2. Лирика Н. Рубцова и народное поэтическое творчество
     
      Проблема связей поэзии с устным народным творчеством является одной из самых актуальных и интересных. Научное исследование таких связей имеет давнюю традицию. Начало ее было положено А. Востоковым в его "Опыте русского стихосложения". В XIX веке появилась и знаменитая русская "мифологическая школа", представители которой (А. Афанасьев, Ф. Буслаев, О. Миллер) стремились найти истоки поэтического мышления народа. Особое значение имели также работы А. Веселовского, Н. Костомарова, А. Потебни. В советский период этой теме были посвящены исследования М. Азадовского, Т. Акимовой, Е. Александровой, А. Астаховой, В. Базанова, П. Богатырева, А. Горелова, Н. Колпаковой, С. Лазутина, А. Новиковой, Э. Померанцевой, В. Проппа, О. Федотова. Теоретическими аспектами этой проблемы занимались М. Бахтин, В. Гусев, А. Лосев. Тема "литература и фольклор" является главной у У. Далгат, Д. Медриша, И. Оссовецкого, В. Сидельникова.
      В течение почти трех десятилетий велся методологический спор между двумя учеными: П. Выходцевым и Л. Емельяновым. Так, Л. Емельянов считал, что фольклор - это не фетиш, не идеальный образец народности для писателя, что "вопрос о влиянии фольклора на литературу может стоять лишь как вопрос теоретический" (425, С. 194). По его словам, фольклор - традиция и как традицию его и надо понимать, а не как "особое удостоверение особых качеств" (425, С. 197). Другими словами, Л. Емельянов ставил в вину П. Выходцеву отождествление фольклоризма и народности. П. Выходцев, отвергая это обвинение, находил, в свою очередь, изьян и у Л. Емельянова: "Боясь "фетишизации" фольклора среди "любого из фактов культуры", критик пытается доказать, что фольклор, как и "любой из современных писателей", - всего лишь "источник эстетического образования". Но в таком случае проблема фольклоризма размывается среди других проблем и сводится, по существу, к нулю" (388, С. 21).
      Оба исследователя, в сущности, говорили о различной степени влияния фольклора на профессиональную литературу; вопрос же о влиянии его не подвергался сомнению ни тем, ни другим исследователем. Что касается самого термина "фольклоризм художника", то в настоящей работе за основу берется определение И. Оссовецкого: "...под фольклоризмом художника слова понимается использование как в отдельном его произведении, так и в творчестве в целом структурно-художественных элементов, восходящих или к сюжетам фольклора, или к его образной системе, или к его поэтике, или к лексике и поэтической фразеологии. Таким образом, в определяемое понятие входят и образно-поэтические и языковые категории" (865, С. 129).
      Важным вопросом является "установление самого типа фольклоризма, характера связей, логики отношений между литературой и фольклором." (409,С. 129). Обычно выделяют два типа: 1) использование фольклорных элементов литературного произведения наблюдается в "бессознательном обращении" к фольклору, а именно: не подвергается смысловому преобразованию значения фольклорных элементов; 2) использование фольклорных элементов в сознательном обращении к фольклору и модернизации его материала, за счет чего он носит "вторичный характер". В свое время в работе А. Лазарева была сделана попытка выделить типологические "группы переработки фольклорного материала", а А. Горелов определил "два общих типа": "Первый состоит из цитирования, а второй подразделяется на несколько групп: а) стилизация: органическая (в жанре литературного сказа), неорганическая (псевдостилизация) и книжная (по мотивам Библии, летописей), б) поэтический фольклоризм (использованиее всех элементов фольклорной поэтики в стилистических и др. целях), в) песенный фольклоризм (использование особого лирического эмоционального потенциала фольклорной песни, мелодики фольклорного стиха), г) жанровый фольклоризм (обращение к жанрам фольклора), д) мифологический фольклоризм (разработка в форме какого-либо жанра литературы мифологического сюжета, использование мифологической символики, особенностей мифологического мышления), е) мировоззренческий фольклоризм (использование особенностей мировоззрения народа, его взглядов на мироустройство и т.п.).
      С этих позиций творчество Н. Рубцова подробно еще никем не рассматривалось. Исследований, специально посвященных проблеме "Н. Рубцов и фольклор", просто нет.(Единственное исключение - статья В А Редькина (891)). Существуют лишь отрывочные рассуждения на эту тему в критических статьях и книгах и несколько верных наблюдений в диссертации Т. Подкорытовой. В 1988 году по специальности "русский язык" была защищена диссертация М. Кудрявцева (468), в примечаниях к основному тексту которой имелись попытки проследить мифологические истоки образной системы рубцовской поэзии, но широкий литературоведческий анализ, естественно, отсутствовал. (Из этого исследования в данной главе использованы статистические данные и некоторые принципы систематизации лексики поэта).
      Неисследованность проблемы "фольклор и Н. Рубцов" кажется тем более удивительной по той причине, что существует большой биографический материал, в частности, воспоминания*, в которых рассказывается, с какой любовью Николай Рубцов относился к народному творчеству, с каким интересом и азартом отыскивал древние книги, в том числе и с песенными текстами. В справке "Коротко о себе" Рубцов замечал: "Давно уже в сельской жизни происходят крупные изменения, но до меня все же докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного, поэтического" (385, С. 9). Н. Рубцов слушал и сам любил петь русские народные песни. Музыкальность лирики Рубцова отмечалась в критической литературе не раз, песни на его стихи широко известны в народе, а всего их уже более двухсот.
      Неудивительно поэтому, что большинство стихотворений Рубцова - так называемые "напевные", о которых говорят, что "они так и просятся на музыку" (529, С. 35), и на которые сочинено множество песен и романсов. Не случайно поэт называл свои стихотворения песнями: "Осенняя песня", "Зимняя песня", "Прощальная песня", "Песня" и т. п. Рубцов знал, что "наша поэзия целиком подчинена тоническому принципу" (Н. Заболоцкий), что "песенный стиль великолепно "удался" у нас. Интуитивно в нашем обществе всегда улавливали, что "дух" нации неким образом воплотился как в музыке, так и в тексте русской песни с особой силой концентрации" (517, С. 10), - ведь в них отразилась психология русского народа. Необходимо перечислить, в связи в этим, основные художественные средства, характерные для русской народной лирической песни, которые использовал поэт.
      Это прежде всего символика как главная примета ее условно-образного языка; традиционные народнопоэтические мотивы горя, несчастной любви, мотивы сиротства и странничества . Но надо учитывать, что в русской народной лирике на конкретно-образном уровне "отбор тех или иных деталей пейзажа (и крестьянского быта. - В. Б.) определяется не тематикой песни, а ее эмоциональным тоном" (457, С. 190). Свои переживания, мысли человек переносил на природу, поэтому и возникла в песне устойчивая структура, которую А. Н. Веселовский назвал "психологическим параллелизмом": "Его общий вид таков: картина природы, рядом с нею такова же из человеческой жизни; они вторят друг другу..." (380, С. 167):
     
      "Цвели, цвели цветики да поблекли,
      Любил, любил милый друг да покинул..."
     
      В лирике Н. Рубцова многие стихотворения композиционно повторяют подобную параллель: "символическая часть плюс реальная": "На реке Сухоне", "Песня", "Седьмые сутки дождь не умолкает...", "Вечерние стихи", "Посвящение другу", "Выпал снег", "Осенняя песня", "Улетели листья..."
     
      Улетели листья с тополей -
      Повторилась в мире неизбежность...
     
      Устойчивость, повторяемость, симметричное построение, "формульность" - вот главные приметы народной лирики. А. Н. Веселовский называл эту четкую и жесткую схему "стилистическим Домостроем" (380, С. 214). Многочисленные повторы в русской народной песне - характернейшая ее черта. В рубцовской поэзии также обильно представлены различные виды повторов: образные, синтаксические, грамматические, звуковые и т. д. Например:
     
      В комнате темно,
      В комнате беда, -
      Кончилось вино,
      Кончилась еда,
      Кончилась вода
      Вдруг на этаже,
      Отчего ж тогда
      Весело душе?
      (Из восьмистиший)
     
      В русских народных песнях есть и особый повтор - тавтология - в виде тавтологических сочетаний (зиму зимовать, давным-давно, стук стучит) и синонимических (путь-дорога, знаю-ведаю, честь-хвала). У Рубцова находим обе эти разновидности: Филя дует в дуду, полным-полно, туда-сюда, с ума-разума, тина-болотина, метель-метелица, диво дивное, лапы-лапушки, Россия-Русь и т. д.
      Для большинства русских народных лирических песен характерна кольцевая композиция - в рубцовской лирике она также встречается довольно часто, например, в стихотворениях "Последний пароход", "Зимняя ночь", "На ночлеге", "Подорожники", "Букет", "Сапоги мои - скрип да скрип..." и многих других.
      Еще один композиционный принцип русской песни - принцип "цепочного" построения образов. У Рубцова тоже можно его обнаружить - в стихотворениях "По вечерам", "Листья осенние", "Зеленые цветы" и др. Например:
     
      Свадьбы были,
      Пасха ли,
      Но вся деревня дрыхнула,
      Когда ты
      Под ласками,
      Словно порох, вспыхнула!
     
      Вспыхнула -
      Покаешься!
      Время будет скверное.
      Твой студент
      Катается
      Весело, наверное...
     
      Наиболее употребительные песенные зачины: а) указание времени событий - находим в стихотворениях "Во время грозы", "Утро", "Зимовье на хуторе", "Детство" и др.; б) указание места событий - в стихотворениях "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...", "Сосен шум", "Видения на холме", "В горнице", "По вечерам" и в) обращение:
     
      "Давай, земля, немножко отдохнем..."
      "Остановись, дороженька моя!"
      "Цветы! Увядшие цветы!"
      "Привет, Россия - родина моя!"
      "Тихая моя родина!"
     
      Всем известны постоянные эпитеты, встречающиеся не только в русских народных лирических песнях, но и вообще в фольклоре. В стихотворениях Рубцова они занимают важное место: белый свет, чистое поле, синее небо, темный лес, отчий дом, русский дух, нечистая сила, смертный час, живая душа и т. д. Поэт использует и обычные изобразительные эпитеты, но чаще - выразительные, эмоционально окрашенные: родимая земля, добрая душа, дивное счастье, село родимое и т. п. Есть в его лирике и сравнения с образами природы: "И быстро, как ласточка", "Душа, как лист...", "...свободны, как птицы" и др.
      Для русской песни характерно постпозитивное (после определяемых слов) употребление эпитетов. В стихах Рубцова мы без труда найдем подобный прием: "Там, в избе деревянной...", "девушке милой", "листья осенние", "тучи темные", "душа простая", "зоренька макова" и т. д. А первая строка стихотворения "На ночлеге" и вовсе представляет собой их сочетание:
     
      "Лошадь белая в поле темном..."
     
      Широко известна и другая примета народной песни - употребление слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами. В рубцовской поэтической лексике они также нередки: лапушки, матушка, избушки, зоренька, слезиночки, осинничек, дорожка, оконце и т. п.
      Важное значение в русской народной лирической песне имеет ее концовка: "В концовках лирических песен иногда дается некое обобщение, итог, поэтизированная сентенция народной мудрости" (457, С. 165). Стихотворения Н. Рубцова "Родная деревня", "В минуты музыки", "В полях сверкало. Близилась гроза...", "Утро", "Доволен я буквально всем", "Седьмые сутки дождь не умолкает...", - и подобные им, - заканчиваются обобщением, например:
     
      В минуты музыки печальной
      Не говорите ни о чем.
     
