душу так
велико, что я замечаю даже решительную перемену в
своем характере, который из кипучего холеризма
переходит в томный меланхолический быт... Я
отказываюсь от балов и вкусных обедов, чего
прежде со мной никогда не бывало, и крепко
полюбил грустить: это разрушает мою физику и
потому нравится мне особенно..."
В начале февраля Соколовский
заболел и проболел два месяца. Потом - пустился в
работу над поэмой "Альма". Потом опять
заболел. Так и тянулось.
Я весь в мечтаньях утонул,
А он, мой ангел, он уснул!
Да, он уснул, прошу покорно!
(В. И. Соколовский. "Рассказы
сибиряка")
АНТРАКТ
Уже после смерти Соколовского
вышел "Одесский альманах на 1839 год", где
стихотворение В. Д. Мак-шеевой "Поэту"
(адресованное Соколовскому) помещено вслед за
его "Одой стремления" (отрывок из поэмы
"Альма"), в которой речь идет о
возлюбленной... А попали эти строки в "Одесский
альманах" через Н. И. На-деждина, с которым
Соколовский встречался в Вологде зимой и весной
1838 года...
Я кличу клич "Изящные
счастливы!"
Итак, вперед, и, словно чародей,
Искусством ты чудесно завладей,
И рвись в лазурь и в божий
разливы!
Ты знать должна, как славой
сиротливы
Все рифмачи, потешники людей
В их песнях нет ни чувства, ни
идей,
Сих Колосов богоколосной нивы!
Их каждый стих нарядно весь
одет,
Но сущность в нем, - как
суетность мирская
Все тянет вниз, и вся пуста, как
бред!
Так вверх и вдаль! А даль то ведь
какая!
Снятый глагол, безбрежность
рассекая,
Дарит ее! Смелей же в даль, поэт!
(В. И. Соколовский. "К деве
поэту Сонет")
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Инспектор Вологодской гимназии
Ф. Н. Фортунатов в 1867 году рассказал в своих
воспоминаниях о неизвестной, ненапечатанной и
утраченной "вологодской" поэме
Соколовского "Альма". О ней Фортунатов
отозвался как о поэме, "отличавшейся многими
высокими поэтическими красотами и стоящей
несравненно выше его прежних произведений".
"Альму" считали утраченной
все мемуаристы (И. П. Сахаров, Е. А. Карлгоф, М. И.
Семевский), но не так давно авторизованная копия
поэмы с обширной авторской и цензурной правкой
была найдена. Об этом, последнем большом
произведении Соколовского следует поговорить
особо.
Поэт Владимир Соколовский не
принадлежал к какой-то определенной
литературной "партии" или журнальной
группировке. Его творчество лежало как бы в
стороне от основного пути развития русской
поэзии XIX столетия. Между тем он вовсе не был
второстепенным поэтом.
Но у каждого писателя есть свое
"до" и "после": традиции, воспринятые им,
и традиции, вопринятые от него. О тех традициях,
которые развивал Соколовский в своем творчестве,
говорить крайне сложно: у него не было чьего-либо
явного влияния, и, тем более, он никому не
подражал. Это привлекает - самобытность,
настойчивость и глубокая оригинальность
творческих поисков.
В основе литературного наследия
Соколовского - его "библейские" поэмы.
"Мироздание", "Хеверь", "Разрушение
Вавилона" и "Альма". Все они основаны на
тех или иных сюжетах, почерпнутых из Библии,
которую Со* коловский очень ценил как
литературный памятник. Но его поэмы - не просто
стихотворное переложение библейских легенд, и
взаимоотношения Соколовского с Библией далеко
не так просты. У него не было религиозного
благоговения перед текстом священного писания, и
он не просто "прелагал псалмы", как делали
многие. Библия набавляла поэта от необходимости
выдумывать сюжеты, и в рамки всем известной
"священной" истории он вкладывал свою
собственную поэтическую и философскую мысль.
