Глава 1.
Куррикулюм витэ профессора Персикова
16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии
IV государственного университета и директор зооинститу-
та в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся
в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег
верхний матовый шар и огляделся.
Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложен-
ным именно в этот злосчастный вечер, равно как первоп-
ричиною этой катастрофы следует считать именно профес-
сора Владимира Ипатьевича Персикова.
Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, тол-
качом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по
бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена впе-
ред. От этого персиковское лицо вечно носило на себе
несколько капризный отпечаток. На красном носу старо-
модные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блес-
тящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил
скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других
странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и
уверенно, указательный палец правой руки превращал в
крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уве-
ренно, ибо эрудиция в его области у него была совершен-
но феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед
глазами собеседников профессора Персикова. А вне своей
области, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники
и географии, профессор Персиков почти никогда не гово-
рил.
Газет профессор Персиков не читал, в театр не хо-
дил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы
Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержа-
ния:
"Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне
твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них".
Профессор больше не женился и детей не имел. Был
очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил
на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых
занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна,
ходившая за профессором как нянька.
В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3.
Тогда он заявил Марье Степановне:
- Если они не прекратят эти безобразия, Марья Сте-
пановна, я уеду за границу.
Нет сомнения, что если бы профессор осуществил
этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при
кафедре зоологии в любом университете мира, ибо ученый
он был совершенно первоклассный, а в той области, кото-
рая так или иначе касается земноводных или голых гадов,
и равных себе не имел за исключением профессоров Уиль-
яма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в
Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а
по-французски и немецки говорил как по-русски. Намере-
ния своего относительно заграницы Персиков не выполнил,
и 20-й год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, и
притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали
в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на
углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4, и,
наконец, в террариях зоологического института, не выне-
ся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первона-
чально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15
обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземп-
ляр жабы Суринамской.
Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот
первый отряд голых гадов, который по справедливости
назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший
мир бессменный сторож института старик Влас, не входя-
щий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем,
была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков опреде-
лил сразу:
- Бескормица!
Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кор-
мить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала
первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся
20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание
тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав
свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким
образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в
выгребные ямы на дворе института.
Действие смертей и в особенности Суринамской жабы
на Персикова не поддается описанию. В смертях он цели-
ком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения.
Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего
института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову,
изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой:
- Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало!
Что же они делают? Ведь они ж погубят институт! А? Бес-
подобный самец, исключительный экземпляр Пипа америка-
на, длиной в 13 сантиметров...
Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институ-
те промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на
внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы,
волки, рыбы и все до единого ужи. Персиков стал молчать
целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не
умер. Когда оправился, приходил два раза в неделю в
институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то
не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того,
сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками
и в кашне, выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл лекций
на тему "Пресмыкающиеся жаркого пояса". Все остальное
время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в
комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял
и смотрел в пасть огненной печурке, которую золочеными
стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскую
жабу.
Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й
год, а в 22-м началось какое-то обратное движение.
Во-первых: на месте покойного Власа появился Панкрат,
еще молодой, но подающий большие надежды зоологический
сторож, институт стали топить понемногу. А летом Перси-
ков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук
вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В
23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю - 3 в инс-
титуте и 5 в университете, в 24-м году 13 раз в неделю
и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, просла-
вился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов
и всех на голых гадах:
- Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от
пресмыкающихся? - спрашивал Персиков. - Это просто
смешно, молодой человек. Тазовых почек нет у голых га-
дов. Они отсутствуют. Так-то-с. Стыдитесь. Вы, вероят-
но, марксист?
- Марксист, - угасая, отвечал зарезанный.
- Так вот, пожалуйста, осенью, - вежливо говорил
Персиков и бодро кричал Панкрату: - Давай следующего!
Подобно тому, как амфибии оживают после долгой за-
сухи, при первом обильном дожде, ожил профессор Перси-
ков в 1926 году, когда соединенная американо-русская
компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и
Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов,
а на окраинах - 300 рабочих коттеджей, каждый на 8
квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смеш-
ной жилищный кризис, который так терзал москвичей в го-
ды 1919-1925.
Вообще это было замечательное лето в жизни Перси-
кова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал
руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в 2
комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно, рас-
ширился, расположил две с половиной тысячи книг, чуче-
ла, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу
в кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кре-
мовою краской, провели по специальному водопроводу воду
в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные,
прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные
столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекто-
ры, шкапы в музей.
Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об
этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет бро-
шюра:
"Еще к вопросу о размножении бляшконосых или хито-
нов", 126 стр., "Известия IV Университета".
А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 стра-
ниц, переведенный на 6 языков, в том числе и японский:
"Эмбриология пип, чесночниц и лягушек". Цена 3 руб. Го-
сиздат.
А летом 1928 года произошло то невероятное, ужас-
ное...
Глава 2. Цветной завиток
Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег реф-
лектор на длинном экспериментальном столе, надел белый
халат, позвенел какими-то инструментами на столе...
Многие из 30 тысяч механических экипажей, бегавших
в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Герцена,
шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом
и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16,
22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней
забрасывал в зеркальные стекла кабинета, и далеко и вы-
соко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма
Христа туманный, бледный месячный серп.
Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не за-
нимали профессора Персикова. Он сидел на винтящемся
трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами
вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа,
в который был заложен обыкновенный неокрашенный препа-
рат свежих амеб. В тот момент, когда Персиков менял
увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показа-
лась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент
позвал:
- Владимир Ипатьевич, я установил брыжжейку, не
хотите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросил кремальеру
на полдороге и, медленно вертя в руках папиросу, прошел
в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полуза-
душенная и обмершая от страха и боли лягушка была рас-
пята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные
внутренности вытянуты из окровавленного живота в мик-
роскоп.
- Очень хорошо, - сказал Персиков и припал глазом
к окуляру микроскопа.
Очевидно, что-то очень интересное можно было расс-
мотреть в брыжжейке лягушки, где, как на ладони видные,
по рекам сосудов бойко бежали живые кровяные шарики.
Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора ча-
сов по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа.
При этом оба ученых перебрасывались оживленными, но не-
понятными простым смертным словами.
Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив:
- Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.
Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухаю-
щих глазах были явственны слова: "сволочи вы, вот
что..."
Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернул-
ся в свой кабинет, зевнул, потер пальцами вечно воспа-
ленные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп,
пальцы он наложил на кремальеру и уже собирался двинуть
винт, но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутно-
ватый белый диск и в нем смутных белых амеб, а посреди-
не диска сидел цветной завиток, похожий на женский ло-
кон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников
видели очень много раз и никто не интересовался им, да
и незачем было. Цветной пучок света лишь мешал наблюде-
нию и показывал, что препарат не в фокусе. Поэтому его
безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле
ровным белым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплот-
ную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли.
Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг нас-
торожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездар-
ная посредственность на горе республике сидела у мик-
роскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся жизнь, его
помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в
каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, му-
чая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом.
Кругом все молчало. Панкрат заснул уже в своей комнате
в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и
нежно прозвенели стекла в шкапах - это Иванов, уходя,
запер свой кабинет. За ним простонала входная дверь.
Потом уже послышался голос профессора. У кого он спро-
сил - неизвестно.
- Что такое? Ничего не понимаю...
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, ко-
лыхнув старые стены института. Плоская стеклянная ча-
шечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор поблед-
нел и занес руку над микроскопом, так, словно мать над
дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло
быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет,
он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не
вытолкнула из поля зрения того, что он увидел.
Было полное белое утро с золотой полосой, перере-
завшей кремовое крыльцо института, когда профессор по-
кинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он
дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы
закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь.
Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заго-
ворил, уставившись в паркет слезящимися глазами:
- Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Это
чудовищно, господа, - повторил он, обращаясь к жабам в
террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял
шторы, потушил все огни и заглянул в микроскоп. Лицо
его стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые
брови.
- Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. Понимаю.
По-о-нимаю, - протянул он сумасшедше и вдохновенно,
глядя на погасший шар над головой, - это просто.
И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег
шар. Заглянул в микроскоп, радостно и как бы хищно оск-
лабился.
- Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он,
поднимая палец кверху. - Поймаю. Может быть, и от солн-
ца.
Опять шторы взвились. Солнце было налицо. Вот оно
залило стены института и косяком легло на торцах Герце-
на. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет
солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько
пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклян-
ным колпаком накрыл микроскоп. На синеватом пламени го-
релки расплавил кусок сургуча и края колокола припеча-
тал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой боль-
шой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на
английский замок.
Полусвет был в коридорах института. Профессор доб-
рался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в
нее. Наконец, за дверью послышалось урчанье как бы цеп-
ного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых
подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в
светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он
еще легонько подвывал со сна.
- Панкрат, - сказал профессор, глядя на него по-
верх очков, - извини, что я тебя разбудил. Вот что,
друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там рабо-
ту оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
- У-у-у, по-по-понял, - ответил Панкрат, ничего не
поняв. Он пошатывался и рычал.
- Нет, слушай, ты проснись, Панкрат, - молвил зоо-
лог и легонько потыкал Панкрата в ребра, отчего у того
на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности
в глазах. - Кабинет я запер, - продолжал Персиков, -
так убирать его не нужно до моего прихода. Понял?
- Слушаю-с, - прохрипел Панкрат.
- Ну вот и прекрасно, ложись спать.
Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обру-
шился в постель, а профессор стал одеваться в вестибю-
ле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем,
вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои
калоши, словно видел их впервые. Затем левую надел и на
левую хотел надеть правую, но та не полезла.
- Какая чудовищная случайность, что он меня отоз-
вал, - сказал ученый, - иначе я его так бы и не заме-
тил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит черт знает что
такое!..
Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и левую
снял, а правую надел. - Боже мой! Ведь даже нельзя
представить себе всех последствий... - Профессор с
презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его,
не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной
калоше. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлоп-
нув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в карма-
нах спички, хлопая себя по бокам, нашел и тронулся по
улице с незажженной папиросой во рту.
Ни одного человека ученый не встретил до самого
храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золо-
тому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной сторо-
ны.
- Как же раньше я не видал его, какая случай-
ность?.. Тьфу, дурак, - профессор наклонился и задумал-
ся, глядя на разно обутые ноги, - гм... как же быть? К
Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее,
подлую, жалко. Придется в руках нести. - Он снял калошу
и брезгливо понес ее.
На старом автомобиле с Пречистенки выехали трое.
Двое пьяных и на коленях у них ярко раскрашенная женщи-
на в шелковых шароварах по моде 28-го года.
- Эх, папаша! - крикнула она низким сиповатым го-
лосом. - Что ж ты другую-то калошу пропил!
- Видно, в Альказаре набрался старичок, - завыл
левый пьяненький, правый высунулся из автомобиля и
прокричал:
- Отец, что, ночная на Волхонке открыта? Мы туда!
