На заводе были огнеупорный цех, где использовали местную глину, и механический цех с устаревшими станками. Имелась небольшая хорошая литейная мастерская и очень искусные литейщики, воспитанники Михаила Федоровича Голдобина, бывшего длительное время здесь главным инженером завода.
Завод произвел на меня очень хорошее впечатление, но, к сожалению, уделить ему много внимания во время моей поездки я не мог.
Оставив приемочную комиссию продолжать свое дело, я направился в Кузнецк – место будущего строительства завода.
Проезжая по территории заводского поселка (так назывались четыре дома и конный двор, расположенные на верхнем крае будущей заводской площадки), мы миновали какие-то лачуги, разбросанные в беспорядке. Не видно было ни малейших признаков организованности. Свое недоумение я не мог скрыть от старика-возницы.
– Что же это за места мы проезжаем, дед?
Почесав затылок, старик ответил:
– Да это город-сад.
– Ты что же, смеешься, дедушка?
– Зачем же смеяться, я всурьез говорю.
Оказывается, так называлось место предполагавшегося строительства города, к которому намечали приступить еще несколько лет назад. Но энергия строителей быстро иссякла, и ничто, кроме остатков бараков и землянок, не напоминало об их мечтаниях. В ту пору какой-то остряк назвал это место городом-садом, хотя ни города, ни сада там не было. Такое название настолько привилось, что даже Владимир Маяковский в своем стихотворении, посвященном строителям Кузнецкого завода, писал:
«Через четыре
года
Здесь будет
город-сад!» 1
[1 В. Маяковский. Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и людях Кузнецка. Полное собр. соч. в 13 томах, т. 10. М., Гослитиздат, 1958, стр. 129]
Итак, проезжая мимо «города-сада» по замерзшей реке Аба, мы подъехали к конторе заведующего строительной площадкой – Ивана Ивановича Бреуса, краснощекого немца из колонистов.
Сюда я приехал главным образом, чтобы посмотреть в натуре строительную площадку и выяснить, каковы возможности добычи местных строительных материалов.
Так как дело происходило в марте, все было покрыто снегом и о поверхности площадки создавалось ложное впечатление. Она казалась ровной, в действительности же было не так, и требовались большие земляные работы для того, чтобы ее сравнять и приспособить под строительство.
Проехав по берегам Томи и Кондомы, мы посмотрели, каким количеством и качеством гравия и песка для бетонных работ можно располагать, а также определили возможность добычи камня, который нужен был для строительства.
Первой нашей задачей было связать будущую строительную площадку с железнодорожной линией. Я твердо решил места не менять, так как оно мне показалось довольно ровным, а по своему опыту я знал, что значит менять площадку. Это, прежде всего, означало, что не менее полугода буду; тянуться переговоры, а в результате площадку можно получить еще хуже. Так как необходимых для осуществления строительства сил у Тельбесстроя не было, то я решил заключить договор с местным управлением строительства Наркомата путей сообщения, не имея, правда, на то никаких полномочий, поскольку доверенности у меня не было. К счастью, там оказались достаточно толковые люди. С ними я договорился о проекте и производстве работ по строительству подъездной ветки с железнодорожным деревянным мостом для соединения будущей площадки со строительством завода. Начальником строительства был некто Лебедев, энергичный молодой человек, главным инженером – Куликов, путеец, довольно пожилой, лично знавший Михаила Константиновича Курако и хоронивший его. Он показал мне бывшую квартиру Михаила Константиновича. Вместе с Куликовым и его женой один вечер мы посвятили воспоминаниям о Михаиле Константиновиче Курако.
29 марта 1929 года я отправился обратно, сначала в Томск, где дал задание запроектировать бараки, хлебопекарни, бани, водопровод и временные помещения для технического персонала. Проектировщики смотрели на меня несколько удивленно, но, пожалуй, они были правы, так как в тот момент я являлся самозванцем: не имел ни доверенности на ведение дел, ни приказа о назначении.
Как бы то ни было, но работа началась!
После этого я поехал в Новосибирск, к начальству. С секретарем крайкома партии, Робертом Индриковичем Эйхе, я увиделся еще в Кемерове, у него в вагоне, где с ним и познакомился. Принял он меня тогда очень сухо. По-видимому, я не произвел на него впечатления такого специалиста, которому можно было бы доверить выполнение поставленной серьезной задачи. Впоследствии Р. И. Эйхе был одним из тех, кто сделал в Сибири больше всего для строительства Кузнецкого завода.
В Новосибирском облисполкоме я доложил о виденном во время моей поездки и о том, какие возлагаю надежды на возможность выполнения намеченного грандиозного проекта. К сожалению, мое сообщение не произвело никакого впечатления. Я поехал обратно вместе со Щепочкиным.
Кстати, упомяну об одном из «образцов» строительной техники того времени, продемонстрированном мне на ст. Тайга. При строительстве двухэтажного дома для подачи кирпичей на второй этаж было применено сооружение наподобие гигантского беличьего колеса, в котором топтался человек. Приводя колесо в движение, подымали груз. Если требовался спуск, топтание человека в колесе происходило в обратном направлении. Смешно и грустно было смотреть на это зрелище. Я порекомендовал применить бетоньерки, лебедки и маленькую электростанцию.
Когда я возвратился в Москву, здесь стояла ранняя весна. Поделившись с товарищами впечатлениями о поездке, я занялся осмотром различных механизмов, которые можно было получить в аренду для строительных работ, так как в них ощущалась большая нужда. Одновременно договорился с В. Е. Грум-Гржимайло об изготовлении для Тельбесстроя проектов печей для обжига мартеновского кирпича, а главное – «сосватал» его и В. Я. Гребенникова, которого тот пригласил из Харькова, проектировать доменные печи для Кузнецкого завода, с выдачей рабочих чертежей не позже декабря 1929 года. Кроме этого, я договорился о проекте здания для 150-тонных мартеновских печей. Работы уже начались, и нужно было осуществлять технический надзор за проектными работами в Томске и в Москве. Вопросы снабжения и оформления заявок на импорт различного строительного оборудования также пока требовали пребывания в Москве технического персонала.
Из Москвы я отправился в Ленинград для окончательного утверждения проекта завода. Вестгард уехал в Лондон и пока не подавал никаких признаков жизни. В это время в Ленинград приехали американцы, которым «Гипромез» представил меня как главного инженера Тельбесстроя.
После относительно детального ознакомления с привезенным американцами проектом был составлен протокол, предусматривавший производительность завода в 525 тысяч тонн – сначала по чугуну, а впоследствии по стали и прокату. Протокол направили в Главметалл, который его и утвердил.
29 апреля 1929 года приказом председателя ВСНХ СССР я был назначен главным инженером Тельбесстроя.
XVI
ПРИЕЗД В ТОМСК. ПОЛОЖЕНИЕ С КАДРАМИ. НАЧАЛО СТРОИТЕЛЬНЫХ РАБОТ.
НЕОПРАВДАВШИЕ! СЕБЯ АМЕРИКАНСКИЕ СПЕЦИАЛИСТЫ.
СТАТЬЯ В ГАЗЕТЕ
Получив удостоверение главного инженера сибирской стройки, я немедленно стал готовиться к переезду с «Дзержинки» в Кузнецк, вернее – в Томск. В Днепродзержинске меня очень тепло встретили инженеры и рабочие. Многие из них просили взять их с собой.
Зная, что со стороны дирекции завода я встречу большое противодействие, пришлось ограничивать число кандидатов и добиваться их перевода. В их числе были: Григорий Ефимович Казарновский – начальник технического отдела; Павел Дмитриевич Зайцев – начальник конструкторского бюро; Иван Андреевич Воронин – такелажный мастер. Каким-то особым чутьем он определял, как, какими приемами выполнить ту или иную такелажную работу, пользуясь при этом самыми незатейливыми средствами, главным образом лебедкой, блоками и канатами. Он имел на «Дзержинке» много учеников.