      Песенно-музыкальный строй лирики Н. Рубцова настолько очевиден, что обращение к его творчеству многочисленных самодеятельных и профессиональных композиторов стало уже давно привычным явлением. Г. Дмитриев, А. Лобзов, Р. Мануков, А. Морозов, В. Салманов, Г. Шумилов - вот далеко не полный перечень композиторских имен. Песни на стихи Рубцова исполняют такие известные певцы, как Ю. Беляев, А. Градский, А. Покровский, Н. Тюрин и др. Но самое главное - их поют в народе, ведь, по словам Алексея Покровского, на "народной основе лежит... светлая, родниковая рубцовская поэзия, сопричастная русской классической культуре".
      Конечно, нельзя утверждать, что Рубцов в своем творчестве ориентировался исключительно на жанр песни. Он писал и в жанрах романса, элегии, баллады, кстати сказать, испытавших сильное влияние фольклора. Но есть в его лирике важная черта стиля, позволяющая говорить о преимущественном обращении поэта к образам, мотивам, поэтике этого жанра. Эта черта - народная символическая образность.
     
      * * *
     
      В устном народном творчестве лирическая поэзия традиционно разделяется на два больших цикла: обрядовую и необрядовую лирику. Главный массив составляет необрядовая лирика, которая подразделяется на любовную, семейно-бытовую, воинскую, рекрутскую, разбойничью (удалую) и т. д. Отдельно выделяется частушка как более позднее явление. Эта классификация исходит прежде всего из сфер использования песен в народной среде. Что же касается художественных особенностей устнопоэтической лирики, то и для обрядовой, и для необрядовой лирики они являются общими:
      1. Народная песня основана на поэтизации жизни; и то, что не поддается такой поэтизации, не является ее предметом.
      2. Народная лирика пользуется не прямыми высказываниями, а иносказаниями.
      3. Поэтический параллелизм как основа иносказания строится на основе сравнения мира человеческого и природного, а также бытового.
      4. Иносказательность с течением времени приобрела устойчивость и получила выражение в образах-символах.
      Последняя мысль в этом перечислении особенно важна, ибо "главная примета условно-образного языка народной песни - символика" (663, С. 106). Устойчивость символики в народной поэзии (несмотря на определенное разрушающее воздействие профессиональной лирики в последние годы, эта устойчивость сохранилась в своей основе) - особое качество, напрямую связанное с традицией. Ведь "этническая общность выработала свой язык культуры, которая действует как ... система определенных взаимосвязанных значений, обозначений, символов, обеспечивающих коммуникативность культурной традиции" (643, С. 112).
      Начало изучений символической образности народной лирической песни приходится на XIX век. Впервые стал этим заниматься Н. Костомаров, выделивший три вида символических образов: 1) из области природы; 2) из области исторический представлений; 3) символы, основанные на старинных мифических сказаниях и верованиях. Примечательно то, что Н. Костомаров относил символику к области содержания, а не чистой формы. Расшифровкой символики русской народной лирики занимались и А. Афанасьев, А. Веселовский, А. Потебня (его книга "О некоторых символах в славянской народной поэзии" по своей форме напоминает словарь); в советское время - В. Адрианова-Перетц, С. Лазутин, В. Пропп и др. Опыт систематизации символики в современной лингвистике, фольклористике и литературоведении имеет свою историю. В 1973 году была выпущен коллективный труд "Поэт и слово. Опыт словаря", в 1975 г. С. Никитина "предложила свои вариант проекта словаря русского песенного фольклора" (536,С. 60), подобные проекты есть у А. Хроленко, В. Гацака, М. Кудрявцева. В 1993 г. С. Никитина представила очередную классификационную схему образов-символов, в которой основными являются следующие тематические рубрики: Вера; Вселенная; Физические состояния мира; Растения; Животный мир; Стихии и вещества; Человек; Социальная (семья, социальные роли) и экономическая структура; Элементы материальной культуры; Время.
      В литературоведении наиболее известными работами подобного типа являются исследования М. Эпштейна и Н. Ивановой. В диссертации за основу берется расшифровка этих авторов, а также данные исследований Л. Астафьевой, А. Астафьевой-Скалбергс, Н. Колпаковой, А. Кулагиной, Г. Мальцева, В. Сидельникова.
      Причем для таблиц берутся основные, самые распространенные в народной лирике образы-символы (А. Лосев).
      Из анализа текстов стихотворений Н. Рубцова второго периода его творчества видно, что прямого использования песенных оборотов, стиля, частушечного ритма (вплоть до стилизации) у поэта нет, в отличие, например, от О. Фокиной. Но символика его лирики бросается в глаза, и в этом Н. Рубцов резко отличается от поэтов-современников. Поэтому сравнительно-типологический анализ в основном будет посвящен его образной символике.
      Символы в русской народной лирике разделяются обычно на несколько групп, по использованию определенных образов природы и быта. Так, Н. Костомаров выделял пять групп: 1) небесные стихии и светила; 2) символы местности; 3) ископаемые; 4) растения; 5) животные. Из последних классификаций интересны подсчет и группировка А. Кулагиной наиболее популярных объектов сопоставления в частушках: а) растения; б) явления природы (снег, ветер, дождь, туман, вода, огонь, светила); в) одежда, бытовые предметы, животные.
      Более логичным представляется, однако, подробное разделение лирической символики на следующие группы и подгруппы:
     
      а) Растения:
      лес,
      деревья,
      цветы,
      ягоды
     
      б) Небо и небесные светила:
      солнце,
      луна,
      звезда
     
      в) Погодные условия, стихии, время суток:
      ветер,
      снег,
      туман,
      дождь,
      день (свет),
      ночь (тьма)
     
      г) Пространства земли и воды:
      дорога,
      поле,
      горы,
      река,
      болото
     
      д) Мир животных:
      птицы,
      конь,
      змея
     
      е) Приметы быта:
      дом,
      деревня,
      лодка,
      храм
     
      Сравнительный анализ символики народной лирики и лирики Н. Рубцова будет производиться по этим шести группам.
     
      Одно перечисление названий стихотворения Рубцова, посвященных растительному миру, впечатляет: "В лесу"; "Пальмы юга"; "Сосен шум"; "Улетели листья"; "Листья осенние"; "Березы"; "Ива"; "Аленький цветок"; "Цветы"; "Купавы"; "Фиалки"; "Цветок и нива" и т. д. На самом деле стихотворений, в основе которых параллель: человек - растение, - гораздо больше.
      Лирический герой его стихотворений связывает свою печаль с шумом темного леса ("Что вспомню я?"); восклицает, вспоминая о поникших ивах:
     
      Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
      Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
      ("Я буду скакать...")
     
      Ему слышатся в лесу "Осин тоскливых стоны и молитвы"; хочется ему запеть "про тонкую рябину, или про чью-то горькую чужбину"; ему видится, как "закачалась над омутом ель"; говоря о громе, рассыпающем горе и гибель, он как бы вздрагивает от удара: "Ночью я видел: Ломались березы!"; он видит рухнувшие после грозы липы и риторически вопрошает: "...за что?"
      Все эти символические образы несут и в народной лирике значения печали, горя, грусти. О темном лесе в песне поется:
     
      А куда с горя, да куда с горюшка подеваюся,
      Да со печалюшки потеряюся!
      Да я пойду с горя во темны леса,
      Во темны леса да в зелены лужки... (157, С. 219)
     
      В стихотворениях поэта "глохнет покинутый луг", "замерзают... георгины", он с грустью говорит: "Отцветет да поспеет На болоте морошка, - Вот и кончилось лето, мой друг!" Ему хочется покоя и уюта, он отдыхает душой, когда "на окне стоят цветы герани". Его грусть светлеет, когда "цветут цветы", но вдруг слишком явственно в нем "отзовется увяданье Цветов, белеющих во мгле".
      И эти образы имеют в лирических песнях совершенно определенный смысл: в них связывается радость, веселье с образами цветенья, расцвета, а увядание - с горем и смертью.
      Признак увядания - облетающие с деревьев листья - печалят и героя стихотворений Рубцова, он предчувствует "сон золотой увяданья", т. е. смерть, и вспоминает о былой любви в своей жизни: "Спелой клюквой, как добрую птицу, Ты с ладони кормила меня...", он помнит, как спешил нарвать "для милых уст малины крупной, молодой и сладкой", в его видениях "манят, вспыхнув, Ягоды малины", но действительность возвращается:
     
      Красные цветы мои
      В садике завяли все.
      ("В горнице")
     
      И снова последние листья несутся по улице, "выбиваясь из сил".
      В стихотворении "Улетели листья" сравнивается неизбежность природная и трагедия человеческих взаимоотношений:
     
      Улетели листья с тополей -
      Повторилась в мире неизбежность...
      Не жалей ты листья, не жалей,
      А жалей любовь мою и нежность!
      Пусть деревья голые стоят,
      Не кляни ты шумные метели!
      Разве в этом кто-то виноват,
      Что с деревьев листья улетели?
     
      В народной поэтике дерево представляется покрытым листьями, как человек - платьем. "Поэтому покровение, как символ брака, изображается и облаком, и зеленью листьев... Наоборот, опадание листьев сравнивается с разлукою..." (559, С. 85). С пониманием этого символического смысла приходит и подлинное эстетическое наслаждение шедевром рубцовской лирики...
      Только одно растение наделено Рубцовым новым смыслом: береза - Русь. Однако этот новый символ образован по традиционному принципу - по противопоставлению двух явлений: в народной лирике береза ассоциируется с молодой девушкой, а у поэта - со старой матушкой - Русью.
      Николай Рубцов использует в своих стихотворениях не только символику песен, но и поговорок: "Как в трех соснах, блуждая и кружа..." ("Философские стихи"), сказок: "Таковы на Руси леса Достославные, Таковы на лесной Руси Сказки бабушки" ("Сапоги мои - скрип да скрип..."). Новым, в отличие от народной лирики, является и сравнение храма с природой: "...Как трава, как леса, как березы, Диво дивное в русской глуши!" ("Ферапонтово"). Особенностью является и использование растительного мира для контрастного сравнения жизни и смерти: "Нес я за гробом матери Аленький свой цветок" ("Аленький цветок") или:
     
      Девочка на кладбище играет
      Где кусты лепечут, как в бреду.
      Смех ее веселый разбирает,
      Безмятежно девочка играет
      В этом пышном радостном саду.
      ("Девочка играет")
     
      В "Элегии" цветы являются символом творчества: "Не купить мне избу над оврагом И цветы не выращивать мне..." Но все же основные символы - образы из растительного мира у Н. Рубцова - традиционны. И творческое развитие поэтом народно-поэтической символики растений было бы невозможным без понимания им этой традиции.
     
