Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь
запрыгала у нее на ключице.                            
     - Зина,  как вам не стыдно? Кто же может подумать?
Фу, какой срам!                                        
     Заговорил Борменталь растерянно.                  
     - Ну, Зина, ты - дура, прости господи, - начал бы-
ло Филипп Филиппович.                                  
     Но тут зинин плач  прекратился  сам  собой  и  все
умолкли.  Шарикову стало нехорошо.  Стукнувшись головой
об стену он издал звук - не то "и",  не то "е" -  вроде
"эээ"!  Лицо его побледнело и судорожно задвигалась че-
люсть.                                                 
     - Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!          
     И все забегали,  ухаживая за заболевшим Шариковым.
Когда его отводили спать,  он, пошатываясь в руках Бор-
менталя,  очень нежно и мелодически  ругался  скверными
словами, выговаривая их с трудом.                      
     Вся эта история произошла около часу, а теперь бы-
ло часа 3 пополуночи,  но двое в кабинете бодрствовали,
взвинченные коньяком с лимоном.  Накурили они до  того,
что  дым двигался густыми медленными плоскостями,  даже
не колыхаясь.                                          
     Доктор Борменталь,  бледный,  с очень решительными
глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией.            
     - Филипп  Филиппович,  -  прочувственно воскликнул
он, - я никогда не забуду, как я полуголодным студентом
явился к вам, и вы приютили меня                       
     при кафедре.  Поверьте,  Филипп Филиппович, вы для
меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое без-
мерное уважение к вам...  Позвольте вас поцеловать, до-
рогой Филипп Филиппович.                               
     - Да,  голубчик,  мой... - Растерянно промычал Фи-
липп  Филиппович  и поднялся навстречу.  Борменталь его
обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.  
     - Ей-богу, Филипп фили...                         
     - Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, -
говорил Филипп Филиппович,  - голубчик, я иногда на вас
ору на операциях.  Уж простите  стариковскую  вспыльчи-
вость.  В сущности ведь я так одинок...  "От севильи до
гренады..."                                            
     - Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. - Искрен-
но воскликнул пламенны Борменталь,  - если вы не хотите
меня обижать, не говорите мне больше таким образом...  
     - Ну, спасибо вам... "К берегам священным Нила..."
Спасибо... И я вас полюбил как способного врача.       
     - Филипп Филиппович,  я вам говорю!..  -  Страстно
воскликнул Борменталь,  сорвался с места, плотнее прик-
рыл дверь,  ведущую в коридор и,  вернувшись, продолжал
шепотом,  -  ведь  это - единственный исход.  Я не смею
вам,  конечно,  давать советы,  но,  Филипп Филиппович,
посмотрите на себя,  вы совершенно замучились, ведь так
нельзя же больше работать!                             
     - Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Фи-
липп Филиппович.                                       
     - Ну,  вот, это же немыслимо, - шептал Борменталь,
- в прошлый раз вы говорили,  что боитесь за меня, если
бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим трону-
ли.  Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько
это может получиться ужасная шутка.  Но по моему глубо-
кому убеждению, другого выхода нет.                    
     Филипп Филиппович встал,  замахал на него руками и
воскликнул:                                            
     - И не соблазняйте,  даже и не говорите, - профес-
сор заходил по комнате,  закачав дымные волны, - и слу-
шать не буду.  Понимаете, что получиться, если нас нак-
роют. Нам ведь с вами "принимая во внимание происхожде-
ние"  -  отъехать не придется,  невзирая на нашу первую
судимость.  Ведь у нас нет  подходящего  происхождения,
мой дорогой?                                           
     - Какой там черт! Отец был судебным следователем в
вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк. 
     - Ну вот-с,  не угодно ли. Ведь это же дурная нас-
ледственность.  Пакостнее  и  представить  себе  ничего
нельзя.  Впрочем,  виноват, у меня еще хуже. Отец - ка-
федральный протоиерей. Мерси. "От севильи до гренады...
В тихом сумраке ночей..." Вот, черт ее возьми.         
     - Филипп Филиппович, вы - величина мирового значе-
ния,  и из-за какого-то извините за выражение, сукиного
сына... Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!     
     - Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил
Филипп  Филиппович,  останавливаясь и озираясь на стек-
лянный шкаф.                                           
     - Да почему?                                      
     - Потому что вы-то ведь не величина мирового  зна-
чения.                                                 
     - Где уж...                                       
     - Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы,
самому же выскочить на мировом значении,  простите... Я
- московский студент, а не Шариков.                    
     Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделал-
ся похож на французского древнего короля.              
     - Филипп Филиппович,  эх...  - Горестно воскликнул
Борменталь,  - значит,  что же? Теперь вы будете ждать,
пока удастся из этого хулигана сделать человека?       
     Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил
себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:      
     - Иван  Арнольдович,  как  по-вашему,  я   понимаю
что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человечес-
кого мозгового аппарата? Как ваше мнение?              
     - Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! - С боль-
шим чувством ответил Борменталь и развел руками.       
     - Ну,  хорошо. Без ложной скромности. Я тоже пола-
гаю, что в этом я не самый последний человек в Москве. 
     - А я полагаю, что вы - первый не только в Москве,
а и в Лондоне и в Оксфорде!  - яростно перебил  Бормен-
таль.                                                  
     - Ну,  ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, буду-
щий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конеч-
но.  Можете и не спрашивать.  Так и сошлитесь на  меня,
скажите,  Преображенский сказал.  Финита, клим! - Вдруг
торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф  отве-
тил ему звоном,  - клим, - повторил он. - Вот что, Бор-
менталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой
друг,  как  я убедился сегодня.  Так вот вам как другу,
сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не будете сра-
мить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой
операции как третьекурсник.  Правда,  открытие  получи-
лось, вы сами знаете - какое, тут Филипп Филиппович го-
рестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно,
намекая на Москву,  - Но только имейте в виду, Иван Ар-
нольдович,  что единственным результатом этого открытия
будет то,  что все мы теперь будем иметь этого Шарикова
вот где,  - здесь, Преображенский похлопал себя по кру-
той и склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы
кто-нибудь,  - сладострастно продолжал Филипп  Филиппо-
вич,  - разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь,
заплатил бы червонцев пять!  "От севильи до гренады..."
Черт меня возьми...  Ведь я пять лет сидел, выковыривал
придатки из мозгов...  Вы знаете, какую я работу проде-
лал - уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается - за-
чем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превра-
тить в такую мразь, что волосы дыбом встают.           
     - Исключительное что-то.                          
     - Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что по-
лучается,  когда исследователь вместо того,  чтобы идти
параллельно  и  ощупью  с природой,  форсирует вопрос и
приподнимает завесу:  на,  получай Шарикова и ешь его с
кашей.                                                 
     - Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?      
     - Да!  -  Рявкнул  Филипп Филиппович.  - Да!  Если
только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а
вы видели - какого сорта эта операция.  Одним словом, я
- Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в сво-
ей  жизни.  Можно привить гипофиз Спинозы или еще како-
го-нибудь такого лешего и соорудить из  собаки  чрезвы-
чайно высокостоящего. Но на какого дьявола? - Спрашива-
ется.  Обьясните мне,  пожалуйста,  зачем нужно искусс-
твенно  фабриковать спиноз,  когда любая баба может его
родить когда угодно.  Ведь родила же в Холмогорах мадам
Ломоносова  этого своего знаменитого.  Доктор,  челове-
чество само заботится об этом и в эволюционном  порядке
каждый год упорно,  выделяя из массы всякой мрази, соз-
дает десятками  выдающихся  гениев,  украшающих  земной
шар.  Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш
вывод в истории Шариковской болезни. Мое открытие, чер-
ти б его сьели, с которым вы носитесь, стоит ровно один
ломаный грош...  Да,  не спорьте,  Иван Арнольдович,  я
ведь уж понял.  Я же никогда не говорю на ветер, вы это
отлично знаете.  Теоретически это интересно. Ну, ладно!
Физиологи будут в восторге.  Москва беснуется...  Ну, а
практически что? Кто                                   
     теперь перед вами? Преображенский указал пальцем в
сторону смотровой, где почивал Шариков:                
     - Исключительный прохвост.                        
     - Но кто он - клим,  клим,  - крикнул профессор, -
клим  чугунов (Борменталь открыл рот) - вот что-с:  две
судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два чер-
вонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную
палку и побагровел) - хам и свинья...  Ну,  эту палку я
найду. Одним словом, гипофиз - закрытая камера, опреде-
ляющая человеческое данное лицо. Данное! "От Севильи до
Гренады..." - Свирепо вращая глазами, кричал Филипп Фи-
липпович,  - а не общечеловеческое. Это - в миниатюре -
сам мозг.  И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем
свиньям.  Я заботился совсем о другом,  об евгенике, об
улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нар-
вался.  Неужели вы думаете,  что из-за денег  произвожу
их? Ведь я же все-таки ученый.                         
     - Вы великий ученый, вот что! - Молвил Борменталь,
глотая коньяк. Глаза его налились кровью.              
     - Я хотел проделать маленький  опыт,  после  того,
как два года тому назад впервые получил из гипофиза вы-
тяжку полового гормона.  И вместо этого что же  получи-
лось?  Боже ты мой!  Этих гормонов в гипофизе, о госпо-
ди... Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я кля-
нусь, потерялся.                                       
     Борменталь вдруг засучил рукава и  произнес,  кося
глазами к носу:                                        
     - Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не жела-
ете,  я сам на свой риск накормлю его мышьяком.  Черт с
ним, что папа судебный следователь. Ведь в конце концов
- это ваше собственное экспериментальное существо.     
     Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло
и сказал:                                              
     - Нет,  я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне
60  лет,  я вам могу давать советы.  На преступление не
идите никогда,  против кого бы оно ни было  направлено.
Доживите до старости с чистыми руками.                 
     - Помилуйте,  Филипп Филиппович,  да ежели его еще
обработает этот Швондер, что ж из него получится?! Боже
мой,  я только теперь начинаю понимать, что может выйти
из этого Шарикова!                                     
     - Ага!  Теперь поняли? А я понял через десять дней
после операции.  Ну так вот, Швондер и есть самый глав-
ный дурак.  Он не понимает,  что Шариков для него более
грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески
старается натравить его на меня, не соображая, что если
кто-нибудь  в  свою очередь натравит Шарикова на самого
Швондера, то от него останутся только рожки да ножки.  
     - Еще бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим
сердцем.                                               
     - О нет,  нет,  - протяжно ответил Филипп Филиппо-
вич, - вы, доктор, делаете крупнейшую ошибку, ради бога
не клевещите на пса.  Коты - это временно... Это вопрос
дисциплины и двух-трех  недель.  Уверяю  вас.  Еще  ка-
кой-нибудь месяц, и он перестанет на них кидаться.     
     - А почему не теперь?                             
     - Иван Арнольдович,  это элементарно...  Что вы на
самом деле спрашиваете да ведь гипофиз не повиснет же в
воздухе. Ведь он все-таки привит на собачий мозг, дайте
же ему прижиться.  Сейчас Шариков проявляет уже  только
остатки собачьего,  и поймите, что коты - это лучшее из
всего,  что он делает. Сообразите, что весь ужас в том,
что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце.
И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!
     До последней  степени  взвинченный Борменталь сжал
сильные худые руки в кулаки, повел плечами, твердо мол-
вил:                                                   
     - Кончено. Я его убью!                            
     - Запрещаю это! - Категорически ответил Филипп Фи-
липпович.                                              
     - Да помилуйт...                                  
     Филипп Филиппович  вдруг насторожился,  поднял па-
лец.                                                   
     - Погодите-ка... Мне шаги послышались.            
     Оба прислушались, но в коридоре было тихо.        
     - Показалось, - молвил Филипп Филиппович и с жаром
заговорил по-немецки в его словах несколько раз звучало
русское слово "уголовщина".                            
     - Минуточку,  - вдруг  насторожился  Борменталь  и
шагнул к двери. Шаги слышались явственно и приблизились
к кабинету. Кроме того, бубнил голос Борменталь распах-
нул двери и отпрянул в изумлении. Совершенно пораженный
Филипп Филиппович застыл в кресле.                     
     В освещенном четырехугольнике коридора предстала в
одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим
лицом.  И врача и профессора ослепило обилие мощного и,
как от страху показалось обоим, совершенно голого тела.
В  могучих  руках Дарья Петровна волокла что-то,  и это
"что-то", упираясь, садилось на зад и небольшие его но-
ги,   крытые  черным  пухом,  заплетались  по  паркету.
"Что-то",  конечно, оказалось Шариковым, совершенно по-
терянным,  все еще пьяненьким, разлохмаченным и в одной
рубашке.                                               
     Дарья Петровна,  грандиозная и нагая, тряхнула Ша-
рикова, как мешок с картофелем, и произнесла такие сло-
ва:                                                    
     - Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визи-
тера Телеграфа Телеграфовича.  Я замужем была, а Зина -
невинная девушка. Хорошо, что я проснулась.            
     Окончив эту речь, Дарья Петровна впала в состояние
стыда, вскрикнула, закрыла грудь руками и унеслась.    
     - Дарья Петровна,  извините ради бога,  - опомнив-
шись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович.      
     Борменталь повыше засучил рукава рубашки и двинул-
ся к Шарикову.                                         
     Филипп Филиппович  заглянул ему в глаза и ужаснулся.
     - Что вы, доктор! Я запрещаю...                   
     Борменталь правой рукой взял Шарикова за шиворот и
тряхнул его так, что полотно на сорочке спереди тресну-
ло.                                                    
     Филипп Филиппович  бросился наперерез и стал выди-
рать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук.
     - Вы не имеете права биться! - Полузадушенный кри-
чал Шариков, садясь наземь и трезвея.                  
     - Доктор! - вопил Филипп Филиппович.              
     Борменталь несколько  пришел в себя и выпустил Ша-
рикова, после чего тот сейчас же захныкал.             
     - Ну,  ладно, - прошипел Борменталь, - подождем до
утра. Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится.     
     Тут он  ухватил Шарикова подмышки и поволок его в
приемную спать.                                        
     При этом Шариков сделал попытку брыкаться, но ноги
его не слушались.                                      