Профессор строго посмотрел на них поверх очков,
выронил изо рта папиросу и тотчас забыл об их существо-
вании. На Пречистенском бульваре рождалась солнечная
прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.
Глава 3.
Персиков поймал
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил
свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни об-
ратил внимание на то, что в разноцветном завитке осо-
бенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был яр-
ко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое
острие, ну, скажем, с иголку, что ли.
Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд
луч этот приковал наметанный взгляд виртуоза.
В нем, в луче, профессор разглядел то, что было
тысячу раз значительнее и важнее самого луча, непрочно-
го дитяти, случайно родившегося при движении зеркала и
объектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент
отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под
действием этого луча и получилось вот что: в то время,
как в диске вне луча зернистые амебы валялись вяло и
беспомощно, в том месте, где пролегал красный заострен-
ный меч, происходили странные явления. В красной поло-
сочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложнонож-
ки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней
(словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдох-
нула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с
другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого сло-
ва не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все
законы, известные Персикову как свои пять пальцев, они
почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они
разваливались на части в луче, и каждая из частей в те-
чении 2 секунд становилась новым и свежим организмом.
Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и
зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же
дать новое поколение. В красной полосе, а потом и во
всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба.
Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и
рвали в клочья и глотали. Среди рожденных лежали трупы
погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и
сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объ-
емом приблизительно в два раза превышали обыкновенных
амеб, а во-вторых, отличались какой-то особенной
злостью и резвостью. Движения их были стремительны, их
ложноножки гораздо длиннее нормальных, и работали они
ими, без преувеличения, как спруты щупальцами.
Во второй вечер профессор, осунувшийся и поблед-
невший, без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самок-
рутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день
он перешел к первоисточнику, то есть к красному лучу.
Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шар-
кало движение, и профессор, отравленный сотой папиро-
сою, полузакрыв глаза, откинулся на спинку винтового
кресла.
- Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый,
не исследованный никем, никем не обнаруженный луч. Пер-
вое, что придется выяснить, это - получается ли он
только от электричества или также и от солнца, - бормо-
тал Персиков самому себе.
И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три
микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего
не поймал и выразился так:
- Надо полагать, что в спектре солнца его нет...
гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его
можно только от электрического света. - Он любовно пог-
лядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и
пригласил к себе в кабинет Иванова. Он все ему расска-
зал и показал амеб.
Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раз-
давлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая
стрела, не была замечена раньше, черт возьми! Да кем
угодно, и хотя бы им, Ивановым, и действительно это чу-
довищно! Вы только посмотрите...
- Вы посмотрите, Владимир Ипатьевич! - говорил
Иванов, в ужасе прилипая глазом к окуляру. - Что дела-
ется?! Они растут на моих глазах... Гляньте, гляньте...
- Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно от-
ветил Персиков.
Затем произошел между двумя учеными разговор,
смысл которого сводился к следующему: приват-доцент
Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал каме-
ру, в которой можно будет получить этот луч в увеличен-
ном виде и вне микроскопа. Иванов надеется, даже совер-
шенно уверен, что это чрезвычайно просто. Луч он полу-
чит, Владимир Ипатьевич может в этом не сомневаться.
Тут произошла маленькая заминка.
- Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, на-
пишу, что камеры сооружены вами, - вставил Персиков,
чувствуя, что заминочку надо разрешить.
- О, это не важно... Впрочем, конечно...
И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени
луч поглотил и Иванова. В то время, как Персиков, худея
и истощаясь, просиживал дни и половину ночей за микрос-
копом, Иванов возился в сверкающем от ламп физическом
кабинете, комбинируя линзу и зеркала. Помогал ему меха-
ник.
Из Германии, после запроса через комиссариат прос-
вещения, Персикову прислали три посылки, содержащие в
себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и даже ка-
кие-то выпукло- вогнутые шлифованные стекла. Кончилось
все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее дейс-
твительно уловил красный луч. И надо отдать справедли-
вость, уловил мастерски: луч вышел кривой, жирный, сан-
тиметра 4 в поперечнике, острый и сильный.
1-го июня камеру установили в кабинете Персикова,
и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной лу-
чом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В течение
двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков.
Но этого мало, в течение одних суток головастики вырос-
ли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых,
что половина их тут же была перелопана другой полови-
ной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков
метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое
поколение, и при этом совершенно бесчисленное. В каби-
нете ученого началось черт знает что: головастики рас-
ползлись из кабинета по всему институту, в террариях и
просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры,
как на болоте. Панкрат, и так боявшийся Персикова как
огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувс-
тво: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувс-
твовал, что шалеет. Институт наполнился запахом эфира и
цианистого калия, которым чуть-чуть не отравился Панк-
рат, не вовремя снявший маску. Разросшееся поколение,
наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
Иванову Персиков сказал так:
- Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на
дейтероплазму и вообще на яйцеклетку изумительно.
Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил
профессора необычным тоном:
- Владимир Ипатьевич, что же вы толкуете о мелких
деталях, об дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы
открыли что-то неслыханное, - видимо, с большой поту-
гой, но все же Иванов выдавил из себя слова: - профес-
сор Персиков, вы открыли луч жизни!
Слабая краска показалась на бледных, небритых ску-
лах Персикова.
- Ну-ну-ну, - пробормотал он.