      В свое время А. Потебня заметил: "Нет ничего обыкновеннее в народных песнях, как сравнение людей и душевных переживаний с солнцем, месяцем, звездою..." (559, С. 28). В представлениях народа небесные светила всегда связывались со счастьем, с чистотой:
     
      Вечерняя-то заря да потухать стала,
      А полуночная-то звезда да высоко взошла.
      Светлая, утренняя заря да, братцы, занимается,
      Из-под зорюшки-то красное солнышко да выкатается... (246, С. 172)
      Небо сравнивалось в песнях с голубым ситцем. У Рубцова:
     
      Навстречу им - июльские деньки
      Идут в нетленной синенькой рубашке...
      ("Старая дорога")
     
      Солнце у поэта традиционно связывается с чистотой, красотою и счастьем:
     
      Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
      Старинной короной своих восходящих лучей!..
      ("Я буду скакать...")
     
      А закат - с горем, смертью:
     
      Как будто солнце,
      Красное над снегом,
      Огромное,
      Погасло навсегда...
      ("Наступление ночи")
     
      Луна у Рубцова лишена слишком "фольклорного" значения "жениха", но так же, как и в народной лирике, символизирует счастье и красоту:
     
      Так зачем, проявляя участье,
      Между туч проносилась луна
      И светилась во мраке ненастья,
      Словно отблеск весеннего счастья,
      В красоте неизменной одна?
      ("Осенняя луна")
     
      Звезда у поэта - один из главнейших символов. Подтверждая его традиционные значения: звезда - судьба ("Нет, меня не порадует - что ты! - Одинокая странствий звезда..") и звезда - красота, счастье ("Светлыми звездами нежно украшена Тихая зимняя ночь"), Николай Рубцов, отказавшись, как в случае с символом луны, от слишком явного сближения с фольклорным образом "звездочек - малых детушек", образует новые символические значения:
     
      Звезда - Русь:
     
      И надо мной - бессмертных звезд Руси,
      Спокойных звезд безбрежное мерцанье...
      ("Видения на холме")
     
      Звезда - символ гармонии мира:
     
      ... Звезда труда, поэзии, покоя...
      ("Осенние этюды")
     
      Звезда - вся земля, все человечество:
     
      Звезда полей горит, не угасая,
      Для всех тревожных жителей земли...
      ("Звезда полей")
     
      Звезда - символ Вселенной, вечности:
     
      ... И голубые вечности глаза.
      ("Старая дорога")
     
      Все эти значения образуют в его поэзии гармоническое единство и вызывают неповторимое чувство
      Полностью, без изменений традиционных смыслов, вошла в лирику Рубцова символы стихий ветра снега тумана дождя дня и ночи Его лирический герой, зная свою судьбу, идет "в обнимку с ветром", он пророчит: "Меня ведь свалят с ног Снега, Сведут с ума ночные ветры!" Вокруг он наблюдает безрадостную картину: "Осень кончилась. Сильный ветер Заметает ее следы" и вопрошает: "Куда от бури, от непогоды Себя я спрячу?" Его не оставляет "предчувствие близкого снега", за "линией железной" он видит "укромный, чистый... уголок", он еще помнит, как "снег освещенный летел вороному под ноги", и поэтому в его душу порой приходит очищение, "снег... врачует душу", когда он наблюдает в снежный день храм Софии, детей, которых "не счесть". Когда ему приходит время уезжать из родной деревни, он с "каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть" чувствует "самую смертную связь". Герой Рубцова связывает со смертью и туман: "И так в тумане омутной воды Стояло тихо кладбище глухое...", и "горестные дожди": "... о суровой близости зимы Тяжелый ливень жаловался крышам". Раскаты грома ассоциируются у него с бедой войны ("Детство") или с раскалывающимся надвое небом ("Во время грозы"). Когда он стоит во мгле, его душе "покоя нет", на него надвигается "темнота закоулков" печального города, который "дремлет На темной печальной земле". Но манят его "огоньками уюта Жилища, мерещится, лучших людей". Идет время, "приближается день", и он снова обращается к ветру: "Спасибо, ветер! Твой слышу стон", словно герой народной лирической песни:
     
      - Ветры мои, ветры, вы буйные ветры!.. (238, С. 240)
     
      Символику пространств земли и воды народно-поэтического творчества Рубцов также не изменил, а взял ее целиком в свою символическую образную систему. Так, дорога - это и судьба, и жизнь, не только личная ("дороги моих побережий..."), но и всеобщая; герой его понимает, что "все мы почти над кюветом Несемся все дальше стрелой, И есть соответствие в этом С характером жизни самой!" Горы для него - "сумрачная цепь Загадок и вопросов", с грустью, со слезами на глазах бродит он "по сельским Белым в сумраке холмам". Герой стихотворения "В избе" "все глядит за перевал, Где он ни разу не бывал". Река в символике Рубцова, как и в песенной лирике, - разлука, расставание и даже смерть: "Плыть, плыть, плыть мимо могильных плит..."; "Все движется к темному устью, Когда я очнусь на краю..." Половодье реки у него - не просто горе и смерть, а настоящая апокалипсическая картина всемирного потопа ("Седьмые сутки дождь не умолкает...", "На реке Сухоне"). Стихотворение же "Я умру в крещенские морозы..." почти полностью повторяет образы похоронного причета. Сравните:
     
      У Н. Рубцова:
     
      А весною ужас будет полный:
      На погост речные хлынут волны!
      Из моей затопленной могилы
      Гроб всплывет, забытый и унылый.
      Разобьется с треском
      и в потемки
      Уплывут ужасные обломки.
     
      Причет:
     
      Из-за лесу ту темного,
      Из-за моря-то синего ты
      Накатись, туча грозная,
      Перевала та синяя!
      Расступись, мать сыра земля,
      Росколись, гробова доска!.. (427, С. 167)
     
      Болото в рубцовской символике имеет такое же "дурное" значение, что и в народной лирике, правда, этот символ у поэта дополнен социальным смыслом: не просто "плохие человеческие отношения", а застой "всего и вся":
     
      От всех чудес всемирного потопа
      Досталось нам безбрежное болото...
      ("Осенние этюды")
     
      Герой этого стихотворения ходит по болоту, а по народной примете такое хождение - предвестье горя. И не случайно герой одинок: "Зовешь, зовешь... Никто не отзовется..." Тут не только символическая образность, но и сама ситуация - символична. Как символичны и картины родины в стихотворении "Тихая моя родина": "Тина теперь и болотина Там, где купаться любил...", и картина наступившей осени в стихотворении "Журавли": "Меж болотных стволов красовался восток огнеликий..."
      Но есть у Рубцова и новые символы, повторяющиеся довольно часто: пароход и поезд. Таких образов-символов, конечно, не могло быть в довольно консервативной народной лирике XIX века, но в веке двадцатом они стали изредка появляться, однако не закрепились и не приобрели устойчивости даже в частушке. У Рубцова их значение традиционно и определено сходностью с символами реки (пароход) и дороги (поезд). Так, значение символа "река" - разлука, смерть; в символике Рубцова "пароход" имеет те же значения ("Последний пароход"; "У церковных берез"; "По холодной осенней реке"; "Отплытие" и др.). Значение символа "дорога" в народном творчестве - жизненный путь, судьба, в символике поэта - тот же смысл:
     
      Как все это кончилось быстро!
      Как странно ушло навсегда"
      Как шумно - с надеждой и свистом -
      Помчались мои поезда!
      ("Далекое")
     
      К тому же образы-символы соединены им, и не только потому, что стоят рядом в одном стихотворении ("Посвящение другу"), а по общему символическому смыслу жизненной ситуации: "Пролетели мои самолеты, Просвистели мои поезда..."
     
      Группа символов мира животных была так же без переделок взята Рубцовым -, как и предыдущие две, в свою художественную структуру. Так, например, в "Мифических сказаниях" и в народной поэзии птицы являются услужливыми вестниками богов и смертных" (349, С. 126). И у поэта они возвещают "сказания древних страниц" - память о минувшем, приносят счастье: "Летят журавли высоко Под куполом светлых небес...", предсказывают несчастье: "Слышен жалобный голос Одинокой кукушки..."; личную судьбу, связанную с судьбой России: "И путь без солнца, путь без веры Гонимых снегом журавлей..."
      Конь для Рубцова - символ свободы, счастья и удачи: "Как прежде скакали на голос удачи капризный..." Он жалеет коня, попавшего "под огонь ветеринарного ножа" ("Судьба"), и считает его душу живой:
     
      Мы были две живых души,
      Но не способных к разговору.
      ("Вечернее происшествие")
     
      Кстати, по народным представлениям (и в народной лирике), души человека и животных - однородны.
      Змея в его символике олицетворяет зло и смерть:
     
      Змея! Да, да! Болотная гадюка
      За мной все это время наблюдала
      И все ждала, шипя и извиваясь...
      ("Осенние этюды")
     
      Медведь у Рубцова - символ добра ("Медведь"), ворон - предвестник смерти: "Взгляну на ворона И в тот же миг Пойду не в сторону, а напрямик..." ("В лесу"), волки тоже олицетворяют, как и в народной лирике, далеко не лучшие качества ("Памятный случай").
      Особое место в ряду символов занимают приметы быта
      Дом в лирике Николая Рубцова - то, к чему поэт всю свою недолгую жизнь стремился, но так и не обрел. Представление русского народа о доме как пристанище, источнике добра и счастья Рубцов перенес в свою поэзию бережно, сохранив его в целостности чувства:
     
      Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь,
      Как славен дом и самовар певучий!
      Вон то село, над коим вьются тучи,
      Оно село родимое и есть...
      ("В полях сверкало. Близилась гроза...")
     
      Для него "Сильнее всякой воли Любовь к своим овинам у жнивья, Любовь к тебе, изба в лазурном поле". Он говорит, обращаясь к России: "Люблю твои избушки и цветы..." Но с грустью заключает: "Не купить мне избу над оврагом..."
      Деревня у поэта, как и дом, - символ всего самого лучшего в жизни. Он гордится, что "вырос в хорошей деревне", знает, что "в деревне виднее природа и люди", называет ее "светлой", молит о том, чтоб ее вид "вокзальный дым не заволок". И в то же время прощается с ней: "Я уеду из этой деревни...", потому что его лодка - любовь "на речной догнивает мели".
      Храм олицетворяет в символике святость Руси:
     
      С моста идет дорога в гору.
      А на горе - какая грусть!
      Лежат развалины собора,
      Как будто спит былая Русь.
      ("По вечерам")
     
      Поэту жаль "разрушенных белых церквей", он называет храм "удивительным, белоколонным", но этот храм, как деревня, как Россия, разорен и погружен в сон.
      Поэзия Рубцова поражает символической насыщенностью. Ярким примером такой насыщенности является стихотворение "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...", символичное насквозь. Вот его текст (образы-символы выделены мной. - В. Б.):
     
      Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
      Неведомый сын удивительных вольных племен!
      Как прежде скакали на голос удачи капризный,
      Я буду скакать по следам миновавших времен...
      Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,
      И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
      И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
      И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!
      И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме
      На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
      А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме
      Весенние воды, и бревна неслись по реке...
      Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
      Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
      Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
      И лодка моя на речной догнивает мели.
      И храм старины, удивительный, белоколонный,
      Пропал, как виденье, меж этих померкших полей,
      Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской
      короны,
      Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых
      церквей!..
      О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
      В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
      Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица
      Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
      Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы,
      Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
      Что, все понимая, без грусти пойду до могилы...
      Отчизна и воля - останься, мое божество!
      Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
      Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
      Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
      Старинной короной своих восходящих лучей!..
      Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
      И тайные сны неподвижных больших деревень.
      Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
      Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.
      И только, страдая, израненный бывший десантник
      Расскажет в бреду удивленной старухе своей,
      Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
      Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей...
     