     Филипп Филиппович растопырил ноги,  отчего лазоре-
вые полы разошлись,  возвел руки и глаза  к  потолочной
лампе в коридоре и молвил:                             
     - Ну-ну..                                         
     Бенефис Шарикова,  обещанный доктором Борменталем,
не состоялся, однако, на следующее утро по той причине,
что  Полиграф  Полиграфович  исчез из дома.  Борменталь
пришел в яростное отчаяние,  обругал себя ослом за  то,
что не спрятал ключ от парадной двери,  кричал, что это
непростительно,  и кончил пожеланием, чтобы Шариков по-
пал  под  автобус.  Филипп Филиппович сидел в кабинете,
запустив пальцы в волосы, и говорил:                   
     - Воображаю, что будет твориться на улице... Вооб-
ража-а-ю. "От севильи до гренады", боже мой.           
     - Он в домкоме еще может быть,  - бесновался  Бор-
менталь и куда-то бегал.                               
     В домкоме он поругался с  председателем  Швондером
до того, что тот сел писать заяление в народный суд ха-
мовнического района,  крича при этом,  что он не сторож
питомца профессора Преображенского, тем более, что этот
питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвос-
том, взяв в домкоме якобы на покупку учебников в коопе-
ративе 7 рублей.                                       
     Федор, заработавший на этом деле три рубля,  обыс-
кал весь дом сверху до низу. Нигде никаких следов Шари-
кова не было.                                          
     Выяснилось только одно -  что  Полиграф  отбыл  на
рассвете  в кепке,  в шарфе и пальто,  захватив с собой
бутылку рябиновой в буфете, перчатки доктора Борменталя
и все свои документы.  Дарья Петровна и Зина,  не скры-
вая,  выразили свою бурную радость и надежду, что Шари-
ков больше не вернется.  У Дарьи Петровны Шариков занял
накануне три рубля пятьдесят копеек.                   
     - Так вам и надо!  - Рычал Филипп Филиппович, пот-
рясая кулаками. Целый день звенел телефон, звенел теле-
фон на другой день.  Врачи принимали необыкновенное ко-
личество пациентов,  а на третий день вплотную встал  в
кабинете вопрос о том,  что нужно дать знать в милицию,
каковая должна разыскать Шарикова в Московском омуте.  
     И только что было произнесено слово "милиция", как
благоговейшую тишину обухова переулка прорезал лай гру-
зовика и окна в доме дрогнули.  Затем прозвучал уверен-
ный звонок, и Полиграф Полиграфович вошел с необычайным
достоинством,  в полном молчании снял кепку, пальто по-
весил на рога и оказался в новом виде.  На нем была ко-
жаная куртка с чужого плеча,  кожаные же потертые штаны
и английские высокие сапожки со шнуровкой до колен. Не-
имоверный  запах  котов сейчас расплылся по всей перед-
ней.  Преображенский  и  Борменталь  точно  по  команде
скрестили  руки  на груди,  стали у притолоки и ожидали
первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича. Он пригла-
дил жесткие волосы, кашлянул и осмотрелся так, что вид-
но было:  смущение Полиграф желает  скрыть  при  помощи
развязности.                                           
     - Я,  Филипп Филиппович,  - начал он наконец гово-
рить, - на должность поступил.                         
     Оба врача издали неопределенный сухой звук  горлом
и шевельнулись.  Преображенский опомнился первый,  руку
протянул и молвил:                                     
     - Бумагу дайте.                                   
     Было напечатано: "предьявитель сего товарищ Полиг-
раф Полиграфович Шариков действительно состоит заведую-
щим подотделом очистки города Москвы от бродячих живот-
ных (котов и пр.) В отделе МКХ".                       
     - Так, - тяжело молвил Филипп Филиппович, - кто же
вас устроил?                                           
     Ах, впрочем я и сам догадываюсь.                  
     - Ну, да, Швондер, - ответил Шариков.             
     - Позвольте вас спросить - почему от вас так  отв-
ратительно пахнет?                                     
     Шариков понюхал куртку озабоченно.                
     - Ну, что ж, пахнет... Известно: по специальности.
Вчера котов душили, душили...                          
     Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Бормен-
таля.  Глаза у того напоминали два черных дула, направ-
ленных  на  Шарикова в упор.  Без всяких предисловий он
двинулся к Шарикову и легко  и  уверенно  взял  его  за
глотку.                                                
     - Караул!- Пискнул Шариков, бледнея.              
     - Доктор!                                         
     - Ничего не позволю себе дурного,  Филипп Филиппо-
вич,  - не беспокойтесь,  - железным голосом  отозвался
Борменталь и завопил: - Зина и Дарья Петровна!         
     Те появились в передней.                          