Одновременно я договорился с несколькими инженерами-строителями, в прошлом окончившими Киевский политехнический институт и работавшими на коксовых печах. В числе желавших уехать с «Дзержинки» был также молодой только что прибывший инженер Лисочкин, к которому я присмотрелся. Он участвовал в работе технического бюро по реконструкции мартеновского цеха Днепродзержинского завода. Добровольная мобилизация в Днепродзержинске, а также в Днепропетровске, где мне пришлось кое-кого взять из конструкторского бюро, проходила довольно успешно, и я не встречал особых затруднений с привлечением технического персонала.
Прощанье с сослуживцами не было печальным. Мысленно я был уже на будущей работе. Пробыв в Днепродзержинске не более пяти дней, уложив свои небольшие пожитки и раздав по знакомым весь свой «животный мир», состоявший из нескольких кошек и одной собаки, с которой особенно тяжело было расставаться, мы с женой 5 мая 1929 года выехали Москву.
Здесь я сразу стал готовиться к отъезду в Сибирь. Выехать немедленно не мог, помешало получение ряда бессвязных телеграмм и писем от Вестгарда, который, как оказалось, был принят на работу в Тельбесстрой. В телеграммах сообщалось о каких-то предложениях построить коксовые печи, поставить прокатные станы, открыть кредиты и о другом в этом роде. Я не без удивления читал эти телеграммы, так как знал, что перед отъездом Вестгарда в Лондон ему никто никаких директив подобного рода не давал.
Желая узнать подробности об этих предположениях, а также о том, чем собирается заняться Вестгард, я решил дождаться его приезда, который предполагался в первой половине мая.
Вместе с новым директором Тельбесстроя Ф. Т. Колгушкиным отправились к Вестгарду. Из всего состава Тельбесстроя Колгушкнн был наиболее крупным человеком, не только по знаниям, но и по умению разбираться в людях.
К моему удивлению, Вестгард сообщил нам, что проект Кузнецкого завода, представленный фирмой «Фрейн», он считает недоброкачественным, нуждающимся в коренной переделке, и что эту переделку он может выполнить сам. Фирмы, с которыми он вел переговоры в Англии, согласны помочь в разработке нового проекта. По его мнению, все, начиная с профиля завода и кончая планом, было сделано не так, как следовало,
Я энергично стал протестовать против такой переработки, меня поддержал Колгушкин, но это, по-видимому, не убедило Вестгарда, и он остался при своем мнении, сказав, что когда приедет в Томск, то покажет новый план завода, который будет гораздо лучше. Видя бесполезность разговоров с ним на эту тему, мы покинули его.
Вестгард, вероятно, был очень недоволен моим упорством, так как, взяв на себя разработку нового плана и ревизию профиля завода, он рассчитывал поднять свой авторитет. Он полагал, что в СССР столкнется с людьми, совершенно неопытными, которые всякое новое предложение, в особенности подкрепленное большими обещаниями, воспримут с радостью, без всякого анализа и тут же приступят к его осуществлению.
15 мая я выехал в Томск. За время моего отсутствия здесь появился довольно толковый заведующий административно-хозяйственной частью – старый моряк Евдокимов. Он устроил помещение для первоначального расселения прибывающего технического персонала и успешно подыскивал квартиры в городе.
Занявшись на некоторое время делами технического бюро, под которое было отведено новое помещение на Миллионной улице, я одновременно начал прощупывать, какие в Томске имеются силы для реальной помощи строительству.
Наиболее активное участие в продвижении вопросов строительства принимал профессор Гутовский, хотя по образованию он был прокатчиком-технологом, а не конструктором и не строителем. Нужны же были архитекторы и строители. К числу таких принадлежал известный мне по политехническому институту архитектор А. Д. Крячков, оказавший некоторую помощь строительству. Мы воспользовались также консультациями профессора Молотилова, специалиста по железобетонным работам, а для поисков воды и изучения гидрогеологии – услугами гидрогеолога М. А. Кучина. Для анализов рудного сырья и других требовалась лаборатория, и Тельбессбюро создало ее при Томском политехническом институте.
В этом, собственно, и заключалась помощь, которую оказывал Тельбесстрою профессорский состав Томского технологического института.
В бюро было много студентов и инженеров-строителей, окончивших институт в Томске. Они с усердием занимались, не думая ни о каких передвижениях в другие места Советского Союза, и впоследствии из них получилось очень много хороших, толковых инженеров.
Но все это были люди, которых я видел впервые. Мне же не хватало таких специалистов, которых я знал и которые могли бы принять немедленно участие в развертывании работ.
После четырех дней пребывания в Томске я отправился поездом на строительную площадку вместе с группой конструкторов, из которых предполагалось организовать небольшую ячейку для помощи строителям на месте.
Поездка по Сибири летом была неизмеримо интереснее. Когда утром после приезда я выглянул в окно, передо мной открылась изумительная картина – все было в полном цвету. Площадка будущего завода была покрыта сплошным ковром цветов. На душе стало веселее.
[В весенний день состоялся первый митинг. Говорили о том, что будет строиться здесь, какую роль играет металл для строительства социализма, для защиты нашей Родины от врагов. Простые, понятные слова находили отклик у слушателей, волновали их. А строителей было тогда еще немного – не более 200 человек, главным образом, печников и плотников
И вот на болотах и полях у деревни Бессоново застучали первые топоры.
Стали поступать материалы, рельсы, инструменты, лес. Увеличивалось и количество рабочих.
На земляных работах было занято много грабарей. Строительство напоминало деревенскую «помочь», когда крестьяне всем селом выходили для оказания кому-нибудь общественной помощи. В нерабочее время все это было похоже на становище кочевников: везде горели костры, паслись стреноженные лошади, повсюду слышался разноголосый говор. Грабари жили вместе со своими семьями, также целыми семьями они выходили и на работу.
Пустынная, болотистая равнина начала преображаться: осушались болота, рылись канавы для отвода весенних вод с площадки будущего завода, спрямлялась извилистая речка Аба. Начались первые работы по сооружению железнодорожного полотна.]
Я ознакомился с состоянием проведенных работ и с тем, что сделано и произошло за время моего отсутствия. На площадке появился инженер-строитель Янушкевич. Хотя ему было около 60 лет, он казался достаточно бодрым и вполне работоспособным. Но вел он себя в разговорах со мной как-то подозрительно и осторожно. Вступать с ним в пререкания я не хотел, приписывая его излишнюю осторожность тому, что он впервые столкнулся со строительством крупного завода. Непонятным только мне казались его излишняя медлительность в проведении самых необходимых мероприятий, например, организации карьеров гравия и камня, устройства пристаней для выгрузки леса, а также строительства бараков для размещения рабочих.
Через некоторое время к нему прибыли несколько молодых инженеров, присланных из Москвы. Только один из них, Правдивцев, смело подходил к вопросам строительства.
Все, что было связано со строительством подъездной ветки на завод, было организовано хорошо, так как дело находилось в руках таких строителей, которые знали, что и как делать. Там уже приступили к земляным работам. Количество грабарей все время увеличивалось. Неплохо было организовано производство красного кирпича; строились гофманские печи, сушильные сараи. Начали даже думать, как организовать производство черепицы на том оборудовании, которое я сумел закупить в Ленинграде.
Что же касается самой площадки – то тут дело не двигалось. Несколько рабочих были заняты на строительстве одноэтажных жилых домов, никаких бараков для будущих рабочих не было.
В связи со всем этим отношения с Янушкевичем у меня стали портиться. Он считал, что я «суюсь не в свое дело». Во всяком случае, он решил не подчиняться мне и всегда и везде требовал моих письменных распоряжений. Так, в письменной форме я предложил ему приступить к испытанию на площадке грунтов и к разбивке базисной оси. И то я другое он отказался сделать якобы из-за отсутствия утвержденного генеральной плана. Пришлось поручить среднему техническому персоналу выполнить указанные операции.