      История научного изучения жанровых особенностей этого стихотворения скудна. В свое время к данной проблеме обращались лишь К. Шилова(978) и И. Ефремова(428). В обоих случаях речь шла либо о слиянии "элегических, балладных и одических жанрово-стилевых начал"(978,С. 131), либо даже о ломке элегического жанра, "привнесения в него драматизма баллады, одической патетики и эпического размаха, не своиственного лирическим произведениям"(979,С. 13). Большинство исследователей творчества поэта говорят о песенно-элегическом начале как основном в его лирике. Поэтому необходимо выявить песенные жанрообразующие признаки в этом шедевре русской поэзии.
      Стихотворение написано в 1963 году, впервые напечатано в 8-м номере журнала "Октябрь" за 1964 год, позднее вошло в знаменитый рубцовский сборник "Звезда полей" (1967 г.). Ко времени его написания в творчестве поэта закончился период становления (1957 - 1962 гг.), сложилась своя поэтическая система, свой взгляд на мир. Цельность характеру лирического героя придавали воспринятые Н.Рубцовым народные этико-эстетические идеалы. Цензура принуждала поэта прибегать к иносказанию, в частности, к символизации, свойственной и элегии, и песне. Анализ же образно-символической структуры стихотворения даст возможность проследить развитие авторской художественной мысли. Следует, однако, помнить, что она не может быть объяснена без соотнесенности со всей рубцовской образно-символической системой.
      Уже в первой строфе фраза: "Я буду скакать...", оформленная затем в строфическое кольцо, настраивает на полемический лад, Н.Рубцов ведет спор со своим временем, с эпохой, погрузившей родину в духовное забытье (олицетворяющий и одновременно оценочный глагольный эпитет "задремавшей" подчеркивает временность, неустойчивость этого состояния). Действие в стихотворении происходит ночью, а ночь чаще всего- символ смерти, как и сон, отождествляемый с нею и в древнейшие времена, и в фольклоре, и в классической русской литературе. В древности, например, считалось, что душа погруженного в сон человека вылетала из тела и посещала те места, видела тех людей и совершала те действия, которые видел спящий. В классической традиции ночь - вообще время поэтов, время, когда к ним приходит вдохновение, и душа в тишине обретает покой, умиротворение, мудрость.
      Сквозной символ - скачущий всадник - несет не только традиционное значение освобождения, это еще и лирический герой, и его душа, летящая в одно и то же время и "по холмам задремавшей отчизны", и "по следам миновавших времен". Рубцовский всадник (конь, кстати, в народной песенной лирике - символ счастья, свободы, удачи), "сын удивительных вольных племен" (на Севере не было крепостного права, крестьяне были вольными), преодолевает горы и холмы, символизирующие собой жизненные препятствия - неволю и горе, и знает, что этот путь - его судьба. Ведь в русской народной лирической песне дорога - символ жизненного пути, судьбы, а судьба и смерть - тождественны. И хотя герой "неведом", одинок, ничто и никто не остановит его, и он снова и снова повторяет: "Я буду скакать..."
      Вторая строфа представляет собой воскрешенную в памяти картину былой крестьянской жизни. Н.Рубцов рисует ее с мягким, добрым юмором: председатель "требовал выпить"; жницу, "как знамя, в руках проносил!" Но это счастливое воспоминание - лишь краткий миг. В следующей строфе появляется непривычное, нетрадиционное для элегии сравнение: "И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме..." Может показаться, что поэт здесь совершил ошибку (в основе сравнения - разнородные слова), но расшифровка этого образа снимает все сомнения: для Рубцова было важно выделить именно народнопоэтическое значение символа - непрочность счастья. А завершается строфа и вовсе безрадостно - ведь река, по народным представлениям, вслед за разлукой приносит смерть. Горе, печаль и ту же смерть сулит и половодье (у Рубцова - весенние воды). Для лирического героя все это - не только личная трагедия, и поэтому четвертая строфа взрывается страстным обращением к России: "Россия! Как грустно!" А грустить есть о чем: лодка-любовь "на речной догнивает мели" под поникшей над обрывом ивой (ива, как известно,- лирический символ грусти и печали), и "пустынно мерцает померкшая звездная люстра" (в народной лирике звезда символизирует собой судьбу, а также счастье, красоту, духовную чистоту). Н.Рубцов включает в унылое окружение поэтических образов четвертой строфы еще одно, собственное символическое значение звезды: Русь, вселенная, вечность, придавая трагедии особый смысл. Исторические же ее корни вскрыты в пятой строфе: "удивительный", белый (цвет чистоты) храм (в народной поэзии - символ святости, у Рубцова - и Руси) "пропал" среди "померкших" полей (в русской народной лирике поле - пространство, свобода). К о г д а произошла потеря Родины и свободы - Рубцов знает точно и свое отношение к прошедшей революции выражает открыто и смело:
     
      Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской
      короны,
     
      Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых
      церквей!..
     
      Нагруженные т а к и м смыслом слова выделены даже графически.
      В последующих трех строфах лирический герой высказывает свои самые сокровенные мысли. Родиться в России для него - все равно, что оказаться в раю: "О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!" (кстати, синий цвет в народных песнях символизирует чистоту, святость, а небо - красоту, счастье, нравственную чистоту). Уподобление лирического героя ангелу и одновременно птице - не закон балладного жанра, а закон рубцовского поэтическкого мира. Ангел (в греческом и еврейском языках означает "вестник") - слово, которое "часто прилагается и к людям. Уподобляемое в общем смысле, оно выражает собой понятие о духовных существах и служении их, т.к. чрез них Господь являет свою волю и делает их орудиями исполнения оной." Другой символ человеческой души - птица - традиционен в мировом фольклоре и имеет древнее происхождение, в русской же лирической песне несет несколько значений: 1. свобода, счастье; 2. судьба; 3. память о прошлом (высота полета птицы - образ дальнего, прошедшего времени); 4. в е с т н и к смерти (выделено мной. - В.Б.). К этому следует добавить, что забудившаяся птица в народной песне символизирует собой горе сиротства.
      В 6-й и 7-й строфах восходящая горестная интонация (троекратное "боюсь") лирического переживания о русском народе, отринувшем Бога ("Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы..."), и о собственной грядущей гибели("без грусти пойду до могилы..."), в конце 7-й строфы достигает эмоциональной и идейной кульминации: "Отчизна и воля - останься, мое божество!" После этой строки серия призывов-заклинаний уже идет по нисходящей линии.
      Обожествление отчизны и воли характерно для всего творчества Н.Рубцова. Но если о родине, отчизне - важнейшей доминанте его творчества - говорилось не раз, то о воле (и производных от этого слова) как об одном из наиболее часто встречающихся в рубцовской лирике образов-символов сказано гораздо меньше. "Издавна русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим и этическим благом для человека", - пишет Д.Лихачев(492,С. 452). В русском языке слово "воля" имеет множество значений и их оттенков. Воля - не только свобода или пространство, это еще и "творческая деятельность разума, нравственная мочь, право, вся нравственная половина человеческого духа, воля добру и злу"(410,С. 584); душа, созданная по образу Божию, душа, которая дороже всех сокровищ мира. "Воля - свой бог", - сказано в поговорке. Поэт повторяет эти слова: "мое божество!"
      В 8-й строфе Рубцов широкими мазками рисует величественную картину русской природы, используя в конце удивительную метафору: само "солнце на пашнях венчает обильные всходы Старинной короной своих восходящих лучей!"(солнце в песенной лирике - символ счастья, восход - жизни; замечательна словесная игра: всходы - восходящих!).
      Предпоследняя строфа начинается так же, как и первая. Кольцевая композиция здесь - песенного склада, в котором сама минорная интонация диктует подобное построение. Лирический герой возвращается на грешную землю, где царствует "ночное дыханье" п о к а е щ е спящей родины ("И т а й н ы е сны (выделено мной. - В.Б.) неподвижных больших деревень"). Таинственный всадник, промелькнувший "легкой тенью", как уже говорилось, - сквозной символ рубцовской поэзии, выходящий далеко за ее пределы. Он скрывается в "тумане полей", а ведь поле - ничто иное, как "век человеческий". Туман же в русской народной лирической песне означает печаль, слепоту, смерть. Но в стихотворении нет безнадежности, безысходна тоько личная судьба лирического героя (отрицательная анафорная формула: "Никто... никто..."). В заключительной 10-й строфе важен в связи с этим образ израненного бывшего десантника; образ, ставший символом и вызвавший у критиков сначала непонимание, а затем разноречивые толкования. По нашему мнению, только страдающий старик мог услышать "глухое скаканье" "неведомого отрока", с о - с т р а д а н и е объединило их, и это единение разных поколений чрезвычайно важно в данном поэтическом контексте.
      Стихотворение поражает своей символической насыщенностью: 36 символов (без учета повторяющихся)! Основные образы-символы (27) - традиционны для русского фольклора. Из них двадцать четыре близки образной символике русских лирических песен.
      Сравнение с ранней редакцией этого стихотворения, находящейся в архиве поэта, дает возможность увидеть, как настойчиво символизировал Рубцов художественные образы. Так, в поздней редакции появились такие образы-символы, как "следы" миновавших времен (вместо "не жалея минувших времен"); "обрыв" (вместо "потока"); "луга" (вместо "ромашковых трав") и др. Количество перешло в качество: предельная нагруженность текста символикой привела к сложным ассоциативным связям между символической ситуацией, обстановкой и символической картиной стихотворения.
      Обращает на себя внимание отсутствие в рубцовском тексте не только жанрового, но и лексического единства. "Возвышенная" лексика: "божество, отчизна, храм, ангел, отрок, жница, виденье; таинственный, неведомый, миновавших, венчает, безвестные" - соседствует с нейтральной, но "сниженной" на общем фоне: "председатель, гармошки, костюме, бревна, люстра, десантник; выпить, капризный, гуляя, растоптанной" и даже с газетными штампами: "доблесть в труде", "знамя в руках проносил", "на пашнях... обильные всходы". Но то, что недопустимо для оды, нежелательно для элегии и баллады, вполне приемлемо для песни. Песенное начало в стихотворении преобладает. Если в балладе присутствует ярко выраженный сюжет и повествование ведется от 3-го лица, то у Рубцова все пронизано единым лирическим чувством. Элегические мотивы непонимания, одиночества, смерти являются устойчивыми и в лирической песне, но в рубцовском стихотворении нет главнейшего условия элегической печали - безнадежности. Позиция лирического героя не индивидуалистична, он не уходит от действительности, не отделяет себя от народной судьбы. В элегии важен пейзаж, несущий в себе поток мыслей и чувств. У Рубцова же пейзажа как такового нет вообще. Видны в стихотворении и другие песенные признаки: композиционная цельность, простота текста, отсутствие сложных приемов. В стихе нет переноса, ему присуща интонационная законченность. Четкий, строгий ритм 5-стопного амфибрахия с цезурой после 2-й стопы, классическое чередование рифм по схеме АБАБ подчеркивает мерное, торжественное интонационное звучание. Стихотворение Рубцова напевно, мелодично, украшено многочисленными повторами, гармоническими ассонансами и аллитерациями. И.Ефремова, убежденная, что ведущим жанром рубцовской поэзии является элегия, замечает: "Как правило, подлинные элегии с широким философским обобщением нельзя петь и нельзя переложить на музыку..." Однако все элегии поэта стали песнями, а стихотворение "Я буду скакать..."имеет несколько музыкальных интерпретаций.
      Итак, все вышеперечисленное, и в особенности анализ образно-символической структуры, позволяет, на наш взгляд, сделать вывод о преобладании в стихотворении Н.Рубцова песенно-элегической жанровой составляющей
      К народной символике примыкают также цветовые эпитеты и звуковые образы
      В. Кожинов, исследуя "стихию света" в поэзии Рубцова, определил, что цвет у него не играет особой роли, тем более, что в стихотворениях поэта "всего лишь около 60 "цветовых" слов" (454, С. 172). Однако и эти немногие цветовые эпитеты соответствуют у него значениям, распространенным в лирической народной песне. Так, белый цвет символизирует чистоту, черный - печаль, смерть; красный - любовь и красоту, зеленый - молодость, синий - чистоту и святость. По принципам народного творчества образованы Рубцовым символические сравнения багряного цвета с увяданием, желтого и серого - с бедностью и заброшенностью.
      В основе звуковых образов его поэзии - одушевление, единство звуков природы и звуков человеческой речи. Ветер в его стихотворениях "свистит, всхлипывает и стонет", "ревет и воет" буря, "кричит и голосит" метель, "шумит" вода, с ней "шепчет" ива, "тяжело вздыхает" береза, "кричит и плачет" птица, "плачет" звезда, а ливень "жалуется крышам".
      В поэтической фразеологии народной лирической песни важное место занимают ассоциативные ряды.
      Ассоциативные ряды - это образно-символические пары, образующиеся по сходству значений. Примеры самых распространенных из них:
     