     - Ну,  повторяйте, - сказал Борменталь и чуть-чуть
при нул горло Шарикова к шубе, - извините меня...      
     - Ну  хорошо,  повторяю,  - сиплым голосом ответил
совершенно пораженный Шариков,  вдруг  набрал  воздуху,
дернулся и попытался крикнуть "караул",  но крик не вы-
шел и голова его совсем погрузилась в шубу.            
     - Доктор, умоляю вас.                             
     Шариков закивал головой, давая знать, что он поко-
ряется и будет повторять.                              
     - ...Извините меня,  многоуважаемая Дарья Петровна
и Зинаида?..                                           
     - Прокофьевна, - шепнула испуганно Зина.          
     - Уф,  Прокофьевна... - Говорил, перехватывая воз-
дух, охрипший Шариков, - ...Что я позволил себе...     
     - Себе  гнусную  выходку ночью в состоянии опьяне-
ния.                                                   
     - Опьянения...                                    
     - Никогда больше не буду...                       
     - Не бу...                                        
     - Пустите,  пустите его, Иван Арнольдович, - взмо-
лились одновременно обе женщины, - вы его задушите.    
     Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал: 
     - Грузовик вас ждет?                              
     - Нет, - почтительно ответил Полиграф, - он только
меня привез.                                           
     - Зина,  отпустите машину.  Теперь имейте  в  виду
следующее: вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филип-
повича?                                                
     - Куда же мне еще?  - Робко ответил Шариков, блуж-
дая глазами.                                           
     - Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В против-
ном случае за каждую безобразную выходку  будете  иметь
со мною дело. Понятно?                                 
     - Понятно, - ответил Шариков.                     
     Филипп Филиппович во все время насилия над Шарико-
вым хранил молчание.  Как-то жалко он сьежился у прито-
локи и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг
поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически:
     - Что же вы делаете с этими... С убитыми котами?  
     - На польты пойдут,  - ответил Шариков,  - из  них
белок будут делать на рабочий кредит.                  
     Засим в квартире  настала  тишина  и  продолжалась
двое суток.  Полиграф Полиграфович утром уезжал на гру-
зовике,  появлялся вечером,  тихо обедал в компании Фи-
липпа Филипповича и Борменталя.                        
     Несмотря на то,  что Борменталь и Шариков спали  в
одной  комнате  приемной,  они  не разговаривали друг с
другом, так что Борменталь соскучился первый.          
     Дня через  два  в  квартире  появилась худенькая с
подрисованными глазами барышня в  кремовых  чулочках  и
очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потер-
том пальтишке она шла следом за Шариковым и в  передней
столкнулась с профессором.                             
     Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил: 
     - Позвольте узнать?                               
     - Я с ней расписываюсь,  это  -  наша  машинистка,
жить  со мной будет.  Борменталя надо будет выселить из
приемной.  У него своя квартира есть, - крайне неприяз-
ненно и хмуро пояснил Шариков.                         
     Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя
на побагровевшую барышню, и очень вежливо пригласил ее.
     - Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.    
     - И я с ней пойду, - быстро и подозрительно молвил
Шариков.                                               
     И тут моментально вынырнул как из-под  земли  Бор-
менталь.                                               
     - Извините,  - сказал он, - профессор побеседует с
дамой, а мы уж с вами побудем здесь.                   
     - Я не хочу,  - злобно отозвался Шариков,  пытаясь
устремиться  вслед за сгорающей от стыда барышней и Фи-
липпом Филипповичем.                                   
     - Нет,  простите,  -  Борменталь  взял Шарикова за
кисть руки и они пошли в смотровую.                    
     Минут пять из кабинета ничего не слышалось,  а по-
том вдруг глухо донеслись рыдания барышни.             
     Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала
в грязный кружевной платочек.                          
     - Он сказал,  негодяй,  что ранен в боях, - рыдала
барышня.                                               
     - Лжет,  -  непреклонно отвечал Филипп Филиппович.
Он покачал головой и  продолжал.  -  Мне  вас  искренне
жаль,  но нельзя же так с первым встречным только из-за
служебного положения... Детка, ведь это безобразие. Вот
что...  -  Он открыл ящик письменного стола и вынул три
бумажки по три червонца.                               
     - Я отравлюсь, - плакала барышня, - в столовке со-
лонина каждый день...  И угрожает...  Говорит,  что  он
красный  командир...  Со мною,  говорит,  будешь жить в
роскошной квартире...  Каждый день аванс...  Психика  у
меня добрая,  говорит,  я только котов ненавижу... Он у
меня кольцо на память взял...                          
     - Ну,  ну,  ну, - психика добрая... "От севильи до
гренады",  - Бормотал Филипп Филиппович,  - нужно пере-
терпеть - вы еще так молоды...                         
     - Неужели в этой самой подворотне?                