- Вы, - продолжал Иванов, - вы приобретете такое
имя... У меня кружится голова. Вы понимаете, - продол-
жал он страстно, - Владимир Ипатьевич, герои Уэллса по
сравнению с вами просто вздор... А я-то думал, что это
сказки... Вы помните его "Пищу богов"?
- А, это роман, - ответил Персиков.
- Ну да, господи, известный же!..
- Я забыл его, - ответил Персиков, - помню, читал,
но забыл.
- Как же вы не помните, да вы гляньте, - Иванов за
ножку поднял со стеклянного стола невероятных размеров
мертвую лягушку с распухшим брюхом. На морде ее даже
после смерти было злобное выражение, - ведь это же чу-
довищно!
Глава 4. Попадья Дроздова
Бог знает почему, Иванов ли тут был виноват, или
потому, что сенсационные известия передаются сами собой
по воздуху, но только в гигантской кипящей Москве вдруг
заговорили о луче и о профессоре Персикове. Правда,
как-то вскользь и очень туманно. Известие о чудодейс-
твенном открытии прыгало, как подстреленная птица, в
светящейся столице, то исчезая, то вновь взвиваясь, до
половины июля, когда на 20-й странице газеты "Известия"
под заголовком "Новости науки и техники" появилась ко-
роткая заметка, трактующая о луче. Сказано было глухо,
что профессор IV университета изобрел луч, невероятно
повышающий жизнедеятельность низших организмов, и что
луч этот нуждается в проверке. Фамилия, конечно, была
переврана и напечатано: "Певсиков".
Иванов принес газету и показал Персикову заметку.
- "Певсиков", - проворчал Персиков, возясь с каме-
рой в кабинете, - откуда эти свистуны все знают?
Увы, перевранная фамилия не спасла профессора от
событий, и они начались на другой же день, сразу нару-
шив всю жизнь Персикова.
Панкрат, предварительно постучавшись, явился в ка-
бинет и вручил Персикову великолепную атласную визитную
карточку.
- Он тамотко, - робко прибавил Панкрат.
На карточке было напечатано изящным шрифтом:
Альфред Аркадьевич
Бронский.
Сотрудник московских журналов - "Красный огонек",
"Красный перец", "Красный журнал", "Красный
прожектор" и газеты "Красная вечерняя газета".
- Гони его к чертовой матери, - монотонно сказал
Персиков и смахнул карточку под стол.
Панкрат повернулся и вышел и через пять минут вер-
нулся со страдальческим лицом и со вторым экземпляром
той же карточки.
- Ты что же, смеешься? - проскрипел Персиков и
стал страшен.
- Из гепею, они говорять, - бледнея, ответил Панк-
рат.
Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть
не перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на
стол. На карточке было написано кудрявым почерком:
"Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый
профессор, на три минуты по общественному делу печати и
сотрудник сатирического журнала "Красный ворон", изда-
ния ГПУ".
- Позови-ка его сюда, - сказал Персиков и задох-
нулся.
Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой чело-
век с гладковыбритым маслянистым лицом. Поражали вечно
поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни секунды
не глядевшие в глаза собеседнику агатовые глазки. Одет
был молодой человек совершенно безукоризненно и модно.
В узкий и длинный до колен пиджак, широчайшие штаны ко-
локолом и неестественной ширины лакированные ботинки с
носами, похожими на копыта. В руках молодой человек
держал трость, шляпу с острым верхом и блокнот.
- Что вам надо? - спросил Персиков таким голосом,
что Панкрат мгновенно ушел за дверь. - Ведь вам же ска-
зали, что я занят?
Вместо ответа молодой человек поклонился профессо-
ру два раза на левый бок и на правый, а затем его глаз-
ки колесом прошлись по всему кабинету, и тотчас молодой
человек поставил в блокноте знак.
- Я занят, - сказал профессор, с отвращением глядя
в глазки гостя, но никакого эффекта не добился, так как
глазки были неуловимы.
- Прошу тысячу раз извинения, глубокоуважаемый
профессор, заговорил молодой человек тонким голосом, -
что я врываюсь к вам и отнимаю ваше драгоценное время,
но известие о вашем мировом открытии, прогремевшее по
всему миру, заставляет наш журнал просить у вас ка-
ких-либо объяснений.
- Какие такие объяснения по всему миру? - заныл
Персиков визгливо и пожелтев. - Я не обязан вам давать
объяснения и ничего такого... Я занят... страшно занят.
- Над чем вы работаете? - сладко спросил молодой
человек и поставил второй знак в блокноте.
- Да я... вы что? Хотите напечатать что-то?
- Да, - ответил молодой человек и вдруг застрочил
в блокноте.
- Во-первых, я не намерен ничего опубликовывать,
пока я не кончу работы... тем более в этих ваших газе-
тах... Во-вторых, откуда вы все это знаете?.. - И Пер-
сиков вдруг почувствовал, что теряется.
- Верно ли известие, что вы изобрели луч новой
жизни?
- Какой такой новой жизни? - остервенился профес-
сор, - Что вы мелете чепуху! Луч, над которым я рабо-
таю, еще далеко не исследован, и вообще ничего еще не
известно! Возможно, что он повышает жизнедеятельность
протоплазмы...
- Во сколько раз? - торопливо спросил молодой че-
ловек.
Персиков окончательно потерялся... "Ну тип. Ведь
это черт знает что такое!"
- Что за обывательские вопросы?.. Предположим, я
скажу, ну, в тысячу раз!..
В глазках молодого человека мелькнула хищная ра-
дость.
- Получаются гигантские организмы?