      туча - гром,
      поле - лес,
      куст - лист,
      поле - раздолье,
      горы - леса,
      солнце - луч,
      отец - мать,
      дедушка - бабушка,
      нога - рука,
      злато - серебро и т. д.
     
      В поэзии Рубцова нет прямого следования устно-поэтической речи, но есть ассоциативные пары, буквально перенесенные из народной поэзии:
     
      туча - гром ("Тихая моя родина"),
      поле - лес ("Фальшивая колода"),
      солнце - луч ("Я буду скакать...") и т. д.
      Есть и новые, но образованные по традиционному принципу:
      леса - долы ("Видения на холме"),
      восход - закат ("Поэзия"),
      тина - болотина ("Тихая моя родина") и т. д.
     
      Приметой народной лирики являются и обращения - восклицания, переходящие в заклинания:
     
      Ой да вы, морозы, морозы крещенские, лютые!..
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Ах ты, ноченька, ночка темная...
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Месяц ты красный! звезды вы ясные! солнышко ты
      привольное!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Уж ты, сад, ты мой, сад зелененький...
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Ты долина ль моя, долинушка, раздолье широкое!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Разгромите, буйны грома...
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Не бушуйте, не бушуйте, ветры буйные... и т. д.
     
      В поэзии Рубцова обращения-восклицания к явлениям природы и пространства многочисленны и тоже переходят в заклинания:
     
      Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Ночь, черная ночь!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Слава тебе, поднебесный
      Радостный краткий покой!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Зачем ты, ива, вырастаешь...
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      О, вид смиренный и родной!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      О, сельские виды!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Не кричи так жалобно, кукушка...
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Остановись, дороженька моя!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
     
      И, наконец, эмоциональными вершинами в его лирике стали заклинания и обращения к Родине, к России:
     
      Тихая моя родина!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Россия! Как грустно!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      И я молюсь - о, русская земля!
      - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
      Россия, Русь! Храни себя, храни!
     
     
      Душа как эстетическая категория в творчестве Николая Рубцова
     
      Особое место в устном народном поэтическом творчестве занимает образ-символ, вмещающий в себя все богатство человеческих чувств, моральные свойства, этические категории: душа (сердце). Этот образ будет рассмотрен здесь более подробно, с учетом его функционирования у Н. Рубцова не только как народно-поэтического символа, но и как символа классической поэзии.
      Слово "душа" является одним из наиболее употребительных в русской лирической поэзии. "Для художественной речи важны слова, "нагруженные" широким и разнообразным объемом и с большими ассоциативными возможностями, слова-возбудители ассоциации, и в связи с этим слова, богатые исторической традицией, многовековым культурным контекстом" (830, С. 509-510). В творчестве Н. Рубцова частота использования этого понятия уникальна. В его сравнительно небольшом поэтическом наследии слово "душа" употребляется 88 раз в 58 стихотворениях и в этом отношении не имеет себе равных. Однако для исследователей поэзии Н. Рубцова важен не столько примечательный статистический факт, сколько проблема эстетического понимания этой категории в его лирике, ведь "проблема души методологически есть проблема эстетики..." (360, С. 95).
      В истории мировой культуры понятие души - значимый, категориальный элемент представлений о внутреннем мире человека. В современном понимании это слово предстает в двух значениях: 1) психический мир человека и 2) совокупность черт личности, характер человека (604, С. 456), что вполне согласуется с традиционным пониманием души. В то же время нельзя забывать о том, что в художественной литературе душа не равна личности, она гораздо шире ее и связана с внешним миром: с природой, Родиной, с жизнью человечества, его историей, с космосом. Все это становится возможным благодаря тому, что душа является одновременно и объектом и субъектом художественного исследования.
      В русском фольклоре слово "душа" чаще всего упоминается в лирических песнях, выражающих мысли, чувства и настроения народа. В пословицах и поговорках душа - тоже одно из главнейших понятий, и отношение к ней соответствующее: душу "очищают" трудом, подвигом; душа может быть "жива", а может и погибнуть; людей, погубивших чужую душу (а с ней - и свою), называют "душегубцами"; ее исповедуют, могут "выложить всю душу"; говорят: "душа нараспашку", "душа-человек", но и замечают: "чужая душа - потемки..." В народном сознании душа всегда объединяет человека с миром, с Богом, с другим человеком: "поговорим по душам", "отдал богу душу..." Постоянно замкнутой в себе душа просто не может существовать.
      Следует также помнить, что сильное мировоззренческое влияние на русский фольклор оказало христианство. "Унаследованные от глубокой древности верования и христианская религия, находясь между собой одновременно и в постоянном взаимодействии и в антагонизме, представляли два синхронных аспекта средневекового общественного сознания, образуя специфическое единство, которое можно было бы назвать "народным христианством" (406, С. 137). В религиозных представлениях русского народа душа, наряду с телом, одна из частей человеческой природы, важнейшая ее часть, которая при освобождении от греха вследствие таинства или под воздействием аскетических подвигов становится духом, соединяющим человека с Богом. Причем познание и раскрытие человеком собственного духовного мира, моральная рефлексия строится как диалог человека со своей душой. В такой своеобразной исторической форме и проявилось самопознание человека, становление понятия личной совести. Поэтому, когда в "Поучении..." Владимир Мономах обращается: "Вскую печална еси, душа моя? Вскую смущаеши мя? Уповаи на Бога, яко исповЪмся ему" (550, С. 153), то такое вопрошание является ничем иным, как моральным самоконтролем личности, проявлением чувства личного нравственного самосознания, совести.
      В русской поэзии XVIII-XIX вв. образ души получает специфическое развитие и выражение. Слова "дух", "душа" употребляются как поэтические знаки, условные обозначения внутреннего психического мира человека, поэта, того начала, которое понимается в лирике и как "условное вместилище духовного переживания", и как "источник творческой силы поэтической мысли..." (600, С. 295). У В. Жуковского душа стремилась к Богу:
     
      Не часто ли в величественный час
      Вечернего земли преображенья -
      Когда душа смятенная полна
      Пророчеством великого виденья
      И в беспредельное унесена...
      ("Невыразимое")
     
      У А. Пушкина она как итог ("Душа в заветной лире...") - соединяла его поэзию с народом.
      Ф. Тютчев сливает душу и сердце в единое целое:
     
      О, вещая душа моя,
      О, сердце, полное тревоги, -
      О, как ты бьешься на пороге
      Как бы двойного бытия!
      ("О, вещая...")
     
      К. Бальмонт в книге "Только любовь" приводит душу в пустыню индивидуализма:
     
      Я ненавижу человечество,
      Я от него бегу спеша.
      Мое единое отечество -
      Моя пустынная душа.
     
      В противоположность ему, А. Блок стремится к исконному пониманию слова ("Восторг души первоначальный..."), а в своей статье "Без божества, без вдохновенья" говорит еще более конкретно: "Они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу" (14, С. 540).
      В. Маяковский начинал с души-двигателя:
     
      Сердца - такие же моторы.
      Душа - такой же хитрый двигатель.
      ("Поэт-рабочий")
     
      Но быстро вернулся к традиции лирической поэзии XIX века:
     
      Я вам не мешаю,
      К чему оскорбленья!
      Я только стих,
      Я только душа.
      ("Про это")
     
      А. С. Есенин как бы подтвердил его мысль и расставил все по своим местам (лира - это душа, а "отдам всю душу..." - оборот речи в значении "умереть" - В. Б.):
     
      Отдам всю душу октябрю и маю,
      Но только лиры милой не отдам.
      ("Русь советская")
     
      Таким образом, в русской поэзии душа лирического героя не только выражает глубоко личные чувства, но и является средством передачи поэтической мысли, имеющей определенную ценностную ориентацию. Это становится тем более понятным, если вернуться к тому, что изначально (и в фольклоре, и в религии) проблема души - это проблема диалога. В сознании отдельного человека она эстетически нереализуема, замкнута. Именно это имел в виду М. Бахтин, когда говорил: "Душа - это дар моего духа другому" (360, С. 123).
      Н. Рубцов в одной из своих рецензий отмечал: "Все темы души - это вечные темы, и они никогда не стареют, вечно свежи и общеинтересны" (540, С. 154).
      Когда мы говорим, что в поэзии душа не равна личности, что она ширее ее в своих многообразных связях с действительностью, то имеем в виду пересозданный поэтом художественный мир души, включающий в себя не только образы всего пережитого лирическим героем в своем личном времени, но и память о далеком прошлом, и боль настоящего, и предвидение будущего. Не случайно один из сборников Н. Рубцова назван "Душа хранит" (1969), а в стихотворениях "Мачты" и "Я умру в крещенские морозы" поэт поднимается до ощущения собственного бессмертия:
     
      Сам не знаю, что это такое...
      Я не верю вечности покоя!
      ("Я умру в крещенские морозы...")
     