Именно такова поэма
"Альма", работу над которой Соколовский
начал еще в Шлиссельбургской крепости (там была
создана первая редакция поэмы), а окончил весной
1838 года в Вологде: здесь поэма была коренным
образом переработана.
В основе сюжета "Альмы"
лежит библейская "Песнь Песней царя
Соломона", которую Горький назвал
"величайшей поэмой о любви мужчины и
женщины". Польский исследователь З.
Косидовский пишет, что "Песнь Песней..."
"ошеломляет своей подлинно восточной
чувственностью". Ученые объясняют включение
ее в канонический текст Библии непререкаемостью
авторитета великого царя Соломона: он не мог
написать "кощунственную" поэму - значит, это
религиозное чувство в форме любовной аллегории,
приданной поэме для большей "доходчивости".
Христианство предложило "официальное"
толкование "любовной" поэмы:
"Возлюбленный - это сам Иисус Христос,
возлюбленная - церковь или душа христианина, а в
"хоре" под видом друзей возлюбленной пары
скрываются ангелы, пророки и патриархи" (З.
Косидовский). Многие мыслители давали самые
разнообразные толкования "Песни Песней...".
Многие поэты стихотворло перелагали ее: Г. Р.
Державин, И. А. Крылов, А. С. Пушкин (он собирался
переложить всю поэму в 1825 году, но написал лишь
два фрагмента: "Вертоград моей сестры..." и
"В крови горит огонь желанья..."), А. А. Фет, Л.
А. Мей, К. М. Фофанов, В. Я. Брюсов, А. А. Блок и
другие.
Все-таки поэма Соколовского
уникальна. Его замысел исходил из романтического
переосмысления самой сущности библейского
канона. "Альма", как писал Фортунатов,
"изображает беседы Руага (духа, жениха) и Альмы
(душа, невесты)". Это беседа любящих "душ" и
"анатомия любви" в ее духовном смысле. В
русской поэзии нет ничего подобного этому
замыслу.
"Альма" - своеобразный итог
творчества Соколовского: здесь и его мысли о роли
поэта и о том, что должно быть предметом поэзии.
Здесь - его философия и ответы на "вечные"
вопросы: как человек может познать мир? что есть
истина? что есть основа мироздания? что было в
"начале" мира и что будет "в конце"? Все
это излагается очень стройно, последовательно,
"от простого к сложному"...
Отгрянь, как гром, - Поэзьи гений!
Звучи, мой стих, как эхо гор!
Кипи, душа, блести, мой взор,
От светолучных вдохновений!..
Так начинает Соколовский и
постепенно ведет читателя к своему пониманию
истины - гармоническому цельному восприятию
мира... Одну за другой открывает он двери в мир
"таинств" - и эта последовательность и есть
как раз тот "стержень", на котором держится
вся поэма. Эту постепенность он подчеркивает и
названиями частей поэмы - это не главы, а
"восходы", то есть ступени, которые одна за
другой ведут к самому главному, к самому сложному
в мире.
Это типично романтическая идея:
кому же, как не поэту, обращаться к "высоким"
материям, когда поэзия способна постигнуть не
просто истину, а "мирообъемлю-щую" истину!
Соколовский склонен больше верить тому, что он
чувствует, чем тому, что он понимает, ибо, как
писал позже А. К. Толстой, "бог дал нам чувство,
чтобы идти дальше, чем разум". То же - в
"Альме":
Сначала сердцем, а потом
И разуменья чистым светом,
Чтобы объемно и вполне
Узнать душой о вышине!
Познание мира через
"чувство" поэт представляет так:
Тут скрытых нет соображений,
Ни форм, ни слов, ни знаков нет,
Чтоб ими выразить предмет, -
Тут только море восторжений,
Да ливень блесков без числа,
Да в этом ливне рай тепла...
"Дух", "душа",
"духовность" - любимые слова поэта
Соколовского. У него встречаются такие
неожиданные сочетания, как "душевный дом",
"душевный взор" (не в смысле "добрый", а
в смысле "принадлежащий душе") и т. д. Им
Соколовский противопоставляет то, что он назвал
"плотяность" (бездуховность). В этом
отношении даже христианские символы (троица, дух,
вода, хлеб, кровь) предстают у него не в их
богословском, а в чисто философском значении.