- Да ничего подобного! Ну, правда, организмы, по-
лученные мною, больше обыкновенных... Ну, имеют некото-
рые новые свойства... Но ведь тут же главное не вели-
чие, а невероятная скорость размножения, - сказал на
свое горе Персиков и тут же ужаснулся. Молодой человек
исписал целую страницу, перелистнул ее и застрочил
дальше.
- Вы же не пишите! - уже сдаваясь и чувствуя, что
он в руках молодого человека, в отчаянии просипел Пер-
сиков. - Что вы такое пишете?
- Правда ли, что в течении двух суток из икры мож-
но получить 2 миллиона головастиков?
- Из какого количества икры? - вновь взбеленяясь,
закричал Персиков. - Вы видели когда-нибудь икринку...
ну, скажем, - квакши?
- Из полуфунта? - не смущаясь, спросил молодой че-
ловек.
Персиков побагровел.
- Кто же так мерит? Тьфу! Что вы такое говорите?
Ну, конечно, если взять полфунта лягушачьей икры...
тогда пожалуй... черт, ну около этого количества, а,
может быть, и гораздо больше!
Бриллианты загорелись в глазах молодого человека,
и он в один взмах исчеркал еще одну страницу.
- Правда ли, что это вызовет мировой переворот в
животноводстве?
- Что это за газетный вопрос, - завыл Персиков, -
и вообще, я не даю вам разрешения писать чепуху. Я вижу
по вашему лицу, что вы пишете какую-то мерзость!
- Вашу фотографическую карточку, профессор, убеди-
тельнейше прошу, - молвил молодой человек и захлопнул
блокнот.
- Что? Мою карточку? Это в ваши журнальчики? Вмес-
те с этой чертовщиной, которую вы там пишете. Нет, нет,
нет... И я занят... попрошу вас!..
- Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально.
- Панкрат! - закричал профессор в бешенстве.
- Честь имею кланяться, - сказал молодой человек и
пропал.
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное
мерное скрипенье машины, кованое постукивание в пол, и
в кабинете появился необычайной толщины человек, одетый
в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его,
механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он
держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое жел-
товатым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-воен-
ному поклонился профессору и выпрямился, отчего его но-
га пружинно щелкнула. Персиков онемел.
- Господин профессор, - начал незнакомец приятным
сиповатым голосом, - простите простого смертного, нару-
шившего ваше уединение.
- Вы репортер? - спросил Персиков. - Панкрат!!
- Никак нет, господин профессор, - ответил толс-
тяк, - позвольте представиться - капитан дальнего пла-
вания и сотрудник газеты "Вестник промышленности" при
совете народных комиссаров.
- Панкрат!! - истерически закричал Персиков, и
тотчас в углу выкинул красный сигнал и мягко прозвенел
телефон. - Панкрат! - повторил профессор. - Я слушаю.
- Ферцайен зи битте, герр профессор, - захрипел
телефон по-немецки, - дас их штре. Их бин митар-
бейтер дес Берлинер тагеблатс*...
- Панкрат, - закричал в трубку профессор, - бин
моменталь зер бешефтигт унд кан зи десхальб этцт нихт
эмпфанген**! Панррат!!
А на парадном входе института в это время начались
звонки.
- Извините меня, господин профессор, за
беспокойство.
*Я сотрудник Берлинер тагеб- латс... (искаж. нем.) ** В данный момент я очень занят и никак не могу принять Вас!.. (нем.)
- Кошмарное убийство на Бронной улице!! - завывали
неестественные сиплые голоса, вертясь в гуще огней меж-
ду колесами и вспышками фонарей на нагретой июньской
мостовой, - кошмарное появление болезни кур у вдовы по-
падьи Дроздовой с ее портретом!.. Кошмарное открытие
луча жизни профессора Персикова!!.
Персиков мотнулся так, что чуть не попал под авто-
мобиль на Моховой, и яростно ухватился за газету.
- Три копейки, гражданин! - закричал мальчишка и,
вжимаясь в толпу на тротуаре, вновь завыл: - "Красная
вечерняя газета", открытие икс-луча!!
Ошеломленный Персиков развернул газету и прижался
к фонарному столбу. На второй странице в левом углу в
смазанной рамке глянул на него лысый, с безумными и
незрячими глазами, с повисшею нижнею челюстью человек,
плод художественного творчества Альфреда Бронского.
"В.И.Персиков, открывший загадочный красный луч", гла-
сила подпись под рисунком. Ниже под заголовком "Мировая
загадка" начиналась статья словами:
"Садитесь, - приветливо сказал нам маститый ученый
Персиков..."
Под статьей красовалась подпись "Альфред Бронский
(Алонзо)".
Зеленоватый свет взлетел над крышей университета,
на небе выскочили огненные слова "Говорящая газета", и
тотчас толпа запрудила Моховую.
"Садитесь!!! - завыл вдруг в рупоре на крыше неп-
риятнейший тонкий голос, совершенно похожий на голос
увеличенного в тысячу раз Альфреда Бронского, - привет-
ливо сказал нам маститый ученый Персиков! - Я давно хо-
тел познакомить московский пролетариат с результатами
моего открытия..."
Тихое механическое скрипение послышалось за спиною
у Персикова и кто-то потянул его за рукав. Обернувшись,
он увидал желтое круглое лицо владельца механической
ноги. Глаза у того были увлажнены слезами и губы вздра-
гивали.
- Меня, господин профессор, вы не пожелали позна-
комить с результатами вашего изумительного открытия, -
сказал он печально и глубоко вздохнул. - Пропали мои
полтора червячка.