      Иногда лирический герой поэта в своем высшем духовном напряжении поднимается до чисто нравственной позиции (и в этом видна ориентация Н. Рубцова на традиции народного мировоззрения):
     
      Перед всем
      Старинным белым светом
      Я клянусь:
      Душа моя чиста.
      ("До конца")
     
      Но примеры современной ему действительности не исчезают из художественной реальности, ее ценностно-смысловой мир виден даже в письмах поэта, в которых продолжается внутренний творческий процесс: "Здесь великолепные (или мне только кажется) холмы по обе стороны неширокой реки Толшмы, деревни на холмах (виды деревень), леса, небеса. У реки, вернее, над рекой, сразу у въезда в Николу (так здесь называют село), под березами - разрушенная церковь. Тоже великолепная развалина! В этой местности когда-то я закончил семь классов (здесь для души моей родина), здесь мне нравится, и я провожу здесь уже второе лето" (855, С. 178). Сравним:
     
      О, вид смиренный и родной!
      Березы, избы по буграм
      И, отраженный глубиной,
      Как сон столетий, божий храм...
      ("Душа хранит")
     
      "Красота былых времен", которую хранит лирический герой, не потеряна в прошедшем, она живет в его поэтическом ощущении:
     
      ...И все ж я слышу с перевала,
      Как веет здесь, чем Русь жила.
      ("По вечерам")
     
      Ценностно-смысловая ориентация в его художественном мире, его "тема души" совершенно сознательно направлена на современность, но на современность, являющуюся лишь "мгновением вечности" во всей жизни Родины. Потому так естественны его размышления и о ее будущем, и о ее прошлом. Характерны в этом отношении стихотворения, посвященные судьбе любимых поэтов Н. Рубцова:
     
      Словно зеркало русской стихии,
      Отстояв назначенье свое,
      Отразил он всю душу России!
      И погиб, отражая ее...
      ("О Пушкине")*
     
      *Выделено мной. - В. Б.
     
      И сны Венеции прекрасной,
      И грустной родины привет -
      Все отражалось в слове ясном
      И поражало высший свет.
      ("Приезд Тютчева")
     
      Версты все потрясенной земли,
      Все земные святыни и узы
      Словно б нервной системой вошли
      В своенравность есенинской музы!
      ("Сергей Есенин")
     
      А. Блок в открытом письме Д. Мережковскому образно сказал: "Чем больше чувствуешь связь с родиной, реальнее и охотнее представляешь ее себе как живой организм..." (14, С. 544).
      Лирический герой Рубцова не просто чувствует душу этого "живого организма", он знает, что связан с родиной не только жизнью, но и смертью:
     
      С каждой избою и тучею,
      С громом, готовым упасть,
      Чувствую самую жгучую,
      Самую смертную связь.
      ("Тихая моя родина")
     
      В его поэзии нет ничего случайного, все взаимосвязано и взаимозависимо, все имеет свои глубокие корни. Так, в стихотворениях "Старик", "Русский огонек", "Ночь на родине" и других Рубцов соединяет душу со светом, огнем:
     
      Горишь, горишь, как добрая душа,
      Горишь во мгле, и нет тебе покоя...
      ("Русский огонек")
     
      Подобное сравнение восходит к мифологической древности: "Душа человеческая, по древним языческим преданиям, представлялась в самых разнообразных видах: во-первых, огнем. Славяне признавали в душе человеческое проявление той же творческой силы, без которой невозможна на земле никакая жизнь: это сила света и теплоты, действующая в пламени весенних гроз и в живительных лучах солнца. Душа - собственно частица, искра этого небесного огня, которая и сообщает очам блеск, крови - жар и всему телу - внутреннюю теплоту" (349, С. 353).
      Такого же рода корни прослеживаются и в стихотворениях "Журавли", "У сгнившей лесной избушки...", "Прощальная песня", в которых Рубцов сравнивает душу человеческую с птицей (сравнение 2-е):
     
      И словно душа простая
      Проносится в мире чудес,
      Как птиц одиноких стая
      Под куполом светлых небес!
      ("У сгнившей лесной избушки...")
     
      Изображение души в виде птицы является у многих народов весьма распространенных как в древних, так и в современных традициях.
      Как писал А. Афанасьев, "наравне с прочими индоевропейскими народами славяне сохранили много трогательных рассказов о превращении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых они навещают своих родичей..." (349, С.358).
      В-третьих, душа в фольклоре представляется звездою, ибо "в народных преданиях душа точно также сравнивается с звездою, как и с пламенем; а смерть уподобляется падающей звезде, которая, теряясь в воздушных пространства, как бы погасает. ... Каждый человек получил на небе свою звезду, с падением которой прекращается его существование..." (349, С. 355). Сравните у Рубцова: "Горит, горит звезда моих полей..." ("Звезда полей").
      В-четвертых, как огонь сопровождается дымом, так "и душа, по некоторым указаниям, исходила из тела дымом и паром..." (349, С. 356).
     
      У Рубцова:
     
      Когда, бесчинствуя повсюду,
      Смерть разобьет мою судьбу,
      Тогда я горсткой пепла буду!
      Но дух мой... вылетит в трубу!
      ("Кружусь ли я...")
     
      В-пятых, душа сравнивается с ветром. Ведь "язык сблизил оба эти понятия, что наглядно свидетельствуется следующими словами, происходящими от одного корня: душа, дышать, воз /вз/-дыхать, д/ы/хнуть, дух (ветер), дуть, дунуть, духом-быстро, скоро, воз-дух, воз-дыхание, вз-дох..." (349, С. 357).
      С ветром сравнивает душу и Николай Рубцов, он восклицает:
     
      О, ветер, ветер! Как стонет в уши!
      Как выражает живую душу!
      ("По дороге из дома")
     
      Как видим, в художественном мире Рубцова душа имеет разные значения в своей взаимосвязанности с миром. Но наиболее определенно высказана его этическая и эстетическая поэзия в программном стихотворении "Душа" ("Философские стихи"). В нем поэт, отталкиваясь от православно-христианской традиции этического интеллектуализма видеть в разуме высшую часть души ("...Соединясь, рассудок и душа Даруют нам светильник жизни - разум!"), выражает свою самую сокровенную мысль: душа - это не только эстетическая ценность, но и одновременно - цель:
     
      Но я пойду! Я знаю наперед,
      Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
      Кто все пройдет, когда душа ведет,
      И выше счастья в жизни не бывает!
     
      В стихотворении "Старая дорога" эта ценностная позиция приобретает законченное выражение (дух как наивысшая часть человеческой души):
     
      ...Здесь русский дух в веках произошел
      И ничего на ней не происходит.
     
      Н. Рубцов здесь как бы повторяет слова А. Блока о том, что "Запад дошел до отвлеченного лица - человечества. Восток верует только в душу живу и не признает развития этой души..." (14, С. 376). И наконец, душа в поэтическом мире Рубцова связывается с духовностью как высшим ее проявлением, но никогда не отделяется от земли, которую народ всегда считал и считает своей объединяющей силой, началом всех начал:
     
      Когда душе моей
      Земная веет святость...
      ("В глуши")
     
      В потемневших лучах горизонта
      Я смотрел на окрестности те,
      Где узрела душа Ферапонта
      Что-то божье в земной красоте.
      ("Ферапонтово")
     
      Это еще раз доказывает, насколько глубоко воспринимал и развивал народные традиции замечательный русский поэт.
     
      * * *
     
      Если внимательно посмотреть на всю совокупность значений образов-символов в лирике Рубцова, то может создаться впечатление, что его поэзия пессимистична, слишком печальна, грустна.
      Но во-первых, песни грустные, элегические составляют "наиболее обширный и разнообразный по видам жанр народной лирики. В них типизированы чувства горя, тоски, грусти, вызванные разными обстоятельствами жизни, социальным положением трудящегося человека, народными бедствиями, смертью близких, разлукой, несчастной любовью, неудачами..." (408, С. 146).
      А во-вторых, этими же перечисленными причинами, и прежде всего социальными, объясняется действительно глубокий трагизм лирики Н. Рубцова.
     
      Как известно, трагическое - "эстетическая категория, характеризующая неразрешимый художественный конфликт (коллизию), развертывающийся в процессе свободного действия героя и сопровождающийся страданием и гибелью героя или его жизненных ценностей. Причем катастрофичность трагического вызывается не гибельной прихотью случая, но определяется внутренней природой того, что гибнет, и его несогласуемостью с наличным миропорядком" (467, С. 596).
      Положение Гегеля о том, что "подлинное художественное изображение в конечном счете является не чем иным, как раскрытием в образной форме тех великих противоречий, которые свойственны для данной эпохи" (446, С. 110), позднее конкретизировал В. Белинский, видевший трагическое в положении народа, в национальной истории. Борьбу противоречий, антиномичность в истории России XX века выделил и Н. Бердяев, который ее еще более конкретизировал и перевел в область национального характера. Вот его слова: "Можно установить неисчислимое количество тезисов и антитезисов в русском национальном характере, вскрыть много противоречий в русской душе" (369, С. 18). Характерно, что Бердяев назвал эти противоречия "загадочными", тем самым подтвердив уже ставшую общим местом мысль о "загадочности" русской души. Не так давно академик Лихачев вступил в полемику с "чрезвычайно распространенным и у нас, и на Западе представлением о русском национальном характере, как характере крайности и бескомпромиссности, "загадочном" и доходящем во всем до пределов возможного и невозможного (и, в сущности, недобром)" (492, С. 418-419) Но XX век - век ломки, крайностей, век, в котором само политизированное время наложило неизгладимый отпечаток на облик народа. К тому же русский максимализм - факт неоспоримый. Он переносится у нас на что угодно и часто переходит в фанатическое идолопоклонство: той же науке, идеологии, отдельным лидерам, теперь вот - рынку.
      Ото всей этой обреченности, от невозможности лучшей доли и возникло у русского народа трагическое мироощущение жизни, произошел трагический излом в его характере.
      В 60-70-е годы критики провозгласили вершинным достижением на пути раскрытия и осмысления противоречий так называемую "деревенскую" прозу, и были правы. Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Белов, Ю. Казаков, В. Распутин, В. Шукшин и другие писатели говорили не только о драме крестьянина, покидающего деревню, не только о "гранях меж городом и селом", но и всеобщем разрушении материального и духовного "лада", и не только в деревне.
      В поэзии же самым известным из "почвенников" стал Н. Рубцов. Он наиболее органично, а значит, наиболее полно и цельно сумел передать противоречивость жизни народа, народного характера - и не 60-х годов, а целой эпохи. Поэт увидел не только внешний развал жизни, но его причины.
      Основной причиной трагического раскола, сохраняющегося и сейчас, являются противоречия между народом и властью. Нищета народа сама по себе не может привести к расколу, если есть высшая объединяющая цель. По словам Ф. Достоевского, солидарного в этом с В. Соловьевым, "...вмещать и носить в себе силу любящего и всеединящего духа можно и при теперешней экономической нищете, да и не при такой еще нищете, как теперь.
      Ее можно сохранять и вмещать в себе даже и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия" (420, С. 298). В годы войны народ перенес необычайные лишения во имя веры. Итогом кратковременной хрущевской "оттепели" стало разочарование в навязанных сверху ценностях, крушение идеалов. Раскол приобрел свойственные русским крайние формы. Ал. Яшин написал в 1967 году:
     
      Ой ты Русь моя, Русь -
      Ноша невесомая!
      Насмеюсь, наревусь -
      У себя дома я.
     
      Часть народа стала странствовать в поисках правды, другая - в поисках длинного рубля. Многие ушли в диссидентство - больше внутреннее, чем внешнее. А посередине широко раскинулась трясина алкоголизма, ставшего настоящей национальной трагедией. В стихотворении Рубцова "Гость" об этом рассказано так:
     
      ... Гость молчит,
      и я - ни слова!
      Только руки говорят.
      По своим стаканам снова
      Разливают все подряд.
      Красным,
      белым
      и зеленым
      Мы поддерживаем жизнь.
      Взгляд блуждает по иконам,
      Настроенье - хоть женись!
      Я молчу, я слышу пенье,
      И в прокуренной груди
      Снова слышу я волненье:
      Что же, что же впереди?
     