Звучность и необычность стиха
Соколовского удивляют. В утонченном, возвышенном
мире его поэмы не хватает "обыкновенных"
слов, и отсюда являются неологизмы:
"запотешиться", "детствовать",
"светолучный", "взмет" - десятки новых
слов, за которыми стоят необычные, новые
значения, влекущие к "новому"
мироустройству... Все это отнюдь не было
характерно для жанра "божественной" поэмы, и
все это определило ее дальнейшую невеселую
судьбу.
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому, 10 января 1838. Из Вологды в Петербург:
"Только четыре части "Альмы" переписаны
набело; остальные три даже не переправлены, -
впрочем, в феврале я все-таки надеюсь представить
ее на снисходительное рассмотрение князя
Александра Николаевича <Голинына>".
Успех "Альмы", посланной
камергеру двора, ссыльный поэт связывает с
изменением своей участи: "Хе-верь" потерпела
неудачу - что-то будет с "Альмой"? План
Соколовского таков: А. Н. Голицын заручится
поддержкой поэта В. А. Жуковского и обратится с
просьбой к министру просвещения графу С. С.
Уварову. Поддержка последнего означала бы полный
успех в цензурном комитете, а там...
Отзыв В. А. Жуковского (в
передаче А. Н. Голицына): "...Василий Андреевич
пишет ко мне, что в "Альме" заключается много
прекрасного, что автор ее (как он уже доказал то и
первою своею поэмою "Мироздание") имеет
высокий поэтический талант, превосходно владеет
языком, словом, достоин особого внимания; по его
мнению, самое дарование его весьма бы
усовершенствовалось, если б судьба его
изменилась к лучшему".
Отзыв В. А. Жуковского (в
передаче Ф. Н. Фортунатова): "Как мне известно,
Соколовский посылал поэму свою на просмотр
Жуковского, с некоторыми заметками карандашом
возвратившего ее Владимиру Игнатьевичу; так,
например, после заглавия "Альма" у
Соколовского следовало: "Божественная комедия
с хорами и танцами", - это зачеркнуто было
Жуковским".
Отзыв В. А. Жуковского (в
передаче М. И. Семев-ского): "Рассказывают, что
Жуковский по прочтении ее ("Альмы". - В. К.)
взял себя за голову и сказал: "Вот поэт, который
убьет все наши дарования!".
А. Н. Голицын послал поэму "на
просмотр" С. С. Уварову, присоединив к
положительному отзыву Жуковского свою горячую
просьбу о разрешении "Альмы" к печати,
присовокупив, что "милость сия возбудит в
Соколовском новые силы и вдохновление и для
других подвигов на поприще словесности".
Уварова трудно было смутить
подобными "поэтическими" просьбами. Он
отвечал: "Не имея в виду одобрение поэмы г.
Соколовского духовною цензурою, мне нельзя
ходатайствовать... о всемилостивейшем пособии
для напечатания".
А "духовная" цензура
"Альму" к печати не пропустила.
Впрочем, к тексту поэмы цензура
все-таки "прикоснулась": в нем много
исправлений "рукою властною": имя
"Руаг" везде переправлено на "царь",
"любовь" выброшена, "божество" -
вставлено...
Потом "Альма" затерялась.
До сих пор она не опубликована.
Да и интересны ли сегодняшнему
читателю "вечные" вопросы
полуторастолетней давности?
Такие вот шутки выкидывает с
иными талантливыми произведениями безжалостный
"литературный процесс". Уж с ним не
поспоришь...
Эпилог
И будет все - твоей виной.
Твоими смертными грехами;
Ты не спасешься ни слезами,
Ни мукой сердца, ни мольбой...
В. И. Соколовский. Мироздание
В. И. Соколовский - А. А.