     - Ну,  берите деньги, когда дают взаймы, - рявкнул
Филипп Филиппович.                                     
     Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь
по приглашению Филиппа Филипповича ввел  Шарикова.  Тот
бегал  глазами,  и шерсть на голове у него возвышалась,
как щетка.                                             
     - Подлец,  - выговорила барышня, сверкая заплакан-
ными размазанными глазами и полосатым  напудренным  но-
сом.                                                   
     - Отчего у вас шрам на лбу?  Потрудитесь обьяснить
этой даме, вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.        
     Шариков сыграл ва-банк:                           
     - Я на колчаковских фронтах ранен, - пролаял он.  
     Барышня встала и с громким плачем вышла.          
     - Перестаньте!  - Крикнул вслед Филипп Филиппович,
- Погодите, колечко позвольте, - сказал он, обращаясь к
Шарикову.                                              
     Тот покорно снял с пальца дутое колечко с  изумру-
дом.                                                   
     - Ну, ладно, - вдруг злобно сказал он, - попомнишь
ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов.     
     - Не бойтесь его,  - крикнул вслед Борменталь, - я
ему не позволю ничего сделать. - Он повернулся и погля-
дел на Шарикова так,  что тот попятился и стукнулся за-
тылком о шкаф.                                         
     - Как ее фамилия?  - Спросил у него Борменталь.  -
Фамилия! - Заревел он и вдруг стал дик и страшен.      
     - Васнецова,  - ответил Шариков,  ища глазами, как
бы улизнуть.                                           
     - Ежедневно,  -  взявшись  за  лацкан  Шариковской
куртки,  выговорил Борменталь,  - сам лично буду справ-
ляться в чистке - не сократили ли гражданку  Васнецову.
И  если  только вы...  Узнаю,  что сократили,  я вас...
Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Ша-
риков, - говорю русским языком!                        
     Шариков, не отрываясь,  смотрел на Борменталевский
нос.                                                   
     - У самих револьверы найдутся... - Пробормотал По-
лиграф,  но очень вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в
дверь.                                                 
     - Берегитесь! - Донесся ему вдогонку борменталевс-
кий крик.                                              

9.
                                                     
     Ночь и половину следующего дня  висела,  как  туча
перед  грозой,  тишина.  Все  молчали.  Но на следующий
день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром коль-
нуло скверное предчувствие,  мрачный уехал на грузовике
к месту службы,  профессор Преображенский в  совершенно
неурочный час принял одного из своих прежних пациентов,
толстого и рослого человека в военной форме.  Тот  нас-
тойчиво добивался свидания и добился.  Войдя в кабинет,
он вежливо щелкнул каблуками к профессору.             
     - У вас боли,  голубчик,  возобновились? - Спросил
осунувшийся                                            
     Филипп Филиппович, - садитесь, пожалуйста.        
     - Мерси.  Нет,  профессор,  - ответил гость, ставя
шлем на угол стола,  я вам очень признателен... Гм... Я
приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... Пи-
тая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерун-
да.  Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и
вынул бумагу, - хорошо, что мне непосредственно доложи-
ли...                                                  
     Филипп Филиппович  оседлал нос пенсне поверх очков
и принялся читать.  Он долго Бормотал про себя, меняясь
в лице каждую секунду.  "...А также угрожая убить пред-
седателя домкома товарища Швондера,  из чего видно, что
хранит огнестрельное оружие.  И произносит контрреволю-
ционные речи,  даже энгельса приказал своей социалприс-
лужнице  Зинаиде  Прокофьевне  Буниной спалить в печке,
как явный меньшевик со  своим  ассистентом  Борменталем
Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный про-
живает у него в квартире.  Подпись заведующего подотде-
лом очистки П.  П. Шарикова - удостоверяю. Председатель
домкома Швондер, секретарь пеструхин".                 
     - Вы позволите мне это оставить у себя?  - Спросил
Филипп Филиппович,  покрываясь пятнами, - или, виноват,
может быть,  это вам нужно, чтобы дать законный ход де-
лу?                                                    
     - Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и
раздул ноздри, - вы действительно очень уж презрительно
смотрите на нас.  Я...  - И тут он стал надуваться, как
индейский петух.                                       
     - Ну,  извините,  извините, голубчик! - Забормотал
Филипп Филиппович, простите, я право, не хотел вас оби-
деть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал...  
     - Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но какая
все-таки дрянь!  Любопытно было бы взглянуть на него. В
Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают...  
     Филипп Филиппович  только  отчаянно  махнул рукой.
Тут пациент разглядел,  что профессор сгорбился и  даже
как будто поседел за последнее время.                  
     
******
                                            
     Преступление созрело и упало,  как камень, как это
обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем вернулся в
грузовике Полиграф Полиграфович. Голос Филиппа Филиппо-
вича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков при-
шел и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Бормен-
таля,  а затем на Филиппа Филипповича. Туча ходила вок-
руг  ассистента  и  левая  его  рука  с папироской чуть
вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла.     
