Всемирная история выборов <<<

Предвыборная борьба и выборы в Конвент

Конвент начал свою деятельность 20 сентября 1792 г. Он был избран путем двухстепенных выборов на основе всеобщего избирательного права. Выборы были назначены Законодательным собранием между 2 и 15 сентября. Они проходили в дни, когда французский народ, охваченный тревогой за независимость родины и будущее революции, напрягал все свои усилия, чтобы задержать наступление австро-прусской армии на Париж, и когда роялисты издевательски утверждали, что дни революции сочтены. Эта обстановка не могла не отразиться на результатах выборов. Не только сторонники Людовика XVI, фельяны, изменники родины, защитники трона, были дискредитированы, и поэтому ни одного из них не выбрали в Конвент, – сама монархия, как форма политической власти, была безнадежно скомпрометирована. Вся страна признала революцию 10 августа 1792 г., патриотическую и республиканскую; отвергнув фельянов, французы осенью 1792 г. отвергли также монархию. Вопрос о том, нужно ли сохранить монархию или провозгласить республику, почти не вставал перед борющимися партиями. Вообще же он был по существу предрешен революцией 10 августа.

В порядке дня во время выборов в Конвент стояли новые вопросы. Самым главным был вопрос о спасении революции, об изгнании с французской земли австрийцев и пруссаков. В департаменте Марны, в Реймсе, выборы в Конвент проходили в день падения Вердена. Ожидали, что неприятель может каждую минуту занять Реймс. И на столе у председателя избирательного собрания «вместо звонка – заряженная двустволка, чтобы в случае приближения врага быть готовым броситься в ряды храбрецов, которые стекаются со всех сторон и наполняют город». Французский народ прежде всего выбирал в Конвент хороших, надежных патриотов, которые сумеют прогнать врага и заключить почетный для Франции мир. Но уже во время выборов в Конвент дали знать о себе чаяния и стремления плебейских масс, выявившиеся с небывалой до того четкостью и остротой и придавшие французской буржуазной революции с этого времени новый колорит.

Революция 10 августа была провозглашена революцией равенства, и новая Парижская коммуна с первых же дней после революции стала помечать свои официальные документы: «IV год Свободы. I год Равенства». Свергая монархию, плебейские массы были убеждены, что они свергли не только предателей родины; они считали также, что падение трона Людовика XVI и Конституции 1791 г. устранит все препятствия на пути к осуществлению равенства, подлинного равенства, фактического (l'egalite de fait), а не только правового. Это было совсем не то политическое равенство, которое народ завоевал 10 августа, и которое вынуждено было признать Законодательное собрание. В слове равенство заключалась для масс неясная идея дальнейшего социального преобразования, выходящего за пределы исторически ограниченных возможностей XVIII века. В дальнейшем на почве этого понимания равенства выросла идея «нового мирового порядка» – идея коммунизма. В самом общем виде требование равенства означало, что народ поставил в порядок дня вопрос об уничтожении нищеты и о более справедливом, равномерном распределении богатств. «Пусть злонамеренные богачи сознательно не признают вас, почтенные бедняки, но пусть они узнают от вас, что не пришло еще время сокрушить аристократию богатых; настанет день, и он уже недалек, он наступит тотчас же после наших войн, – день, когда все состояния будут уравнены на основании закона», – уверяла газета Прюдома 22 сентября 1792 г., уже после того, как Конвент был избран. Та же газета следующим образом определяет задачи, которые Конвент должен будет разрешить в первую очередь: «Немедленное предоставление в пользование народа тех благ, которые им созданы, является настоятельной и неотложной необходимостью; необходимо сделать так, чтобы революция стала для народа его собственным делом; но так как он слишком многочислен, чтобы самому произвести раздел этих благ, вы должны управлять его достоянием так, как если бы он управлял им сам».

Дюфур и Моморо, агенты Коммуны, посланные ею для разъяснения значения революции 10 августа в Беарн, распространяли там «Новую декларацию прав», в которой было сказано: «Нация признает только индустриальную собственность. Равным образом, нация обеспечивает гарантию и неприкосновенность того, что ошибочно называют земельной собственностью, до того момента, пока не будут изданы соответствующие законы». В это же время впервые в ходе революции ставится вопрос об общественном воспитании. О нем тогда говорили как о средстве, которое разрушит преимущества богатства над бедностью и преимущество знания над невежеством: «это опасное преимущество, которое сегодня еще имеется в количестве ста на сто, будет уменьшено на протяжении пяти- шести лет до 60%...; с течением времени у нас установится равновесие, так что искусный и просвещенный человек никогда не сможет употребить своих знаний во зло». В это же время рождается идея прогрессивного налога. Прогрессивный подоходный налог должен был быть рассчитан так, чтобы он довел страну, «до полного проведения уравнения в имуществах, которое всех нас объединит одними и теми же узами, одними и теми же естественными интересами, одними и теми же радостями». «Надо, чтобы тот, кто не имеет 400 ливров чистого дохода, абсолютно ничего не платил деньгами; он уплатит с эй долг государству своей работой, своим потреблением, защитой своего очага, тем, что будет иметь многочисленное потомство».