Строительные работы носили пока исключительно подготовительный характер, и технический персонал прекрасно знал, что делать. В строительстве временных мастерских, электростанции и водопровода мне стали помогать люди, которые начали прибывать из Днепродзержинска. Первый из них приехал Иван Алексеевич Курчин, который работал на «Дзержинке» помощником главного энергетика по ремонту газовых машин. На Тельбесстрое его оформили заведующим механическими мастерскими, которых еще не было.
По прибытии он, прежде всего, начал организовывать кузницу с ручным кузнечным мехом, сделав из головки рельса кувалду. После постройки кузницы приступил к организации мастерских. Затем Иван Алексеевич все больше и больше стал входить в курс строительных дел, и уже почти ни одно мероприятие не проходило без его участия.
В связи с указанием обязательно осветить строительную площадку, чтобы можно было вести круглосуточные работы по подготовке фундаментов под здание заводоуправления, Иван Алексеевич приобрел в Томске электромотор мощностью пять киловатт. Затем он начал оборудовать на Старцевской горе карьеры для спуска камня на платформу. Проект, выполненный специальной проектной организацией, оказался исключительно неудачным, так как требовал большого количества железнодорожных путей и массы стрелок. Вагонетки зачастую летели вниз, даже с лошадьми. Нужно было спуск по серпантинным узкоколейным путям заменить бремсбергом. Проект такого спуска и его строительство были выполнены под руководством И. А. Курчина. Бремсберг работал очень хорошо и надежно и не требовал никакой энергии, так как приводился в движение только тяжестью груза. Наиболее интересной его частью в конструкторском отношении был тормоз, выполненный просто и оригинально и гарантировавший полную безопасность спуска.
Для обеспечения населения и строительства водой временно устроили водопровод, заполучив где-то котел. Водопровод провели по поселку и по всему строительству. Одновременно нужно было строить настоящие механические мастерские, а также литейный цех, хотя бы в деревянной обшивке.
В июле 1929 г. Кузнецкстрой вступил в соцсоревнование с другой гигантской новостройкой – Магнитостроем. Социалистическое соревнование открывало огромные возможности.
Но мы сознавали, что ручным способом и такими темпами выполнить намеченный объем работ в тысячу дней нельзя. Необходимы были машины и электроэнергия, получаемая не от маломощных станций, которыми мы располагали, а что-то новое, мощное и более совершенное.
Хотя темпы строительства временных сооружений – жилья для строителей, мастерских, кузницы, литейной нарастали, с размещением постоянно прибывавших рабочих дело было плохо.
А суровая сибирская зима надвигалась неуклонно...
Морозы и метели, состояние. дорог, организация производства строительных работ зимой – все это не могло не беспокоить нас.
В октябре наша новостройка одержала первую победу: по железнодорожной ветке, проложенной от станции Кузнецк до площадки строительства, прибыл первый паровоз. Везде алели лозунги: «Построим первенец сибирской металлургии – основу индустриализации Сибири!» Сколько гордости было написано на обветренных лицах строителей – ведь это была их первая победа!]
К этому времени начали поступать металлообрабатывающие станки. Был получен молот на 250 килограмм. Все это требовало увеличения энергетической мощности. После установки пятикиловаттного электромотора через некоторое время установили бензинный мотор в 50 киловатт, что позволяло попеременно приводить в движение станки и освещать площадку, поселок и тепляки.
В первой половине 1930 года были получены и установлены три локомобиля по 500 киловатт. После этого приступили к строительству доменных печей: начали устанавливать механизмы для выемки грунта под фундаменты, изготовлять конструкции фундаментов под доменные печи.
Неожиданно было обнаружено, что грунт под батареей коксовых печей оказался слабым. Потребовалась установка свай, а так как в этом месте уровень грунтовых вод менялся, то применить деревянные сваи было нельзя, а железные и готовые бетонные у нас отсутствовали. Следовало решать эту задачу путем применения свай, сделанных на месте – так называемых свай типа Франка, то есть железобетонных. Для этого требовалось предварительно забивать в грунт деревянный болван-сваю в четыре с половиной метра глубиной, затем вынимать его, а после армировать и бетонировать.
При этом самым сложным делом оказалась выемка деревянных свай, И тут на помощь пришел Иван Алексеевич Курчин, предложивший применить домкраты Беккера и специальные хомуты. Благодаря такому простому способу были поставлены 2500 свай под четыре коксовые батареи. К этому времени на строительстве работало уже до четырех тысяч человек.
Скоро потребовалось налаживать мастерские на рудниках; начинать надо было с укрепления энергетической базы, а для этого нужно было перебросить на Тельбес и Темир-Тау со станции Кузнецк два локомобиля по 200 лошадиных сил каждый (расстояние 120 километров).
Транспортные организации, к которым мы обратились с предложением выполнить работу по переброске локомобилей в Темир-Тау, ответили, что они не будут нести ответственности, если груз застрянет в степи. Это нас, конечно, ни в коей мере не устраивало. Пришлось самим заняться этой операцией. Решили отправлять локомобили в неразобранном виде на санках при помощи тракторов, лебедок и канатов.
К переброске первого локомобиля приступили в августе. Тащить приходилось по реке, прямо по воде, а зимой, в декабре, – подкладывая бревна (здесь же рубили лес) и наращивая лед. Большим препятствием на пути являлись овраги и балки. Мостов не было. Приходилось рубить лес и забрасывать им овраги, создавая таким образом переправы. Местами предварительно подготавливали дорогу, утрамбовывали ее тракторами.
Вся операция по переброске локомобилей была хорошо продумана и произведена блестяще. Зимой 1930 года рудники получили долгожданную энергию.
В это время И. А. Курчин был назначен главным механиком Кузнецкого металлургического завода. На этом посту ему приходилось преодолевать большие трудности в освоении оборудования. За время пребывания в этой должности он совместно с такелажником Ворониным осуществил подъем полностью смонтированных наклонных мостов доменных печей, а также переделку пяти моторов мощностью по 800 киловатт на угледробилке коксовых печей. Одновременно на заводе было сделана лебедка для оперирования конусами доменной печи, так как Уралмапгзавоц не хотел ставить электролебедку типа «Отиса», работавшую на трех печах, а нам не хотелось вводить новый тип. Лебедка была сконструирована Иваном Алексеевичем и сделана точно по установленному плану.
В ведении главного механика находились литейный, модельный и механический цехи, а также цеховые мастерские. Таким образом, мастерские были децентрализованы, а управление и руководство ими – централизовано.
На больших заводах такая нестрогая централизация оборудования мне кажется наиболее правильной, так как каждый цех должен иметь свою мастерскую, иначе всякие ремонтные мелочи будут тормозить большой и капитальный ремонт, входящий в обязанности главных механических мастерских.
И. А. Курчиным была воспитана и подготовлена целая плеяда механиков, инструментальщиков и рабочих других профессий.
В 1931 – 1932 годах, в соответствии с договоренностью, механическим мастерским и вообще всем цехам должны были оказывать техническую помощь американцы.
При посылке нашей комиссии в Америку я давал наказ привезти специалистов для замещения должностей главного механика и начальника мастерских. Приехал главный механик, некто Спелласи, интеллигентный по виду и по обхождению человек, но далекий от какой-либо заводской практики. Вероятно, в прошлом он работал на заводах, где имелось вполне налаженное хозяйство, ему не приходилось применять там свои знания и он ограничивался тем, что не мешал людям работать.
Его правой рукой был начальник мастерских Блекберг, оказавшийся также совершенно неподходящим человеком. Мне он говорил, что вспомнил меня по заводу Гэри в Америке. Там он был начальником копра по забивке рельсов и иногда принимал на себя команду бригадой рабочих, убиравших концы рельсов из-под пилы. В составе такой бригады как раз работал и я. Ввиду полного отсутствия инициативы, а также стремления вести только административную работу, от него пришлось отказаться (проработал он на заводе не более четырех месяцев).