Он тоскливо глядел на крышу университета, где в
черной пасти бесновался невидимый Альфред. Персикову
почему-то стало жаль толстяка.
- Я, - пробормотал он, с ненавистью ловя слова с
неба, - никакого садитесь ему не говорил! Это просто
наглец необыкновенного свойства! Вы меня простите, по-
жалуйста, - но, право же, когда работаешь и врывают-
ся... Я не про вас, конечно, говорю...
- Может быть, вы мне, господин профессор, хотя бы
описание вашей камеры дадите? - заискивающе и скорбно
говорил механический человек. - Ведь вам теперь все
равно...
- Из полуфунта икры в течении 3-х дней вылупляется
такое количество головастиков, что их нет никакой воз-
можности сосчитать, - ревел невидимка в рупоре.
- Ту-ту, - глухо кричали автомобили на Моховой.
- Го-го-го... Ишь ты, го-го-го - шуршала толпа,
задирая головы.
- Каков мерзавец? А? - дрожа от негодования, заши-
пел Персиков механическому человеку, - как вам это нра-
вится? Да я жаловаться на него буду!
- Возмутительно! - согласился толстяк.
Ослепительнейший фиолетовый луч ударил в глаза
профессора, и все кругом вспыхнуло, - фонарный столб,
кусок торцовой мостовой, желтая стена, любопытные лица.
- Это вас, господин профессор, - восхищенно шепнул
толстяк и повис на рукаве профессора, как гиря. В воз-
духе что-то заскрежетало.
- А ну их всех к черту! - тоскливо вскричал Перси-
ков, выдираясь с гирей из толпы. - Эй, таксомотор. На
Пречистенку!
Облупленная старенькая машина, конструкции 24-го
года, заклокотала у тротуара, и профессор полез в лан-
до, стараясь отцепиться от толстяка.
- Вы мне мешаете, - шипел он и закрывался кулаками
от фиолетового света.
- Читали?! Чего оруть?.. Профессора Персикова с
детишками зарезали на Малой Бронной!! - кричали кругом
в толпе.
- Никаких у меня детишек нету, сукины дети, - зао-
рал Персиков и вдруг попал в фокус черного аппарата,
застрелившего его в профиль с открытым ртом и яростными
глазами.
- Крх... ту... крх... ту, - закричал таксомотор и
врезался в гущу.
Толстяк уже сидел в ландо и грел бок профессору.
Глава 5.
Куриная история
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ны-
не Стекловске, Костромской губернии, Стекольного уезда,
на крылечко домика на бывшей Соборной, а ныне Персо-
нальной улице вышла повязанная платочком женщина в се-
ром платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина
эта, вдова бывшего соборного протоирея бывшего собора
Дроздова, рыдала так громко, что вскорости из домика
через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховом
платке и воскликнула:
- Что ты, Степановна, али еще?
- Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила
бывшая Дроздова.
- Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой
бабья голова, - ведь это что ж такое? Прогневался гос-
подь, истинное слово! Да неужто ж сдохла?
- Да ты глянь, глянь, Матрена, - бормотала по-
падья, всхлипывая громко и тяжко, - ты глянь, что с ей!
Хлопнула серенькая покосившаяся калитка, бабьи но-
ги прошлепали по пыльным горбам улицы, и мокрая от слез
попадья повела Матрену на свой птичий двор.
Надо сказать, что вдова отца протоирея Савватия
Дроздова, скончавшегося в 26-м году от антирелигиозных
огорчений, не опустила рук, а основала замечательное
куроводство. Лишь только вдовьины дела пошли в гору,
вдову обложили таким налогом, что куроводство чуть-чуть
не прекратилось, кабы не добрые люди. Они надоумили
вдову подать местным властям заявление о том, что она,
вдова, основывает трудовую куроводную артель. В состав
артели вошла сама Дроздова, верная прислуга ее Матрена
и вдовьина глухая племянница. Налог с вдовы сняли, и
куроводство ее процвело настолько, что к 28-му году у
вдовы на пыльном дворике, окаймленном куриными домишка-
ми, ходило до 250 кур, в числе которых были даже кохин-
хинки. Вдовьины яйца каждое воскресенье появлялись на
Стекловском рынке, вдовьиными яйцами торговали в Тамбо-
ве, а бывало, что они показывались и в стеклянных вит-
ринах магазина бывшего "Сыр и масло Чичкина в Москве".
И вот, семнадцатая по счету с утра брамапутра, лю-
бимая хохлатка, ходила по двору и ее рвало. "Эр...
рр... урл... урл го-го-го", - выделывала хохлатка и за-
катывала грустные глаза на солнце так, как будто видела
его в последний раз. Перед носом курицы на корточках
плясал член артели Матрешка с чашкой воды.
- Хохлаточка, миленькая... Цып-цып-цып... Испей
водицы, - умоляла Матрешка и гонялась за клювом хохлат-
ки с чашкой, но хохлатка пить не желала. Она широко
раскрывала клюв, задирала голову кверху. Затем ее начи-
нало рвать кровью.
- Господисусе! - вскричала гостья, хлопнув себя по
бедрам. - Это что ж такое делается? Одна резаная кровь.
Никогда не видала, с места не сойти, чтобы курица, как
человек, маялась животом.
Это и были последние напутственные слова бедной
хохлатке. Она вдруг кувыркнулась на бок, беспомощно по-
тыкала клювом в пыль и завела глаза. Потом повернулась
на спину, обе ноги задрала кверху и осталась неподвиж-
ной. Басом заплакала Матрешка, расплескав чашку, и сама
попадья - председатель артели, а гостья наклонилась к
ее уху и зашептала:
- Степановна, землю буду есть, что кур твоих ис-
портили. Где же это видано! Ведь таких и курьих болез-
ней нет! Это твоих кур кто-то заколдовал.