Краевскому и И. И. Панаеву, 23 августа 1838. Из
Вологды в Петербург: "...В Петербурге я
пользовался (лечился. - В. К.) дурно; в Вологде моя
прежняя предосудительная слабость и невежа-врач
доконали меня совершенно... Здесь я один на чужой
стороне; никто за мной не присмотрит, никто не
поможет мне, страдающему и расслабленному...
сверх того, принимаемые мною ныне ванны не
дозволяют и думать, чтобы я мог, при совершенном
своем изнурении и расстройстве, выдержать
здешнюю суровую зиму...".
Соколовский стремится к
спасению. В тот же день, 23 августа, он отправляет
письмо в III Отделение, Л. В. Дубельту:
"Самая высокая милость,
которая могла бы всего более способствовать
поправлению моих обстоятельств, состоит в том,
чтобы в уважение к беспомощности моей и
страданий, мною претерпеваемых, мне было бы
позволено, оставя службу, жить у родной сестры
моей в Москве, где доктор Гааз и доктор Иноземцев,
столь известные своим искусством, могут
выпользовать меня... Если же мне не суждено
воспользоваться подобным снисхождением к моей
участи, то я всепокорнейше испрашиваю у Вашего
превосходительства одолжить меня своим
ходатайством о том, чтобы мне дозволено было, не
оставляя службы и получа отпуск, съездить в
Москву до излечения болезни...
Наконец, если я недостоин и сей
милости, несмотря на то, что здесь погибель моя
неизбежна, я осмеливаюсь просить у Вашего
превосходительства, чтобы меня перевели на
Кавказ...".
И бюрократическая машина снова
завертелась. Запрос министра внутренних дел А. Н.
Мордвинова Д. Н. Болговскому (1 сентября 1838):
"...Действительно ли положение Соколовского
таково, каким он его описывает, и заслуживает ли
он по службе своей и поведению просимого им
снисхождения?..".
Ответ Д. Н. Болговского (15
сентября 1838): "Действительно, Соколовский в там
точно положении, как он и лекарь его отписывают...
что же принадлежит до службы и его поведения, то
первою я не имею права быть недовольным, а
относительно последнего он столь давно болезнен,
что лишен даже и способа вести себя дурно. Итак,
этому страдальцу христианское пособие
совершенно необходимо...".
25 октября 1838 года Николай I
"всемилостивейше повелеть соизволил:
перевести его на службу в Кавказскую область в
продолжении за ним строгого надзора начальства,
дозволив при проезде через Москву пробыть там
три недели для поправления здоровья..."
К этому времени больной
Соколовский уже почти не мог двигаться и
вынужден был задержаться в Вологде "вплоть до
облегчения тягостного положения". Уехал он,
как только ему стало немного легче, - 23 декабря.
Вслед за ним была выслана депеша по всем почтовым
станциям: над титулярным советником Соколовским
учрежден "надзор", и "надзора" этого
ослаблять не дозволяется на всем пути следования
оного Соколовского на Кавказ...
А в Вологде - новое осложнение.
Оказалось, что каз-начейство недодало
Соколовскому 285 рублей 82 копейки серебром!
Последние 15 документов архивного дела его
посвящены как раз этому животрепещущему вопросу
о деньгах. Запросы к губернатору: надо ли
высылать? Запросы в губернское правление: стоит
ли выдавать? Снова запросы к губернатору: если не
выдавать, то что с ними делать, а если выдавать, то
куда отсылать?..
В Москве Соколовский самовольно
задержался на три месяца. Доктора признали его
обреченным, и он выехал в Ставрополь уже безо
всякой надежды на выздоровление... Но
"надзор" продолжался, и с почтовых станций
аккуратно посылались депеши о "благополучном
следовании" титулярного советника
Соколовского: "высочайшего повеления" никто
не отменял...
Газета "Санктпетербургские
ведомости", N 266 от 19 ноября 1839: "17-го октября
скончался в Ставрополе (Кавказском) известный
русский поэт В. И. Соколовский, автор
"Мироздания", "Хевери", "Альмы"
(ненапечатанной) и многих других
произведений".