Хорошее начало наших работ было испорчено газетной статьей, появившейся в местной газете за подписью какого-то Норда, – о непорядках, которые якобы имеют место на строительстве Кузнецкого завода. Указывалось, что строителям мешают ничего не понимающие металлурги, чем создается полная безответственность. Автор явно намекал на то, что главным виновником всего хаоса на строительной площадке являюсь я и что в случае непринятия мер, последствия будут неисправимы. В статье приводились факты неправильно принятых решений по строительству фундаментов главных зданий (предполагалось устройство ленточного фундамента), в связи с чем здание в будущем якобы должно развалиться. Ссылались также на неправильное испытание грунтов и другие непорядки.
Мне было ясно, что все это инспирировалось Янушкевичем и кое-кем из сибирских инженеров, в частности гидрогеологом Кучиным. Кучин рекомендовал для снижения уровня грунтовых вод и прекращения их доступа с окрестных гор провести длиннейшую (около 3,5 километров) штольню, которая перехватывала бы все воды, направляющиеся к площадке.
Я с этим предложением не согласился, полагая, что его осуществление потребовало бы большой и излишней работы. Теперь, поскольку меня обвиняла газета, пришлось вызвать из Москвы для консультации специалиста. Пробыв у нас в течение двух-трех дней, он познакомился со всеми данными по грунтам, побывал на месте заложения фундамента главного здания и полностью одобрил принятый мною тип ленточного фундамента.
После этого работу мы продолжали уверенно, но статья делала свое дело. Она порождала сомнение в квалифицированности решений главного руководства, что могло привести в дальнейшем к тяжелым последствиям.
Я оставил строительную площадку, поехал в Томск и доложил обо воем происшедшем Ф. Т. Колгушкину, потребовав моей отставки.
Ф. Т. Колгушкин уговорил меня не предпринимать ничего до его переговоров с Новосибирском, куда он тут же отправился. Затем он выехал в Щегловск, где находилась редакция газеты, поместившей статью. В результате корреспондент Норд вынужден был сознаться, что статья и все приведенные в ней «факты» возникли именно таким путем, как я и предполагал. Ему пришлось извиниться передо мной. Но никакого опровержения в газете помещено не было.
Янушкевич оставил работу немедленно после всего происшедшего, На его место я пригласил инженера Коптевского, ранее работавшего со мной на Енакиевском заводе и в Макеевке, а затем перешедшего на Белорецкий завод на должность главного инженера. Он был известен мне как человек, хорошо знающий строительство.
В то же время у нас появился Вестгард и опять затянул свою «песню» о том, что американский проект никуда не годен, что он не соответствует плану и профилю завода и что нужен новый проект. Я пытался его убедить, что мы не можем менять утвержденный проект, необходимо только более разумно вести подготовку к развертыванию строительства в полном соответствии с этим проектом. Но он был упрям. Попросив Управление строительством дать ему чертежников, он обещал через определенный промежуток времени представить новый проект завода.
Я не протестовал, полагая, что Вестгарда надо чем-либо «занять». Использование же его в самом строительстве, когда велись подготовительные работы, было нецелесообразно, так как он совершенно не знал местных условий. Кроме того, его первый визит на площадку завода ознаменовался целым рядом недоразумений: Вестгард был несдержан на язык и с важным видом всюду высказывал свои соображения, критикуя все, что делалось. Сопровождавший его переводчик, плохо знавший русский и английский языки, громогласно переводил рабочим высказывания этого «специалиста», вызывая их раздражение.
XVII
ОТКАЗ ОТ ИНОСТРАННОЙ ПОМОЩИ. ОТЪЕЗД В США КОМИССИИ ДЛЯ ЗАКУПКИ ОБОРУДОВАНИЯ.
ПРИБЫТИЕ СПЕЦИАЛЬНОЙ КОМИССИИ ДЛЯ ОБСЛЕДОВАНИЯ
РАБОТ В КУЗНЕЦКЕ. ЗАТОПЛЕНИЕ СТРОИТЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДКИ. РАБОТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
После того как Вестгард начал предлагать для обсуждения различные варианты проекта завода, я решил пересмотреть первоначальный проект фирмы «Фрейн», имевший, на мой взгляд, ряд крупных недостатков.
В моем распоряжении находился хороший ситуационный план площадки, на которой строился завод. Предложенный мной план был выполнен исключительно тщательно. Руководствуясь им, завод можно было рас положить значительно целесообразнее, чем предусматривалось проектом фирмы «Фрейн».
Надо сказать, что площадка завода оказалась довольно неблагоприятной: она представляла ряд террас, тянувшихся у подножья высоки:, холмов, окружавших завод. У площадки намечалось три оси: главная (средняя) почти соответствовала направлению восток – запад и две небольшие – западная и восточная – несколько изогнутые. В направлении юга на север площадка была довольно узкой – от трехсот до восьмисот метров, а с запада на восток равнялась трем километрам. Проект фирмы «Фрейн» ограничивал необходимую для завода площадь руслом речки Конобенихи, пересекавшей площадку с севера на юг. В летнее время это был ручеек, в весеннее – довольно большая речка.
По ознакомлении с грунтами я нашел вполне возможным отвести речку в сторону путем сооружения плотины и сброса всех вод по отдельному каналу, идущему вне территории завода. Это мероприятие сразу позволило расширить площадь под мартеновским и прокатным цехами, а также отодвинуть на значительное расстояние от намеченных по проекту американской фирмы мест огнеупорный и копровый цехи и свалки шлака.
Над этим проектом я работал с особым интересом. Ведь в старое, до революционное, время нам не приходилось самим строить заводов; мы ограничивались только тем, что мысленно представляли себе существующие заводы такими, какими, по нашему мнению, они должны были бы быть.
Наш учитель М. К. Курако всегда рекомендовал при работе на любом заводе помимо проведения различных усовершенствований доменного цеха хорошо знать план завода, предвидеть, каким он должен быт; в будущем, и все свои действия, связанные с реконструкцией и усовершенствованием цехов, увязывать с общим планом развития завода.
Проанализировав в свое время большинство планов старых и новых американских и немецких заводов, мы с Курако раскритиковали все существовавшие планы заводов Юга СССР и пришли к определенным выводам. Несмотря на нежелание Михаила Константиновича изложить в связи с этим свои мысли в печати, мы все же заставили его высказать основные положения планировки площадок металлургических цехов и они были напечатаны мною на Енакиевском заводе в виде отдельной брошюры уже после смерти Курако. И надо сказать, что наши – учеников Курако соображения о целесообразности расположения на площадке тех или иных цехов были намного компетентнее, чем у многих других, в том числе, конечно, и у Вестгарда.
Единственно, чем был привлекателен проект Вестгарда – это профилем завода: на заводе планировалось производство труб разных размеров жести, осей, колес и прочего, чего не предусматривал наш проект. Но проект Вестгарда оказался очень слабым в другом отношении – проектируемые цехи были далеки от совершенства, выбранная им технология являлась устаревшей, степень механизации – абсолютно недостаточной, трап спорт и связь между цехами – бессмысленные.
После того как предложения Вестгарда и наши была обсуждены на заседании Управления строительством и его проект был забракован, on телеграфировал в ВСНХ, прося защиты и рассмотрения его проекта в Москве. В начале зимы 1929/1930 года я и Вестгард по вызову поехали и Москву. Ехали мы в одном вагоне, но не разговаривали.