- Враги жизни моей! - воскликнула попадья к небу.
- Что ж они со свету меня сжить хочут?
Словам ее ответил громкий петушиный крик, и затем
из курятника выдрался как-то боком, точно беспокойный
пьяница из пивного заведения, обдерганный поджарый пе-
тух. Он зверски выкатил на них глаз, потоптался на мес-
те, крылья распростер, как орел, но никуда не улетел, а
начал бег по двору, по кругу, как лошадь на корде. На
третьем круге он остановился, и его стошнило, потом он
стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя кровавых
пятен, повернулся, и лапы его уставились к солнцу, как
мачты. Женский вой огласил двор. И в куриных домиках
ему отвело беспокойное клохтанье, хлопанье и возня.
- Ну, не порча? - победоносно спросила гостья. -
Зови отца Сергия, пущай служит.
В шесть часов вечера, когда солнце сидело низко
огненною рожею между рожами молодых подсолнухов, на
дворе куроводства отец Сергий, настоятель соборного
храма, закончив молебен, вылезал из епитрахили. Любо-
пытные головы людей торчали над древненьким забором и в
щелях его. Скорбная попадья, приложившаяся к кресту,
густо смочила канареечный рваный рубль слезами и вручи-
ла его отцу Сергию, на что тот, вздыхая, заметил что-то
насчет того, что вот, мол, господь прогневался на нас.
Вид при этом у отца Сергия был такой, что он прекрасно
знает, почему именно прогневался господь, но только не
скажет.
Засим толпа с улицы разошлась, а так как куры ло-
жатся рано, то никто и не знал, что у соседа попадьи
Дроздовой в курятнике издохло сразу трое кур и петух.
Их рвало так же, как и дроздовских кур, но только смер-
ти произошли в запертом курятнике и тихо. Петух свалил-
ся с насеста вниз головой и в такой позиции кончился.
Что касается кур вдовы, то они прикончились тотчас пос-
ле молебна и к вечеру в курятниках было мертво и тихо,
лежала грудами закоченевшая птица.
На утро город встал, как громом пораженный, потому
что история приняла размеры странные и чудовищные. На
Персональной улице к полудню осталось в живых только
три курицы, в крайнем домике, где снимал квартиру уезд-
ный фининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вече-
ру городок Стекловск гудел и кипел, как улей, и по нем
катилось грозное слово "мор". Фамилия Дроздовой попала
в местную газету "Красный боец", в статье под заголов-
ком: "Неужели куриная чума?", а оттуда пронеслось в
Москву.
Жизнь профессора Персикова приняла окраску стран-
ную, беспокойную и волнующую. Одним словом, работать в
такой обстановке было просто невозможно. На другой день
после того, как он развязался с Альфредом Бронским, ему
пришлось выключить у себя в кабинете в институте теле-
фон, снявши трубку, а вечером, проезжая в трамвае по
Охотному ряду, профессор увидел самого себя на крыше
огромного дома с черною надписью "Рабочая газета". Он,
профессор, дробясь, и зеленея, и мигая, лез в ландо
такси, а за ним, цепляясь за рукав, лез механический
шар в одеяле. Профессор на крыше, на белом экране, зак-
рывался кулаками от фиолетового луча. Засим выскочила
огненная надпись: "Профессор Персиков, едучи в авто,
дает объяснение нашему знаменитому репортеру капитану
Степанову". И точно: мимо храма Христа, по Волхонке,
проскочил зыбкий автомобиль и в нем барахтался профес-
сор, и физиономия у него была, как у затравленного вол-
ка.
- Это какие-то черти, а не люди, - сквозь зубы
пробормотал зоолог и проехал.
Того же числа вечером, вернувшись к себе на Пре-
чистенку, зоолог получил от экономки, Марьи Степановны,
17 записок с номерами телефонов, кои звонили к нему во
время его отсутствия, и словесное заявление Марьи Сте-
пановны, что она замучилась. Профессор хотел разодрать
записки, но остановился, потому что против одного из
номеров увидал приписку: "Народный комиссар здравоохра-
нения".
- Что такое? - искренне недоумевал ученый чудак. -
Что с ними такое сделалось?
В 10 с 1/4 того же вечера раздался звонок, и про-
фессор вынужден был беседовать с неким ослепительным по
убранству гражданином. Принял его профессор благодаря
визитной карточке, на которой было изображено (без име-
ни и фамилии): "Полномочный шеф торговых отделов иност-
ранных представительств при Республике советов".
- Черт бы его взял, - прорычал Персиков, бросил на
зеленое сукно лупу и какие-то диаграммы и сказал Марье
Степановне:
- Позовите его сюда, в кабинет, этого самого упол-
номоченного.
- Чем могу служить? - спросил Персиков таким то-
ном, что шефа несколько передернуло. Персиков пересадил
очки с переносицы на лоб, затем обратно и разглядел ви-
зитера. Тот весь светился лаком и драгоценными камнями
и в правом глазу у него сидел монокль. "Какая гнусная
рожа", почему-то подумал Персиков.
Начал гость издалека, именно попросил разрешения
закурить сигару, вследствие чего Персиков с большой не-
охотой пригласил его сесть. Далее гость произнес длин-
ные извинения по поводу того, что он пришел слишком
поздно: "но... господина профессора невозможно днем ни-
как пойма... хи-хи... пардон... застать" (гость, сме-
ясь, всхлипывал, как гиена).