Хотя все эти требования не представляли непосредственной угрозы для упроченной и возросшей в ходе революции буржуазной собственности, они породили страшную тревогу среди всей французской буржуазии. «На западе, в центре, на востоке, – в Беарне, в Реймсе, в Лонгви, – та же тревога, те же опасения», – говорит Жорес, характеризуя настроения буржуа во время выборов в Конвент. Особенно страшными казались агитация Моморо и Дюфура и их «Декларация прав». Собственники в Беарне их избили; они были арестованы, и их освободили только после настоятельных требований из Парижа. Требования «аграрного закона» были еще сравнительно редкими в это время. Но буржуазия боялась его и раздражалась при малейшем намеке на ненавистный «аграрный закон», под которым подразумевался «раздел земельной собственности». На предвыборных собраниях буржуазия неизменно говорила о собственности, о ее сохранении, о том, что она должна быть священной и неприкосновенной. В департаменте Ло избирательное собрание в своем воззвании утверждало, что как ни страшны внешние враги, осквернившие землю свободы, враги, нечестивые руки которых «несут опустошение и смерть», но есть враг пострашнее, – это враг внутренний, «который, втершись в вашу среду, прикрываясь личиной патриотизма, колебля священное право собственности, безопасности, хочет довести вас до анархии».

До сих пор еще далеко не полностью изучено развитие общественной мысли и –социального движения в ходе французской буржуазной революции, и мы знакомы только в самых общих чертах с характером той борьбы, которая происходила во Франции во время выборов в Конвент. Историки французской революции в большинстве своем совсем на ней не останавливаются. Жорес посвящает ей несколько интересных страниц в истории Конвента, но сколько противоречивых суждений он дает в них. С одной стороны, он уверяет читателя, что Франция во время выборов в Конвент показала всему миру пример революционного единства; с другой стороны, он не может не отрицать ожесточеннейшей классовой борьбы, происходившей в это время во Франции. Избирателей разделяет не только отношение к монархии и к привилегированным; одновременно с борьбой против роялистов, против изменников родины ярко сказывается уже борьба между бедными и богатыми вообще, независимо от того, дворянского или буржуазного происхождения богатство.

Жирондисты были законодателями и творцами общественного мнения со времени созыва Законодательного собрания. После революции 10 августа они захватили Исполнительный совет, власть находилась в их руках, и их представители информировали департаменты о делах в Париже. Но что же сообщали они о Париже, о Робеспьере, о Марате, о Парижской коммуне? И Бриссо, и Ролан, и другие жирондисты очень хорошо знали, что Робеспьер, Дантон, Марат никогда не были приверженцами «аграрного закона». Однако они, не смущаясь, изображали их в департаментах, как его защитников. Газета Бриссо говорила о возросшем количестве краж в Париже в первой половине сентября, как о деле рук сторонников «аграрного закона». А когда 17 сентября в Париже из королевской кладовой исчезло много ценных вещей, жирондисты прямо обвинили в этой краже Дантона. Госпожа Ролан первая бросила эту мысль, и ее друзья – жирондисты распространили слух, что кража из королевской кладовой сделала Дантона богатым человеком.

ЖАН-ПЬЕР БРИССО (1754-1793)
Гравюра Мавье, рисунок Бонвиля

До выборов в Конвент в провинции еще плохо отличали якобинцев от жирондистов; они казались единомышленниками; Бриссо и Робеспьера многие считали людьми близкими, так как они оба боролись против врагов французского народа. Жирондисты позаботились о том, чтобы в департаментах создались совершенно неверное, ложное представление о деятелях Парижской коммуны и якобинцах. Барбару рассказывает, как он характеризовал марсельцам Робеспьера: «Я обрисовал им Робеспьера, жадного до мести, господства и крови, я рассказал о его попытках достигнуть диктатуры». Жирондисты взвалили на якобинцев всю ответственность за сентябрьские убийства. Чтобы окончательно опорочить якобинцев, одна из жирондистских газет 15 сентября писала: «Остервенелая шайка, которая не блещет ни талантами ни заслугами, но одинаково ловко владеет и кинжалом мести и стилетом клеветы, хочет добиться господства путем террора».