По приезде нас направили в «Гипромез» к М. Н. Бурову – для получения заключения по обоим проектам. Буров назначил большое совещание по нашим проектам, на котором присутствовали даже такие заграничные «светила», как прокатчик Пуппе. Пуппе дал отзыв, неблагоприятный для Вестгарда, но и по нашему проекту высказал ряд соображений, касавшихся, главным образом, выбора станов, преимущественно немецкого типа. После отзывов экспертов было созвано совещание, на котором проект Вестгарда был окончательно забракован.
С этого времени организация и развитие работ на площадке строительства осуществлялись по нашему проекту.
Итак, иностранная помощь оказалась несостоятельной. Мы расстались с Вестгардом. Но лица, выписавшие его из Англии, все-таки еще более года пользовались его услугами, правда, совсем в другой отрасли промышленности – текстильной. Непонятно, каким образом Вестгард мог одновременно быть строителем металлургических заводов и текстильных фабрик?! А после того, как наше руководство рассталось с Вестгардом, он по возвращении в Англию занялся писанием пасквилей по адресу Советского Союза.
Вернувшись из Москвы, я начал готовиться к развертыванию строительных работ в 1930 году. К тому времени уже были получены некоторые механизмы и даже начала поступать долгожданная техническая документация на заказанные локомобили, строительные машины, оборудование кирпичных заводов.
Я стал смело выдавать чертежи для взрывных работ на площадках мартенов и домен. Было неясно лишь положение с коксовыми печами, так как все зависело от того, у какой фирмы будет куплено то или иное оборудование. Более определенным казалось положение с прокатным цехом, поэтому я осмелился заказать «Гипромезу» рабочие чертежи здания прокатного цеха.
С начала 1930 года полным ходом шло проектирование здания и печей мартеновского цеха, зданий огнеупорного цеха, механических, вспомогательных и других мастерских завода, так что к началу строительного сезона 1930 года мы имели достаточное количество чертежей для развертывания работ.
Железные конструкции доменного цеха и каупера изготовлялись на Донецком металлургическом заводе, в Донбассе.
Переход на новую площадку, по своим размерам значительно превосходившую ту, которая намечалась проектом фирмы «Фрейн», открывал возможности для более свободного маневрирования расположением заводских зданий и отдельных цехов, что позволяло значительно увеличить программу производства. По первоначальному проекту фирмы «Фрейн» годовой план выплавки чугуна был утвержден в размере 400 тысяч тонн и соответственно стали и проката. Затем план завода был увеличен до 500 тысяч тонн чугуна. Перед приездом американцев, по предложению ВСНХ, мы еще более увеличили годовой план производства. Он был доведен до 1,5 миллиона тонн чугуна и 1,8 миллиона тонн стали. Проект Вестгарда выплавку такого количества металла, конечно, обеспечить не мог.
Дел становилось все больше и больше. Мы с Коптевским буквально разрывались на части. Началась подготовка к отправке комиссии в США – для закупки оборудования и заключения договоров. Мне очень хотелось самому попасть в число ее членов, но, разумеется, сам я настаивать на этом не мог, а мне никто не предлагал, так как некого было оставить на стройплощадке.
В ноябре 1929 года комиссии было предложено выехать в Москву для окончательного оформления. Ехали: Ф. Т. Колгушкин – глава делегации, В. Н. Щепочкин – его правая рука как техник, М. Ф. Голдобин – как механик, Гурвич – строитель, Давыдов – прокатчик.
Перед самым отъездом начальник строительства вызвал меня и своего помощника Ивана Алексеевича Бородина и устроил заседание, на котором я должен был сделать сообщение о состоянии работ на площадке. Во время этого сообщения Щепочкин стал критиковать работу, проводимую под руководством Коптевского, указывая на разбросанность сил, неправильное использование материалов и другие недостатки. Мне пришлось горячо отстаивать Коптевского и довольно серьезно поговорить со Щепочкиным, при этом я указал на его оторванность от жизни и интересов строительства. Меня молчаливо поддержали Бородин и Колгушкин. Мы расстались в Новосибирске. Я считал, что уже не увижусь с товарищами. Но их задержали в Москве чуть ли не на два месяца, и я еще раз встретился с ними. В начале февраля комиссия, наконец, выехала в США вместе с магнитогорцами (которых было значительно больше).
С тех пор, как комиссия уехала, и до самого ее возвращения (конец сентября), никаких сведений о том, что она видела и что делала в Америке, к нам не поступало. Поэтому на месте приходилось вести дела так, как самому казалось лучше. В данном случае можно было либо занять выжидательную позицию и писать письма с требованием всякого рода указаний и решений, либо действовать самостоятельно. Мною был избран второй путь. Этому способствовало и то, что во главе строительства вместо Колгушкина остался Иван Алексеевич Бородин, человек смелый, доверявший мне и любивший самостоятельные решения, о кроме того, моими помощниками были такие крупные работники, как начальник технического отдела Г. Е. Казарновский и сотрудники конструкторского бюро, которые в основных вопросах всегда могли найти наиболее правильное решение и, в случае необходимости, поправить меня.
Как оказалось впоследствии, такая практика сохранила нам, по меньшей мере, больше года времени, да и спасла, вероятно, от целого ряда ошибок, которые могли произойти, если бы вопросы решались в спешке, многоголосым собранием «двунадесяти языков».
Когда наши «американцы» появились в Москве, а затем и на площадке, они увидели, что многое уже сделано и надо только продолжать работу, ничего не меняя.
В конце февраля 1930 года нам неожиданно сообщили, что приезжает специальная комиссия для обследования работ, проводимых на Кузнецкстрое. Эту комиссию возглавлял Я. П. Шмидт, известный тем, что он провел довольно большое строительство текстильных фабрик около Москвы. В качестве технического помощника он взял с собой ннженера-строителя Дмитриева, который приехал на площадку раньше. У нас строительными делами ведал Коптевский, и я поручил ему ознакомить Дмитриева со всем строительством.
Для текстильщиков – участников комиссии – было непонятно, почему все вспомогательные мастерские, дома для рабочих и другие бытовые постройки располагаются на некотором расстоянии от центральной заводской площадки. Не зная ни проекта, ни плана. Дмитриев не имел понятия о том, что должен представлять собой будущий завод. В своем заключении он указал, что подготовка к строительству и само строительство ведутся беспланово, разбросанно и очень дорого. В качестве примера дороговизны он ссылался на то, что бараки для рабочих мы строим рубленые, а не щитовые; он не учел сибирских морозов.
В заключение этого обследования из Москвы приехал И. В. Косиор, который должен был принять окончательное решение. Мне пришлось отстаивать наши интересы, так как Косиор предлагал такую организацию работ: металлурги являются заказчиками, их дело – своевременно давать чертежи и следить за проектированием, а строители должны действовать совершенно самостоятельно, имея в своем распоряжении деньги и технические средства. Заканчивая тот или иной объект, строители приглашают металлургов для его приемки и ввода в эксплуатацию, и дают им, как говорится, ключ от двери.
Я запротестовал против такого ведения строительства: при квалификации наших строителей, строивших ранее только текстильные фабрики, подобная организация работ совершенно не подходила; она исключала лицо, которое должно полностью отвечать за все, происходящее на площадке. Я настаивал, чтобы нам, металлургам, дали возможность быть полными хозяевами площадки.
В результате в одном из бараков было созвано совещание под председательством Косиора, на котором докладывал Шмидт.
Как я ни сдерживал Коптевского, он не выдержал и выступил с резкой критикой результатов обследования, чем восстановил против себя приехавших из Москвы. При окончательном расставании с Косиором (в вагоне) он еще раз напомнил мне, что нужно взять другого помощника. Я пропустил это мимо ушей.
Через некоторое время на площадку прибыла строительная организация «Текстильстрой», переименованная затем в «Стальстрой». Она должна была вести работу на двух заводах: Магнитогорском и Кузнецком. Прибытие этой организации мы восприняли с огромным огорчением. Вместо настоящей работы целые дни и вечера нам приходилось заниматься всякого рода сутяжничеством со строителями: «утрясать» вопросы технической документации, плана финансирования, дислокации строительства и многие другие. Строители везде доказывали, что они не могут начать работы по причинам, зависящим исключительно от нас, металлургов. Строительство затягивалось.