- Да, я занят! - так коротко ответил Персиков, что
судорога вторично прошла по гостю.
Тем не менее он позволил себе беспокоить знамени-
того ученого:
- Время - деньги, как говорится... сигара не меша-
ет профессору?
- Мур-мур-мур, - ответил Персиков. Он позволил...
- Профессор ведь открыл луч жизни?
- Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки га-
зетчиков! - оживился Персиков.
- Ах, нет, хи-хи-хэ... он прекрасно понимает ту
скромность, которая составляет истинное украшение всех
настоящих ученых... о чем же говорить... Сегодня есть
телеграммы... В мировых городах, как-то: Варшаве и Ри-
ге, уже все известно насчет луча. Имя проф. Персикова
повторяет весь мир... Весь мир следит за работой проф.
Персикова, затаив дыхание... Но всем прекрасно извест-
но, как тяжко положение ученых в советской России. Антр
ну суа ди*... Здесь никого нет посторонних?.. Увы,
здесь не умеют ценить ученые труды, так вот он хотел бы
переговорить с профессором... Одно иностранное госу-
дарство предлагает профессору Персикову совершенно бес-
корыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь
метать бисер, как говорится в священном писании. Госу-
дарству известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м
году и 20-м во время этой хи-хи... революции. Ну, ко-
нечно, строгая тайна... профессор ознакомит государство
с результатами работы, а оно за это финансирует профес-
сора. Ведь он построил камеру, вот интересно было бы
ознакомиться с чертежами этой камеры...
* Между нами говоря... (фр.)
И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака
белоснежную пачку бумажек...
Какой-нибудь пустяк, 5000 Рублей, например, задат-
ку, профессор может получить сию же минуту... И распис-
ки не надо... Профессор даже обидит полномочного торго-
вого шефа, если заговорит о расписке.
- Вон!!! - вдруг гаркнул Персиков так страшно, что
пианино в гостиной издало звук на тонких клавишах.
Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков
через минуту и сам уже сомневался, был ли он или это
галлюцинация.
- Его калоши?! - выл через минуту Персиков в пе-
редней.
- Они забыли, - отвечала дрожащая Марья Степановна.
- Выкинуть их вон!
- Куда же я их выкину. Они придут за ними.
- Сдать их в домовой кабинет. Под расписку. Чтоб
не было духу этих калош! В комитет! Пусть примут шпион-
ские калоши!..
Марья Степановна, крестясь, забрала великолепные
калоши и унесла их на черный ход. Там постояла за
дверью, а потом калоши спрятала в кладовку.
- Сдали? - бушевал Персиков.
- Сдала.
- Расписку мне.
- Да, Владимир Ипатьевич. Да неграмотный же пред-
седатель!..
- Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть за не-
го какой-нибудь грамотный сукин сын распишется!
Марья Степановна только покрутила головой, ушла и
вернулась через 1/4 часа с запиской:
"Получено в фонд от проф. Персикова 1 /одна/ па
кало. Колесов".
- А это что?
- Жетон-с.
Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал
под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой
лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в
институте и спросил у него: "Все ли благополучно?".
Панкрат нарычал что-то такое в трубку, из чего можно
было понять, что, по его мнению, все благополучно. Но
Персиков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он
уцепился за телефон и наговорил в трубку такое:
- Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси... Кому
тут из вас надо сказать... у меня тут какие-то подозри-
тельные субъекты в калошах ходят, да... Профессор IV
университета Персиков...
Трубка вдруг резко оборвала разговор, Персиков
отошел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.
- Чай будете пить, Владимир Ипатьевич? - робко ос-
ведомилась Марья Степановна, заглянув в кабинет.
- Не буду я пить никакого чаю... мур-мур-мур, и
черт их всех возьми... как взбесились все равно.
Ровно через десять минут профессор принимал у себя
в кабинете новых гостей. Один из них, приятный, круглый
и очень вежливый, был в скромном защитном военном френ-
че и рейтузах. На носу у него сидело, как хрустальная
бабочка, пенсне. Вообще он напоминал ангела в лакиро-
ванных сапогах. Второй, низенький, страшно мрачный, был
в штатском, но штатское на нем сидело так, словно оно
его стесняло. Третий гость вел себя особенно, он не во-
шел в кабинет профессора, а остался в полутемной перед-
ней. При этом освещенный и пронизанный стручками табач-
ного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице этого
третьего, который был тоже в штатском, красовалось дым-
чатое пенсне.
Двое в кабинете совершенно замучили Персикова,
рассматривая визитную карточку, расспрашивая о пяти ты-
сячах и заставляя описывать наружность гостя.
- Да черт его знает, - бубнил Персиков, - ну про-
тивная физиономия. Дегенерат.
- А глаз у него не стеклянный? - спросил маленький
хрипло.
- А черт его знает. Нет, впрочем, не стеклянный,
бегают глаза.
- Рубинштейн? - вопросительно и тихо отнесся ангел
к штатскому маленькому. Но тот хмуро и отрицательно по-
качал головой.
- Рубинштейн не даст без расписки, ни в коем слу-
чае, забурчал он, - это не рубинштейнова работа. Тут
кто-то покрупнее.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса
со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой кон-
торы только несколько слов: "Государственное политичес-
кое управление сию минуту вызывает секретаря домкома
Колесова в квартиру профессора Персикова с калошами", -
и Колесов тотчас, бледный, появился в кабинете, держа
калоши в руках.