Вся эта агитационная деятельность привела к тому, что значительная часть собственников в провинции пошла за ополчившимися против «анархии» и требовавшими «порядка» жирондистами. Вот почему якобинцы имели мало успеха в провинции. Вся Франция крупных и средних собственников объединяется вокруг жирондистов, и они становятся выразителями их дум, их интересов. Бриссо, Ролан, Кондорсе, Верньо, Гюаде были избраны в нескольких департаментах. Жирондисты провели в Конвент не только всех своих сторонников, бывших членов Законодательного собрания, но и еще много новых; из 750 депутатов Конвента жирондистов насчитывалось 165 человек. Это были представители крупной торгово-промышленной буржуазии, ее интеллигенция, философы, теоретики. Среди них было много талантливых людей, блестящих умов, но все они боялись участия масс в революции, ненавидели и презирали народ и, как говорили про них якобинцы, хотели свободы без равенства.

Партийный состав Конвента

Париж, в котором мелкобуржуазно-плебейские массы или как тогда говорили, санкюлоты, после революции 10 августа сделались хозяевами положения, послал в Конвент «только якобинцев: Робеспьера, Дантона, Марата, Камилла Демулена, Фабра-д'Эглантина, Колло-д'Эрбуа, художника Давида, Билло-Варенна и др. Такие промышленные центры, как Лион, Реймс, Сент-Этьенн, тоже выбрали якобинцев. Среди новых, до того мало известных, членов Конвента очень скоро обратил на себя внимание двадцатипятилетний Сен-Жюст, талантливый, целеустремленный человек «с пламенным умом и холодным сердцем»; среди якобинцев были и безногий Кутон, соратник Робеспьера, и Камбон, руководивший впоследствии финансами Французской республики, и благородный Леба, беззаветно преданный республике, как, впрочем, были преданы ей многие избранные в Конвент якобинцы. Как и жирондисты, – большинство якобинцев принадлежало к буржуазной интеллигенции; среди депутатов-якобинцев были адвокаты, врачи, артисты, бывшие священники; но в противоположность жирондистам они были связаны с массами и были выразителями демократических тенденций революционной Франции.

Всего якобинцев в Конвенте было 100 человек. Подавляющее большинство Конвента – 500 человек – называло себя нейтральными. Среди них были купцы, лавочники, предприниматели, землевладельцы, интеллигенты; все это были собственники, буржуа или примкнувшие к революции дворяне. Вскоре Париж прозвал депутатов большинства «болотом», «болотными жабами», «брюхом» за то, что во время обсуждения в Конвенте самых жгучих вопросов и во время самых ожесточенных прений большинство заявляло о –своем участии в Конвенте только невнятными возгласами. Пока в Конвенте боролись между собой жирондисты и якобинцы, депутаты болота не выступали с защитой своей самостоятельной точки зрения. До 9 термидора «болотные жабы» оставались статистами, внешне безмолвными зрителями той ожесточенной, страстной, а порой и трагической борьбы, которая происходила в Конвенте и которая потрясала не только Францию, но и всю Европу. Тактика болота в Конвенте определялась двумя мотивами: собственники-буржуа, – а среди них многие стали также обладателями национальных имуществ, – стремились к упрочению буржуазного строя и не хотели реставрации дореволюционных порядков. Но в то же время они не менее сильно боялись народной революции и революционно-демократических требований плебейских масс.

Среди депутатов болота было много людей практического здравого смысла. К их числу принадлежал аббат Сиейес, который в 1789 г., во время выборов в Генеральные штаты, прославился своей брошюрой «Что такое третье сословие?» Были среди членов болота также люди больших знаний и большого ума, например крупный юрист Камбасерес, участвовавший в составлении кодекса гражданских законов и ставший блестящим сановником во времена империи. Но подавляющее большинство эти: людей были просто дельцы, видевшие в революции арену для своего личного обогащения и продвижения вперед, не желавшие и не умевшие приносить свои интересы в жертву общему народному делу. Их сердца никогда не трепетали, их умы никогда не воспламенялись. Никто из них никогда не способен был совершить какой-нибудь героический поступок. «Болотные жабы» – это была самая подлинная, живая, в своей плоти и крови мещанская, обывательская, буржуазная Франция. Они сумели пережить всех деятелей революции и, после их гибели, воспользовавшись результатами проделанной ими работы, утвердиться во Франции в качестве ее настоящих хозяев. Впоследствии одна из этих «болотных жаб» вспоминала, что вплоть до 9 термидора большинство Конвента старалось только существовать, т. е. быть в стороне от борьбы и выжидать. Наиболее яркой и в то же время типичной фигурой болота был Баррас, бывший аристократ, циник, беспринципный, продажный человек, наживший миллионы за время революции.