      В стране царствовали, с одной стороны, необычайный чиновничий гнет, а с другой - не менее необычайная анархия. Н. Бердяев в своей книге "Судьба России" замечает: "И в других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы... (369, С. 23).
      Интеллигенция вела свои поиски путей выхода из духовной трагедии, но из-за политической несвободы давняя разделенность на "западников" и "славянофилов" чем дальше, тем больше вела к расколу. У Рубцова - пока еще спор:
     
      О чем шумят
      Друзья мои, поэты
      В неугомонном доме допоздна?
      ("О чем шумят...")
     
      Общий упадок культуры в России стал возможен не только вследствие действия закона, по которому "...народы, создававшие империи, всегда несли духовный ущерб" (928, С. 92). В XX веке все человечество стало свидетелем дегуманизации жизни, участником трагического наступления потребительской цивилизации на духовную культуру. С. Есенин именно ее имел в виду, когда говорил: "Нет любви ни к деревне, ни к городу" (61, С. 193).
      Эта тема была одной из главных в это время и в "деревенской" прозе. Т. Подкорытова в своей диссертации сравнивала лирику Н. Рубцова с прозой В. Шукшина: "Прозе Шукшина во многом созвучна лирика Н. Рубцова. "Странный" герой Шукшина и лирический характер, воплощенный в поэзии Рубцова, - явления психологически, личностно удивительно сходные" (552, С. 17). Такое сравнение правомерно, если для него брать раннюю лирику поэта, в которой в характере лирического героя Рубцова было много качеств, сближающих его со знаменитыми "чудиками" Шукшина. Второй же период творчества поэта ближе всего к прозе В. Белова. И дело не столько в том, что оба художника жили в это время рядом, часто встречались и дружили. И не в том, конечно, что программное стихотворение Рубцова "Тихая моя родина", посвященное Василию Белову, возникло не без влияния его прозы: "Тихая моя родина, ты все так же не даешь мне стареть и врачуешь душу своей земной тишиной!" (Рассказ "На родине"). Типологическое сходство было в общем для обоих художников "чувстве земли". Потому так поражает общность символов в их произведениях (дорога, хлеб и т. д.). Так, беловский Иван Африканович говорил: "Ежели и верно пойдешь, - все равно тебе без хлеба не выбраться" ("Привычное дело"). Тут же на память приходят рубцовские строки: "Хлеб, родимый, сам себя несет..." Любимое присловье Ивана Африкановича: "Дело привычное!" Слова Рубцова: "Ну что ж? Моя грустная лира, Я тоже простой человек..." - из того же ряда.
      Общим для Н. Рубцова и В. Белова стало и обращение к разговорной речи крестьянства, к фольклору. Поразительно, что объектами их внимания становятся зачастую одни и те же "действующие лица". В стихотворении "Воробей" Н. Рубцов переживает горе воробья как свое собственное, и в его словах слышится неподдельное удивление и восхищение природной гармонией, в которой нет зла в человеческом его понимании:
     
      Чуть живой. Не чирикает даже.
      Замерзает совсем воробей.
      Как заметит подводу с поклажей,
      Из-под крыши бросается к ней!
      И дрожит он над зернышком бедным,
      И летит к чердаку своему.
      А гляди, не становится вредным
      оттого, что так трудно ему...
     
      Вот и Иван Африканович, как бы подобрав рубцовского воробья, говорит ему: "Жив ли ты, парень?.. Жив, прохиндей... Сиди, енвалид. Отогревайся в даровом тепле... Тоже жить-то охота, никуда не деваешься. Дело привычное. Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись..." ("Привычное дело").
      У Н. Рубцова и В. Белова - единое мировосприятие, одинаковое отношение к природе и человеку, они проповедовали одни и те же национальные и одновременно общечеловеческие идеалы добра и красоты. И беспокоила их одна и та же проблема: противоречие между цивилизацией и культурой.
      Крайний материализм и соответственно атеизм были причиной этих противоречий. "Нет сомнения, - писал В. Розанов, - что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, - и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается всё: троны, классы, сословия, труд, богатства. Все потрясены. Все гибнут, всё гибнет. Но всё это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания" (898, С. 106).
      Не только духовность, но и само существование людей в результате развития цивилизации было поставлено под вопрос.
      Так называемый "прогресс" привел к экологическим трагедиям. Прожорливое человечество превратило землю, а теперь и космос в огромную свалку. "Не дом - машина для жилья", - восклицает Ю. Кузнецов.
      Трагедию раскола между человеком и природой Рубцов передал в своей лирике с помощью природных контрастов света и тьмы, в трагедийном звучании стихий: ветра, дождя, грома:
     
      Поезд мчался с грохотом и воем,
      Поезд мчался с лязганьем и свистом,
      И ему навстречу желтым роем
      Понеслись огни в просторе мглистом.
      ("Поезд")
     
      Народная лирика не знает полутонов, ей близки крайние формы состояния природы и души. Рубцов, зная это, стремился в какой-то степени смягчить противостояние, соединить несоединимое. Выход был найден в оксюморонности: грозно и прекрасно; сказочная глушь; жутко и радостно; зловещий праздник; горестно и страстно.
      Но в центре поэзии Николая Рубцова, - образ лирического героя Даже интерес к истории России, ставший в 60-е годы общественным явлением, был у поэта обостренно личным.
      Тяжелейшие испытания, выпавшие на долю российской деревни в годы коллективизации, войны, опустение сел из-за неоправданных экспериментов в 60-е годы - все эти трагедии коснулись судьбы Рубцова с самого начала, с ранних лет, проведенных в Никольском детском доме. Трагическое ощущение истории в его стихах, возврат к прошлому, к истокам ни в коей мере не представляет собой идеализации патриархальной старины, противопоставления города и деревни. В свое время так однобоко объясняли поэзию С. Есенина, принимая за патриархальность глубокую национальную традицию постижения русского характера. Рубцов видит в современности живые черты прошлого, тревожится, что стремительное наступление цивилизации заслонило "таинственное величье" старины, но с еще более острой болью воспринимает недавние потрясения современной истории:
     
      ...Я помню, как с дальнего моря
      Матроса примчал грузовик,
      Как в бане повесился с горя
      Какой-то пропащий мужик.
      А сколько там было щемящих
      Всех радостей, болей, чудес,
      Лишь помнят зеленые чащи
      Да темный еловый лес!
      ("Что вспомню я?")
     
      Одиночество и апатия иссушали душу... Своему другу Б. Шишаеву поэт однажды сказал так: "Ты береги себя - видишь, какая злая стала жизнь, какие все равнодушные..." (385, С. 129). Черная ночь как символ горя появляется в его стихах:
     
      В горьких невзгодах прошедшего дня
      Было порой невмочь.
      Только одна и утешит меня -
      Ночь, черная ночь!
      ("Ночное")
     
      Вообще символика горя у Рубцова более обширна, чем символика счастья. Не только образы-символы, но и эпитеты к ним - с трагической окраской: пустынный, черный, смертный, прощальный, мучительный, сиротский; могильные, кладбищенские, темные, мрачные и т. п.
      Отчуждение от земли, от истории, от дома, от национальных корней, распад семей, пьянство превратило людей в сирот. Сиротство в российской жизни у Рубцова приобретает символический смысл. Его личная сиротская судьба, его трагическое восприятие жизни совпали в своих основных чертах с народным мироощущением. Оно у Рубцова выражено прежде всего в символической ситуации: мотиве сиротства.
      Лирический герой Рубцова типичен, он - сирота ("отца убила пуля", "шумит такая же береза над могилой матери моей"), одинокий, беззащитный в своей постоянной неустроенности, странствующий по "белу свету".
      Мотивы сиротства и странничества у поэта соединяются, обогащая друг друга. И такое соединение мотивов имеет свою традицию в фольклоре. Еще с XVIII века крепостное крестьянство, доведенное до крайности помещичьим гнетом, уходило в леса, в раскол, на новые земли. Сиротство, бродяжничество не было исключительным явлением в такой среде. Народ создал целые пласты лирики разбойничьей, или удалой; бурлацкой, ямщицкой; трудовой и артельной; сочинял песни в неволе, на каторге. Стремление к свободе, выраженное в них, имело, таким образом, конкретно-социальный смысл.
      Но, что знаменательно, все песни этих циклов восходят к одной: песне о сироте, в которой рассказывается о трагедии "подорожника", круглого сироты, "вскормленного Волгой-матушкой". Как это похоже на судьбу лирического героя Рубцова, чьи детские годы прошли в детдоме, где его уже тогда "оскорбляло Слово "сирота..." И в детстве, и когда он был "юным сыном морских факторий", а потом и "неведомым сыном удивительных вольных племен", он оставался по сути сыном Родины своей:
     
      Я счастлив, родина.
      Спасибо, родина.
      ("В лесу")
     
      Лирический герой, как и герой народных песен о "сироте-сиротинушке", "бродит по сельским Белым в сумраке холмам", влачится устало в пыли, "как острожник", не находя постоянного пристанища ни в Москве, ни в "печальной Вологде", чувствует себя "случайным гостем" в сибирской деревне и снова отправляется в путь по старой дороге, "по следам давно усопших душ". Причем в стихотворениях говорится не только о личной судьбе-дороге: "Идут по ней, как прежде, пилигримы..." И это - правда. В эти годы народ в поисках лучшей доли поехал в города, на стройки, на север, на юг... "Чудики" В. Шукшина, "бичи" В. Астафьева - родные братья лирическому герою Н. Рубцова. И сам поэт сказал о себе: "Вот я... - современный пилигрим, путешественник..." (942, С. 169). Мотив сиротского одиночества слышен в стихотворениях: "Русский огонек" ("Какая глушь! Я был один живой..."), "Осенние этюды" ("...весь на свете ужас и отрава Тебя тотчас открыто окружают, Когда увидят вдруг, что ты один") - разлившаяся вода, не сдерживаемая берегами, символизирует в этом стихотворении, согласно народной традиции, беду сиротства. В песне эта беда связывается с неумолимым роком, судьбой:
     
      Ты скажи, скажи, моя матушка родная,
      Под которой ты меня звездою породила,
      Ты каким меня и счастьем наделила? (238, С. 258)
     
      А. Потебня писал о славянских представлениях: "Очень распространено верование, что все случаи жизни, особенно брак и смерть, заранее определены решением Суда" (559, С. 234). Судьба (слова "суд" и "судьба" - однокоренные) лирического героя Рубцова незавидна так же, как и судьба беглого крестьянина - героя народных лирических песен.
      Ведь в глазах запуганного народа он, бродяга, независимо от своего нравственного облика, - вор и разбойник. Так, в песне из сборника Чулкова (Чулков, ч. III. СПб., 1913. N 152) беглый "сирота" просит ночлега:
     
      Темна ноченька пристигает,
      Ночевать никто не пускает,
      Все разбойником называют,
      Все окошечки закрывают,
      Все воротечки затворяют...
     