Подготовка к приему рабочих велась исключительно плохо. К началу мая, когда на площадку уже прибыло около семи тысяч человек и ожидались новые партии рабочих, нам пришлось заботиться о размещении их хотя бы в палатках. Последние были разбиты, по нашей неопытности, на берегу реки Томи. А затем, как говорится, в один «прекрасный день», перед праздником Первого мая, рано утром, по телефону мне сообщили о том, что палаточный городок затоплен и надо спасать людей1 [1 Обычно река Томь разливается в середине или в конце апреля, но вскрывается раньше. В этом году половодье запоздало].
Я бросился к месту происшествия. Томь вышла из берегов настолько, что вода уже подходила ко всем нашим строениям. Была под водой так называемая «Нижняя колония», не говоря уже о палатках. Пришлось срочно организовывать расселение рабочих в те бараки, которые не подвергались затоплению. А вода все прибывала и прибывала, дожди не прекращались. Вода уже подходила к зданию главной конторы, еще не совсем достроенному. Затопило водокачку... Что-то надо было предпринимать!
Мобилизовали большое количество рабочих и немедленно начали строить временные заградительные дамбы. Оказалось, что эта задача не столь уж трудная: достаточно было одной небольшой дамбы в полметра или метр высотой, как она уже защищала большую площадь от затопления. Последствия наводнения были устранены быстро, с затратой небольших средств. Лишь потому, что мы не приняли самых простых предупредительных мер, наводнение причинило нам столько беспокойства.
В дальнейшем «Нижняя колония» уже никогда не затоплялась, а отдаленные участки, расположенные на берегу Томи, пришлось обваловать.
Между прочим, сибиряки не жалуются на весеннее половодье, – они высоко ценят те участки около Томи, которые подвергаются затоплению, – огороды и пастбища на них значительно богаче. Поэтому, несмотря на запрет строить жилые домики на берегу реки, большое количество их все же строилось. Хозяева делали их на сваях и в случае наводнения вся домашняя живность – собаки, кошки и даже коровы – подымались на второй этаж, а иногда и на третий.
Во время наводнения совершенно прекращалось всякое сообщение между правым и левым берегами Томи. Поэтому в первый год нашего строительства средством сообщения был паром, вполне удовлетворявший нас, так как правый берег реки – Старый Кузнецк – нам был не особенно нужен. В будущем пришлось построить мост, сначала понтонный, а за тем – железнодорожный.
Но вернемся к строителям. Работали они плохо: построенные имя бараки были во много раз хуже наших. Я подумывал о том, чтобы заставить их взяться за постройку основных сооружений. Мне казалось, что нужно как можно скорее приступить к строительству доменных печей, тем более что для этого многое было подготовлено: фундаменты, кожуха, колонны, своевременно спроектированные и уже изготовлявшиеся на Юге. К 1-му Мая вполне можно было заложить одну или две доменные печи.
Довольно осторожно я начал зондировать возможность закладки и строительства печей при несовершенстве нашей технической документации, которую в любой момент могли потребовать строители. Детально разработанного плана завода и плана цеха со всеми увязочными чертежами у нас не было. Имелись лишь рабочие чертежи на заказанные железные конструкции, которые должны были прибыть на площадку к концу июня.
Все это меня тревожило. Но дело оказалось значительно проще. Вскоре все «закрутилось», и в апреле, когда земля была еще замерзшей, при помощи взрывных работ [начали готовить котлован для первой доменной печи. Люди не жалели сил, чтобы 1 Мая заложить фундамент лечи. Мерзлую землю рвали динамитом. Копали в три смены, работали ночами при тусклом свете редких электроламп.
И вот наступил день 1 Мая.
На площадке собралось много гостей, пришли все строители. Под звуки «Интернационала» секретарем парткома, председателем профкома и мною был положен в котлован помещенный в специальную трубку акт о закладке домны.
Включается мотор, и в котлован полился первый бетон.
Бетонирование фундамента было закончено в течение двух недель. Начался монтаж кожуха доменной печи и кауперов.]
Затем начали закладку и строительство фундамента второй доменной печи. К июню два фундамента доменных печей на площадке уже были готовы. На это сразу обращали внимание все приезжавшие к нам рабочие и гости. Быстрое возведение основных производственных единиц металлургического завода содействовало поддержанию темпов всего строительства.
Отсутствие экскаваторов и дорожных машин при неровном рельефе местности не позволило заранее подготовить дороги на площадке. Поэтому, имея хорошо разработанный план завода и воспользовавшись наличием 300 – 400 грабарей, проводивших железную дорогу летом и осенью 1929 года, я приказал прорезать через всю площадку ряд выемок для железнодорожных линий, на постоянных отметках. Таким образом, на площадке была подготовлена сеть железнодорожных путей, которые должны были остаться на заводе постоянно. После этого грабарей использовали для планировки площадок под основные цехи.
Вслед за закладкой фундаментов доменных печей мы немедленно приступили к планировке площадки для мартеновского цеха. Работа была исключительно трудоемкой: приходилось производить съемы грунта до 20 метров. Экскаваторы стали поступать к нам лишь к зиме 1930 года.
Планировка по вспомогательным цехам проводилась в очень небольшом объеме, касавшемся только собственно каждого цеха.
Гурьевский завод, как я уже упоминал, первоначально был нашей главной базой снабжения металлической продукцией, литьем и огнеупорными изделиями, но производительности его была чрезвычайно мала. Приходилось все время думать о расширении завода. В первую очередь мы занялись увеличением производительности огнеупорного цеха, усилив и перестроив помольное отделение цеха и сушилку, организовав там маленькую лабораторию для исследования продукции. При этой лаборатории было создано в небольшом масштабе производство наиболее необходимых сортов металлургической керамики: ложечек, трубок и других изделий.
Литейный цех также потребовал реконструкции: увеличения сушил, расширения вагранок, введения пневматики. В мартеновском цехе пятитонную печь мы переделали на пятнадцатитонную и начали строительство второй мартеновской печи. В прокатном цехе занялись приведением в порядок старой прокатной машины и усилением ее для увеличения количества проката.
В доменном цехе требовалось усиление воздуходувных средств, так как действующие воздуходувные машины были очень слабы. Пришлось перебросить с Абаканского завода старую машину, сначала на плоту до Красноярска, а затем – по железной дороге – в Гурьевск. Эта машина позволила нам увеличить производство чугуна вдвое.
Кузнецкий завод очень нуждался в метизных изделиях (болтах, гайках, костылях), поэтому в Гурьевске было организовано и это производство
XVIII
ТЕМПЫ СТРОИТЕЛЬНЫХ РАБОТ НАРАСТАЮТ. ЭНТУЗИАЗМ СТРОИТЕЛЕЙ.
ПОСЕЩЕНИЕ СТРОИТЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДКИ А. И. МИКОЯНОМ. ПРИЕЗД АМЕРИКАНСКИХ СТРОИТЕЛЕЙ. ИХ РАБОТА
За время пребывания на строительной площадке я редко выезжал в Москву. Как только начало развертываться строительство основных цехов (1930 г.), я был полностью оторван от того, что происходило в центральных управлениях.
Тем временем рабочие прибывали, их было уже около семи с половиной тысяч. Нужно было готовить им работу.
В соответствии с общим планом действий, одновременно со строительством жилья для рабочих, намечалось строительство вспомогательных цехов завода, часть которых уже была заложена в конце 1929 года (ремонтно-строительный, модельный, деревообделочный), а часть проектировалась на площадке (механический, котельный, электроремонтный).