Немудрено, что Марат забил тревогу, когда определились результаты выборов: «Французы, чего вы ждете от людей подобного сорта? Они кончат тем, что все погубят, если только небольшому числу защитников народа, призванных бороться с ними, не удастся одержать верх и их раздавить». Марат видел в исходе выборов результат махинаций, помешавших народу послать в Конвент его подлинных представителей. Двухстепенные выборы он справедливо считал «только хитроумным средством, пущенным в ход Законодательным собранием с целью наводнить развращенными людьми Верховный совет нации».

Уже 20 сентября Марат с горечью писал: «Меня удручает только одна мысль: что все мои усилия спасти страну не приведут ни к чему без нового восстания. Видя закваску большинства депутатов Национального конвента, я теряю надежду на общественное спасение. Если на первых восьми заседаниях не будут заложены все основы Конституции, не ждите больше ничего от ваших представителей. Вы погибли навсегда. Вас ждет полная анархия, и вы выйдете из нее только при помощи диктатора. О народ-пустомеля, если бы ты умел действовать!»

Многие из депутатов Конвента заслужили почетную известность своим служением делу революции, многие были членами Учредительного или Законодательного собраний. Внимание всей Европы – и друзей и врагов французского народа – с 20 сентября было приковано к Тюильри, к бывшему дворцу французских королей, а затем к манежу, где стали заседать представители Франции. Справятся ли они с опасностями, обступившими революцию со всех сторон? Сумеют ли они добиться ее торжества или возьмут верх роялисты, и тогда прогресс будет остановлен, а сама страна, к великой радости ее врагов, будет расчленена на части?

Опасности, стоявшие на пути революции, были так велики, что преодолеть их можно было только при условии мобилизации и единения всех революционных сил народа. Но именно единения в Конвенте не было. В самом размещении депутатов было что-то символическое, вскрывавшее соотношение сил в Конвенте. Жирондисты расположились на правой стороне, которую в Законодательном собрании занимали фельяны. Жирондисты образовали в Конвенте самую правую партию, или партию умеренных. В верхнем конце покатой залы поместились якобинцы. Про них говорили, что они заняли вершину горы, и их прозвали горцами, монтаньярами. Болото заняло большую часть зала – его равнину, центр. Жирондисты ненавидели санкюлотов Парижа, не выбравших ни одного из них; клевеща на великий город, они изображали его, как город дезорганизаторов, анархистов. Большинство депутатов Конвента уже заранее относилось к Парижу с предубеждением. Парижская коммуна внушала им ужас. Дантона и Робеспьера они ненавидели, а к Марату питали такое отвращение, Что не хотели даже смотреть на вершину горы, в ту сторону, где он сидел. На первом ж заседании жирондисты при поддержке болота избрали председателем Петиона и забаллотировали Робеспьера. В этот же день был избран жирондистский секретариат, и партия Бриссо стала господствовать в Конвенте.

Французский народ в большинстве своем не дал своим депутатам никаких письменных наказов, но на избирательных собраниях очень много говорилось о задачах, которые Конвент призван был разрешить: все ждали, что Конвент немедленно займется работой по созданию новой Конституции, даст стране новое законодательство «на основе свободы и равенства» и добьется мира. Революционная Франция хотела мира, но мира почетного, основанного на признании французской победы и прежде всего влекущего за собой полное очищение территории Франции от интервентов.

Был еще один вопрос, который требовал немедленного разрешения: Законодательное собрание только временно отрешило от престола Людовика XVI, но не согласилось с требованиями санкюлотов Парижа, настаивавших на уничтожении монархии и создании республики. После революции 10 августа были найдены документы, подтверждавшие догадки о том, что король был связан с эмигрантами и интервентами. Во имя равенства народ требовал, чтобы Людовика XVI судили как рядового гражданина, уличенного в предательстве.

Источник: Французская буржуазная революция, 1789-1794 / под ред. В.П. Волгина, Е.В. Тарле. – М. ; Л., 1941. – С. 272-278.