      Герой Рубцова попадает в схожую ситуацию:
     
      Он шел против снега во мраке,
      Бездомный, голодный, больной.
      Он после стучался в бараки
      В какой-то деревне лесной.
      Его не пустили. Тупая
      Какая-то бабка в упор
      Сказала, к нему подступая:
      - Бродяга. Наверное, вор...
      ("Неизвестный")
     
      В другом стихотворении: "Кого обидел?", в котором говорится о том, с каким подозрением смотрели старушки на одинокого человека: "Еще утащит чье добро!..", герой с болью восклицает:
     
      О Русь! Кого я здесь обидел?
     
      В 1971 году Т. Акимова в своей небольшой статье (662) сделала следующий вывод: "Как видно, в конце XIX и в XX в. песня о "сироте" совершенно утратила актуальность своего содержания" (С. 65). Увы, если бы это было так! Весь XX век России прошел под знаком сиротства и одиночества. "В своей стране я словно иностранец", - сказал С. Есенин в начале столетия. Время Рубцова было иным, но всеобщее отчуждение осталось прежним* И художественное открытие поэта заключается в том, что он сумел внести в традиционный народно-поэтический мотив сиротства новый социальный смысл.
      Тоталитарная идеология отрицала и самое неразрешимое противоречие наше - трагизм смерти. Она стремилась уничтожить его "через потерю памяти смертной, через окончательное погружение человека в жизнь коллектива, вплоть до уничтожения личного сознания" (369, С. 328). И терзания человека, трагический ужас человеческой души перед тьмой небытия тоже стали предметом художественного осмысления в лирике Рубцова.
      Он не раз ощущал дыхание приближающегося небытия. Близко, слишком близко подходил Рубцов к самому краю:
     
      Все движется к темному устью.
      Когда я очнусь на краю...
     
      Впервые фразу о своей смерти он легкомысленно, полушутя-полусерьезно обронил еще в 1954 году в Ташкенте, когда ему было всего 18 лет:
     
      Да, умру я! И что ж такого...
     
      Десятилетие спустя у Рубцова вырвалось страшное предсказание:
     
      Когда-нибудь ужасной будет ночь.
     
      Думы о собственном конце преследовали его постоянно:
     
      Замерзают мои георгины.
      И последние ночи близки. (1967)
     
      Родимая! Что еще будет
      Со мною? Родная заря
      Уж завтра меня не разбудит,
      Играя в окне и горя. (1968)
     
      В стихотворении "Зимняя ночь" (1969) то ли "черный человек", то ли сама смерть зовет поэта:
     
      Кто-то стонет на темном кладбище,
      Кто-то глухо стучится ко мне,
      Кто-то пристально смотрит в жилище,
      Показавшись в полночном окне...
     
      Здесь все серьезно. Все дышит предвестьем небытия - не только упоминание о кладбище, не только классический символ смерти - ночь, но и указание на ее непознанность и невозможность познания:
     
      Есть какая-то вечная тайна
      В этом жалобном плаче ночном.
     
      В "Элегии" (1970) чувствуется уже обреченность:
     
      Отложу свою скудную пищу
      И отправлюсь на вечный покой.
     
      И, наконец, указана дата:
     
      Я умру в крещенские морозы...
     
      Рубцов как бы подтвердил слова Бердяева о том, что "при социалистическом строе трагизм жизни очень увеличится. Социальная борьба, отвлекающая человека от размышлений над своей судьбой и смыслом своего существования, уляжется, и человек будет поставлен перед трагизмом смерти, трагизмом любви, трагизмом конечности всего в этом мире" (369, С. 328).
      Однако еще В. Белинский заметил в свое время, что "...грусть русской души имеет особый характер: русский человек не расплывается в грусти, не падает под ее томительным бременем, но упивается ее муками с полным сосредоточением всех духовных сил своих. Грусть у него не мешает ни иронии, ни сарказму, ни буйному веселию, ни разгулу молодечества. Это грусть души крепкой, мощной, несокрушимой" (363, С. 441).
      Бесспорно, такими качествами обладает и поэзия Рубцова, но что ей помогает укрепить силы в бедствии народном? Поэт сам ответил на этот вопрос: "Отчизна и воля..."
      Родина для Н. Рубцова - это идеал святости, т. е. идеал неизменный, нравственный и эстетический. И выражен он не в понятии только "малой родины", о котором было принято говорить до недавнего времени, а России как символа общенационального единения. Вся остальная символика его поэзии "работает" на этот центральный образ, ставший, по сути, собирательным. Так, символами Родины у Н. Рубцова являются: береза, гнездо, звезда, дом, деревня, храм. В этот перечень входит и историческая символика. И это не случайно, потому что "в истории нации, общества, класса отдельные исторические места и предметы, имевшие прямое и непосредственное отношение к великим событиям, становятся знаками, символами выдающегося значения" (617, С. 60). Такими символами выступают у поэта Москва ("лик священного Кремля") и Вологда ("Глава безмолвного Кремля...") (подчеркнуто мной.- В. Б.).
      Теснейшим образом с символами Родины соединена символика растений, неба и небесных светил, животного мира, стихий света и цвета, пространств земли и воды, примет быта. И, нарастая, символизация выходит на новый, более важный уровень, где Родина предстает в трех основных значениях:
      1. Родина - сон, подразумевающий запустение, застой. ("Что загрустила? Что задремала?", "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны..." и т. д.).
      2. Родина - покой, успокоение, к которому приходит и с чем связывает свою судьбу (дорогу) лирический герой ("О, вид смиренный и родной!"; "Тихая моя родина" и т. д.).
      3. Родина - святыня, неповторимая и вечная ("Снег летит по всей России..."; "Но этот дух пойдет через века!" и т. д.), о сохранении ("Храни себя, храни!") и возрождении которой мечтает поэт, связывающий это возрождение с понятием свободы ("Отчизна и воля..."), воплощенной им в символах коня, просторного поля, птицы.
      "Все на свете понимаю!" - с убеждением, болью и отчаянием воскликнул Рубцов в одном из своих последних стихотворений. И он, действительно, все понимал. Он знал, что его личная трагедия, одна из многих, - ничто по сравнению с главным - трагедией народной:
     
      Все уйдем.
      Но суть не в этом...
      ("Я люблю судьбу свою...")
     
      Время определило значение его поэзии, народной по своей сути. В ее центре - великие противоречия нашей эпохи и прежде всего - национальная трагедия русского народа, раскол между народом и властью, властью и личностью, сиротство и трагическая судьба. Эти черты в характере народа, в русской душе и вошли в характер лирического героя Николая Рубцова. Особым смыслом наполнены сейчас слова Вл. Соловьева: "...судьба России зависит... от исхода внутренней нравственной борьбы светлого и темного начала в ней самой" (611, С. 121).
     
      * * *
     
      Проведенный во втором разделе анализ позволяет говорить о народности поэзии Николая Рубцова, так как:
      I. Во втором периоде творчества Рубцов использует в большинстве случаев те же образы из мира природы и быта, что и песенная лирика устного народного творчества. Основой этой образности у поэта является традиционная символика лирической народной песни, а также символические ситуации и символические картины. Причем из шести групп образов-символов народной лирики, используемых поэтом, три (стихии, пространства и животные) совершенно идентичны по своим значениям с символами Рубцова.
      Новых символов в рубцовской лирике немного, к тому же они либо наделены традиционным смыслом (поезд, пароход), либо основаны на тех же принципах сходства, противопоставления или отношений причинности, которые действуют в народной лирике. Так, большое место Рубцов отводит религиозной символике, ставя ее в один ряд с природной ("Ферапонтово", "Выпал снег"), и символике образа России, которая в результате соединения символов традиционных и чисто рубцовских предстает в трех главных значениях: 1) Родина-сон; 2) Родина-покой; 3) Родина-святыня. Эти символы имеют у поэта иной, более высокий уровень в силу их драматической идейной наполненности.
      Н. Рубцов использует и другие художественные приметы народной поэзии: поэтическую фразеологию (обращения, ассоциативные ряды), цветовые эпитеты и звуковые образы. Они также или полностью соответствуют народной лирике, или строятся по фольклорному принципу сходства значений.
      Особое место в лирике поэта занимает образ души как центральной для поэта эстетической категории, в основе которой лежит диалог как способ передачи этических и эстетических ценностей, источником которых является фольклор.
      Приметами стиля Рубцова стали необычная насыщенность лирики образами-символами и оксюморонность ("...мир устроен грозно и прекрасно...").
      II. Основным способом художественного выражения во втором периоде его творчества явилась символизация. Взяв за основу народную символическую образность, Рубцов создал свою собственную, стилистически индивидуальную, неповторимую систему, в которой нет прямой публицистичности (свойственной, например, Г. Горбовскому в 60-е годы), но есть иносказание, символика, трагичная в своей социальной значимости.
      У Рубцова символ отражает современные ему явления действительности, причем автор переносит на символы всю совокупность идейно-образных смыслов его художественного мира и рождает этим многообразие смыслов у читающего, т. к. в процессе чтения лирики Рубцова происходит совпадение идейно-нравственного и эстетического идеалов автора и читателя. В этом - одна из разгадок того потрясения от рубцовской поэзии, которое не раз отмечалось в литературе о поэте. В этом - общественное значение его поэзии, его символики, ибо символ у Рубцова, по мысли А. Лосева, "...становится острейшим орудием переделывания самой действительности" (494, С. 19).
      III. В поэзии Рубцова с большой силой художественной правды отразились черты трагического мироощущения народа, явившиеся следствием неразрешимых противоречий в социальной жизни. Художественным открытием поэта стала воплощенная в его лирике символическая ситуация, наполненная новым социальным смыслом и выраженная в мотиве сиротства. Однако трагический исход для лирического героя не стал в поэзии Рубцова пессимистическим итогом. Непреходящей ценностью для него, этико-эстетическим идеалом стал традиционный для русского народа и литературы идеал свободной Родины.
      Все это еще раз подтверждает мысль о том, что исходным для Рубцова явилось народно-поэтическое сознание, что сутью его поэзии стало не использование внешних языковых форм, не стилизация, а постижение духа народа, его миросозерцания.
      Новаторство Н. Рубцова - в значимом отношении к традиции, восстановлении ее и несовпадении с нею. Этическая и эстетическая насыщенность, совершенно сознательно создаваемая поэтом, трагедийность - все это создает неповторимый художественный эффект. Можно сказать, что Николай Рубцов пришел к сердцу читателя не броскостью внешней стороны стиха; он знал, чем живет это сердце, в чем его боль.
      Но не в уходе, не в прощании, не в оплакивании прошлого истинность рубцовской поэзии, а в восстановлении и утверждении народных идеалов. "...Цель художества есть идеал...", - писал А. Пушкин (204, С. 404). Духовная высота Рубцова - это идеал человеческой души, незамутненной "философией" практицизма. В этом этико-эстетический центр его поэзии.
     
      * * *
     
      Говоря о "почвенном" направлении в русской поэзии 50-х - 60-х годов, следует отметить камерность лирики поэтов- "почвенников". В целом выстраивается лирическая парадигма истолкования стихотворений А. Прасолова, А. Передреева, Н. Рубцова (мотивы одиночества, сиротства, странничества и т. д.), - соответственно, подобным ("лирическим") является и доминирующий тип лирического героя в поэзии данного направления в эти годы.
      В случае с Н. Рубцовым этому способствовал и преобладающий тип фольклоризма его лирики - песенный фольклоризм (по А. Горелову).
     
     

К титульной странице
Вперед
Назад