Строительству группы вспомогательных цехов мешал рельеф площадки, так как их намечалось строить в котловине, которая впоследствии подлежала засыпке. Такое расположение цехов вызвало некоторые затруднения как во время строительства (часть фундамента, попавшего на слабые участки, пришлось крепить), так и при эксплуатации их в последующие два-три года в связи с тем, что подъезды к ним были закончены не полностью и требовалась систематическая подсыпка.
Часть цехов проектировалась в Ленинграде и Москве – например, огнеупорный цех. Состояние технической документации по этому цеху позволяло полностью развернуть работы с начала 1930 года. Но соединению его со всей остальной заводской площадкой мешала река Конобениха, пересекавшая площадку завода. Как я уже говорил, решили ее отвести, но пока приходилось пользоваться временными путями, проходившими через участок.
Работы развертывались все нарастающими темпами. Поскольку главными материалами на этой стадии строительства были лес, бутовый камень, кирпич и в меньшей степени бетон и железо, материальное снабжение нас не ограничивало. Подводили электроэнергия и транспорт.
В 1930 году помимо закладки двух доменных печей мы начали производить земляные работы на участке мартеновского и литейного цехов.
Одновременно велись работы на рудниках, на каменных карьерах, в Горной Шории и в отдельных районах, например, вблизи Семипалатинска в Казахстане. К концу года масштабы и темпы работ резко возросли.
[Площадка строительства имела вид гигантского муравейника, где напряженно работали десятки тысяч людей1 [1 К 1 апреля 1932 г. число строителей достигло максимума – около пятидесяти тысяч человек]. Каждый день, каждый час росли леса стройки, взрыхлялись новые массивы земли, вставали причудливые очертания конструкций...
Со всех концов страны стекались к нам люди. Вместе с русскими и украинцами работали казахи, киргизы, люди многих национальностей.
Сколько совершили эти ранее неграмотные, никогда не видевшие настоящего завода люди трудовых подвигов!..
Бетонщики вместо 150 замесов давали по 408. Клепальщики делали 266 заклепок в смену при норме 105. Землекопы иногда выполняли по 10 дневных норм за смену.
Комсомольцы производили клепку на большой высоте при 50-градусном морозе.
Огнеупорщики укладывали за смену по 15 тонн кладки на человека.]
Ничто не могло остановить строителей в их трудовом порыве – ни снежные бури, ни дожди, ни бураны!
«Даешь чугун!» – вот лозунг, которым жила стройка.
Борьбу за домну возглавляли коммунисты и комсомольцы, и это обеспечивало успех.
Мы чувствовали поддержку всей страны, заботу партии и правительства.
И днем и ночью звонил нам Серго Орджоникидзе, разыскивал начальника или главного инженера стройки, где бы они ни были. Беседа всегда была краткой, но мы знали, что последует действенный результат.
Много внимания уделял стройке секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе.
От нас требовалось лишь одно – скорее дать стране сибирский металл. И люди старались вовсю. Никогда не забыть мне доблестных строителей: механика Ивана Алексеевича Курчина, Михаила Федоровича Голдобина, такелажника Ивана Андреевича Воронина, мастера Лаврентия Кузьмича Ровенского, инженера Григория Ефимовича Казарновского и многих, многих других...]
* * *
Со второй половины 1930 года стало прибывать оборудование, заказанное в 1929 году за границей: шесть 40-сильных тракторов, четыре «Деррика» с лебедками и грейферами, мощностью в пять тонн, два трехтонных «Деррика», для которых я решил заказать только металлические части, а деревянные сделать в своих мастерских. Эта затея окончилась неудачей, части их пришлось приспособлять не к деревянным, а к железным конструкциям, так как сосна оказалась непрочной для такой работы.
Самым же главным из прибывшего оборудования были три локомобиля фирмы «Вольф» по 500 лошадиных сил, прямоточные, с конденсацией очень хорошо смонтированные вместе с генератором: трехфазного тока помещавшимся на валу. Для этих машин мы еще зимой 1929 года началу строить деревянное здание, временно использованное под электростанцию. В него были буквально втиснуты все три машины. Охлаждение воды для конденсаторов производилось в деревянном бассейне.
Начало зимы 1930/1931 года мы использовали также для того, чтобы проследить на этом бассейне все явления гололеда на проводах высокого напряжения. Таким образом, бассейн служил нам как охлаждение и как опытный резервуар.
К концу 1930 года мы получили около десяти экскаваторов и четырнадцать кранов фирмы «Огайо» и «Бранхойс». Появилась возможность вести монтаж железных конструкций доменных печей № 1 и № 2. Эти краны, в отличие от существовавших до того времени у нас, маломощных, с небольшой стрелой подъема, подняли дух монтажников. То, что раньше требовало недель, теперь производилось за один день. 15-тонные краны со стрелой в 30 метров могли поднимать от трех до пяти тонн, что было для нас вполне достаточно. Правда, первое время из-за неумения использовать их на полную высоту они иногда валились на бок, чем причиняли нам массу беспокойства в связи с необходимостью последующего ремонта.
Для такого большого кранового хозяйства пришлось обзавестись и крановым цехом. К этому времени мы получили от Днепростроя двух крановщиков, которые и организовали цех. Некоторые из кранов были выписаны с приспособлениями для экскаваторов, но для нас они оказались мало пригодными, так как были на рельсовом ходу и их трудно было использовать.
К тому времени прибыли экскаваторы и на гусеничном ходу. Все краны, кроме одного, были заказаны с паровым приводом, что оказалось вполне правильным. Кран с моторным приводом проработал очень недолго – два сезона, после чего из-за отсутствия запасных частей пришлось перевести его на работу с подачей тока по гибкому кабелю. Часть кранов была снабжена электромагнитами, что тоже имело большое значение, особенно в дальнейшем. Когда завод начал работать, уборка чугуна, а также его погрузка производились этими кранами.
Экскаваторы значительно ускорили строительство.
Начали поступать и станки: механические, деревообделочные, кузнечные, компрессоры. Прибыла кислородная станция производительностью 30 кубических метров в час. Для размещения этого оборудования: надо было находить место. Сначала станки поместили во временных деревянных мастерских. Там же были поставлены полутонный и 100-килограммовый молоты, ножницы для резки листов и прочее оборудование.
Деревообделочные станки частично были расположены в модельном и литейном цехах. Затем приступили к строительству большого деревообделочного и лесопильного завода на берегу реки Томи, где специально для этой цели была обвалована площадка.
Однажды утром меня неожиданно вызвали на железнодорожную станцию. Приехал Анастас Иванович Микоян – посмотреть, что происходит на строительной площадке. Это было первое посещение нашей стройки одним из виднейших членов нашего правительства. Я весьма подробно познакомил Анастаса Ивановича со всем строительством.
Между тем тресты, имевшие непосредственное отношение к строительству, – «Новосталь» и «Востоксталь» – никакого интереса к нам не проявляли. Только после отъезда А. И. Микояна я получил телеграмму за подписью управляющего «Новосталью», в которой спрашивалось, на каком основании и по кем утвержденному плану производится строительство основных цехов завода? Вторая аналогичная телеграмма была получена из Америки от Колгушкина и Косиора. В ней также обращалось внимание на то, что никакого утвержденного плана строительства нет, и поэтому я не имею права производить работу по возведению основных сооружений, а должен ограничиться лишь строительством вспомогательных объектов
На эти телеграммы я ответил, что план завода, составленный фирмой «Фрейн», переработанный нами осенью 1930 года, одобрен специалистами «Гипромеза» и после этого утвержден и что я считаю его вполне достаточным основанием для ведения всех работ, которые обеспечены технической документацией.
Из моих телеграмм было видно, что я считаю себя вправе вести строительные работы и принимаю на себя полную ответственность за все происходящее на строительной площадке.