     Филипп Филиппович со спокойствием  очень  зловещим
сказал:                                                
     - Сейчас заберите вещи:  брюки,  пальто,  все, что
вам нужно, - и вон из квартиры!                        
     - Как это так? - Искренне удивился Шариков.       
     - Вон из квартиры - сегодня,  - монотонно повторил
Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти.               
     Какой-то нечистый  дух вселился в Полиграфа Полиг-
рафовича;  очевидно,  гибель уже караулила его  и  срок
стоял у него за плечами.  Он сам бросился в обьятия не-
избежного и гавкнул злобно и отрывисто:                
     - Да что такое в самом деле!  Что,  я управы,  что
ли,  не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и буду
сидеть.                                                
     - Убирайтесь из квартиры,  - задушенно шепнул  Фи-
липп Филиппович.                                       
     Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую
руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестер-
пимым кошачьим запахом - шиш.  А затем правой рукой  по
адресу  опасного Борменталя из кармана вынул револьвер.
Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через нес-
колько  секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филип-
пович в ужасе метался от шкафа к кушетке.  На ней расп-
ростертый и хрипящий лежал заведующий подотделом очист-
ки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и ду-
шил его беленькой малой подушкой.                      
     Через несколько минут доктор Борменталь с не своим
лицом  прошел  на передний ход и рядом с кнопкой звонка
наклеил записку:                                       
     "Сегодня приема  по  случаю  болезни  профессора -
нет. Просят не беспокоить звонками".                   
     Блестящим перочинным  ножичком он перерезал провод
звонка,  в зеркале осмотрел поцарапанное в  кровь  свое
лицо и изодранные,  мелкой дрожью прыгающие руки. Затем
он появился в дверях кухни и настороженным голосом Зине
и Дарье Петровне сказал:                               
     - Профессор просит вас никуда не уходить из  квар-
тиры.                                                  
     - Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна. 
     - Позвольте  мне  запереть  дверь  на черный ход и
забрать ключ, - заговорил Борменталь,прячась за дверь в
стене  и  прикрывая ладонью лицо - это временно,  не из
недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержи-
те и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты.         
     - Хорошо,  - ответили женщины и  сейчас  же  стали
бледными.  Борменталь запер черный ход, запер парадный,
запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у
смотровой.                                             
     Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. По-
лезли сумерки,  скверные,  настороженные,  одним словом
мрак.  Правда, впоследствии соседи через двор говорили,
что  будто бы в окнах смотровой,  выходящих во двор,  в
этот вечер горели у Преображенского все  огни,  и  даже
будто  бы  они видели белый колпак самого профессора...
Проверить трудно.  Правда, и Зина, когда уже кончилось,
болтала,  что в кабинете у камина после того,  как Бор-
менталь и профессор вышли из смотровой,  ее  до  смерти
напугал Иван Арнольдович.  Якобы он сидел в кабинете на
корточках и жег в камине собственноручно тетрадь в  си-
ней обложке из той пачки,  в которой записывались исто-
рии болезни профессорских пациентов.  Лицо будто  бы  у
доктора было совершенно зеленое и все, ну, все... Вдре-
безги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам
на себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть,
невинная девушка из пречистенской квартиры и врет...   
     За одно можно поручиться:  в квартире в этот вечер
была полнейшая и ужаснейшая тишина.                    

10. Эпилог
                                             
     Ночь в  ночь  через  десять  дней после сражения в
смотровой в квартире профессора Преображенского,  что в
Обуховском переулке, ударил резкий звонок.             
     - Уголовная  милиция  и  следователь.  Благоволите
открыть.                                               
     Забегали шаги, застучали, стали входить, и в свер-
кающей от огней приемной с заново застекленными шкафами
оказалось масса народу.  Двое в милицейской форме, один
в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный пред-
седатель Швондер,  юноша-женщина,  швейцар Федор, Зина,
Дарья Петровна и полуодетый Борменталь,  стыдливо прик-
рывающий горло без галстука.                           
     Дверь из  кабинета пропустила Филиппа Филипповича.
Он вышел в известном всем лазоревом халате и тут же все
могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поп-
равился в последнюю неделю. Прежний властный и энергич-
ный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал пе-
ред ночными гостями и извинился, что он в халате.      
     - Не  стесняйтесь,  профессор,  -  очень  смущенно
отозвался человек в штатском,  затем он замялся и заго-
ворил.  - Очень неприятно.  У нас есть ордер на обыск в
вашей квартире и,  - человек покосился на  усы  Филиппа
Филипповича и докончил, - и арест, в зависимости от ре-
зультата.                                              
     Филипп Филиппович прищурился и спросил:           
     - А по какому обвинению, смею спросить, и кого?   