Такая решительность действий у меня создалась благодаря тому, что работа над планом завода была проведена нашей группой действительно большая и серьезная и мы были уверены в том, что каких-либо радикальных улучшений американская консультация не даст. Кроме того, нужно было использовать непрерывно прибывавших на строительную площадку рабочих и загрузить механизмы, которые продолжали поступать.
Мы упорно продолжали свое дело. А так как временно исполняющим обязанности начальника строительства оставался я, то мне было легко осуществлять все мероприятия без каких-либо осложнений и замедлений.
В августе 1930 года я получил телеграмму из Москвы, извещавшую о том, что едет первая группа американских специалистов, которые должны помочь нам в строительных работах. Приехал Бир, главный строитель, инженер лет 55 – 60. По всему было видно, что этот человек имел хорошую практику в строительстве. С ним прибыли специалисты по бетонным и монтажным работам, мастер-механик и мастер-плотник. Мастер-механик оказался знакомым по заводу Гэри, я его вспомнил.
Разобравшись в нашем распорядке работ и во всех намеченных мероприятиях, мистер Бир полностью их одобрил, добавив при этом, что, скажись он в таком положении с проектами, он стал бы вести работы так, как вели их мы. Главное сейчас было, по его мнению, – организация работ и ускорение темпов. Он сделал в общем правильные и ценнее замечания.
Так, бетонирование фундамента мартеновского здания мы рели обычным путем, с очень большим расходом цемента. Экономя на цементе, проигрывали на производительности труда. Бир предложил для этой операции применять литой бетон, изготовлять который рекомендовал с помощью закупленных мною башен. Впоследствии, руководствуясь этим опытом, строители стали применять в своей практике исключительно литой бетон.
Хуже обстояло дело с использованием специалистов по плотничным работам, а также механика. Мастер-плотник требовал для организации работ стандартных размеров сухого леса, при этом обязательно строганого, множество мелкого механического инструмента, которого у нас не было, и организации больших подготовительных работ. А мастер-механик оказался просто слаб; наши механики работали гораздо лучше, чем он.
После трехмесячной работы плотник и механик были откомандированы в Америку. Остался только мастер-монтажник Хэлл, выполнявший вначале не особенно ответственную работу. Монтаж кожухов доменных печей для нас был простой задачей, и совет американца, сводившийся к устройству сплошной внешней обрешетки лесами (мы, как правило, вели эту работу на подвесных переносных подмостях), для нас показался чересчур сложным. Но я настоял на том, чтобы работы на первой и второй доменных печах производились по американским методам сборки, под руководством мастера Хэлла.
В это время начальником Кузнецкстроя являлся уже С. М. Франкфурт. Его назначение было для меня неожиданностью. Франкфурт оказался человеком совсем иного типа, чем Колгушкин. Он провел десять лет за границей, достаточно свободно говорил по-французски; на стройку он прибыл в сопровождении целого ряда приглашенных им лиц: из Москвы прибыли коммерческий директор Краскин, начальник железнодорожного цеха Грольман, начальник прокатного цеха Брудный, Гольденберг и Батиков – в плановый отдел.
В сентябре 1930 года, в связи с болезнью сына, мне пришлось срочно выехать в Москву. Как раз в это время туда прибыла наша делегация из Америки вместе с американскими специалистами. Американцы решили пока жить в Москве для организации дальнейшей работы по проектированию и заказам оборудования, поэтому мое присутствие было весьма кстати.
Работа по ознакомлению американцев с ходом проектирования началась сразу же. Возглавлял американских специалистов некто Эвергард, которого я знал как одного из главных инженеров-проектировщиков фирмы «Фрейн», работавшего в 1929 году над нашим проектом.
Из всего состава добрым словом надо упомянуть старика Галловея – конструктора доменных печей. Он оказался очень объективным человеком и не делал никаких излишних замечаний, чтобы показать, что это сделал он, а не другие. Проект доменного цеха, выполненный Гребенниковым, ему понравился, и он заявил, что эта часть работы его вполне удовлетворяет.
Несколько хуже было положение с мартеновским цехом. Мы допустили некоторые отступления от проекта, который предлагался американцами, а главное – увеличили тоннаж наших мартеновских печей до 150 тонн вместо 110, как предлагали американцы, и несколько изменили расположение цеха относительно доменных и прокатных печей. Но и тут стоявший во главе мартеновцев американец Дерфи после нескольких бесед согласился с нашими изменениями.
По прокатному цеху мы собственно ничего не сделали, кроме рабочих чертежей, которые изготовили для предполагавшегося оборудования. Оборудование закуплено не было, и поэтому рабочие чертежи имели чисто условный характер.
После ревизии, устроенной нам в Москве американцами, стало ясно, что на площадке все делается так, как нужно, и «Новосталь» успокоилась.
В Москве мы обсудили, какие станы необходимы для всех наших цехов и какие фирмы должны были их поставлять. Оказалось, что если все было ясно с оборудованием для доменного, коксового и мартеновского цехов, то совершенно неопределенное положение было с прокатным цехом. Хотелось, с одной стороны, чтобы прокатный цех отвечал всем требованиям, предъявляемым к сибирскому заводу, с другой, – чтобы станы были наиболее механизированы. К сожалению, эти два принципа нельзя было совместить, потому что, как правило, наиболее механизированные станы обладают и максимальной производительностью, а металла у нас не хватало. Пришлось войти с предложением об увеличении производительности завода до 1,8 миллионов тонн по стали. Это предложение Правительство приняло с удовлетворением.
В первую очередь намечалось заказать блюминг, рельсовый и листовой станы. Для размещения заказов на станы и другое оборудование в конце сентября 1930 года в Германию выехала специальная комиссия. Для закупки доменного оборудования наш представитель выехал в Англию. В декабре мы уже получили от фирм «Зак» и «Шлеман» необходимые габариты станов и могли начать работы по сооружению зданий прокатного цеха.
В самые трескучие декабрьские морозы приступили к копке котлованов под здания колодцев блюминга и других объектов. На эти работы было брошено максимальное количество сил. Не менее тысячи человек работало здесь днем и ночью.
Я твердо помнил обещание, данное мною редакции газеты «За индустриализацию» в самом начале стройки: завод будет построен за тысячу рабочих дней.
Наиболее отстающим участком была электростанция. Тут мы оказались связанными с проектом, изготовлявшимся «Теплоэлектропроектом», а эта организация в свою очередь была поставлена в затруднительное положение в связи с тем, что оборудование машинного зала по котельным установкам, как основное, так и вспомогательное было еще не все заказано.
Поскольку заводскую электростанцию нам приходилось проектировать впервые, то, естественно, была проявлена осторожность и самые необходимые для начала строительства чертежи задерживались. И тем не менее весь энергокомплекс Кузнецкого завода был создан в короткий срок. Мы приступили к работе в конце сентября 1930 года, первая машина была пущена в январе 1932 года, а вся станция мощностью 24 тысячи киловатт начала работать в том же 1932 году.
Помимо электростанции одновременно строили воздуходувную станцию, бассейн и насосные станции первого и второго подъема на реке Томи и на заводе. Все это в целом представляло очень большой объем работ. Зная, что без электроэнергии нельзя пустить ни одного цеха (наша вспомогательная станция, состоявшая из трех локомобилей по 500 лошадиных сил и одной деревянной станции на берегу реки Абы, с двумя турбинами общей мощностью 1500 киловатт, не обеспечивала даже работы одного доменного цеха), максимум внимания уделяли строительству энергетического комплекса. Большое значение имело водное хозяйство, очень сложное в условиях Кузнецка. Возглавлял это дело энергичный инженер, Сергей Иванович Сазыкин, отдававший строительству станции все свои силы и знания. Из числа строителей электростанции нужно упомянуть инженера-строителя В. С. Петровых.
Сюда был назначен также американский энергетик Диц, суетливый и бестолковый человек, в одно мгновенье переходивший от паники к восторгу и наоборот. Толку от него на строительстве никакого не было.