     Человек почесал  щеку и стал вычитывать по бумажке
из портфеля.                                           
     - По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаи-
ды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего  по-
дотделом очистки мкх Полиграфа Полиграфовича Шарикова. 
     Рыдания Зины покрыли  конец  его  слов.  Произошло
движение.                                              
     - Ничего я не понимаю,  - ответил Филипп  Филиппо-
вич, королевски вздергивая плечи, - какого такого Шари-
кова? Ах, виноват, этого моего пса... Которого я опери-
ровал?                                                 
     - Простите,  профессор, не пса, а когда он уже был
человеком. Вот в чем дело.                             
     - То-есть он говорил? - Спросил Филипп Филиппович,
-  это  еще не значит быть человеком.  Впрочем,  это не
важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решитель-
но не убивал.                                          
     - Профессор,  - очень удивленно  заговорил  черный
человек поднял брови, - тогда его придеться предьявить.
Десятый день,  как пропал,  а  данные,  извините  меня,
очень нехорошие.                                       
     - Доктор Борменталь, благоволите предьявить Шарика
следователю,  приказал Филипп Филиппович, овладевая ор-
дером.                                                 
     Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел.      
     Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери ка-
бинета выскочил пес странного качества.  Пятнами он был
лыс, пятнами на нем отрастала шерсть вышел он, как уче-
ный циркач, на задних лапах, потом опустился на все че-
тыре и осмотрелся.  Гробовое молчание застыло в  прием-
ной, как желе. Кошмарного вида пес с багровым шрамом на
лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в
кресло.                                                
     Второй милиционер вдруг перекрестился  размашистым
крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.      
     Человек в черном,  не закрывая рта,  выговорил та-
кое:                                                   
     - Как же, позвольте?.. Он служил в очистке...     
     - Я его туда не назначал,  - ответил Филипп Филип-
пович,  - ему господин Швондер дал рекомендацию, если я
не ошибаюсь.                                           
     - Я ничего не понимаю,  - растерянно сказал черный
и обратился к первому милиционеру. - Это он?           
     - Он,  - беззвучно ответил милицейский. - Форменно
он.                                                    
     - Он самый,  - послышался голос Федора,  - только,
сволочь, опять оброс.                                  
     - Он же говорил... Кхе... Кхе...                  
     - И сейчас еще говорит,  но только  все  меньше  и
меньше, так что пользуйтесь случаем, а то он скоро сов-
сем умолкнет.                                          
     - Но почему же? - Тихо осведомился черный человек.
     Филипп Филиппович пожал плечами.                  
     - Наука  еще  не  знает способов обращать зверей в
людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите.
Поговорил  и  начал обращаться в первобытное состояние.
Атавизм.                                               
     - Неприличными  словами  не  выражаться,  -  вдруг
гаркнул пес с кресла и встал.                          
     Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель
и стал падать на бок милицейский подхватил его сбоку, а
Федор сзади. Произошла суматоха и в ней отчетливей все-
го были слышны три фразы:                              
     Филипп Филипповича: - Валерьянки. Это обморок.    
     Доктора Борменталя:  - Швондера я  собственноручно
сброшу с лестницы,  если он еще раз появится в квартире
профессора Преображенского.                            
     И Швондера: - Прошу занести эти слова в протокол. 
     
******
                                            
     Серые гармонии  труб  играли.  Шторы скрыли густую
пречистенскую ночь с ее одинокой  звездою.  Высшее  су-
щество,  важный песий благотворитель сидел в кресле,  а
пес Шарик,  привалившись, лежал на ковре у кожаного ди-
вана. От мартовского тумана пес по утрам страдал голов-
ными болями,  которые мучали его кольцом  по  головному
шву.  Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас лег-
чало,  легчало, и мысли в голове у пса текли складные и
теплые.                                                
     "Так свезло мне,  так свезло, - думал он, задремы-
вая,  -  просто неописуемо свезло.  Утвердился я в этой
квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхожде-
нии  нечисто.  Тут не без водолаза.  Потаскуха была моя
бабушка,  царство ей небесное, старушке. Правда, голову
всю  исполосовали зачем-то,  но это до свадьбы заживет.
Нам на это нечего смотреть".                           
     
******
                                            
     В отделении глухо  позвякивали  склянки.  Тяпнутый
убирал в шкафах смотровой.                             
     Седой же волшебник сидел и напевал:  - "К  берегам
священным Нила..."                                     
     Пес видел страшные дела.  Руки в скользких перчат-
ках важный человек погружал в сосуд,  доставал мозги, -
упорный человек,  настойчивый,  все чего-то  добивался,
резал, рассматривал, щурился и пел:                    
     - "К берегам священным Нила..."                   
КОНЕЦ
 

К титульной странице
Назад